Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

Основополагающий мотив Россиянии с точки зрения учения Карла Манхейма

Как определить и тем самым понять тот общий стиль жизни и мышления, который укоренился
в нынешней Россиянии и проясняет, в частности, странные для меня  электоральные
предпочтения россиянцев?

За ответом обратился к томику классика социологии Карла Манхейма (1893-1947).
Этот томик под названием «Диагноз нашего времени» (Москва: Юрист, 1994) издан
в серии «Лики культуры», выходившей десять лет назад при финансовой поддержке
Международного фонда «Культурная инициатива» и лично Джорджа Сороса. Кстати,
в неблагодарном отношении к затратным филантропическим усилиям Сороса и в продолжающемся
наезде на помещение его фонда в Москве с чётким акцентом на вымогательство тоже
выражается стиль эпохи Путина.

Рассуждения Карла Мангейма настолько глубоки, верны и увлекательны, что я решил
ограничиться лишь формулировками вопросов, не занимаясь детализациями и обоснованиями
ответов на них. Прежде всего выделяю манхеймовское понятие «основополагающего
мотива», которое он понимает не надстроечно, а базисно.

Надстроечно нечто схожее выделял ранее австрийский искусствовед Ригль (1858-1905)
– «стиль искусства» (Stilgeschichte). 

Каковы же стиль правления, образ мышления, мотив выбора в моей ныне тяжко больной
стране? Каким словом адекватнее охарактеризовать господствующий в россиянском
обществе «дух времени»  – «шкурный», «лицемерный», «псевдоимперский», «обезьяний»,
«подлый», «шизофренический»? 

Сначала – несколько установочных соображений Карла Манхейма, которые я привожу
по его работе «Консервативная мысль» (стр. 572-668). По золотой жиле довелось
пройти этому немецкому мыслителю. Классика не стареет, и лучше классика не скажешь.
Как правильно отмечает А.Н. Малинкин в послесловии «О Карле Манхейме», «социология
познания Манхейма – это по сути дела культурологическая методология с широкой
областью применения и далеко не исчерпанным программным потенциалом» (стр. 674).

Излагать историю идей, начинает Карл Манхейм свою книгу «Консервативная мысль»,
можно двумя основными способами - «повествовательным» на основе которого мы показываем
переход идей от одного мыслителя к другому, и «социологическим», ядром которого
является понятие стиля мышления. «История мысли рассматривается при таком подходе
не как обычная история идей, а через анализ различных стилей мышления, их рождения
и развития, слияния и упадка; ключом к пониманию изменений мысли служит меняющийся
общественный фон, прежде всего судьба классов и общественных групп, которые выступают
«носителями» этих стилей мышления». 

Англосаксонская социология выработала понятие, очень близкое к немецкому «стилю
мышления»,  а именно «мыслительные навыки»,  но хотя у них много сходных черт,
тем не менее определение «мыслительные навыки» описывает лишь то обстоятельство,
что люди автоматически пользуются уже имеющимися образцами не только во внешнем
поведении, но и в мышлении. «Большинство наших интеллектуальных реакций, - констатирует
Карл Манхейм, -  имеет нетворческий характер и представляет собой повторение
определенных тезисов, форма и содержание которых были переняты нами из культурной
среды в раннем детстве и на более поздних стадиях нашего развития и которые мы
автоматически  используем  в  соответствующих  ситуациях. Они представляют собой,
таким  образом, результат условных рефлексов, подобно другим привычкам» (стр.
572). 

Понятие «стиль мышления» родственно понятию «мыслительные навыки» лишь в той
мере, в какой также исходит из утверждения: «индивиды не создают мыслительных
образцов, благодаря которым они понимают мир, а перенимают эти образцы у своих
социальных групп». 

Концепция Карла Манхейма предполагает менее механистический подход к истории
мысли. Если бы мышление развивалось исключительно через создание навыков, те
же самые образцы распространялись бы вечно, однако история свидетельствует, что
обществах  дифференцированных и особенно динамичных образцы человеческого мышления
непрестанно подвергаются изменениям. «Таким образом, если мы хотим рассмотреть
эти разнородные формы мышления, то должны пользоваться такой категорией, как
«стиль», поскольку с «созданием навыков» далеко не уйдешь» (стр. 573). 

По сути дела, указывает Карл Манхейм, именно история искусства дает нам понятие,
которое вполне отражает особенности истории мысли. В истории искусства концепция
стиля всегда играла особую роль, позволяя классифицировать сходства и различия,
встречающиеся в разных формах искусства. Известно, что искусство развивается
благодаря стилям и что эти стили появляются в определенное время и в определенном
месте и по мере развития определенным образом выявляют свои формальные тенденции.
Современная история искусства выработала довольно точный метод классификации
важнейших стилей и реконструкции (в рамках отдельных стилей) постепенных процессов
изменений,  благодаря которым мелкие изменения аккумулируются,  приводя к полному
изменению стиля. Этот метод стал настолько точным, что позволяет практически
во всех случаях безошибочно установить дату создания произведения искусства путем
простого формального анализа его компонентов. Обученный историк искусства всегда
сможет сказать, предварительно не знакомый с тем или иным произведением, что
«оно было написано в таком-то и таком-то году художником такой-то школы».  

Карл Манхейм исходит из тезиса, что человеческая мысль также развивается «стилями»
и что различные школы мышления можно различать благодаря различным способам использования
отдельных образцов и категорий мышления. Таким образом, должна быть возможна
«локализация» анонимного текста подобно тому, как «локализуется» анонимное произведение
 искусства, если только мы дадим себе труд реконструировать различные стили мышления,
свойственные данной эпохе, и их варианты, свойственные отдельным индивидам. 

В истории философии и литературы, отмечает Карл Манхейм, мы пользуемся в первом
приближении подразделением на «средневековую», «ренессансную», «либеральную»
и «романтическую» школы, что может создать впечатление, будто концепция стилей
мышления общепринята, но это не так. С одной стороны мы часто полагаем, что мышление
едино и одинаково у всех людей, если признать ошибки и разного рода отклонения
второстепенными факторами, а с  другой мы обычно подразумеваем, противореча предыдущему,
что каждый человек мыслит индивидуально и независимо от всех остальных. В втором
случае преувеличиваются неповторимые черты каждого индивидуального мышления,
а влияние общественной среды при этом игнорируется.

Если бы мы применили эти положения к истории искусства, то должны были бы принять
две  взаимоисключающих концепции - либо что не существует ничего, кроме искусства
как такового, либо, с другой стороны, что каждый художник представляет собой
неповторимое самодостаточное целое. «Мы, - обобщает Карл Манхейм, - не отрицаем
ценности мышления об искусстве вообще, не отрицаем также различий между отдельными
художниками и их вкладом в искусство, но важнейшей единицей анализа должен оставаться
стиль эпохи, на фоне которого достижения отдельного индивида можно заметить и
оценить» (стр. 574). 

Однако именно этого «срединного» уровня анализа между уровнем наиболее абстрактным
и наиболее конкретным нет в истории мысли. «Мы, - говорит Карл Манхейм, - слепо
не замечаем существования стилей мышления, поскольку наши философы стараются
нас убедить, что мысль не развивается как интегральная часть исторического процесса,
а снисходит на человечество как абсолют; историки же литературы в монографиях
о выдающихся писателях, как правило, убеждают себя, что конечным источником всякой
мысли является личность. Первая из названных концепций представляет историю мысли
искусственно гомогенной и недифференцированной, в то время как другая ее атомизирует.
Именно вследствие отсутствия интереса к срединному уровню мы не развивали до
сих пор инструментов познания, позволяющих различать стили мышления. Мы не замечаем
основополагающих различий в стилях мышления, поскольку не верим, что они существуют.
Если бы мы дали себе труд исследовать мелкие изменения в развитии какого-либо
способа мышления определенной общественной группы на протяжении ее истории, то
искусственно созданная гомогенность или атомизация уступили бы место подлинной
дифференциации» (стр. 574).

Исходный понятийный аппарат данной социальной группы меняется по мере того, как
она меняет свое положение в обществе. «Это означает, что мы должны более внимательно
проанализировать понятия, использовавшиеся мыслителями из разных социальных групп,
существовавших в определенную эпоху, чтобы выяснить, не использовали ли они порою
идентичные термины, придавая им различные значения. Ядром нашей исследовательской
техники будет, таким образом, анализ значений. Слова никогда не означают одно
и то же, если произносятся представителями разных общественных групп, даже в
одной стране. А небольшие различия смысла служат лучшим проводником к различным
мыслительным тенденциям определенного общества» (стр. 575). 

Подобно тому как невозможно описать стиль в искусстве без описания художественных
школ и общественных групп, которые «представляют» этот стиль, так мы никогда
не поймем изменений в стилях мышления без исследования общественных групп, выступающих
носителями этих изменений. «Взаимоотношения между стилем мышления и его общественным
носителем непросты, - отмечает Карл Манхейм. - Быть может, правда, что наиболее
значительные изменения классовой структуры общества лежат в основе важнейших
изменений стилей мышления, но в случае более мелких изменений эта общая гипотеза
нуждается в модификации. Главным показателем связи между существованием и судьбой
общественных групп, с одной стороны, и определенными стилями мышления - с другой,
служит то обстоятельство, что неожиданный крах определенного стиля мышления,
как правило, совпадает с неожиданным крахом группы - носителя этого стиля, так
же как слияние двух стилей мышления соответствует слиянию групп. Есть основания
предполагать, что такая же связь между стилями мышления и их носителями существует
не только в поворотных точках истории и в периоды общественных кризисов. Судьба
группы явно находит отражение в малейших изменениях в развитии стиля мышления»
(стр. 575).

Для нашей страны, претерпевшей в последние два десятилетия радикальные социальные
перевороты и обороты, подход Карла Манхейма поможет понять суть произошедших
и происходящих событий как в надстройке (система ценностей, стили мышления, искусства,
поведения), так и в базисе (отношения собственности, эксплуатации, мотивации).

Стиль мышления, указывает Карл Манхейм, касается более чем одной области человеческого
самовыражения: он охватывает не только политику, но также искусство, литературу,
философию, историю и т. д. «Более того, это предполагает, что динамическая сила,
скрытая за изменчивостью стиля мышления, находится глубже, под конкретной поверхностью
различных способов самовыражения» (стр. 576). 

Повторим ещё раз, что история искусства стала научной дисциплиной тогда, когда
стала историей стилей искусства и когда Ригль ввел понятие «эстетического мотива»,
имея в виду стремление к определенным формам искусства, выражением которых был
данный стиль. «Это понятие позволило ему соотнести все произведения искусства
какого-то конкретного периода с основополагающим и в течение большей части времени
совершенно неосознаваемым понятием, в духе которого, как очевидно, все тогдашние
художники создавали свои произведения. Он не описывал эти эстетические мотивы,
эти стремления к различным стилям в искусстве каким-то неясным, субъективным
образом. Он показал, что они присутствуют в различных произведениях искусства
этого периода. Он тщательно их анализировал, показал их развитие, распад, их
слияние и переплетение с другими» (стр. 576).

Вводя понятие «основополагающего мотива», Карл Манхейм трактует его глубже, чем
просто стиль мышления, и сближает его с введенным Риглем понятием эстетического
мотива. Однако между «основополагающим мотивом» Карла Манхейма и «эстетическим
мотивом» Алоиза Ригля имеются и существенные различия. Прежде всего, понятие
«основополагающего мотива» относится не только к искусству, но выражает идею,
что разные подходы к миру в конечном счете ответственны за разные способы мышления.
Эта основополагающая ориентация предопределяет характеристику стиля мышления.
Она воплощается в типичных для данного стиля документах и высказываниях. 

Но если, с точки зрения Ригля, понимаемый через эстетический мотив стилевой подход
не требует дальнейшего выяснения причин и не имеет собственных социальных корней,
то социологу нельзя предполагать, что основные мотивы, проявляющиеся в различных
стилях, «упали с неба». «Мы должны предположить, - говорит Карл Манхейм, - что
и они все еще находятся, так сказать, «в процессе становления», что их история
и судьба связаны различными узами с судьбой групп, признаваемых их общественными
носителями. Ригль писал о чистой «Geistesgeschichte», об истории идей и ни о
чем более. В то время как у него свободный дух каким-то чудом сообщал нам свои
приговоры, в соответствии с формулируемым здесь взглядом недостаточно выявить
в процессе имманентного анализа формального принципа («Gestaltprinzip»), формулируемого
определенной школой, основополагающий эстетический мотив, поскольку необходимо
еще показать, что он родился в конечном счете из борьбы и конфликтов между общественными
группами. Время от времени им можно пользоваться, трактуя его как имманентный
принцип, чтобы показать, что сознание не действует атомизированно, собирая бесформенные
опыты; однако мы должны отдавать себе отчет в том, что даже в процессе переживания
опыта определенные детерминанты, исходящие от группы, оказывают влияние на индивидуума,
формируя его потенциальный опыт и знания. Эти детерминанты можно изучать, ставя
вопрос об общественных причинах (внешних по отношению к «Geistesgeschichte»),
которые их породили» (стр. 576-577).

События в нашей стране и их отображения в общественном сознании находятся в теснейшей
взаимосвязи. Ведь Советский Союз рухнул не из-за внешнего разгрома в войне, а
от внутренней разрухи в голове. Говорят о консциентальном оружии, о информационно-пропагандистской
войне. Это – лишь внешний аспект  внутреннего. Вирусы и бактерии носятся вокруг
всегда, но заболевает лишь тот организм, который сам себя ослабил и стал предрасположенным
к болезни. Да, мы все на планете живем в постиндустриальном и постмодернистском
глобализирующемся мире, которому свойственен прежде всего обновленный порыв к
субъектности и соответственно с противоположной тенденцией десубъектизации, но
какой-то роковой иммунодефицит поразил именно советский организм. Какой именно?

Много книг и исследований на эту тему написано, они тоже выражают «основополагающий
мотив» больной моей страны, не могут не выражать. Мне кажутся наиболее убедительными
соображениями безвременно погибшего Андрея Васильевича Фадина (1953-1997), изложенные
в коллективном четырехтомнике «Иное» (1995) и в его книге «Третий Рим в третьем
мире» (1999). Резюмируя, можно сказать, что погубило нас шкурничество. Оно сначала
охватило верхи, а оттуда эпидемией распространилось в массы.

По другому это явление можно назвать «потребительско-консумеристским соблазном
соблазном», «преклонением перед Золотым Тельцом», «карго-культом». Каждый понимает,
о чем идет речь. Важнейший теоретический и практический вопрос – а какую фазу
данной смертельно-опасной болезни переживает наше полурассыпавшееся общество
сегодня и как эта фаза проявляется в политике, искусстве, мышлении?

Сегодняшний «основополагающий мотив» Россиянии я определяю как «вампиризм», являющийся
предельно самоедской фазой «шкурничества». 

Доминирующий в Россиянии вампиризм проявляется в явных и неявных формах. Изо
всех сил выкачивается за рубеж «черная кровь» нашей земли – нефть. В масштабе
национального бедствия выкачиваются за рубеж умные мозги и красивые телеса. Без
устали работает чудовищная «правоохранительная» машина государственного геноцида,
выкачивая в СИЗО, тюрьмы и зоны сотни тысяч самых предприимчивых наших сограждан
и перекрывая жизненные просветы миллионам молодых россиян. Миллионы беспризорников
бродят по стране, а пособия на детей в вымирающей стране кто-то наверху не без
остроумия садистски довел до 70 рублей. 

Короче, в мировой истории ещё не встречалось подобного вампиристского общества.
Вампиризм, доведенный до самовампиризма! Аналог – голодный человек пытается насытиться,
высасывая кровь из собственных вен. И удивительно – не оторвать его от этого
занятия.

Сдержу свое обещание и не буду развивать дальше данную тему, включая анализ современного
российского искусства. Обращаю внимание на поведение электората. Казалось бы,
у избирателей есть возможность скинуть вампиров и отогнать их на выборах цивилизованным
путем. Однако, пораженные эпидемией шкурничества, россиянцы мыслят по-вампиристски
и по-самовампиристски. На антивампиристскую или хотя бы невампиристкую траекторию
мышления выбраться им очень сложно. Так что клинический случай «самовампиристской
Россиянии» - не только редкостный в истории медицины, но и трудноизлечимый.