[svoboda] Статья: Тайна гибели великих поэтов.

Обстоятельства, приведшие к гибели нашего великого национального поэта Александра
Сергеевича Пушкина, по сей день остаются загадкой. Исследователи ломают голову
над вопросом, была ли дуэль Пушкина с Дантесом следствием хорошо продуманного
заговора против поэта, и не находят однозначного ответа. Появляются все новые
версии, одна причудливее другой. А ведь не исключено, что истина лежит на поверхности,
как похищенное письмо в одноименном рассказе Эдгара По.
Из юридической практики известно, что таинственные преступления легче всего раскрываются
по горячим следам, а исторической опыт говорит, что для исследователя важнее
те документы, которые максимально приближены по времени к изучаемому событию.
С этой точки зрения абсолютно непонятно, почему в качестве важнейших документов
о гибели Пушкина не изучается написанное 175 лет назад, в 1837 году (именно по
<горячим> следам), стихотворение Михаила Юрьевича Лермонтова <Смерть Поэта>,
а также данные им в связи с этим показания следственной комиссии. К <Смерти Поэта>
принято относится исключительно как к литературному документу, а между тем во
второй, обличительной части этого стихотворения содержится совершенно ясное указание
на тех, кому выгодна (основной вопрос римского уголовного права) была смерть
Пушкина:
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Я выделил жирным слово <рабскою>, поскольку оно содержит четкую информацию о
происхождении гипотетических заговорщиков. Это, как следует из текста, не потомки
древних русских дворянских фамилий, а потомки простолюдинов, выдвинувшихся в
Петровскую эпоху и особенно после нее, когда в многочисленных дворцовых переворотах
даже сержанты гвардии могли стать вершителями судеб государства.
Далее Лермонтов уточняет степень близость подозреваемых к царю:
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Круг сужается: далеко не всякий <надменный потомок> мог быть допущен в толпу,
<стоящую у трона>. А чтобы мы не сомневались, что речь идет о высших сановниках
Российской империи, Лермонтов добавляет:
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда - все молчи!
Последние строки Лермонтова подкреплены и юридическим документом: собственноручным
показанием, которое он написал 24 февраля 1837 г. (все даты - по старому стилю)
в гауптвахте Главного штаба. В нем, в частности, говорится: <: сановники государственные
(курсив мой. - А.В.): единственно по родственным связям или вследствие искательства
принадлежавшие к высшему кругу и пользующиеся заслугами своих достойных родственников,
не переставали омрачать память убитого и рассеивать разные невыгодные для него

клевете, рассеиваемой как до смерти Пушкина, так после нее. Вот оно - первое
прямое указание на существование заговора вельмож против поэта. Разве обыкновенный
клеветник осмелится распускать <невыгодные слухи> после смерти своей жертвы?
На это могут решиться только те, кто прямо или косвенно приложил руку к убийству.
В 1837 г. к одному из списков <Смерти Поэта> кто-то приложил перечень фамилий
предполагаемых <надменных потомков>: графов Орловых, Бобринских, Воронцовых,
Завадовских, князей Барятинских и Васильчиковых, баронов Энгельгардтов и Фредериксов.
Но под категорию высших сановников, <стоящих у трона>, здесь подходил только
граф Алексей Орлов, а явных недругов Пушкина, кроме М.С. Воронцова, вообще не
было.
Так кто же они, эти <сановники государственные>? Их происхождение, близость к
трону, возможность быть палачами Свободы, Гения и Славы, таясь при этом <под
сению закона>, говорит, что они - потомки <новой аристократии>, выдвинувшейся
в XVIII веке, фавориты государя, министры или сенаторы, не ниже.
Можно составить список недругов Пушкина соответствующего ранга и последовательно
проверять их - на <рабское> происхождение, на близость к трону, на сановитость:
Но исторические тайны - не кроссворд и не шарада, и здесь не всегда можно найти
имя по заданным параметрам. Для того, чтобы с полной уверенностью говорить о
чьей-либо вине, нужны дополнительные документы, желательно с именами. Историк,
прочитав эту фразу, усмехнется: мы, мол, без работы бы остались, если бы всегда
имелись <документы с именами>!
Но в данном случае такой документ имеется, и снова его обошли вниманием пушкинисты!
Накануне нового кризиса в отношениях Пушкина с Дантесом (между первым вызовом
и вторым), брат декабриста Н.И. Тургенева Александр Иванович Тургенев записывает
в своем дневнике: <Вечер у Пушкиных до полуночи: О Михаиле Орлове, о Киселеве,
Ермолове, и князе Меншикове. Знали и ожидали, <без нас не обойдутся> (15 декабря
1836 г.). <: Я зашел к Пушкину: Заболтались до 4-х часов. Ермолов, Орлов, Киселев
все знали и ожидали: без нас не обойдется. Ермолов, желая спасти себя - спас
Грибоедова, узнав, предварил его за два часа> (9 января 1837 г.). Понятно, что
речь идет о событии 11-летней давности - о восстании декабристов. Упомянутые
М.Ф. Орлов, П.Д. Киселев, А.П. Ермолов и А.С. Меньшиков уже тогда были генералами,
а генералам в перевороте отводилась особая роль. Заговорщики из Южного и Северного
общества руководствовались популярной в ту пору масонской политической тактикой,
известной как <заговор генералов> или <пронунциаменто> (так называлась испанская
революция 1820 - 1823 гг.). <За народ, но без народа>, говорили заговорщики-масоны,
но что это конкретно означало? По теории <пронунциаменто>, переворот совершается
армией без участия гражданских лиц и непременно под командованием примкнувших
к заговору генералов. Войска подчиняются им в силу военной субординации и личной
преданности и не должны знать об истинных замыслах мятежников. Например, офицеры-декабристы
заставляли солдат кричать: <Да здравствует Конституция!>, а когда те спрашивали,
кто она такая, отвечали, что это супруга великого князя Константина, законного
наследника покойного царя.
Но кого из генералов-заговорщиков взяли под стражу после 14 декабря 1825 года?
Из тех, за которыми могли пойти войска, - упомянутого М. Орлова; правда, его
посадили под домашний арест до 14 декабря. Однако, если Пушкин говорил правду,
а Тургенев правильно передал его слова, то в заговорщиках ходили еще три известных
генерала. А мог ли Пушкин знать такие тайны, если о них даже следствие не знало?
Мог, он же был в ссылке на юге именно в зоне дислокации возглавляемой заговорщиками
2-й армии, где сошелся весьма близко, по свидетельству декабриста И.И. Пущина,
Ф.Ф. Вигеля и других, с генералами Орловым, Киселевым, Чернышевым.
Более того, бывший масон Пушкин был одним из немногих свидетелей причастности
высокопоставленных лиц к заговору декабристов, живших в 1837 г. в обеих столицах.
М. Орлов так и не вернулся к военной службе, карьера А. Ермолова завершилась
в 1827 г., а вот дела П. Киселева, А. Меньшикова и входившего некогда в их окружение
А. Чернышева именно к 1836 г. резко пошли в гору: Киселев стал министром государственных
имуществ (хотя после мятежа декабристов долго был под следствием), Чернышев (возглавлявший
это следствие) - военным министром, а Меньшиков - управляющим морским министерством.
Но что с ними стало бы, если бы царь вдруг узнал об их участии или соучастии
в заговоре 1825 г.? Их блестящей карьере, без сомнений, пришел бы конец. Половина
министров <силового блока>, как сейчас говорят, слетела бы. И едва ли бы ими
всё ограничилось. Анонимный список <надменных потомков> 1837 г. возглавили, как
мы помним, графы Орловы. У опального Михаила Орлова был брат - Алексей, но он,
в отличие от Михаила, не только не попал в опалу, а в 1836 г. стал членом Государственного
совета. Со временем он сменил Бенкендорфа на посту шефа жандармов и начальника
III Отделения, был даже председателем Комитета министров. Николай I благоволил
к А. Орлову потому, что именно он привел свой гвардейский полк усмирять бунт
на Сенатской площади. Конечно, только благодаря заступничеству Алексея декабрист
Михаил не был отправлен на каторгу. Он жил в ссылке в своем поместье, а вскоре
вообще вернулся в Москву. Нетрудно догадаться, какими словами А. Орлов убеждал
царя: дескать, Михаил был в близких отношениях с заговорщиками, но о существовании
заговора не знал. И вдруг - <знал и ожидал>! Без него, видите ли, <не обойдется>!
Занимающийся на досуге алхимией опальный брат был так называемым <скелетом в

Добавлю, что все упомянутые вельможи, кроме родовитого Киселева, соответствовали
признакам, обозначенным Лермонтовым в <Смерти Поэта>.
Ясно, что мысль использовать в интриге против Пушкина Дантеса могла придти в
голову человеку, хорошо знавшему <семейство> Геккеренов. Таким, например, был
масон А.И. Тургенев, очень близкий к кругу высших сановников, тайно поддерживавших
в 1825 г. декабристов. Сейчас уже невозможно сказать, являлся Дантес активным
или пассивным участником заговора, но очевидно, что анонимные пасквили были документами,
способными не только вывести из равновесия Пушкина, но и раздразнить порочные
аппетиты Дантеса. Ведь сохранившийся экземпляр <диплома> намекает, что жена изменяет
Пушкину не с Дантесом, а с самим царем. Для развратников типа Дантеса это - <стимул>:
Стихотворение <Смерть Поэта> определило дальнейшую жизнь (а также и трагическую
смерть) Михаила Лермонтова.
Как и в случае дуэли Пушкина с Дантесом, не до конца ясны не только обстоятельства,
приведшие Лермонтова к дуэли с Мартыновым, но и обстоятельства его дуэли с Эрнестом
де Барантом, которая хотя и закончилась без физических последствий для обоих,
но очень походила на дуэль Пушкина с Дантесом.
Оба поединка состоялись в одно и то же время года - в феврале, примерно в одном
и том же месте - за Черной речкой, а противниками русских поэтов были сыновья
иностранных послов (Дантес, правда, являлся приемным сыном Геккерена). Вроде
бы совпадала и причина - женщина. Но эта дуэль была также косвенно связана с
гибелью Пушкина. К тому же, есть веские основания предполагать, что роковой для
Лермонтова поединок с Мартыновым явился лишь продолжением безрезультатного поединка
с Барантом.
Существует следственное дело по поводу дуэли Лермонтова с Барантом в 1840 г.
Оно почти не известно, так как публиковалось всего два раза: в 1891 г., в сытинском
двухтомнике Лермонтова, и мной 1994 г., в малотиражном <Московском журнале>.
Между тем, это один из важнейших документов для исследования последнего периода
жизни поэта.
Согласно материалам дела, молодого Баранта вывели из себя <невыгодные на его
счет вещи>, будто бы сказанные Лермонтовым их общей знакомой, красавице княгине
Марии Щербатовой. Но двумя месяцами раньше, в декабре 1839 г., на вечеринке у
вюртембургского посланника, первый секретарь французского посольства д'Андре
от имени посла, Баранта-старшего, обратился с вопросом к знакомому нам уже Александру
Ивановичу Тургеневу: <Правда ли, что Лермонтов в известной строфе стихотворения
<Смерть Поэта> бранит французов вообще? Или - только одного убийцу Пушкина? Господин
посол хотел бы узнать правду от вас>. Тургенев, стихотворение читавший, ответил,
однако, что точно его не помнит. На другой день он встретил Лермонтова и попросил
у него текст <Смерти Поэта>.
Лермонтов, которому это стихотворение принесло много неприятностей, ограничился
посылкой Тургеневу письма, в котором процитировал интересующую Баранта-старшего
строфу: от <Его убийца хладнокровно:> до <:На что он руку поднимал!..>. Но справка
Тургеневу не понадобилась. <Через день или два, - писал он Вяземскому, - кажется
на вечеринке или на бале у самого Баранта, я хотел показать эту строфу Андре,
но он прежде сам подошел ко мне и сказал, что дело уже сделано, что Барант позвал
на бал Лермонтова, убедившись, что он не думал поносить французскую нацию:>.
Что в этой истории смущает? Барант-старший был послом и в феврале 1837 г., неплохо
знал обстоятельства трагической гибели Пушкина, причем относился к Пушкину с
сочувствием и был одним из немногих дипломатов высокого ранга, присутствовавших
на отпевании поэта в Конюшенной церкви. Более чем вероятно, что он еще в то время
читал список <Смерти Поэта>. Почему же вдруг три года спустя его так взволновала
будто бы задетая национальная честь французов? Совершенно очевидно, что это стало
результатом запущенной кем-то сплетни. Но кем?
Зададим себе другой вопрос: а почему посол обратился именно к А. Тургеневу?
Дело в том, что Тургенев долгие годы занимался тем, чем занимался у нас небезызвестный
авантюрист Д. Якубовский: записывал и собирал различные слухи, скандальные происшествия,
компрометирующие особ русского высшего света факты, в том числе и неподцензурные
тексты, да еще переправлял их за границу брату-декабристу.
Он, конечно же, имел у себя и текст <Смерти Поэта> и даже в свое время распространял
это стихотворение. 10 февраля 1837 г. он писал П.А. Осиповой: <Вот и стихи на
кончину поэта. Я уверен, что они и вам так же понравятся, как здесь всем почитателям
и друзьям поэта>. В таком случае, зачем же Тургенев просил у Лермонтова текст
<Смерти Поэта>? Может быть, для отвода глаз, потому что сплетня о поношении Лермонтовым
французов исходила от него самого? В этом предположении нет ничего странного.
Болтливость Тургенева не раз обходилась дорого Пушкину: например, в 1824 г.,
когда Тургенев всюду читал письмо Пушкина Вяземскому с легкомысленной оценкой
<афеизма>. Все закончилось ссылкой поэта в Михайловское.
Лермонтов, в отличие от Пушкина, не очень доверял Тургеневу, поэтому лишь процитировал
просимый отрывок в письме, тогда как Тургенев просил его сообщить полный текст
стихотворения. Для того времени это было весьма осмотрительно: к цитате ничего
нельзя приписать. А то Пушкин написал однажды стихотворение на смерть французского
поэта Андре Шенье, казненного революционерами, оно разошлось в списках, и на
одном из них рука какого-то <доброжелателя> написала сверху: <На 14 декабря>
(1825 г.). Ходи, доказывай потом Бенкендорфу, что ты не верблюд!
Буквально через несколько дней после того, как вопрос о <национальной чести французов>
был снят, Лермонтов и Тургенев встречаются на вечеринке у той самой княгини Щербатовой,
которая и стала виновницей дуэли Лермонтова и Баранта-младшего. О чем они там
говорили, неизвестно, но через полтора месяца, на балу у графини Лаваль, Эрнест
де Барант обвинил поэта, что тот говорил Щербатовой <невыгодные на его счет вещи>.
Лермонтов нашел поведение Баранта <весьма смешным и дерзким>, и дело кончилось
вызовом на дуэль.
Позже выяснилось, что <сплетня> была ничем иным, как старой эпиграммой поэта,
не имевшей, конечно же, никакого отношения к Баранту. Кто же пересказал ее? Княгиня
Щербатова? У нее не было повода, так как Лермонтов ей нравился. Лже-друзья Лермонтова
из <Кружка шестнадцати>, двое из которых - масоны Васильчиков и Фредерикс - упоминались
в анонимном перечне <надменных потомков> и подозревались в распространении анонимных
пасквилей на Пушкина, а один, Иван Гагарин, долгое время считался (а некоторыми
считается и поныне) автором клеветнических писем? Но откуда старые эпиграммы
Лермонтова у великосветских бездельников Васильчикова, Гагарина и Фредерикса?
У них же не было такого литературного архива, как у Александра Ивановича Тургенева.
Так может, Тургенев и пересказал Баранту эту эпиграмму? Если сплетню о поношении
Лермонтовым французов распустил он, то в этом нет ничего странного.
Но тогда возникает вопрос: зачем? Затем, как мы уже говорили, что А. Тургенев
был очень близок к кругу высших сановников, которые в 1825 г. тайно поддерживали
декабристов, а в 1837 г. травили Пушкина, за что Лермонтов и заклеймил их в <Смерти

В письме к генерал-майору Плаутину Лермонтов так описал поединок с Барантом на
Парголовской дороге: <Едва успели мы скрестить шпаги, как у моей конец переломился,
а он слегка оцарапал грудь. Тогда взяли мы пистолеты. Мы должны были стрелять
вместе, но я немного опоздал. Он дал промах, а я выстрелил уже в сторону. После
сего он подал мне руку и мы разошлись>.
Вскоре Лермонтов был посажен на гауптвахту, а Барант-младший быстро покинул Петербург,
хотя являлся точно таким же фигурантом следственного дела, как и Лермонтов. Для
следственной комиссии отъезд Баранта был новостью. Он состоялся на следующий
день после того, как Барант тайком встретился с поэтом на Арсенальной гауптвахте
и сетовал, будто тот показал неправду, утверждая, что стрелял <на воздух>. Но
откуда бы Баранту знать об этом, если комиссия его даже не допрашивала? Как бы
там ни было, Лермонтов решительно отклонил его обвинения, заявив, что готов <вторично
с ним стреляться>. Барант ретировался - и уже навсегда. Между тем именно в день
отъезда Баранта, 23 марта 1840 г., великий князь Михаил Павлович распорядился
<отобрать показания> и у Баранта, и у Лермонтова по поводу их неразрешенной встречи
на <режимном объекте>. Предписание насчет Баранта было отправлено министру иностранных
дел Нессельроде. <Отвечать, что Барант уехал:>, - приказал своим подчиненным
<зловещий карлик>.
Отсюда следует два вывода: либо Нессельроде, зная об отъезде Баранта, не сообщил
ничего Бенкендорфу, либо, напротив, сообщил, а Бенкендорф не счел нужным ставить
в известность великого князя Михаила Павловича и председателя комиссии военного
суда полковника Полетику (мужа той самой печально известной Идалии Полетики).
Такое поведение было вообще характерно для Бенкендорфа. Получив от царя приказ
предотвратить дуэль Пушкина с Дантесом, он, как известно, <направил жандармов
в другую сторону>.
19 апреля Николай I распорядился наказать Лермонтова переводом из гвардии в Тенгинский
пехотный полк. Но на следующий день произошло нечто странное: Лермонтова вызвал
к себе Бенкендорф и потребовал от него написать письмо Баранту-младшему с признанием,
что он ложно показал на суде, будто стрелял в воздух. Откуда Бенкендорф знал,
что показание ложно, если Барант, находясь за границей, ничем не мог подтвердить
это? Какое вообще дело ему было до бежавшего Баранта? Скорее всего, никакого,
и двигала Бенкендорфом только злоба: ведь они с Нессельроде и Тургеневым не только
не смогли убрать Лермонтова, а наоборот, способствовали еще большей его популярности.
Лермонтов отказался выполнить требование Бенкендорфа. <Я не мог на то согласиться,
ибо это было бы против моей совести>, - заявил он в письме великому князю Михаилу
Павловичу. Хотя резолюции императора на это письмо не последовало, но устно Бенкендорфу,
видимо, было приказано умерить свой пыл.
Этого Лермонтову всесильный царедворец не забыл. А Киселев, Меньшиков, Алексей
Орлов, Чернышев, чьи имена современники при желании легко могли <вычислить> в
<Смерти Поэта>, не простили Лермонтову его осведомленности:
Вероятно, тогда же враги поэта поняли, что пуля два раза в одно место не попадает.
Как ни удачна была их находка: сын иностранного посла, делающий то, что ни один
русский сделать не осмелится, а новому убийце нужна была новая <легенда>.
Парадоксальным образом им помог сам Лермонтов, выпустив тогда <Героя нашего времени>.
Грушницкий! Надо найти для Лермонтова Грушницкого! И желательно, чтобы этот человек
сам что-то <пописывал>.
Ведь графоманы, люди в быту подчас очень милые, реагируют порой на действительно
талантливого человека, как бесноватые на крест и святую воду:
<Его убийца хладнокровно:> Нам неизвестно, так ли уж хладнокровно чувствовал
себя Дантес, но самого Лермонтова убили именно так - подло и хладнокровно. Никакой
дуэли, собственно, не было: Мартынов-Грушницкий уже знал, что его соперник не
будет стрелять. Он подошел к барьеру и с шести шагов (жестокие условия поединка
были составлены секундантом Мартынова князем Васильчиковым, членом <Кружка шестнадцати>)
еще долго целился в Лермонтова. Поэт был убит наповал: пуля ударила ему в правый
бок навылет.
Ничего не угрожало больше карьере Киселева, Меньшикова, Алексея Орлова, Чернышева:
Шеф жандармов Орлов навеки вошел в историю тем, что чуть было не казнил Достоевского,
военный министр Чернышев привел нашу армию к поражению в Крымской войне, министр
государственных имуществ Киселев оставил ее без провианта и сапог, а морской
министр и одновременно командующий войсками в Крыму Меньшиков затопил на рейде
Черноморский флот и отвел армию от Севастополя:
Дорого заплатила Россия и русская литература за их карьеру:
Наказать убийцу Лермонтова должны были те же самые люди, которые в свое время
должны были наказать Дантеса - Бенкендорф и Чернышев.
Никакого мало-мальски серьезного наказания вновь не последовало - и это очередное
(и, увы, последнее) свидетельство, что Лермонтов сказал правду в <Смерти Поэта>.
Специально для Столетия

С уважением
Нина.