На просторах нашей родины, сотрясаемой православными скандалами, я должна
была найти его сама. Батюшку - героя для репортажа: священника - не гламурного,
сельского, бессребреника и молитвенника:

По рассказам путешественников, тех, кто забирался в эти дремучие места, я нашла
Млево. Старинное село в Тверской области, прямо посередине между двумя столицами,
брусничное, грибное, лисье и волчье: Во Млево, говорили, служит особенный батюшка:

От
Пасхи
ещё остался нетленный кулич. Старые половицы скрипят, пахнет сыростью. У одинокой,
еле передвигающейся бабы Нины, верной прихожанки, живущей в непозволительных
в её летах 6 километрах от храма, ещё с Пасхи - нарядный стол. Отец Владимир
со своей матушкой встретил меня на пустой станции и привёл в гости к старушке,
которую только что, в 6 утра, они помыли в своей бане. Для бабы Нины местный
батюшка - и <скорая>, и пожарная, и МЧС, и психологическая поддержка, и, когда
надо, такси.

На столе -
творожная пасха
в стеклянной банке. Я ем и слушаю рассказы Млевского прихода. Они удивительны.
В них нет ничего среднего, серого. Неверие - так воинствующее, благодать
- так вплоть до чудес, которые у млевского батюшки естественны, как радуга в
небе: происходят, и всё. Хотя бы потому, что, если вглядеться в чудеса, не
так виден быт.

До второго пришествия

- Эй, девчонки! - первое, что услышали отец Владимир и матушка Алевтина, появившись
на кривой млевской улочке 12 лет назад. <Мы ж оба в чёрном до пят, а
глаз у местного жителя замутнён:>

От когда-то легендарных (ещё древнерусской княгини Ольги) времён во Млево остался
заливной луг, на котором гремела знаменитая Новгородская ярмарка, и редкий,
<едва во всей России три таких наберётся>, уступающий в размерах лишь храму Христа
Спасителя Спасо-Георгиевский храм, в котором службы шли и во время татаро-монгольского
ига, и в
Великую Отечественную,
не прерываясь ни на день. Оттуда, с колокольни храма, видна батюшкина <епархия>:
изгиб сияющей реки, по берегам которой были да сгинули монастыри, место,
где ушла под землю часовенка вместе с молящимися, и 18 полупустых, спивающихся,
<бездетных> деревень, тающих на глазах: каждый год <уходит> по одному дому:

Сколько батюшек спешили отсюда, с бескормицы, на хлебные городские места. <Отец
Владимир, а вы как же так тут застряли?> - часто спрашивают млевского батюшку.
<Да на кого ж я бабушек своих кину? Да и храм жалко, - удивлённо отвечает он.
- Ведь про него
Иоанн Кронштадтский, отслуживший в начале века в его алтаре литургию и оставивший
здесь своё облачение, шитое яркими цветами, сказал: <Стоять будет до второго
пришествия>.

Свою первую службу, 12 лет назад, отец Владимир Сафронов служил в облачении святого:
денег не было на своё:

Быт и чудеса Млевского прихода

Когда-то он был радистом на флоте, летал в морской авиации, но в самые махровые
советские времена в разрезе офицерской рубашки проглядывал неуставной крестик.
Жили в Калининграде. Храмов там не было - ездили с женой причащаться в Литву.
Когда в городе храм таки возвели - были первыми, кто в нём венчался. Отец
Владимир пономарил, алтарничал, брал наряды вне очереди, только чтобы попасть
на службу в храм. Вышел на пенсию. Рукоположился.

- Этот храм выбрал меня сам.

Батюшка с матушкой - люди городские, а во Млево: кочерга, печка, ухват. Сначала
поселились в сторожке на кладбище. <Долго сами топили, пока не пришёл татарин-печник
и не сказал: <Ваш Бог есть: огонь уже давно стены за печкой лижет, вы едва не
сгорели>. Разве не чудо?>

Электричества в храме не было, во время службы чаша с водой замерзала, немели
руки. Заболели воспалением лёгких.

- Лежим с температурой, денег - 10 рублей осталось, а хлеб тогда 5 стоил, вдруг
люди из города приезжают. Я говорю им, сейчас пойду хлебушка куплю к столу,
а то совсем подать нечего. Они: иди, иди. А сами за мной - и всю лавку скупили,
я потом эти продукты всю зиму прихожанам раздавал. Скажете, не чудо? А
теперь ты, матушка, про главное расскажи!

- Не было во что звонить, мы уже мечтали найти где-нибудь кислородный баллон,
разрезать - и сделать из него колокол. И вдруг помер у нас здесь один мужчина,
Пазухин:

- И я его соборовал, - подхватывает батюшка. - А потом приходит его сын и спрашивает,
чем помочь. Я рассказал о своей мечте: Через 2 недели звонок: <Куда
колокол сгружать?> Привезли! Подхожу к матушке, говорю, угадай, какое чудо произошло.
Она: <Неужели машину подарили?> Я: <Бери выше: колокол!> Сидим оба
плачем:
Машина - подарок прихожанина из Москвы и предмет нареканий наезжающих дачников,
которые священнический быт рассматривают сквозь призму столичных скандалов.

- Первые годы мы с матушкой - а она у меня и певчая, и казначей, и пономарь -
пешком ходили по деревням, по избам служить. В одну рождествен-скую неделю
нужно было обойти все деревни моей <епархии>, а это 200 км на своих двоих. Бредём,
всю утварь на себе тащим, 30 градусов мороза, однажды у матушки колготки
к ногам прилипли: Я ей говорю: <А ну марш босиком!> Она прошла километр, ноги
отогрелись, пошли дальше:

- Ходили, - вторым голосом ведёт матушка Алевтина, - с батюшкой по домам, просили
на храм: нам почти не подавали, сквернословили. Да что там: даже те, кто
хотел бы пойти на службу, боялись в храм зайти: предыдущий батюшка без крестика
внутрь не пускал, с сумками не пускал, строгий был:

А при отце Владимире так стало:

- Вижу, пьяный идёт ко мне, говорит: <Есть хочу>. Что ж я ему скажу: <Иди в церковь,
молись?> Я ему скажу: <Заходи, дам картошечки:>

Такие чудеса: Иконы мироточат во Млево. В храме и у батюшки дома. И распятие.
Говорят, люди
исцеляются от рака
у могилы Марфы-посадницы, что в трёх метрах от кладбищенской сторожки. <Сам храм
молитвенную силу имеет огромную. Женщина из Удомли бесплодная до сорока
лет была, приехала к нам - сейчас 5 лет сыну>. Ангелы поют в храме. <Мужской
хор - на греческом языке: Я сначала боялся говорить: скажут ещё, у батюшки
белая горячка, но потом и сами прихожане стали подтверждать: видят в закрытом
храме горящий свет и чудные голоса слышат>.

И нет к млевскому храму очереди, как к храму Христа Спасителя, когда в него привезли
православную святыню и перекрыли весь центр Москвы. И почему-то от
этого во млевские чудеса веришь больше: они такие обыденные, близкие, руку протяни
- и можно потрогать каплю масла, стекающую по ноге Спасителя на кресте,
и никто за это не поругает. Здесь, во Млево, где поют ангелы и пьют горькую,
так легко верить батюшке, когда он произносит как будто прописные истины как
будто высоким штилем:

- Мы с матушкой несколько лет назад в аварию попали, так меня на 7-й день из
больницы выгнали: люди ко мне всё шли и шли, кто с бедой, кто за советом. А
я умирать буду - должен им служить. Я же клятву давал, для этого и поставлен
был...

За 12 лет служения отца Владимира, в начале которых и воду местные жители не
давали Сафроновым брать из колодца (<А я речку перекрещу и из неё ведром черпаю>),
и, бывало, воровали из огорода картошку, научились уважать его тяжёлый труд и
тихую веру, его скромный быт и проникнутое чудесами бытие. Помогают ремонтировать
храм, на праздники в нём бывает по нескольку сотен человек:

- Но что помогают, что проклинают, а в церковь ведь по- настоящему всё равно
не идут!.. Один мне говорит: <А ведь я теперь как: на ночь с вами разговариваю.
<Спокойной ночи, батюшка, спокойной ночи, матушка!> - говорю>. Да разве со мной
говорить надо?!

- Как вас силы не покидают - если всё напрасно?

- Старцы говорят: <Спасёшься сам, около тебя спасутся сот-ни...>
Я складываю ладони лодочкой, подходя на прощание под благословение, - и лодочка
моя неправильная. Отец Владимир молча поправляет: кладёт правую ладонь поверх
левой - молчит. И я вижу, какие ласковые у него глаза. Он спасётся.

С уважением
Валерий.

Ничья
Я этих голубков застал в постели.
Жены любовник нервно закурил.
А та же засверкала голым телом,
Я благородно даму пропустил.
Она помчалась в ванную скорее.
Любовник докурил, надел трусы.
Успел увидеть, что он был евреем.
Сказал ему смеясь :"Да ты не ссы!"
Он ошалело вывалил глазищи,
Когда ему я руку начал жать.
Разило от меня на всю винищем.
Устало сел на теплую кровать:
" Спасибо, друг! А я закуралесил.
Три дня любовниц чпокал, водку пил.
Сейчас вот, возвращаясь, если честно,
Не знал как объяснить жене где был.
И шел домой как-будто на Голгофу,
Представил этот будущий скандал...
Она ж орёт так...Это катастрофа!
Спасибо, брат, никак не ожидал!"
Мы вышли с ним на улицу. Светало.
Он дал визитку: "Если что, звони."
Когда вернулся, лёг под одеяло,
Чуть обалдев от звонкой тишины.
Стал засыпать и слышу через дрёму:
"У нас ведь дети, не руби с плеча!"
Не открывая глаз, я буркнул:"Тома,
Давай, блядь, спать, нормально всё...ничья."

Чурка нештатная
На дворе 198: год, страна советов доживает свои предпоследние денёчки. А на
родине Огиньского и Мессинга проходят манёвры стран очень Варшавского
договора. В оной же державке возникает профсоюз <Солидарность>, - тот самый
могильщик великого и могучего. А в нашей спецкоманде появляется новичок.

Здесь надо бы вернуться на полтора года назад. Наша команда создавалась, как
элитное спецподразделение. Очередной раз командиры гнулись друг перед
другом. Ах, у вас крутые, так мы круче сделаем. Солдатское радио донесло
<абсолютно проверенный> слух о предназначении подразделения. Предполагается,
что в нём будут прозябать и тянуть нелёгкую солдатскую лямку <генеральские
сынки>. Конечно же, не обязательно генеральские, но разная гадость,
сбрызнутая через мочеиспускательные каналы партийных фунциклёров и прочей
хуерги от властной авторучки.

Дальше, больше. Жить рота будет в новом корпусе, без клопов и тараканов!!!
Кругом паркет, ковровые дорожки. Питание ясен хрен пятиразовое,
ресторанское. Пальмы в кадках, спи от пуза, жри до полусмерти, икра,
ананасы, шампанское:.Приезжают, к примеру, иностранцы, а им вот мол,
смотрите, как живут советские солдаты ххааа:

Дальше в нашу интернациональную роту валом попёрли сливочные детки. Долго не
растекаше, скажу одно. Из двадцати семи человек, четырнадцать оказались
евреями. Почему я заострил вопрос именно на евреях? В те времена, как и все
мы, когда-то, я проходил этапы становления. То есть побыл расистом,
антисемитом итд. Это нормально, лишь бы навсегда в том состоянии не
зафиксироваться.

В розовом настроении мы пребывали не долго. В тот час, когда команда была
полностью укомплектована, мы поняли, что попали в крупную задницу. Крупнее и
не придумаешь, по сути, ЖОПА!
Наш <рабочий> день расписали именно по минутам. В течение шестнадцати часов
мы имели возможность убедиться, что без труда не то что рыбку из пруда не
вытащишь, но даже занозу из <булки> не достанешь.

Отдам должное, мы совсем не занимались строевой подготовкой. Её просто
упразднили в нашем случае. Весь световой день мы стреляли, бегали, прыгали.
Не с табуретки, но с вертушки. Иногда эти прыжки производились ночью, иногда
на склон, периодически в воду. Спортзал с Валерой рукопашником, стал родным
домом, и окропили мы его:. Господи! Чем мы его только не окропили.

В <свободное время> метали ножи и сапёрные лопатки, изучали стрелковое
оружие, взрывчатку, способы обеззараживания воды в полевых условиях
подручными средствами. Узнали, к примеру, что рябина и бузина могут усмирить
любую болотную гадость и превратить в сносное пойло, а змея по вкусу ни чем
не отличается от сациви.

По ночам просыпались от боли в суставах и мышцах забитых молочной кислотой.
А днем начиналось всё сначала. И здесь произошло чудо! Любой из
вышеназванных четырнадцати мог в любую же минуту поднять трубку, созвониться
с папой и через час принимать дела у каптёра или киномеханика. Но ни один из
четырнадцати этого не сделал. Почему? Не знаю, могу лишь догадываться. По
крайней мере, мнение о Них поменялось тогда раз и на всю жизнь.

Вот именно в то злопамятное время и попал в команду новичок. Да не
какой-нибудь, а чистокровный узбек. Нет, тогда ещё особо не делились на
чурок и нечурок. Обзывались в сердцах, но как-то беззлобно. Ну, чурка, и
что? Вот блин проблема:
Батя тогда кричал, как Джонни Вайсмюллер в роли Тарзана: <Команда
укомплектована, нахер мне лишний рот>
Только его не послушали, и провинившийся перед законом сын патриция из
далёкого Самарканда, был принят на довольствие. Мельком глянули на него мы,
бывалые, и тут же забыли. Не тот режим, чтобы кроме своего кричащего о
пощаде тела, заниматься всяким дерьмом.

А узбек стал пахать наряду с остальными. Причём не отлынивал, никогда не
жаловался. Подыхал, но не признавался. А где-то через полгода он таки
проявил себя.
В один прекрасный день этот кент замолчал. Как? А просто перестал
разговаривать. И если раньше в течение дня от него можно было услышать хотя
бы десяток слов, то здесь он замкнулся полностью. На расспросы комвзвода,
порылся в тумбочке и достал письмо. Жестами показал, - читай мол.

Из письма, написанного, кстати, не на суахили, а на чистейшем русском языке,
выяснилось следующее. У нашего <курбаши> умерла бабушка, и он, являясь
потомком древнего рода, истёкшего из члена аж самого хана Узбека, объявил
какую-то странную омерту. Чтобы почтить смерть бабушки, наш чурка замолчал
на неделю. Обет!

Всё бы хорошо, но вторая специальность этого молчуна называлась телефонист
ЗАС. Мне радисту смолчать гораздо проще, поскольку у меня имеется радиоключ
и датчик. А тут необходим голос, который тупо замолчал.
Батя, будучи боевым офицером, и мастером рукопашного боя, долго пытался
уговорить узбека словами. Тщетно. Тогда прибегнув к крайним мерам, он стал
его <увещевать>. Потомок Узбека летал по спортзалу как кусок
свежеизготовленного говна, и:молчал.

И тогда батя в отчаянии пошёл на крайность. Созвонившись с замполитом, он
доложил представителю партии о ЧП, и механизм раскрутился.
Гонтарь прибыл в фейерверке пятиэтажного мата и с лёгким запахом
перегоревшего тростникового вина.

С узбеком долго не цацкались, просто родили приказ и отправили потомка
Чингисхана на губу. Гонтарь потирал потные коммунистические ладошки,
предвкушая унижение чурки, и как оказалось, поторопился. Батя в свою очередь
курил беломор одну за другой и переживал о постояльцах губы, их здоровье и
счастье в будущей жизни, поскольку батя единственный знал, Что воспитал.

Из показаний очевидцев и ухослышцев:

Камера гарнизонной гауптвахты встретила нашего урюка насторожённым
молчанием. Урюк встретил камеру тем же. В комнате метров пятидесяти
квадратных, находилось примерно десять тире двенадцать человек.
Узбек прошёл в угол, опустился в цаошан (на корточки) и, прислонившись к
стене, закрыл глаза, приготовившись отбывать беспредельные, пять суток.

В противоположном углу, в окружении четырёх разгильдяев сидел здоровенный
бульбаш, прикрытый за неуставняк. Вот этот самый представитель Беловежских
зубров, решил проверить чурку на прочность. Зря конечно, но ведь он же не
знал? Бирки нет, сопроводительной малявки естественно тоже нет. А рост метр
шестьдесят пять и вес примерно шестьдесят килограммов, просто таки молили:
Дай ему в зубы. О-хо-хо:

- Эй, чмо, сюда иди? - бульбаш начал своё восхождение к преждевременному
дембелю, - быстро чурка ёбаная:
Ясен пень, что узбек не отреагировал, даже глаз не открыл.
- Ты меня, не понял что ли боец? - бульбаш начал яриться, - считаю до
одного, мухой подскочил демон ебучий:
И опять узбек смолчал, и вновь не открыл свои наглые узбекские гляделки.
- Значит, ты пидарас меня не слышишь? Я тебе говорю пидор нерусский!

В этом месте у новичка в голове сработало реле. Глаза открылись,
задумчивость присущая этим детям песков покинула чело узбека, и он встал.
Спокойно, не делая резких движений, он подошёл к белорусу. Камера замерла в
ожидании развлечений. А узбек, подойдя вплотную, коротко поклонился обидчику
и сделал то, чего от него не ожидал вообще никто.

Крепко взяв хулигана за уши, узбек притянул его голову к себе, и смачным
долгим поцелуем облобызал засранца прямо в губы.
Белорус сидел охуевший, присутствующие сидели охуевшими, а узбек, ткнув себе
в грудь, затем, показав на обидчика, сложил два пальца и продемонстрировал
их камерному обществу. Потом важно прошествовал на своё место и сел,
притворив глаза.

Бульбаш пребывал в прострации секунду, а потом, воззрившись на дружков, тупо
спросил: - Это он чего? Я не понял.
Самый одарённый из его ближних, громко расхохотался и ответил: - А чё ты не
понял бульба? Ты незнакомого человека назвал пидарасом, и он тебе конкретно
показал, что теперь вас двое. Чё пялишься мудак? Он тебя поцеловал, так что
или бери свои слова обратно, или я всем расскажу, что ты чушкан и форшмак:

Морда бульбаша набрякла дурной кровью, он рванулся, но сразу несколько рук
схватили его и удержали. Тот для порядку побрыкался и якобы поддался грубой
силе. А узбек в течение этой скорой сцены даже глаз не открыл. А зачем?
Человеку, который с завязанными глазами две <осы> из трёх с семи метров в
яблочко втыкает, это без надобности.

Ночью бульбаш делал попытку задушить нашего джигита. Свернув портянку
жгутом, он подкрался к шконке, занятой <тщедушным> тельцем азиата:
Этой же ночью бульбаша увезли в госпиталь с сильнейшим сотрясением мозга.
Бойцы, выносившие парня из камеры до машины скорой помощи, морщили носы и
всячески отворачивались, ибо пацанчик, переоценив свои силы, героически
обосрался в исподнее.

Той же ночью, начальник караула устроил допрос камере, но <урки> стояли
насмерть. Мол, спали крепко, ничего не видели и не слышали. Начкар посмотрел
на не опрошенного узбека, вспомнил о его временной немоте, плюнул себе под
ноги и ушёл писать рапорт. О том, как ночью один из арестантов неловко
повернувшись, упал с нар, стряс себе кукушку и сломал три ребра.

А вскоре в странах очень варшавского договора начались заварушки. Нападения
на советских солдат, перелётные кирпичи в окна казарм, и прочие мероприятия
по выдворению оккупантов вон.
Наша команда несла охрану-оцепление дворца дружбы народов, в котором должны
были встречаться министры обороны двух дружественных сопредельных державок.
Батя дал пять минут на перекур, и мы, собравшись в кружок, пускали сизый дым
и травили байки.

Осень была жаркая, и наши бронежилеты, то ли В-81, то ли Ж-81 (извините,
память не резиновая), только что поступившие на вооружение СА, попросту
говоря сильно заёбывали. Бронепластины и тридцать слоёв какой-то сраной
композитки, душили не по-советски.
Никто не понял, откуда прилетела граната, но она прилетела, аккуратно
приземлившись в самую середину нашего дружного кружка. Помню, как она
крутнулась два или три раза, помню раззявленные до подколена варежки.
Очевидно, у меня была такая же.

И тут наш узбек-чурка делает шаг вперёд, поднимает руку, и резко бросив:
<Увидимся чуваки>, - падает грудью на гранату.
Сто десять граммов тротила, а много это или мало? Для танка - пшик, для
человека, с его непрочной структурой, - смертельно опасно.
Наш чурка, с разорванным ливером, угодил в госпиталь. Как ни странно, спас
его именно броник. Два месяца лечили его по госпиталям, а затем мы уехали на
дембель, а наш джигит домой к маме, в родной кишлак или стойбище, хрен его
знает.
Жив чурка и по сей день. Счастья ему. Мы его помним, и пусть его урюк будет
сладким и спелым! Иншалла!

Ответ
Темние закоулки в этом городе вызывают омерзение. Никогда не сохнущие лужи,
покосившиеся арки, облупленные стены. Время тянется медленно и нагнетает и
без того неприятную обстановку. Где же он? Когда появится? С каждой минутой
сомневаюсь все больше и больше, пальцы немеют от напряжения, кусок трубы
оттягивает руку. Трясутся колени и неприятная слабость в животе. Так не
пойдет, так я не справлюсь. Нервы на пределе, охота двигаться, но так я могу
выдать свое укрытие. Яркий свет фар... вжимаюсь всеми силами в стену...
роняю трубу. Меня замечают. Как
я выгляжу? Из теплого салона дорогой иномарки? Наверно жалко, хватит
бояться, будь что будет. Выпрямляюсь, смотрю на водителя, его не видно,
свет слепит... терплю. Машина проезжает... это не он. Он ходит пешком, любит
гулять... Интересно что здоровая привычка послужит причиной смерти. Быстрей
бы все это кончилось. Как лучше бить? Как битой? Или лучше сверху ...как
топором по дровам? Он должен скончаться сразу... Я не смогу, я не смогу
убить, он убил меня, а я не смогу. Пытаюсь разбудить ярость, злость или
слепое отчаяние... надо помочь себе, надо отомстить.
Закрываю глаза... представляю его: идет не спеша, посвистывает и иногда
пританцовывает. Тут я...Бью снизу в подбородок, хватаю левой и бью пока он
не начинает заваливаться. Самое интересное... теперь ноги. Лицо носок, лицо
пятка, заиграл кровавый хоровод. Подпрыгиваю, выпрямляю ноги перед
приземлением, пытаюсь проломить череп, не получается с первого раза,
повторяю...еще и еще... что то хрустнуло. Получилось, наконец то, адреналин
на пике, продолжаю прыгать... головы нет... есть только туловище... начинаю
пинать его, понимаю что бесполезно...
останавливаюсь передышать... Снова фары, уже настоящие вырывают меня из
миража. Передо мной стоит он и внимательно разглядывает..

- Синицын, ты что тут делаешь в такое время?
- Да здрасти... а вы что? Тоесть здрасти...- от неожиданности впадаю в
ступор, слова вылетают бесмыслеными фразами. Безрезультатно пытаюсь понять
где труба, запястье хватает воздух. Черт...забыл поднять, конспиратор
хренов.
- Вот ведь делать вам нечего, шляетесь по ночам, а потом плачутся что не
сдали, да и что тебя тресет то так, что с тобой Синицын?
- Сука вы Вадим Александрович, - его слова про зачотку наконец пробуждают во
мне холодную уверенность.
А в голове проносятся картинки недельной давности:
"я иду встречать Марину после экзамена, но пришел рано и решил подсмотреть
как идут у нее дела. Приоткрыл дверь. Стол... За ним Вадим Александрович,
красное вспотевшее лицо, в руке поломанный на двое карандаш, глаза
закатанные. Под столом елозеет Маринка, видно только ноги, на них купленные
мной красные туфли. Осознание происходящего пришло не сразу...моя улыбка
медленно превращается в белую полоску... прикрываю дверь, облокачиваюсь об
стенку, водопад мыслей обрушивается на голову. Не знаю что делать...убегаю,
мне стыдно, не хочу ее видеть... и терять тоже не хочу. Звоню маме, говорю
что неделю не буду, сразу кладу трубку и выключаю телефон... Потом недельный
запой у друга, похмельные думки и мрачные мысли. Виню себя что сбежал, ищу
проблему в себе,не нахожу... понимаю что она просто блядь, наверно они все
такие, сука, что с них взять, а ведь любил...по настоящему. А вот он ответит
за все... больше некому."

- Да что ты себе позволяешь щенок, да ты у меня вылетишь как пробка. Да как
ты смеешь... - дальше не слушаю, лицо его стало точно таким же красным и
потным как тогда, медленно опускаюсь и поднимаю трубу. Он заметил и замер,
удивлено разглядывая мое оружие...
- Вы дали в рот моей девушке, - говорю, а сам понимаю всю жалость моих слов,
размахиваюсь, и труба обрывает жизнь, схватившегося за сердце профессора.

Кровь медленно течет по асфальту и сливается с грязной лужей. Становится
страшно. Не могу отвезти глаза и пошевелиться. Из ступора вырывает свет от
фар приближающийся машины. От страха роняю трубу и ныряю в соседний
закоулок...
Покупаю бутылку водки, выпиваю половину, не помогает унять дрожь...Я убил
человека... я убийца. А из за чего. Блять это все ты, прошмандовка, ты во
всем виновата. Водка начинает действовать. Я должен посмотреть ей в глаза,
нет она должна ответить за смерть, теперь уже все равно...Труба...чертова
труба осталась там, теперь найдут, так и так бы нашли наверно. Допиваю
бутылку. Сука ты маринка, держись теперь. Включаю телефон, куча сообщений и
пропущенных звонков. Захожу на маринкины, три смски. Читаю и маленький сквер
вздрагивает от моего отчаянного громкого крика.

"привет зая :-* сейчас такое было!!! на зачоте, так нервничала, уронила все
билеты, пока доставала шатнула стол и пролила кофе на штаны Саннычу, вообщем
он перенервничал, в больницу отвезли, я сейчас с натахой в глобусе. подходи,
все расскажу..."

"зая ты где? как включишь телефон обязательно позвони, мама твоя волнуется
очень...да и я тоже :-*"

"узнала что ты у славы, что случилось, почему прячешься? очень скучаю и
люблю. надеюсь пока еще твоя, марина ((((((((("