Антропос
Как на дальней сторонке
Громко пел соловей.
А я мальчик на чужбине
Далеко от людей.
Живя в деревне, очень трудно скрыть что-то от обчества, остаться в стороне
от нутряных процессов, время от времени раздражающих застойный воздух этого
человеческого поселения. Все знают всё. С рождения, с того самого момента,
когда махонький человечек покидает уютный <трюм> и благодаря халатности
пьяненькой повитухи падает головой в тазик. По сути, деревня, это один целый
орган, нитями-нейронами завязанный воедино.
Если обойти деревню с северной стороны, ну там, где о прошлый год бабы
завклубом отмудохали, вот на самом краю, почти у погоста, притулилась
махонькая избушка-завалюшка. Неказистая, как и то, что в ней
проживает(зачёркнуто) имеет место быть. В одну комнату, с маленькой печкой
(не надо смеяться, у нас и зима бывает)
Вова Писин, получеловек, полуживотное. За таких говорят: Ни чёрту ладан, ни
богу свечка. Родных нет, друзей нет, домашней живности, не считая вшей, тоже
не имеется. Но, эти всегда с собой. Сателлиты.
Чем же примечателен этот представитель гомо сапиенс? Да в принципе ничем.
Жрёт, испражняется, воздухом дышит, и всё. Без особых примет.
Живёт сей представитель гомо, сбором бутылок, алюминиевых баночек из-под
пива, картона и всего, что плохо лежит. Полезность его обчеству, как от
пиpды на поминках.
Утро героя начинается : утром. Причём в самую рань, пока не проснулись
конкуренты, пока у рабочекрестьянина не прозвенел будильник.
Вова просыпается среди вороха безобразного тряпья, сваленного грязным комом
на давно проссанный диван. Это логово служит ему постелью. Минуту он
чешется, ловит нестриженными когтями зловредных насекомых, и пытается
понять, где он?
Потом наш Гаврош-переросток встает и несёт себя в сенцы, где всегда имеется
оцинкованный бачок с водой. Для умывания? Ну щас! Умывание, это так, между
делом, и то не всегда.
Здесь же в углу, под кучей бытового мусора, заныканы у Вовы пара пузырьков
средства для очистки кожи <Троя>. Он будет чистить кожу? Угу. Изнутря.
Вова неспешно, в ковшике, с наслаждением разводит содержимое пузырьков
водой из бачка. Попутно плещет себе в рожу пару пригоршней. Затем идёт
обратно в <палаты>.
Из коробки, оставшейся от чьёго-то телевизора, являются на свет полбулки
хлеба, кусок сыра и пачка сигарет Прима.
Вова садится на своё ложе, делает пару крупных глотков, прислушивается к
ощущениям. Жидкость, минуя пищевод, попадает в желудок, и тут же начинает
жадно всасываться стенками оного. Вова тем временем занюхивает пойло сыром,
важно прожёвывает небольшой кусочек и закуривает. В животе становится
горячо, последствия вчерашнего перепоя потихоньку улетучиваются, по жилам
растекается блаженство.
Собственно, день начался.
Прихватив большую клетчатую сумку, орудие труда и верную спутницу, Вова
выходит в раннюю рань летнего утра. Наверное, часов около пяти, или меньше?
Только начинают просыпаться птицы, улица тиха, воздух свеж и насторожён.
Вова обходит злачные места. Скверы, закуток за магазином, кусты возле бани,
где в самой серёдочке есть местечко облюбованное пролетариями. Вова
осторожен. Вчера, именно здесь, он сцепился с местным бродягой Чекуном. Было
это посерёдке дня, кругом люди, транспорт, и потому Чекун ограничился
угрозой: Ну, гляди, Вован, я тебя предупреждал, чужие поляны не дербань!
Ладно, жмурок, увидимся.
Сумка заметно тяжелеет. Позвякивают пустые <чебурашки>, тихо шелестят
сплющенные пивные банки. В принципе, на пожрать и стекломой уже хватает.
Однако надо позаботиться и о дне завтрашнем. А вдруг не попрёт?
Вы считаете, что я вам передаю Вовины думки? Смеюсь! Какие могут быть мысли
в голове, которая наполнена проквашенным дерьмом? Всё делается на автомате,
по привычке, мимоходом. А голова? Да что голова, главное в её бухать можно.
Часа через три, сдав <пушнину>, Вова закупает необходимые продукты. Список
не велик. Это булка чёрного хлеба, несколько бич-пакетов, две пачки примы и,
конечно же, стекломой. Собственно, день задался, и Вова пораскинув остатками
черепного наполнителя, покупает кусок ливерной колбасы. Заветренной, но
(лежит же на витрине) всё ещё годной.
Потом он важный, преисполненный собственной значимости, идёт к реке, под
мост. Там, среди двух железобетонных быков, есть местечко, что-то вроде
схрона. Никто о нём не знает, никому дела нет о жизни, которая водится в
этом закутке. По дороге он через лазейку проникает в чей-то огород, и почти
тут же выныривает обратно с пучком лука.
Вова пролезает в щель между принесенным весенней рекой мусором, и
оказывается в норке-логове, размером с балкон <Хрущёвки>. Это его штаб!
Здесь есть всё необходимое для того, чтобы страждущий человек мог
перекусить, выпить и забыться на малое время. Пара пустых стеклянных банок
из-под борща, Старый гнилой матрас, нож спрятанный в щель, спичечный коробок
с солью.
Вова достаёт из сумки хлеб, лук и колбасу, криво отрезает пару кусков
ливера, горбушку хлеба, крупно солит всё это, и приступает ко второй части
сервировки банкета.
Два пузырька стекломоя выливаются в банку, туда же доливается речная вода, и
стол готов. Залп!
Выпив и откушав, Вова ложится на матрас, закидывает руки за голову и смотрит
в небо. Красота! Нет, всё же не все мыслительные процессы атрофировались в
пьяной башке моего героя. Что-то шевелится, меняет агрегатные состояния,
пульсирует.
Вова дивится облакам, бескрайней глубине небесного океана. Дивится и
мечтает:
Вот если бы сделать такую верёвку, чтобы по ней забраться на небо, походить
по нему, посмотреть, как тама живут:
Манилов. Не находите?
Под мерный шелест реки, Вова засыпает. Ему снится, что он молодой, бросил
пить, и его назначили начальником пункта приёма стеклотары. Страждущий люд с
утра стоит к нему в очередь, а он, Владимир Олегович, важно говорит: <В
очередь, калеки, не суетитесь, помещение не прорезиновое:
Звук шагов, две пары ног, кто?! Не слышит Вова, спит, бедолага, смаялся от
трудов праведных. Двое бомжей, ещё более опустившихся, чем наш герой,
осторожно проникают в описанное прибежище.
- Тихо, Барбос! - говорит один, - вишь ты, спит, сука. Ну и славно, так даже
лутьшее. Держи ноги, только разом, как я скажу. Начали!
Второй, угрюмый молчаливый тип, с синяком на пол хари, падает всей тушей на
Вовины ноги, а первый одновременно с напарником, грохается задницей на
Вовину грудь. Несколько раз мелькает полоска стали, с каждым разом разрывая
ещё что-то в груди нашего алкоголика. Вова хрипит, на его губах выступает
кровавая пена. Миг, и всё заканчивается.
Бродяги так же неслышно, как и пришли, удаляются. Серебряной плотвичкой
летит в реку нож, волна расступается и благосклонно принимает подарок.
А Вова лежит на своём матрасе и вечным взглядом смотрит в такое же вечное и
неповторимое небо. Смотрит в него, пьёт его окровавленными губами. Душа
пьяницы и беспризорника отлетает в иное, тело начинает подстывать. Вечереет.
:Только раннею весною
Соловей пропоет.
Пропоет и просвищет,
И опять улетит.
А моя скромна мо:
