НЕДОБИТКИ-2
Агата Кристи
Хорошая девка Маринка Донцова, весёлая, работящая, всегда улыбнётся, найдёт
приветливое слово старому ли малому. Маринка выросла в деревне, здесь
окончила школу восьмилетку, отсюда вместе со сверстниками бегала в городскую
окраинную школу, аж за три километра. Зимой детвору возил колхозный ПАЗик,
осенью и весной председатель автобус отбирал, справедливо полагая, что коли
хочешь быть умным и красивым, - то бегай. Когда в холода автобус не
заводился, - мать вставала раньше обычного. Варила картоху, Маринка совала
её себе в шубенки. Ещё не поняли? Рукам тепло, щёки не поморозишь, и на
завтрак съесть можно. О как!
Маринке двадцать четыре года. Сказать, что она красивая, - это значит
промолчать. Откровенно говоря не один парень оставил свои глаза на
Маринкиных прелестях, а сколько душ невинно убиенных ярко-зелёными глазами,
так и не нашли себе пристанища.
В иные времена Маринка могла бы быть царицей, любимой женой магараджи, самой
дорогой наложницей падишаха, или главной жрицей храма. Но это в иные
времена. А ныне Маринка, вернее Донцова Марина Устиновна, - суть участковый
инспектор милиции, и всякие амуры её не интересуют. Да врёт поди-ко?
Марина поскрёбыш. Старшие братья, все семеро, живут и работают в городе, на
большом заводе. Давно обзавелись семьями, огорожанились. К матери наезжают
на большие праздники, водки попить, да пирогов материных домашних отведать.
И тогда в доме дым коромыслом, а деревня замирает в предчувствии событий.
А всё дело в том, что братья Донцовы, как и их папаша, упокой господи его
душу, драчуны, каких свет не видывал. Все погодки, все как тот былинный Илья
Муромец, что в рост, что вширь, одинаковые. Мозгов, как у таракана в х-ю, да
меньше, зато кулачищами помахать, - святое дело. Старшаку Мишке, сорок два
года, младшему Ефиму, - тридцатник. Потом видать у папаши ихнего был перерыв
в поисках истины, и Маринка родилась только через шесть лет.
Все семеро боровиков на Маринку надышаться не могут, готовы на руках носить,
и следят, бдят за её нравственностью, чище всякого евнуха. Может потому
Маринка в свои двадцать четыре года до сих пор не замужем? А кому охота
сложить буйную голову, попав в зону интересов этих семерых Митрофанушек?
Собственно и сама она дорого стоит. Ну, так попробуйте вырасти среди семерых
шкафов, у которых кроме драки на уме ничего нет.
Бывали случаи, когда поддатый хулиган, купившись на Маринины глазки-пуговки,
пытался дерзить <куколке>. Ладно, не стану о плохом.
Маринке на всё это наплевать, у неё забот хватает. Триста дворов, почти две
тысячи душ, и у каждого свои тараканы в голове сношаются. Есть и такие, у
которых те тараканы сплошь мальчики, однако тоже сношаются.
Встаёт Маринка всегда в шесть утра, ложится уже со звёздами. Деревня в
последние годы разрослась. На окраине, ближе к чистой и ласковой Паленьке,
начали, как грибы расти дома новых русских. Двух и даже трёхэтажные. С
крытыми дворами, гаражами, банями-саунами, и личной охраной.
Пока оббежишь всё это хозяйство, пока с тем другим словом перемолвишься,
глядь, а уже и вечер наступил. Потому семейный совет, немного подравшись и
испив водки, во главе с Мишкой постановил. Раз ментовское начальство не
чешется, приобрести Маринке личную машину. Маринка спорила, требовала
мотоцикл, на неё цыкнули, и порешили, - только машина! Так у Маринки
появился УАЗ Патриот. Немного поартачившись, девка всё же. Маринка милостиво
приняла подарок, в глубине души подпрыгивая от счастья, как заяц.
Теперь её дела пошли на лад, появилось время, не лишнее, но свободное. И
жирное городское начальство осталось довольно. Участковая приобрела
мобильность, и тратиться не нужно. Председатель, поскрипев для порядка,
натужился, и выделил Маринке для нужд нутряных органов, сто пятьдесят литров
солярки в месяц.
В день, когда середняк Лёха, пригнал Уазика в деревню, у матери собрались
все Донцовы. Старуха расстаралась на славу, накрыла стол, выкатила четверть
самогона. А тем временем деревня притаилась в предчувствии непоправимых
изменений социума.
Время близилось к десяти вечера, и Донцовы, изрядно разогретые винными
парами, сидели на бревне перед материнским гнездом, курили и базланили
песни.
Из-за угла крайней избы, появился зоотехник Андрюшка Михалев. Парень был
чуть подшофе, и потому добровольно, совершенно без принуждения шёл в пасть
загоревавшему от ничегонеделанья зверинцу.
Первым развлечение заметил младший Донцов, - Ефимка. Младший, не значит
мелкий. Дело в том, что в последнее своё творение, не считая, Маринки,
папаша Донцов вдул самую крупную порцию своего душевного жара. Крупную, но
не лучшего качества. То ли торопился куда, то ли свет включили неожиданно. И
Ефим получился самым геркулесистым из братьев. Даже старшак Мишка, на что уж
глыба, а и то терялся на фоне Фимки, как щенок теряется в тени экскаватора.
Но, как я и оговорился, мозгов в сей могучей туше, было столько же, сколько
в племени Ханты, ужравшихся сомы.
- Ба, какие люди топчут родную землю! - обрадовался Фимка, вставая с бревна.
Андрюшка уже смекнул, что погорячился, ступая на суверенную территорию
Донцовых. Ведь слышал же разухабистое пение, но попёр на рожон. Однако и
отступать нельзя. Тем более что Маринка Андрею очень нравилась.
- Привет дрессировщик! - продолжал пьяный Ефим, - как там свиньи поживают,
сам оплодотворяешь, или хряк ещё что-то может?
- Привет Ефим, - обречённо поздоровался зоотехник, да нет, как-то всё руки
не дойдут, да и свиньи каверзные пошли. Пока говорят, с младшим Донцовым не
переспим, тебе ни за что не дадимся.
Андрюха понимал, что его несёт, но остановиться уже не мог. Маринка пыталась
что-то сказать, но три глыбы встали у неё на пути, а старшак Мишка
буркнул: - Не лезь морковка, пущай мужики поговорят.
А Ефим, даром, что оглушённый с детства, смекнул, что зоотехник выставляет
его на посмешище перед роднёй. Глаза богатыря налились кровью и он, сжав
кулаки, шагнул к жертве. Вот он навис над зоотехником, словно разгневанный
великан. Ещё чуть:
- Слышь, Фима, а это не ты обронил? - зоотехник смотрел куда-то в сторону и
под ноги.
Жернова в голове Ефима скрипнули, и он стал медленно поворачиваться.
И в этот миг произошло то, чего не ожидал никто. Ни ждущие киносеанса
братья, ни рвущаяся на помощь Маринка.
Зоотехник спокойно достал из кармана штормовки молоток, примерился и с
глухим стуком опустил его на бронебойную голову-башню Донцова младшего.
Все ещё хлопали глазами, ошарашено хавали раззявленными ртами вечерний
воздух, а Ефим глухо хрюкнув, закатил глаза и со всего размаху состыковался
с родной землёй.
Тишину, наступившую после данного акта вандализма, нарушил Мишка, на правах
старшего. Подойдя к поверженному брату и убедившись, что обморок от
сотрясения, плавно перешёл в обычный сон, Мишка с интересом глянул на
зоотехника и, обращаясь к братьям, сказал: - Ша мухи! Этого кента я беру под
личную защиту. Кто тронет, закопаю жопой кверху.
Так Андрей стал желанным гостем в доме Донцовых, а Маринка вдруг обнаружила
в себе море женственности, а так же желание быть красивой и обаятельной.
Судьба-злыдня очередной раз пустила в ход свои заморочки. Оно и понятно, как
без этого? Ведь выродимся же?!
***
Как и в любой луже, в нашем водоёме периодически случаются всплески.
Выдуваются пузыри, и не всегда красивые. Здесь один из них. Не хотел
заостряться, да чего уж там.
Андрея она так и не дождалась, зато дождалась неприятностей. И началось всё
с того, что с дикими воплями в кабинет ворвалась старуха Микрюкова. На
главной деревенской сплетнице, что называется, лица не было. Нет, была
какая-то ватная маска, белая и непрестанно орущая, но лицо:
Марина сразу сообразила, что-то произошло. Пару минут ей пришлось заниматься
реанимацией речевого аппарата Микрюковой. Отпаивать старуху тёплой водой из
бачка. Старуха же в ответ на первую медицинскую помощь, только таращила
глаза, нечленораздельно мяукала, и делала губами вот так: - пррр:пррр:.
Перед зеркалом попробуйте потом.
Наконец старуха успокоилась и смогла говорить. Вот что удалось выяснить
Донцовой из лепета сплетницы. Опускаю междометия, анахренизмы, фольклор типа
<лико-чё, надысь, мабуть> итд. И уж коли пристала нужда, сразу проговорю
характер самой Микрюковой.
Старуха Микрюкова
Старуха Микрюкова, не такая уж и старуха, как может показаться на первый
взгляд. Бабе всего шестьдесят лет, и соку в ней ещё о-го-го! Но вечное
ворчание, по старушечьи повязанный платок, ветхие ремки вместо нормальной
одёжы, - всё это и определило прозвище бабы у деревенских языков.
Живёт Микрюкова одна, избушка у неё ладная, ещё крепкая, но по причине
отсутствия мужика, и полном равнодушии к уюту самой хозяйки, - очень уж
запущенная.
Когда-то давно, лет около сорока назад, были у Микрюковой и муж и деток
двое. Были, да сплыли на лёгком кораблике.
Это были времена самого великолепнейшего застоя всех времен и народов. Того
застоя, который народ звал стабильностью. Ибо булка среднестатистического
хлеба, не взирая ни на какие происки мирового империализма и сионизма,
стоила двадцать копеек и ни копейкой больше.
Алефтине было тогда двадцать лет с хвостиком. Работала она на швейной
фабрике, в раскройном цехе. Хорошо работала, можно сказать что пахала. Там
же познакомилась с молодым наладчиком оборудования, весельчаком и бабником
Олежкой Микрюковым.
Недолго они женихались, обстряпал Олежек любовь в сжатые сроки и в лучшем
виде. Не прошло и году, как появился первенец Мишаня, а следом за ним
выскользнула из-под мамкиной юбки Лизанька.
Если кто помнит, то были времена чудес. Когда молодые, при должной сноровке
могли получить от государства жильё. Когда в июле-августе, потный
предцехкома с галстуком на плече, бегал по всему цеху и уговаривал людей за
Христа ради съездить в Адлер или Геленджик по бесплатной, сгоревшей к
чёртовой матери путёвке.
Мишке было уже пять годиков, а Лизоньке почти четыре. Была, не была, -
решили Микрюковы, и махнули в Крым на приобретённом недавно Москвиче.
Бог с ним, что дорого, однова живём, - постановил семейный совет. Сказано,
сделано!
Из той поездки Алефтина вернулась одна. Не сама, - вернули. Помогли
добраться до дома. От сгоревшего вместе с семьёй Москвича остались только
пепел, да раны на сердце.
С того дня Алефтина начала превращение в старуху Микрюкову. Медленно, но
неотвратимо.
***
Итак! Через пару ковшей воды и несколько минут уговоров, Марина вытянула из
старухи следующее.
Возвращаясь с вечерней дойки, баба решила срезать угол, и пошла не как
обычно вдоль центральной улицы, а задворками, по угору над Паленькой.
Там-то она и обнаружила тело старика Яна Францевича, с пробитой головой, в
крови и без признаков жизни.
Марина тяжко вздохнула, обругала опоздавшего Андрюшку последними словами, и,
проводив старуху до дому, занялась тем, чем и должно в данной ситуации
заниматься деревенскому детективу.
***
Сделав пару звонков, Марина, прихватив фонарик, направилась на место
происшествия. Быстро темнело, на небе зажигались звёзды. Зажигались, - суть
фразеологический оборот, пугаться не надо.
По косой тропке, Марина спустилась к ласково ворчащей, укладывающейся спать
Паленьке. Дедушку Яна Францевича она обнаружила именно там, куда ей и
указала Микрюкова.
Старик лежал навзничь, раскинув руки и воткнув костлявые пальцы в
пожелтевшую траву. Открытые глаза стеклянно смотрели в чернеющие небеса.
Марина, подсвечивая себе мощным фонарём, внимательно осмотрела место
происшествия. Не Пуаро, конечно, однако в школе милиции по криминалистике
имела твёрдые, не выплаканные у преподавателя пятёрки.
Странно, но следов не было совсем. То есть, конечно, были, но только старика
и бабки Микрюковой. И больше ничегошеньки!
Марина по третьему кругу обшаривала каждый миллиметр поляны, когда услышала
из кустов шорох. Деревенский участковый, - статья особая. Не все законы
должно соблюдать, и не для всех они писаны.
Выхватив из деревянной кобуры пистолет, Марина сделала шаг в сторону кустов
облепихи, и твёрдым, она очень на это надеялась, голосом скомандовала: -
Выходить из кустов по одному, руки вверх!
Тишина. И за тем кусты затрещали, и на поляну вылез местный дурак,
Гриша-радостный.
Мужик улыбался и радостно лопотал что-то. Но, внимание нашей <Агаты Кристи>
привлекла рука чокнутого. В этой самой руке был зажат крупный окровавленный
булыжник.
Марина застыла с пистолетом в руке, а Гриша всё так же улыбаясь, шагнул к
участковой и, протягивая своё кровавое орудие, сказал: - Умри сука!
Скарлатина!
В этом месте нервы сыщицы дрогнули, как впрочем, и палец на спусковом
крючке. Грянул выстрел, и Гриша, сражённый в колено, с жутким рёвом упал в
траву.
Сверху, от дороги, послышался шум подъезжающей машины, крики и топот
множества ног. Лежал мёртвый старик, корчился раненый Гриша, подло
ухмылялись звёзды.
Гриша-радостный
В моей деревне, как ни странно, живут люди. Смеяться не обязательно. Ведь
каждый понтовитый горожанин знает, что за чертой города начинается <терра
инкогнита>. Помните, как это выглядело на древних картах? <Там обитают
диковинные звери и необычайные люди>
А вся необычайность людей из <терры> заключается в том, что они, как
правило, ходят в телогрейке и сапогах (асфальт не для всех) и не приучены к
понятиям носовой платок и театр. Обыдливание идёт повсеместно, на уровне
госполитики.
Гриша-радостный живёт в деревне без малого пятьдесят лет. В детском
возрасте, когда Гриша только-только научился ходить и выговаривать пару
десятков слов, мать по пьянке уронила его в выгребную яму. Да-да, именно в
неё, кормилицу огородную. Конечно, достали, безусловно, отмыли, но с тех пор
Гриша, как бы это мягче сказать, - отрешился от мира. То есть попросту стал
дурачком. Что характерно, запах выгребной ямы сохранился при нём на всю
жизнь. Мойся, не мойся, но воняет так, что даже мухи, присев потереть
ладошки, тут же в ужасе подрываются на запасное Шереметьево.
Гриша совсем не обучаем. Из алфавита он знает всего три буквы, и где ни
попадя, рисует их. И ежели вам доведётся побывать в моей деревне и увидеть
на заборе те самые три буквы, знайте - здесь был Гриша. Знаю, что в иных
местах есть свои Гришы, поскольку надпись эта преследует нас всю жизнь.
Гриша всех любит. Это не то, что вы подумали, кто же ему даст с таким амбре?
Просто у данного типажа совсем, то есть напрочь, отсутствует чувство
ненависти и даже простой неприязни. Хотя он умеет обижаться и тогда месть
его, - нет, не страшна, но каверзна по-дурацки. Навалить кучу под двери и
сбежать. А то ещё сделать жуткое лицо и страшным голосом вскрикнуть:
<Скарлатина!!!> - при этом затопав ногами и громко пукнув обидчикам в
назидание.
У Гриши есть страсть, и называется она <комплекс Герострата>. Те, кто в
курсе, уже догадались. Радостному Грише совершенно нельзя доверять спички и
зажигалки. И если моя деревня до сих пор не сгорела, то только лишь потому,
что накосячившая когда-то мамаша, ходит за Гришей как привязанная и следит
за ним денно и нощно.
Целый день наш дурачок бродит по деревне, выпрашивает конфеты и закурить,
иногда садится на небольшой мостик над Паленькой и, свесив ноги, ловит босой
ступнёй течение. Дурак, двумя же надо?
У Гриши пенсия, причём такая, что многие из земляков сельчан завидуют ему.
Хотя чему завидовать? С другой стороны у Гриши всегда утро и всегда весна,
тоже не маловажный штрих.
Словарный запас полудурка невелик. Пара десятков слов и союзов. Таких как:
жрать, умри сука, скарлатина, баиньки, конфетка и дай курить.
Пользуется ими Гриша весьма виртуозно. К примеру, просит он у механизатора:
<Дай курить?!> - и тот ему отвечает: <Иди домой, Гриша, нет у меня
курева>, - на что Гриша глубокомысленно заявляет: <Умри сука!> - и идёт
побираться дальше.
А ещё Гришу совсем нельзя злить. Все, наверное, в курсе, что обиженные
господом иногда обладают неимоверной силой. Угу. Это про Гришу. Когда
председатель, отобрав у дурачка спички, хотел дать ему поджопника, забывшись
в думах об Отечестве, Гриша легонько толкнул председателя, да так, что тот
пролетел метров пять и вышиб своим телом новые ворота Лукиных, обездолив тем
самым фактом всех деревенских баранов.
Есть у Гриши, как бы это мягче выразиться, хобби что ли? К месту и не к
месту любит наш дурачок показывать свой член. Бабы ржут как лошади, но
уходят задумчивые, мужики же, напротив, обижаются. Поскольку член для Гриши
Господь делал из десятка штатных писек, то и получилось что-то вовсе уж
неимоверное.
Пробовали жаловаться несчастной маме, но та, махнув рукой, расплакалась и
ничего не сказала.
Совсем недавно оказалось, что Гриша не совсем пропащий для общества человек,
и при известных обстоятельствах может быть полезен на простых работах.
Когда у ворожеи Кибанихи загорелся дом, вся деревня в течение часа боролась
с озверевшей стихией. В числе первых прибежал на пожар наш дурак. Кто-то
суетился с пожарным шлангом, кто-то ведрами таскал воду из ближних колодцев.
Гриша нашёл где-то детский совочек и из кучи, что привезла мама для ремонта
каменного амбара, таскал песок и, гордый участием, швырял его в пламя. За
тот час, пока приехали пожарники из города, Гриша успел оборотиться раза
два, а то и все три.
Когда пожарники развернули свои рукава и дружно ударили в почти умерший
огонь, Гриша наряду с односельчанами радовался и восторженно кричал: <Умри,
сука, скарлатина!!!>
***
Марина тупила. Сидя у себя в кабинете за столом, она при помощи
металлической линейки, на манер катапульты, зашвыривала канцелярские кнопки
в раскрытое окно. Одна уже попала в ухо проходившему мимо фельдшеру
Крейцеру. Не ожидавший этого Гюнтер Самуилович тоненько взвыл и, схватившись
за пораненный орган, припустил трусцой.
Ещё долго были слышны его причитания.
<Крейцерова соната,> - хмыкнув, подумала Марина.
Яна Францевича уже увезли, место происшествия обследовали криминалисты из
города. Грише-радостному, у которого, к слову сказать, оказалась ссажена
кожа на коленке, и всего-то, смазали рану зелёнкой, заклеили пластырем, и,
дав закурить, отправили под конвоем в город. Опер в звании майора (Марина
немного знала его) поблагодарил девушку за оперативность и поимку
преступника. Казалось бы, всё. Но, что-то упущенное не давало покоя Марине.
Однако, как ни крути, но придётся идти к Матрёне Раскатовой. Та шлында всё
знает, да не всё скажет, - так решила Марина, и особо ловким выстрелом
поразила в нос старого кота Фурзика, облюбовавшего для ночлега Маринин
китель. Фурзик грязно и замысловато выругался во сне, но не проснулся.
Марина расхохоталась, потом сдвинула лохматого <оккупанта>, прилегла рядом и
моментально уснула. Спала долго, а, проснувшись, обнаружила, что время -
полдень. Заварив чаю, быстро сполоснулась из рукомойника, и, бросив коту
<чао>, - вышла вон.
Побирушка
Матрене Раскатовой лет восемьдесят, а может и больше, никто не считал. Да и
кому надо считать никчемные года деревенской побирушки-плакальщицы? Живёт
Матрена одна в маленьком домике-халупке почти у самого кладбища. Кроме
чёрного кота Чапая никого у неё нет. Но, кот - скотина своенравная. Хочет -
спит, а захочет - и уйдёт на сутки другие по своим кошачьим делишкам.
У Матрёны небольшой огородик, по сути, им и живёт старуха. Сколь снимет
картохи, да свеклы с морковью, то и ест всю долгую зиму. А ещё Матрена ходит
по поминкам, лучше её никто за покойника убиваться не умеет. Как затянет
своё - <Ой, куда ж ты, да ой на кого ж ты>, - так и самому в гроб прилечь
хочется. Обмыть-обрядить человека в последний путь - это тоже к Матрёне.
Временами старуха повитушничает, когда нужда припрёт, да машину с крестом
вызвать не успевают. Сказывают, что тайный бабий грех сокрыть может старуха,
но тут я не знаю. Не пойман, не вор.
Из родных у бабки никого не осталось. Одних пережила, другие канули где-то в
больших городах. Был сынок, но сгинул в тюрьмах. Одна старуха, совсем одна.
Осень распогодилась. Воздух истекает сладким ароматом увядающей, пропитанной
солнечным светом травы. Небо чистое и настолько голубое, что хочется пить
его, долго и жадно. Бабка сидит на завалинке и, тихонько напевая под нос,
вяжет из старых, распущенных в ленты тряпиц, круглый половик. Рядом, с
независимым видом развалился Чапай, трепетно и со знанием дела занимающийся
гигиеной интимных подробностей своего тела.
Матрёна очень любит чаёвничать и, что характерно, чай переводит просто
мешками. Мало кто видел, как старуха на эмалированную кружку заваривает
больше полпачки слоновьего ?36. Полученный <дёготь> она употребляет мелкими
глотками, обмакивая в кипяток кусочек колотого сахара и высмактывая из него
сладкий сироп, вспоминая свою удалую и разухабистую юность.
Более полувека назад, будучи ещё довольно молодой бабёнкой, промышляла
Мотька квартирными кражами. Не сама шмутки выносила, но наводила лучше всех.
Представившись работницей соцзащиты, обхаживала горьких одиноких старух,
подавляя их волю своим обаянием и лучезарной улыбкой. Бабки млели и доверяли
воровке-наводчице самое сокровенное. Дальше - дело техники.
Но воровская верёвочка, дело известное, не долгая. Один из подельников,
рыгая кровью в допровском подвале, сдал Мотьку с потрохами. Дальше были
тюрьмы, пересылки, бараки. Цеха для пошива рукавиц и тапок, картонажные
мастерские с решками на окнах. Годы за колючкой и месяцы на воле, шикарные
рестораны и звенящая мерзлота в сполохах северного сияния.
Но всё когда-то кончается, и в один далеко не прекрасный день на волю вышла
пожилая беззубая женщина-волчица. Её прижитый в лагерях сын, единственный и
нелюбимый, вырос в детском доме и, не найдя себе применения, пошёл по стопам
родительницы. Воровской телеграф иногда доносил до Мотьки слухи о
кровожадности налётчика Раскатова. Потом сынку стало мало содеянного, и он
ушёл в полную отрицаловку, сколотив банду таких же зверей. Потом был слух о
расстреле Раскатовцев, который Матрёна перенесла абсолютно спокойно, словно
о постороннем человеке. Собственно, так оно и было.
Матрёна грелась на ласковом осеннем солнышке и слушала музыку. Из
приоткрытого окна, посредством <Маяка>, плакала Лидия Андреевна:
<Ветер осенний листья срывает,
Вся природа грусти полна,
Только надежда не умирает,
Сердце знает, придёт весна>
Уже лет тридцать, как Матрёна живёт в Деревне. Набегалась, успокоилась и
осела напрочь. Дальняя родственница оставила ей маленькую избушку на курьих
ножках, а сама померла. Матрёна сделалась необычайно набожной, скажи кто
раньше об этом Мотьке, так ведь словами бы не отделался, а тут - поди ж ты.
Матрёна не пропускает ни одной службы, соблюдает посты, без молитвы снедать
не сядет, спать не ляжет. И то правду бают люди, что чёрт к старости в
монастырь спешит:
Матрёна, что само по себе диво, сидит и думает о смысле жизни. Не жизни
вообще, а своей несуразной, большей частью проведённой в пьяных загулах, да
лихих налётах. Ах, да, тюрьма-матушка, как же. В общей сложности лет
двадцать за решками проведено, целая жизнь. Но об этой стороне Матрёниной
судьбы знает только дотошная участковая, Маринка Донцова, по известным
причинам молчащая как могила неизвестного солдата.
По улице, что есть духу, удирают двое подростков. Матрёна насторожилась. Так
и есть, Мишка с Прошкой, два сапога парных. Не заметив старуху, мальчишки
ныряют в буйный куст сирени, и там, припав к земле, замирают.
Из-за поворота показывается быстро ковыляющий председатель колхоза,
Александр Иванович. В единственной руке хозяина длинная хворостина.
- Привет, Матрёна, двух оглоедов не видала? - председатель дышит тяжело, на
лице гнев.
- Здравствуй, батюшко Сан Иваныч, не видала, а что случилось-то?
- Футболисты хреновы, два стекла вместе с переплётом насквозь! Поймаю, шкуру
с жопы сдеру заживо:
Председатель уходит, а Матрёна подстрожив голос, говорит:
- Эй, спортсмены, нукось вылазьте, да вижу-вижу:
Мишка с Прошкой вылазят из кустов все в репьяхах и паутине, зрелище
удручающее. Мишка, как старший, насупившись, спрашивает:
- Заложишь, тёть Матрёна?
Старуха смотрит долгим взглядом на мальчишек, строжит голос и говорит:
- Нет такого слова - заложишь, есть слово - предашь. От предателя, стало
быть. Откуда у вас такой тюремный жаргон?
- Ха! - восклицает Прошка, - Ты тётка жаргона не слыхала, откуда тебе знать,
тюремный он или нет? Тоже мне специалистка:
Матрёна с удовольствием разглядывает хитрющие мордахи, ведь издеваются
гадята, затем, словно спохватившись, всплёскивает руками и говорит:
- Ах, же я дура старая, и верно, откуда ж мне знать? Это вы вона, какие
грамотные нонче, а я ведь только телевизер смотрю, про всякие бондитские
Петербурги. Ну, ступайте, детыньки, пока председатель не вернулся.
Мальчишки покровительственно улыбаются и, поблагодарив старуху за укрытие,
быстро убегают. А Матрёна смотрит на небо. Дышится вольготно и радостно.
Из-за угла слышится шум движка, и в клубах пыли появляется Маринка Донцова,
власть колхозная.
- Привет, тётка Матрена, как жива здорова?
Маринке двадцать четыре года, она весела и жизнерадостна. Три года назад
девка окончила школу милиции и напросилась трудиться в родные пенаты.
- Хорошо, Маринушка, - отвечает старуха, - А ты по делу, аль дурака валяешь?
- Что значит - дурака валяешь? - Марина возмущена, либо делает вид, - Я,
вообще-то, представитель власти!
- Какая власть, такие и представители, Маринушка, - притворно вздыхая,
говорит старуха, - Не к лицу молодой девке в менто: тоись в милиции-то
работать, тебе бы замуж выйти, детишек рожать. Вон, какие сокровища наела, -
кивает старуха на могучие Маринкины формы.
- Ты, тёть Матрёна, мне зубы не заговаривай, - Марина начала злиться, - Я к
тебе по делу, а не лясы точить. Да ты слушаешь меня, аль нет? Дело у нас с
тобой.
- У тебя дело, милая, не у меня, - всё так же благостно улыбается старая
воровка, - Ну, сказывай, что случилось. Аль убили кого?
Марина недобро улыбнулась и вкратце поведала своей осведомительнице ночные
приключения.
Старуха надолго задумалась. Марине уже казалось, что Матрёна умерла, лишь бы
не помогать власти, однако, старуха пошевелилась, и сказала:
- Стало быть, упокоили паучка? Сколь верёвочке не виться, а конца не
миновать, да уж.
Я тебе девонька при жизни Яна не сказала бы, да теперя чиво? Не признал ведь
меня старичок, видно совсем я плоха стала. Сколь он у нас прожил-то? Годика
три, ну да. Нет, не признал. А я ведь его сразу срисовала. Ишь, в пенсионеры
вырядился. Ну-ну.
Ты слушай меня Мариша, да не записывай, я под запись-то молчать буду, вот.
Дедушка наш, Ян Францевич, из старых авторитетов, тех, что в своё время
воровское дело поднимали. Вес у него, ох, большой был, да и сейчас не
меньше. С твоим районным начальником в дёсны цинготные целовался.
- Со Святошиным Арка:
- Ты, девонька, фамилии-те грозные вслух не сказывай, небо, оно всё слышит.
Поняла, и ладно. Вобщем, отступись, девка, уровень не твой. Скушают, а
косточки по оврагам раскидают.
Марина задумалась. Если Ян Францевич такой авторитетный человек, то, как он
попал в эту деревню, пригород не самого крупного райцентра?
- Спасибо, тётка Матрёна, дальше я сама, попробую его по базам пробить. Ты о
нашем разговоре никому не сказывай, да?
- Не учи учёную, девица, я, чай, не в Смольном выросла.
Здесь мне придётся воленс-неволенс сделать отступление малое, дабы ввести
вас в курс дел. Да собственно, и дел-то никаких. Это у вас там, в московиях,
дела, а у нас всё больше делишки. Живём в лесу, маянез и тот не досытя:
продолжение следует
