8 мая 2003 года четверг Москва
ПРОКУРОР ШТУКАТУРОВ ПОД ЧЕРНОЙ МЕТКОЙ
Черную роль сыграл в преследовании нашего Общероссийского Общественно-Политического
Движения «Возрождение», меня лично и моей брошенной в тюрьму младшей дочери прокурор
Южного административного округа Москвы Александр Николаевич Штукатуров. Вчера
он прислал очередную пустую отписку на требование прекратить заказной наезд на
нас, соблюдать законность и свой профессиональный долг. Не помогли ни обращения
уважаемых парламентариев и правозащзитников, ни публикации в газетах, журналах,
энциклопедиях. Ведь учиняемый над нами произвол уже получил широкую огласку,
не вырубишь топором. Отвечать рано или поздно всё равно придется.
Штукатуров давно снискал черную славу среди правозащитников и даже попал в «Черную
книгу» известного Образовательного портала «Астрополис.нет» ( http://www.astropolis.net/law/black-book.shtml).
Понятно, что он творит зло не сам по себе, а связан круговой порукой, исполняет
указания свыше. Вообще в путинской «правоохранительной системе», особенно после
провозглашения «диктатуры закона», сложилась диктатура негодяев, перед которой
трудно устоять порядочному человеку. Но личной ответственности никто с прокурора
Штукатурова Александра Николаевича не снимет за черные дела, в которых он участвует
или которые санкционирует. Временщики сгинут, «крыша» сгорит, а мы-то останется.
Могут сказать – да что вы с этой стабилизировавшейся системой зла сделаете, ведь
перед вами стена, и сколько её не тыкай, она не рассыплется.
Допустим, многие негодяйские режимы, как какая-нибудь латиноамериканская сомоса,
могут стоять веками. А могут быть сметены ещё при нашей жизни. Пути Господни
неисповедимы. Но во что я абсолютно твердо верю, и за мной пророчества и науки,
– согласно Правой Вере, будет воскресение из гроба праведных и неправедных во
плоти, и будет Страшный Суд, и будет возмездие. Сконструированный мной Панлог,
где содержатся материалы предварительного следствия по деяниям разных персонажей,
- одно из технических средств к реальному воскресению и суду. По замыслу, в Панлоге
никто не должен быть забыт, в том числе прокурор Штукатуров, и ничто не будет
забыто.
А кроме того, пусть может прокурор Штукатуров плевать на меня и мои предупреждения
с высоты своих погон. Подумаешь, какой-то Скурлатов, мелкий писака и политик-неудачник,
да я его урою, размажу!
Но я владею словом, а слово бывает страшнее пистолета. Останется любой прокурор
и чиновник в памяти людской не своими погонами и должностями, а мнением и оценкой
общества. Общественное же мнение и историческая память формируется людьми пишущими.
Можно не заботиться о своей репутации среди презренных сограждан вроде меня,
ценя лишь свой авторитет среди вышестоящих начальников. Но есть дети, внуки,
родичи, знакомые, соседи – они волей-неволей будут сталкиваться и считаться с
оценками, которые выносит окружающая общественность. Уже данная заметка, размещенная
в Интернете, кое-что значит, пусть даже я физически кану в забвение. А я могу
пока издавать газеты, журналы, книги. Содеянные злодеяния безнаказанными не останутся
ни в коем случае.
Прокурор Штукатуров занимался погромом кавказцев на рынке около метро «Ясенево»
21 апреля 2001 года, расследовал причастность к нему руководителей журнала «Русский
хозяин» Александра Червякова и Андрея Семилетникова. Думаю, он знает, что подрастающая
низовая русская молодежь, лишенная жизненной перспективы и стремящаяся обрести
чувство хозяина своей страны, вынуждена выражать накипевшее возмущение в экстремистских
формах. С каждым годом неприкаянных и несломившихся становится всё больше. Кипит
их разум возмущенный и в смертный бой вести готов. Возможно, они сложатся в «критическую
массу». Зачем своим произволом множить ненависть к системе среди таких предпочитающих
эволюционную модернизацию России политиков, как я. Ведь если посеешь ветер –
большая вероятность, что пожнешь бурю.
МОЛОСТВОВ О ЧЕРНЫШЕВСКОМ
Купил сегодня еженедельник «Новое Время» (4 мая 2003, № 18-19), прочел с большим
удовольствием, отдельного разговора заслуживает тема премьерских или даже президентских
амбиций Михаила Ходорковского.
Но больше всего меня порадовала статья скончавшегося 21 апреля 2003 года в Санкт-Петербурге
Михаила Михайловича Молоствова о моём любимом Николае Гавриловиче Чернышевском
– «Об узнике совести и узниках традиции» (с. 50-52), написанная к 175-летию со
дня рождения великого русского мыслителя, появившегося на свет в Саратове 12
(24) июля 1828 года (http://www.newtimes.ru/artical.asp?n=2996&art_id=3859).
Я не раз виделся с М.М. Молоствовым в Государственной Думе РФ, мы здоровались,
но поговорить не пришлось. А между тем он, оказывается, был довольно близок мне
как по демократическим убеждениям, так и по мировоззренческим установкам.
Я увлекаюсь Н.Г. Чернышевским с детства. Многое меня с ним роднит. Когда я в
1970-е годы работал в райском Институте Научной Информации по Общественным Наукам
(ИНИОН Академии наук СССР), то мой начальник Александр Петрович Петров, с которым
мы дружили, даже звал меня «Чернышевский» (я в то время носил очки и длинные
волосы).
Больше всего меня в статье Михаила Михайловича Молоствова зацепило сопоставление
«Прекрасное есть жизнь» в эстетике Николая Чернышевского с “Ehrfurcht vor dem
Leben” («Благоговение перед жизнью») в этике Альберта Швейцера. Как я раньше
до этого не дошел?! А ведь это сопоставление стереоскопически высвечивает гуманизм
и толерантность Чернышевского, его противостояние некрофилии и догматизму.
Впервые я встречаю также мысль о неслучайности выбора фамилий Лопухов и Кирсанов
из романа «Что делать?», который, как известно, «перепахал» юного Володю Ульянова.
Оказывается, слова Базарова из тургеневского романа «Отцы и дети» о лопухе, который
вырастет на его могиле, - вот откуда происходит «Лопухов».
Прекрасно и верно говорит М.М. Молоствов:
«Когда Писарев увидит в Базарове не карикатуру на молодое поколение, а тип нового
человека, он сделает это под влиянием Чернышевского. Герцен, со
своей стороны, отметит появление молодых людей, похожих на тургеневского Базарова
с поправкой на героев «Что делать?».
Нигилизм даст русской науке плеяду ученых-позитивистов, он же обеспечит положительной
нравственностью таких революционеров, как Лопатин и Кропоткин.
Сегодня принято потешаться над снами Веры Павловны. Но они лишь резюме того,
что она читала: Фурье и Сен-Симон, Прудон и Анфантен, та же Жорж Санд и, наконец,
«божественный Людовик» (Фейербах). Кстати, и для самого Николая Гавриловича,
и для его героев сущность христианства без кавычек была незыблемым жизненным
кредо. Они не выплескивали вместе с водой (казенным православием) ребенка. И
прав был Некрасов, писавший о преследуемом Чернышевском:
Его еще покамест не распяли.
Но час придет, он будет на кресте.
Его послал Бог гнева и печали
Царям земли напомнить о Христе».
Все вышеперечисленные имена и сопоставления – моё сокровенное, глубоко пережитое
в молодости. Я заряжался самоотверженным стремлением к свободе, присущим русской
молодежи предреволюционных святых десятилетий.
Но революционный взрыв обернулся новым закрепощением. Почему? Сейчас-то для меня
ответ ясен – базисом свободы является «критическая масса» экономически самодостаточных
граждан, а в нищем обществе, как в сегодняшней России, демократия невозможна,
даже если культивируется демократическая надстройка, демократическаий фасад.
Но Николай Гаврилович предчувствовал оборотничество всеобщей свободы, если она
не вводит себя в строгие формально-процедурные рамки. Конечно, такое самоограничение
свободы в бедной стране – долг и ответственность победившей демократической элиты.
Но как легко впасть в соблазн безграничной власти, что мы и видим на собственном
примере также и сегодня.
Михаил Михайлович Молоствов напоминает, как Чернышевский, уже находясь в сибирской
каторге, растолковывал своим товарищам по несчастью:
«Всякая партия, на стороне которой есть военная сила, может монополизировать
в
свою пользу верховные права народа и благодаря ловкой передержке стать якобы
исключительной представительницей и защитницей нужд народа. Ни один народ до
сих пор не спасал себя и даже в исключительных случаях, приобретая себе самодержавие,
передавал его первому пройдохе. Это переданное – или не переданное, а древле
благоприобретенное самодержавие уже не так легко переходит к кому-либо другому.
Становясь душеприказчиком своего народа, оно именно распоряжается им, как мертвым,
с имуществом народа поступает по своему благоусмотрению. И тогда горе тому, кто
захотел бы будить этого мнимо усопшего, вмешиваться в его хозяйственные дела!
По пути душатся и слово, и совесть, ибо из этих вещей выходят разные пакости
для власти…
…Конечно, формы – вещь ненадежная (Чернышевский имел в виду политические и
юридические формы: конституцию, многопартийность и пр.). Можно при всяких формах
выстроить крепкий острог для трудолюбивого земледельца. С другой стороны, быть
может, и хорошо, что формы ненадежны. При них всегда возможна борьба партий и…
победа прогрессивная… Страшнее – бесформенное чудовище, всепоглощающий Левиафан…
При власти партий все же более вероятности сделать что-нибудь в пользу народа,
чем при отсутствии всяких политических форм».
Вот так рассуждал полтора века тому назад узник совести, - отмечает Молоствов.
«Я не знаю второго такого политического пророчества, - продолжает Михаил Михайлович
Молоствов, - данного не в экстазе, а в подчеркнуто условной манере, вероятностной,
и в то же время категорически точной.
Во-первых, говоря о «всякой партии, на стороне которой есть военная сила», и
о «первом пройдохе», которому народ передает завоеванный суверенитет, Чернышевский
имел в виду непосредственно бонапартизм, а предупреждал об опасности большевистского
эксперимента, который переживем уже мы в ХХ веке. А сегодня? Разве мы гарантированы
от появления душеприказчика, распоряжающегося имуществом народа по своему благоусмотрению?
Разве
только большевикам свойственно было душить и слово, и совесть?
Во-вторых. Вопреки народническому безразличию к политическим и юридическим формам,
унаследованным и партией, захватившей власть в 1917 году (помните: «Для нас формальная
демократия – ничто, интересы рабочего класса – все»), Чернышевский в борьбе партий
(в плюрализме, сказали бы мы в годы перестройки) усматривал возможность добиться
чего-нибудь для народа.
В-третьих, что самое главное, Николай Гаврилович предупреждал об опасности
тоталитаризма, представленного еще Гоббсом в виде Левиафана. Согласно Гоббсу,
люди стоят перед выбором: либо «война всех против всех», либо безоговорочная
капитуляция общества перед государством. Когда теперь требуют «порядка любой
ценой» – сами просятся в пасть «бесформенного чудища». Казалось бы, западноевропейский
опыт доказывает, что, за исключением 12 лет гитлеризма, народы способны пройти
свой исторический путь, миновав и Сциллу анархии, и Харибду неограниченной государственности,
но только потому, что они привержены политическому и юридическому формализму»
(с. 52).
Михаил Михайлович Молоствов вслед за Николаем Гавриловичем Чернышевским предупреждает
нас об опасностях антинародного перерождения элиты и призывает сохранять плюрализм
в обществе, ещё не преодолевшем «критический порог» самодостаточности.