Из детства к Поднебесной III
Дыхание капитализма докатилось до Севастополя с небольшой задержкой, и это
вполне объяснимо. В большинстве своем, население состояло из военных, людей
консервативно-строевых. Уже в начале девяностых жить всем стало гораздо
тяжелее. Горби разводил на экране руками, в магазинах ввели карточки,
которые скромно именовали <приглашением на покупку>, жратва пропала. Это,
разумеется, отразилось и на армии. В ход пошли <неприкосновенные запасы>. То
что было получше, <сундуки> (так называли мичманов) тащили на рынок. То, что
нельзя было украсть или продать, попадало в столовую. Именно в этот период
мы попробовали баранки тысяча девятьсот пятьдесят второго года выпечки. В
герметичных цинковых коробках, укрытые промасленной бумагой они выглядели
как свежие, но рассыпались на зубах алебастровой крошкой: Народ начал
потихоньку крутиться. Жена Руси устроилась работать в военную часть -
телефонисткой, ей дали звание. Мы донимали Рустама - говорили, что он спит с
прапорщиком:
Старшекурсники таскали картошку с черного хода. Это было делом
непродуктивным, и я договорился с солдатами из роты обеспечения. Пара пачек
сигает с фильтром, и консервный склад в полном твоем распоряжении. Минут на
десять. Этого было достаточно. Главное, чтобы с вещмешком не поймали потом.
***
В городе уже появилась <толкучка>, рынок образовался в конце проспекта
генерала Острякова. Увольнения и <самоволки> стали целенаправленными.
Нарисовался друг детства, Геночка, с которым я сидел за одной партой. Он
привез большой чемодан с разноцветными китайскими кедами. Это было начало
девяностых, пару резиновых тапочек можно было втюхнуть по цене приличных
осенних туфлей, что мы и делали. Мотались в Харьков на субботу-воскресенье.
Когда бувь уже исчезла с прилавка городского универмага, мы нашли тетю со
склада, и она отпускала нам товар, накидывая пару гривенников на коробку.
Дела шли неплохо, невзирая на патрули и бомбил, прогуливающихся в трениках
по городу. Керя смеялся, и важно говорил: <Прикинь, кабан! Мы-таки обули
твой Севастополь!>
Были еще автозапчасти, которые не пошли, и кривые козьи шубы, их
покупали у нас какие-то идиоты в тридцатиградусную жару. Потом в ход пошли
кожаные куртки:
- Девушка, сидит как влитая!
- Но у меня же грудь не вмещается!
- Это не грудь, это вым: Это фасон такой, говорю!
Загипнотизированная двухметровая дылда удаляется, растеряно сжимая в руках
одежду на два размера меньше. Мы ржем: <Пора сваливать, щас в себя придет!>
Иногда мы сталкивались на барахолке с офицерами - некоторые из них
приторговывали тоже. Делали вид, что не замечаем друг друга, а потом вежливо
здоровались <там>, за забором. За короткий срок мы подняли неплохие по тем
временам бабки. Все ушло сквозь пальцы после выпуска, когда я перебрался на
Дальний Восток - к Поднебесной. Кириленко уехал в Германию. Но это уже -
совсем другая история.
***
Жизнь в ВВМУ шла своим чередом. Однажды начальник училища - неплохой,
в общем, мужик - забрел на камбуз. Он ходил между рядами столов и хмуро
поглядывал по сторонам. <Товарищ контр-адмирал, разрешите обратиться!> -
позвал его один из обедающих. Третьекурсник выловил в бачке с предполагаемым
гуляшом кусок то ли картошки, то ли свиной шкуры, и протягивал перед собой.
Адмирал наклонился: на вилку была наколота половинка мыши, задняя ее часть.
Зеленоватый подлив стекал по скрюченным лапкам и капал с хвоста на скатерть.
Лицо <контрика> не дрогнуло: <Мясо это> - сказал он, и проследовал на кухню.
Те, кто сидел в конце зала, услышали грохот падающих кастрюль и испуганные
вопли кухарок:
Командование училища договорилось в близлежащих совхозах о <шефской
помощи>. Курсанты летом и осенью работали на полях, в качестве оплаты в
<систему> шли запыленные грузовики, доверху заваленные сладким перцем,
помидорами и зелеными яблоками. И еще - виноградники. Убирать урожай
посылали младших, мы уже ездили в качестве <комсостава>:
Если вы не были на виноградном поле, вы многое пропустили. Там звучит
музыка. Это трудно передать словами - бледное крымское небо, сухая
красноватая земля под ногами, стены листьев и спелых ягод, бесконечно
уходящие к горизонту. Если уйти подальше в поле, чтобы люди остались <где-то
там>, можно почувствовать, как грозди наливаются силой солнца, как движется
сок в лозе, <как растут камни>...
Большую часть всего этого вырубили по указу Михаила Сергеевича - <О
борьбе с пьянством>. Когда в поселке Софьи Перовской мы спросили: <А где
здесь можно купить хорошего вина?>, от нас шарахнулись как от чумных. Совсем
недавно тех, кто держал свои погребки, пересажали. Бульдозеры прошли по
столетним посадкам - местный агроном повесился. Говорить о вине просто
боялись. Решение было принято на месте - откуда-то приволокли пару
сорокалитровых алюминиевых бидонов, налили до краев их соком. Давили
виноград руками - просто сжимали грозди, между пальцев бежал сладкий густой
нектар. На все ушло не более часа. Банки с закваской поставили, разумеется,
не на территории училища, таинство происходило в квартире, которую я с
приятелями снял на проспекте Летчиков - <Летунах>. К Новому году у нас было
несколько ящиков прекрасного мускатного полусладкого.
***
Перестройка набирала обороты. Офицеры в летных частях плели циновки -
так, как это делают нищие индусы. Раньше многие ходили на боевое дежурство,
и успели повидать мир. Вертолеты и самолеты береговой авиации потихоньку
приходили в негодность - запчасти давно не поставлялись, регламентные работы
никто не проводил. Спирт, как ни странно, продолжали выделять, поэтому
бухали все. Дело в том, что во время полета вертолета над морем мельчайшие
брызги, увлекаемые турбулентными потоками воздуха, сразу же покрывают
кабину. Из-за соли трудно было бы что-то разглядеть, если бы не славные
конструкторы бюро имени Камова, которые предусмотрели
форсунки-разбразгиватели. Стекло омывается чистым спиртом, который перед
вылетом заправляют боевую машину так же, как и керосином. На <Ми> спирт тоже
используют - как средство от обледенения.
Солдаты срочной службы, когда не видели офицеры, мыли <лобовое> стекло
Ка-25, и обкладывали его снизу полосками марли, затем включали <впрыск>. У
летчиков процесс потребления был гораздо проще. Главная задача начальника
группы технического обслуживания - сразу же после посадки добежать первым до
вертолета и опломбировать жиклер. Металлический сосок по размерам идеально
подходит к горлышку бутылки: тренированный человек делал один тычок , в
посудину под давлением несколько атмосфер впрыскивалось пол-литра огненной
жидкости, пузырь прятался под выгоревшую куртку песочного цвета, на все
уходило две - три секунды: Кто добежит первым?
Спирт появился и в магазинах - в белых пластмассовых канистрочках с
красной этикеткой <Роял>. К тому времени мы плотно облюбовали кафе в
Камышовой бухте. После третьей сдвигались столы, начиналось братание с
курсантами из <Голландии>. Два литра в девяносто градусов на восемь человек,
несколько бутылок портвешка, чебуреки. Что еще нужно для счастья? Коробка
конфет для официанток, чтобы вовремя крикнули: <Мальчики, облава!>, и
выпустили через кухню. Сквозь облака горячего пара, стараясь сохранять
равновесие, мы пробирались к запасному выходу в то время, как комендантский
патруль входил в зал и начинал проверку документов. К слову, такой
притыренной комендатуры, как в Севастополе, наверное, не было больше нигде.
Разве что, в Кронштадте зверствовали, по рассказам, также. Сама <губа>
представляла собой старое дореволюционное здание с глухими казематами <два
на три>. Над каждой дверью - памятная табличка: <В этой камере в 1985 году
вскрыл себе вены рядовой Хабибулов...>, <В этой камере в 1989 году проглотил
лезвие... повесился... вогнал иглы в мягкие ткани...> Чтобы охране было что
почитать, и чтобы не спали.
На губе перебывали многие. Бетонные холодные стены и каша, дерущая
горло - это только первая половина неприятностей для <постояльцев>. Гораздо
страшнее гадать, сидя на нарах: <Что теперь? Отчислят, или нет?> Отчисление
нередко следовало после <отсидки>. Залет в городе по пьяни - флот, драка -
флот. Иногда <путевка на гауптвахту> была козырем для командира роты - так
избавлялись от неугодных. Именно поэтому в училище крайне редко происходили
потасовки - рано или поздно информация доходила до ротного. Наш ротный,
получивший от курсантов прозвище <Глаз> за выпуклую форму органов зрения,
был сказочной сволочью, просто негодяем. Он проигрывал своих подчиненных в
нарды - играл с друзьями, офицерами соседних факультетов, на наряды,
постоянно тупил, и младшие курсы шуршали как проклятые. Это было не самое
худшее. Еще он ходил по улице, поворачивая только под прямыми углами.
Наверное, больше он ничего не умел делать.
***
Однажды на первом курсе я однажды разбудил ночью одноклассника,
Питона, предварительно намотав на кисти рук полотенце. Была причина -
накануне мы закадрили симпатичных девчонок, студенток. <Три на три>. Питон
увидел нас в городе, в этот же вечер подошел ко мне, и сказал: <Классная
чикса! Надоест - передай мне, ладно?> Я ответил, что не передатчик. Кузя
вычислил, где живет объект его внезапной страсти, и пришел к ней <в гости>,
пытался <подружиться>: У него ничего не вышло, но хамство наказуемо, душа
жаждала мести. Спросонья Димон не понял, что к чему, а когда сообразил, было
поздно. Впрочем, получил он не сильно - вся злость кончилась, когда Кузин
сделал страшные глаза, и шепотом закричал, держась за подбитую скулу: <А
полотенце?!! Это чтобы следов не было?!! Ну ты и сволочь!..> Полотенце
поразило его больше всего. Я почувствовал себя просто нелепо - и смешно и
неудобно. Питон меня не заложил, он не был по своей натуре злобным. Его
отчислили не за пьянку, а за хроническую неуспеваемость и распиздяйство.
Рекордсменом по житью в камере был у нас Перха. Андрюхе нельзя было
пить водку вообще - аллергия. Мало того, что Перхаеву постоянно не везло, и
его ловили: уже после пятидесяти граммов водки руки горемыки покрывались
экземой. Организм совершенно не принимал алкоголь, но Перха не сдавался -
болезненные стигматы украшали его кисти постоянно. Дядя Перхаева служил в
Москве, поэтому залетчика не выгоняли. Он не наглел, просто так получалось.
Андрей был обидчив, но быстро отходил. Обед, на столе - салат из капусты.
Кто-то говорит: <Вы знаете, от капусты сиськи больше становятся!> Перха
берет кусочек зеленого листа, и меланхолично жует.
- <Перха, ты баран! Не тебе надо жевать, а Зайцу! Ты о ней думаешь, или себе
решил отрастить?>
Все смеются, Перха набычивается. В конце концов он женился на своем Зайце.
Потом развелся. Потом опять женился. Это было четыре раза. <Просто
ссориться, но не разводиться ты пробовал?> - спрашивали у него. В пятый и
последний раз он развелся года через три после выпуска.
***
Военный, переодетый в штатское, всегда отличается в толпе. Стрижка,
походка, манера держаться. Носить гражданскую одежду, а тем более бухать
курсантам запрещено уставом. В увольнениях приходилось бегать - по крышам и
через заборы. Однажды Клим нарвался на патруль морской пехоты. Взаимная
нелюбовь с курсантами у морпехов была давнишняя, поддатый Клим рванул. Когда
Серега ввалился в общагу, он не мог говорить - преследователи держались на
хвосте больше километра. В руках у Клима была бутылка <777> - портвейн он не
бросил. <Настоящий хохол!> - радовались мы за него.
Пять суток схлопотал и я - уже на четвертом курсе, но произошло чудо,
обо мне просто забыли, трудно поверить. В каталажку я так и не попал, в
комендатуре был только на разводах патрулей и караульным:
- Тихий севастопольский глухой дворик. Свернули с Большой Морской. Промокшие
бушлаты не спасают от холодного ветра. Десять минут на перекур. Наверху со
скрипом распахивается окно. Из него свешивается старушка.
- Курсанты?
- Курсанты, бабушка.
- А почему вы расстегнулись и фуражки сняли? Вот мой муж, капитан первого
ранга, никогда не расстегивался! Я пятьдесят лет с ним прожила, ни разу за
обеденным столом без галстука не видела!
- Ни разу? Нам Вас очень жаль:
- Комендатура: Комендатура!!!
Бабка яростно накручивает диск старенького телефона. Пора делать ноги: Таких
пенсионерок в городе-герое было много.
На <киче> больше других запомнился лейтеха, которого подставил
командир части - не принял рапорта на увольнение. Он искренне радовался
нашему заступлению - <Свои!> Мы подкармливали опального офицера из котла
<караулки>, водили его в тюремный дворик покурить. Лейтенант садился к
стене, выпускал струю дыма в небо, и блаженно щурился. Ему было хорошо...
Второй раз мне довелось побыть вертухаем, когда забирали матросиков с
коптильного завода. Черпаки послали карасей набрать рыбы. Салаг поймали
ночью, прямо в цехе. Много бы они не унесли, но барыги решили списать
недостачи. Я - <четвертак>, начальник патруля. Трое бойцов в подчинении.
Машина ждет. Тощие, стриженые ежиком пацаны, которых трясет от страха.
Отпустить нельзя -они уже сказали свои фамилии и номер части фабричной
охране. Даже если <убегут> - недалеко. <Пошли, парни> - кивнул я бедолагам.
Рядом нарисовался начальник цеха, и расплылся в масляной улыбке: <А мы уж
вас заждались: Звоним, звоним: Попробовать не хотите ли? Угощайтесь!> - и он
показал рукой на конвейер. По черной ленте медленно двигались золотые рыбки,
они излучали тепло. Я секунду помедлил, а потом неожиданно для самого себя
направился к стеллажу с бумажными пакетами. Большими пакетами,
промышленными. Масляный мужик хотел что-то сказать, но только сглотнул. Под
усиленной охраной доверху наполненный мешок и конвоируемые проследовали
через проходную. <Вещ. док!> - отрезал я охраннику. Скумбрию, пахнущую
дымком, честно распределили между всеми, кто был на службе, не забыли ни
воров-неудачников, ни майора, дежурившего за пультом. Ни омуль, ни палтус,
ни форель позже мне не казались такими вкусными.
***
А фамилия у коменданта Севастополя была подстать его характеру. Он
разъезжал на <уазике> с номерами 03-03. Надпись расшифровывали как <О-ЗЕ,
осторожно - Зверев!> Рассказывали, что как-то пьяненький курсант возвращался
из увольнения. В любой воинской части существует такая неприятная штука, как
вечерняя поверка. Дежурный по роте, твой же товарищ, в двенадцать - ноль -
ноль должен доложить по команде, что все на месте. Если предупредил, то
можешь немного задержаться, прикроют. А вот если опаздываешь <просто так> -
светят неприятности. Никто не гарантирует, что после твоего <отчета>,
которого ждут наверху, в ответ не последует: <Все на месте? Пригласите
пожалуйста господина Пупкина. Что, нету? Он сейчас в камере гарнизонной
гауптвахты, а утром к нему присоединитесь Вы!>
Ждали, поэтому, не более десяти минут, под различными предлогами
оттягивая рапорт.
Так вот, парень никого не предупреждал, сотовых телефонов не существовало, и
он спешил, что было сил. Выбежал на дорогу, прямо под колеса какой-то
машины, влез, ослепленный фарами, на заднее сиденье, и сказал - гони, шеф!
Плачу две цены! Не успеем к забору за семь минут, буду баланду жрать. Машина
рванула. К <системе> подлетели вовремя. Мужик, сидевший рядом с водителем,
принял деньги, а потом ласково поинтересовался - а меня ты не знаешь, сынок?
Курсант наклонился вперед, и ноги его сделались ватными - на него таращил
сумасшедшие глаза Зверев. <Лезь через забор! Быстро, говнюк!> - заорал
комендант. Впрочем, может быть, это всего лишь легенда:
/продолжение будет/
