Из детства к Поднебесной II
Почему-то училище среди курсантов было принято называть <системой>. <Простых
смертных> в <системе> было не так уж и много. Приемная комиссия делала
отсев, занижая оценки по сочинению, валили также на ВВК. Какие-то льготы
имели те, кто поступал после армии, и <зверьки>. Зверьками называли
представителей малых народностей, которые не разговаривали по-русски. Как
они попадали в <элитное> училище, как сдавали вступительные экзамены? Просто
существовало распоряжение: в ВУЗах должны быть представлены все
национальности нашей необъятной советской родины. Вот и отлавливали рекрутов
где-то в степях и лесах (<когда за солью с гор спускались> - шутили сами
офицеры), обещали золотые горы, в крайнем случае - <море показать>. Парень
тупо кивал головой, в ведомости ставили галочку. Человека вырывали из
родного дома, знакомый с детства мир, в котором все понятно и просто,
исчезал. Оглушал чужой город, незнакомая речь, пугали люди со звездами на
погонах, которые постоянно чего-то хотели, среда была явно враждебной. Через
полгода новобранца отчисляли за неуспеваемость и отправляли на флот. Вот и
вся учеба.
В параллельном классе (взводе) оказался один из таких <нацкадров>. Его
звали Видади Дамбиев - поначалу кроме своего имени боец ничего не
произносил. С одной стороны, Видади, несомненно был хитрожопым, с другой -
попал к настоящим мерзавцам. Дамбиев угрюмо слонялся по роте (на занятия он
не ходил), выполнял простую работу. По вечерам, во время Организованного
Просмотра Программы Время (есть такое ежедневное мероприятие в вооруженных
силах), Видади что-то писал в измятой тетради. Когда интересовались - <Что
пишешь?> - Дамбиев быстро заворачивал листки в кусок целлофана, и прятал под
робу. Наверное, потому, что явной неприязни я не выказывал, однажды Видади
показал мне свои <апокрифы>. Это был список. Корявым почерком, буквами,
напоминающими русские, в столбик были записаны имена и фамилии - всего
человек двадцать. <Сампалита> стояла на первом месте. <Этта убивать> -
сказал мне Дамбиев доверительно, и для пущей убедительности чиркнул ребром
ладони по горлу. <Если мущина ни атамстить, нимущина. Так нада!> <Маймун!> -
ответил я собеседнику. Видади отбежал в сторону, и что-то дописал.
Через какое-то время Дамбиев понял, что можно не работать вообще -
надо просто делать вид, что ты ничего не понимаешь. Идея была хороша, но
пришла к нему слишком поздно, все уже знали, что Маймун понимает
человеческую речь. Дамбиев был злостно отпизжен в гальюне, том самом,
который он отказался мыть. Так как отчаяние придало Видади силы, били его
двумя половинками швабры, им же сломанной. Ошалев от страха и боли, <брат по
оружию> вырвался из рук экзекуторов, и бросился бежать. Налетел на ротного,
стал его трясти, брызгал слюнями и исступленно кричал: Командир ничего не
понял. Дамбиев получил трое суток гауптвахты. После этого он перестал
бунтовать, и, похоже, смирился.
Напомнил Дамбиев о себе еще только один раз. Вернее - даже не он,
напомнили о нем. Дело было на самоподготовке. В класс заглянул Питон: <Во
втором взводе совсем охуели. Видади дрочат>.
- Да его и надо дрочить, тварь ленивую.
- Вы не понимаете. Его дрочат газеткой. Скоты-с.
Мы ломанулись в сторону двести двадцатой аудитории. Старинный корпус,
длинные полутемные коридоры, толстые стены, которые хорошо гасят крик:
Видади лежал на столе со спущенными штанами. Четыре человека удерживали
Дамбиев за руки и ноги, а пятый дергал газеткой, свернутой трубочкой,
которая была надета на его член. <Блядство какое> - поморщился Гоша. Судя по
всему, Видаде это уже нравилось. У него стоял. Мерзавец-Питон остался
досмотреть до конца. <Представляете, он кончил!> - сообщил торжествуя Кузин,
появившись минут через пять. <Питон, иди нахуй!> - закричали сразу несколько
человек. <Но ведь кончил!> - настаивал Питон. <Ахуеть! Я б в такой ситуации
просто бы не смог!> Кузин заливисто смеялся:
В январе Видади увезли на Черноморский флот. Питона тоже отчислили -
за неуспеваемость. Он попал к морпехам, по соседству. В редкие увольнения
Кузин приходил к нам в гости, и рассказывал, как режет свиней: <Одним
ударом, рраз! Под сердце!> Питона поставили на подсобное хозяйство, он
работал на свиноферме:
***
Многие девушки предполагают, что курсанты военного училища - это
животные, которые постоянно хотят жрать, пить водку и трахаться. С этим
мнением можно поспорить, хотя, в отношении большинства особей, это суждение
верно. Вначале - насчет трахаться. Сразу же после вступительных экзаменам к
нам, свежепостриженным, ничего не соображающим новобранцам пришел военный
врач. Доктор произнес короткую лекцию о чистоте и профилактике различных
заболеваний, которую закончил словами: <А то тут зашел давеча на камбуз, а
там повариху двое из наряда ебут. Прямо на картошке, которую должны
почистить. Негигиенично, товарищи!> Как мы узнали позже, поварих было
несколько. Четыре мордатых, вороватых бабки, которые старались не
показываться в зале, когда курсанты обедали. Кормили, прямо скажем, не
очень. После маминых котлеток в глотку ничего не лезло: почерневшая
картошка, куски вареного сала, которое называли <мармеладом>, чай из
сухарей. (По вечерам тетки короткими перебежками пробирались в сторону КПП,
стараясь держаться в тени корпусов и деревьев. В руках у них были
многокилаграммовые сумки.) Пятая повариха была молода и слаба на передок.
Драли ее повзводно и поротно. Именно о ней поспешил рассказать абитуре
предупредительный доктор. Позже Настя сумела окрутить одного из
первокурсников, и женила его на себе. На новобрачного показывали пальцем, и
крутили возле виска. Приблизительно через полгода парочка рассталась.
Были еще медсестры. Они менялись постоянно - находили себе мужей, и
сваливали из санчасти. Запомнил я только одну - ее звали Морковка. Прозвище
дама в белом халате получила за жидко-оранжевый колер, в который красила
свои паклей торчащие волосы. У морковки была рябая физиономия, острый нос и
нехорошо бегающие глазки. Даже до нее нашелся охотник. Ромео учился в моем
классе, его звали Сержик. Товарищи обращались к нему именно так,
уменьшительно-ласкательно, возможно - за тщедушную конституцию и крупную
голову. У Сержика было много причуд. На всех своих случайных <попутчицах>
Сержик честно собирался жениться: после первой ночи он делал предложение, и
все девки его бросали. Даже Морковка, явно мечтавшая стать женой офицера, не
решилась сказать <да>, и любовной истории был положен конец. Сержик страдал
и мучался.
Лекции в училище читали мужики - офицеры флота и военные пенсионеры.
Преподавательниц было три. Марина - молодая женщина, к которой все
относились с придыханием. Марина носила гордую фамилию Голицына. Вряд ли ее
хотели - она не была красива. Только Руди, наркоман и тупица, который
вылетел на первой сессии, посмел сказать Марине гадость. Голицына читала
что-то о сложных числах, курсанты записывали и клевали носами. Руди что-то
накорябал в конспекте, и когда преподавательница поравнялась с ним, быстро
повернул к ней тетрадь. Марина бросила взгляд на лист, побледнела, и, чеканя
слова, произнесла: <Пшел вон, быдло!> Руди, ухмыляясь, вышел из аудитории.
Позже он показал свое творение: по-детски коряво там была нарисована голая
баба, ниже надпись: <Марина Владимиравна я вас хачю!> <Животина ты,
Руди!> - сказали ему одноклассники. Голицына не стуканула. Ее вообще
уважали. Однажды преподавательница стояла у раскрытого окна (дело было в
самом начале весны) о чем-то задумавшись, и покачивалась на своих высоких
шпильках. Одевалась Марина безукоризненно и со вкусом. Каблук предательски
пискнул о натертый до блеска паркет, поехал и подломился. Марина со всего
маху <поймала сраку>. Она вскочила - было больно и стыдно. Все уткнулись
носами в тетради, и не поднимали головы, чтобы не рассмеяться. Курсанты
Марину любили.
Вторая дама из преподавательского состава вела ин. яз. Это была
карлица, с печатью злобы на лице. Она всем ставила неуды. Кроме
полутораметрового роста судьба свалила на нее имя Люция. Нетрудно
догадаться, что <Люция> сразу же трансформировалось в <поллюцию>. Третья
женщина, тоже <англичанка> была доброй и слабовольной, безобидным растением
с <тихой грустью>. Старушка Линова боялась раскрытых шкафов.
Разумеется, общение с женским полом активизировалось к концу второго
года службы. Курсанты начинали более-менее регулярно ходить в увольнения,
учились лазать через забор в <самоходы>. Кто-то попадал в руки известных
всему Севастополю монстров, таких, например, как девушка по кличке Сперма.
Кто-то знакомился с порядочными, сдобными толстушками. Были и такие, как
Сау. <Как в живого человека хуем можно тыкать?!> - изумленно вопрошал он у
своих товарищей. Забегая вперед, скажу, что курсе на четвертом Саунского
отымела какая-то бомжиха, в первый же свой раз Саша <намотал>. Был еще
Бек-Пильян. Маленький, толстый армянин, который любил говорить: <Увальнение?
Плять, лехко! Я званю папе, папа - ротнаму, такси атсуда да Симферопаля, и я
дома, панятна, да?> Папа у Бека был хозяином ресторана. Может быть, поэтому
его втайне недолюбливали. Многие обрадовались, когда Бека застукали дрочащим
в кабинке ротного сортира. <Дрочеров> не уважали.
На параллельном факультете у нас учился пидор. Он, наверное, не считал
себя пидором, да и его одноклассники не подвергали его никакому остракизму.
Может быть, не знали? Я оказался случайным свидетелем разговора в курилке,
он делился впечатлением с корешем. Дело было в поезде, старшекурсник
возвращался из отпуска домой. Случайные попутчики, как это ведется, бухали в
купе: <И тут он, сцуко, шасть за мной в тамбур! Я в туалет - и он туда. Я
поссать хотел, а он увидел мою балду, схватил, и ну сосать! И главна шершаво
так, сцуко! Я опомницца ниуспел, как кончил! А как пришел в себя - грю, вали
отсюда, пидор ебаный! Дал в морду, на первой же станции выгнал.> Собеседник
кивал ему сочувственно головой. А я думал: <Но ведь что-то он ощущал, если у
него поднялся! Не мог не понимать, что это мужик. И у него встал.
Получается - оба пидоры>.
После отпусков и поездок на практику курсанты садились, и травили
байки. Бобыкин вернулся из Питера. Самое яркое воспоминание - две красивых
девки, которые сами его закадрили. Все вместе пошли в кабак <Серая лошадь>.
Сидели долго, выпили порядочно. Когда программа подходила к логическому
завершению, девочки вышли в туалет. Через полчаса ожидания Бобыкин открыл
оставленный ими зонтик - в стороны растопырились ржавые спицы. Сумочка,
висевшая на спинке кресла, оказалась пуста: На обратном пути, в Харькове,
Бобыкина тоже поимели. К вагону подошел старичок, предложил водку. (С
выпивкой в те времена в поезде и на вокзале бывали перебои). Санек взболтал
бутылку, и с подозрением зыркнул на торговца. Вокруг глаз продавца пролегли
горькие морщины: <Курсантик: Я же седой совсем: Как ты можешь?> Бобыкин
торопливо сунул бутлегеру деньги, и запрыгнул с двумя <пузырями> в
тронувшийся вагон. В бутылках оказалась вода.
Руся <попал> на практике гораздо серьезнее.
Хочу сделать небольшое отступление. На самом деле Русю звали Рустамом.
Прекрасно помню первый вечер в казарме. Отбой, все бросаются к койкам,
ныряют под одеяла. Незнакомые тогда еще запахи мастики и гуталина, свежего
обмундирования, саднят ноги, натертые за день новыми <гадами>: Я толкаю
человека на соседней койке, и шепчу: <Меня зовут Олег, я из Харькова, а ты
кто?> <Рустам!> - буркнул собеседник. Я умолк. <Опа, ара какой-то. Надо быть
поосторожнее!> - мелькнуло в голове, и я заснул. Утром идентифицировать
<опасного соседа> не получилось. Лиц кавказской национальности в кубрике я
не заметил. Руся оказался типичным славянином - просто родители служили в
Азии, и так его назвали. Наверное, в честь какого-то друга.
На втором курсе Руся женился. Потом его отправили в Североморск, на
полтора месяца. По возвращении молодая жена была разочарована - ни в первый,
ни во второй вечер муж активности не проявлял, более того, он просто активно
уклонялся от ебли. Вендиспансер в городе был один, анализы приходилось ждать
больше недели. Когда на четвертый день Руся завел: <Что-то почки болят!>,
это не прокатило, и он раскололся. Упал в ножки - <Прости, любимая, писа
болит, пьяный был, так вышло!> Машку было жалко - девка хорошая. Она тяжело
переживала измену, но сделала все, чтобы сохранить семью. Через неделю
блудный Руся пришел к врачу:
- На севере где-то были?
- Да. А откуда вы знаете?
- Застудились Вы, молодой человек, триппером тут и не пахнет!
Над Русей смеялось все училище.
/продолжение будет/
