Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

Эдуард Лимонов удачно обосновывает многоженство

Отлично сумел Эдуард Вениаминович Лимонов распорядится своим пребыванием в тюрьме,
завидую. Написал много дельного. Я надрываюсь каждодневно со своим «Философско-политическим
дневником», но у меня по жизни маловато свежих впечатлений, питаюсь книгами и
Интернетом, а распорядок дня однотипный и неинтересный – «компьютер – Государственная
Дума РФ – книжный магазин или рынок – компьютер». Ещё – домашние со своими однообразными
проблемами. Только в парламенте иногда удается пообщаться с новым человеком,
а обычно – болтовня с давно мне известными и предсказуемыми. А Эдуарду Вениаминовичу
пришлось волей-неволей пройти через нестандартные ситуации и многое переосмыслить
экзистенциально.

Читаю сборники его тюремных эссе и нахожу в них много созвучного моим мыслям,
причем конкретно выраженного. Честно скажу – не ожидал от Лимонова такого высокого
интеллектуального потенциала, раньше привык считать его обычным писателем эпатажного
плана, таких немало. А сегодня он предстает как самостоятельный мыслитель, это
дано немногим.

Например, он возвышается над привычными и исторически-понятными христианскими
стереотипами моногамии, которые давно уже не вписываются в реалии современного
быта, и заземляет проблему, как люблю делать и я, с надстроечных высот до бытийного
базиса. Он в главке «Бабий век» исходит из очевиднейшего – «Следует понимать,
что бабий век таки короток, в жизни пола женщина - существо куда более эфемерное,
чем мужчина. У мужчины четыре сексуальные жизни, у женщины - одна. Именно поэтому
шариат предписывает здоровому мусульманину возможность иметь четырех жен, по
мере продвижения по времени» (Лимонов Э. Контрольный выстрел. Москва: Ультра.
Культура, 2003, стр. 10).

«Женщина как организм живет дольше мужчины, - напоминает Э. Лимонов, - но как
объект желания живет недолго. Одноклассники, поженившись после школы, имеют неравную
судьбу. Она, родив ему двоих-троих детей, уже не может по возрасту привлекать
его ярким, свежим опереньем (это как у птиц, да!). В 33 года ее, конечно, можно
и нужно уважать как мать его детей, и он это делает, но привлекать его она не
может. Природа знает, что делает, когда навешивает девушкам груди в 12-14 лет
и тогда же, а то и раньше заставляет их менструировать. А ее одноклассник в 33
года - свежий самец. У мусульман он, если позволяют средства, берет себе вторую
жену и радостно с ней совокупляется. Спустя еще 15 лет, в 48 лет, он прекрасно
может взять себе третью жену. А в 60 лет и четвертую. Ибо в то время, как в мужчине
женщину привлекает мужественность и зрелость, мужчину привлекает в женщине свежесть,
юность, нежность тела, лица, внешнего облика» (стр. 11).

Казалось бы, чего тут мудрого – просто констатация общеизвестного житейского
факта. Однако Эдуард Вениаминович данную очевидность доводит до культурологических
обобщений, задает ориентиры социального реформирования. Попутно он оправдывает
брачную практику мусульман. Разумеется, не надо апологетизировать адат и шариат,
а надо видеть их рациональность и предлагать такие модернизированные формы гендерно-социальных
отношений, которые совпадают с интересами и потребностями сегодняшних стремящихся
к субъектности женщин и мужчин и в то же время разумно сочетают гедонистический
эгоизм с репродуктивной ответственностью. Другими словами, новые формы более
свободных любовно-сексуальных отношений не должны подавлять бытийные материнские
и отцовские инстинкты.

«Жители исламского мира считают, - отмечает Эдуард Лимонов, - что наши женщины
бляди. Есть два ответа на этот упрек. Да, со своей позиции, с позиций и адата,
и шариата, - они правы. Второй ответ тот, что поведение наших городских женщин,
в общем-то, с некоторыми различиями здесь и там соответствует поведению женщины
в западном обществе. Женщины западного мира были чрезвычайно легкодоступны для
быстрого соития до прихода на Запад болезни AIDS (или СПИД по-российски). Они
утихомирились в какой-то мере в связи с эпидемией СПИДа, хотя и все равно остаются
достаточно легкодоступными. Русские городские женщины остались в доспидовои ситуации.
Они использовали и развили свою исторически созданную советской властью свободу
для своих целей. Они зашли в свободности соития даже дальше своих западных подруг.
Можно согласиться с суровым мусульманским приговором. Да, наши женщины не суровых
нравов. Да, они бляди» (стр. 9).

Почему? Ответ ищется опять-таки в бытийном базисе, в порыве новоевропейских женщин
к субъектности. «Женщина и на Западе, и в России стремится как можно интенсивнее
прожить свою коротенькую сексуальную жизнь с 15 до 30 или с 20 до 35 лет, у кого
как. Именно «интенсивность», стремление иметь больше партнеров и больше соитий,
и называем мы «блядством». Эти пятнадцать лет также - годы наилучшего репродуктивного
возраста. Они совпадают со временем, когда человеческая самка наиболее привлекательна.
Потому под влиянием женского лобби (это не только женщины, но и женолюбы) создалась
женоцентристская культура Запада, культура, располагающая вокруг себя во времени
и пространстве весь западный мир и его ценности. Все в современном западном мире
подобрано к нуждам молодой женщины, все обслуживает ее интересы: в мужчине ценится
способность «любить», а не воевать, внимательность к нуждам женщины, мужчина
из глянцевых журналов трудится, чтобы покупать женщинам подарки, богатство -
способ завоевать женщину. Во всех случаях речь не идет о женщине-матери, Мадонне
или матери-старушке, заметьте, но исключительно о гуляющей одинокой особе. Западная
культура именно женоцентристская, несмотря на то что мужчины играют роли руководителей,
президентов и военачальников. Вся западная (и русская с нею) культура, даже наши
сказки искажают реальное жизненное соотношение вещей. Даже дешевые сезонные одноразовые
песенки о любви грешат против истины, настаивая на равенстве биологических потенций
мужчины и женщины, твердят об одной любви» (стр. 10-11). 

Естественно, стремящаяся к субъектности женщина не может мириться с природной
неизбежностью быстрого увядания, короткостью «бабьего века». «Она противится
своей участи. Она стремится в западной цивилизации сделать вид, что равный брак
- единственный возможный брак, что женщина в 40 и мужчина в 40 лет - одинакового
возраста. Но нет же, ничего подобного! Возможно начинать и с брака одногодков,
может быть. Но в районе 30 лет дороги женщины и мужчины расходятся. Она уже менее
соблазнительна и менее способна к репродуктивным функциям (последние мало заботит
современную западную женщину, если вообще заботит), хотя еще способна. Где-то
в возрасте тридцати лет ее материнские функции начинают преобладать над ее привлекающими,
соблазняющими функциями. (Если она выбрала участь бесплодной смоковницы, то после
тридцати она начинает засыхать). Именно потому женщины после 30 лет более привлекательны
для молодых неопытных самцов, зрелым мужчинам они редко нравятся» (стр. 11-12).


А как ведет себя стремящийся к субъектности западный мужчина («буржуа»), скованный
христианским стереотипом моногамии, но неотвратимо тянущийся к молоденькой женственности?
«Чтобы не быть обреченным на совокупление с женой-бабушкой, - отвечает Эдуард
Лимонов, - западный брак всегда соседствовал с институтом содержанок. Любовница
и у аристократа и у буржуа была его законным и нормальным дополнением к браку.
Буржуа, следуя своим нормальным инстинктам, практически институциализировал содержание
любовниц. Их включали в завещания. Куда естественнее, честнее и здоровее мусульманская
система брака, когда мужчина приводит новую жену под одну крышу со старой женой»
(стр. 12). 

Вывод – надо идти не поперек стремления к субъектности, а навстречу ему. Мужчина
в обществах с христианской традицией должен получить право на «многоженство»,
как и мужчина-мусульманин. Гендерно-правовая сфера должна быть приведена в соответствие
с требованиями  полигамной субъектности. Это касается гражданского и наследственного
законодательства и ряда смежных аспектов социальности. И самое главное – общество
в целом и законодатель в особенности должны ввиду сравнительной короткости «бабьего
века» заботиться прежде всего о субъектности женщины, о её социальной защищенности.
Естественная животная женская похоть не должна оборачиваться половой распущенностью
и репродуктивной бесплодностью – её следует направить в русло субъектизации,
которая бы не разрушала, а укрепляла брак как союз двух и более субъектов. А
что значит чрезвычайно обязывающее и нетривиальное понятие – «союз двух и более
субъектов»? Это прежде всего значит, что брачный партнер не может служить «собственностью»
какого-либо другого партнера – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Современный
«постиндустриальный» брачный союз должен стоять на двух базисных опорах – на
экономической самодостаточности каждого партнера и на такой сексуальной свободе
каждого из них, которая бы использовала естественную ревность для укрепления
брачных уз (один из простеньких примеров – известная практика «свингинга»). Межсубъектное
регулирование половой свободы в союзе нескольких субъектов может гибко оптимизироваться
в зависимости от возраста, темперамента, привычек, культуры брачных партнеров.
Тем самым женщина получает оперативный простор быть полноценно задействованной
на каждой стадии жизни своей семьи, а не только на стадии своего «бабьего века».

Пока до этого вроде бы далеко. «Понимая, что 15 или 20 лет, это все, что у нее
есть для жизни плоти, для удовольствий плоти, - пишет Эдуард Лимонов, - женщина
испокон веков стремилась растянуть свой возраст удовольствия. Недаром целые индустрии
одежды, ухода за телом, за кожей, с целью продления привлекательности, созданы
на Западе. Цель этого, разумеется, не достижение бессмертия, но продление периода
привлекательности. Во имя привлекательности и наслаждения современная западная
женщина вообще отказывается от своей репродуктивности, от предназначенной ей
жизненной цели - материнства, замещая ее гедонистической целью наслаждения. Однако
старится она все равно, если не материнство старит ее, то аборты или химические
способы, позволяющие не забеременеть» (стр. 12). 

«Мусульмане, - продолжает Эдуард Лимонов, - называют наших женщин блядьми, исходя
из своего понимания роли и цели существования женщины - желанной юной жены, с
которой совокупляются с целью воспроизводства потомства» (стр. 13). Однако мусульманская
полигамия все же обычно рассматривает жену не как субъект, а скорее как «собственность»
(при всех оговорках и при достаточно субъектном статусе жены в ряде исламских
обществ). Зато «наши женщины, - не совсем правильно утверждает Эдуард Лимонов,
- совокупляются с целью только удовольствия совокупления и потому достойны этого
презрительного «бляди!»». Мусульманская позиция, отмечает Эдуард Вениаминович,
- консервативна. «Российская позиция, кажется, устраивает не только наших женщин,
но и русских мужчин: удовольствий плоти в российской жизни больше, и они разнообразнее»
(стр. 13). 

Такая позиция фактического оскотинивания русской женщины тоже никуда не годится.
У русской женщины нет ни базиса субъектности, поскольку она за редким исключением
не обладает экономической самодостаточностью, и её не берут в «собственность»,
а потребляют ситуативно и случайно, как валяющееся под забором «ничье» яблоко.
Да, будучи «никем» и «ничьей», она вынуждена блокировать свой материнский инстинкт.
«Но отказавшись от своих репродуктивных функций, русские женщины неумолимо умерщвляют
нашу нацию» (стр. 13). 

Эдуард Лимонов видит здесь «страшную плату за удовольствия». Я же думаю, что
современная русская женщина стала не субъектом брака, а объектом удовольствия
прежде всего из-за геноцидной политики компрадорско-шкурнической элиты и целеустремленно
проводимого ей курса на депопуляцию (вымирание) населения и соответственно на
духовное растление молодежи, прежде всего женской. Современную русскую девушку
сознательно толкают в проститутки базисно и надстроечно, и почему-то бордели
всех континентов заполнены не западной пи.дятиной, а именно русской. Западная
девушка при всей своей половой свободе прежде всего обычно стремится к субъектности
и часто достигает ещё до брака экономической самодостаточности, а русская девушка
загнана в жизненный тупик, искусственно десубъектизирована нынешним режимом и
обречена быть игрушкой (очень редко) или рабыней (почти всегда). 

Эдуард Лимонов обоснованно отмечает распространение гедонизма в западных обществах,
чуть ли не абсолютизируя этот факт. «Все западные так называемые «цивилизованные»
нации все менее желают исполнять репродуктивные функции. Сосредотачиваясь на
достижении «удовольствия» и для этого вознеся на пьедестал молодую самку» (стр.
13). Проблема есть, однако гедонизм – лишь пол-правды о Западе. У нас по-обезьянски
подражают Западу, и русские нувориши доводят западный гедонизм до утрирования,
но в целом нынешнему российскому обществу грозит не гедонизм, а просто деградация.


У нас – проблемы немодернизированного и выпадающего из истории общества, у них
– проблемы субъектного прорыва новых социальных слоев и народов в условиях глобализации
и конкурентности.  Но я согласен, что для моногамных обществ Запада вообще и
России в частности назрела проблема перехода к полигамии и тем самым укрепления
социального и экономического статуса женщины. «Что происходит с ней после 35
лет, - правильно указывает Эдуард Лимонов, - цивилизацию не интересует. Бедняги
уползают от света, но живут еще долго. Кое-как» (стр. 13).

Думается, надо в перспективе возвышения субъектности женщин и мужчин отслеживать
новые репродуктивно-позитивные тенденции брачно-половых отношений и заранее предвидеть
назревшие преобразования нынешних как моногамных, так и полигамных обществ с
тем, чтобы социально-законодательно оптимизировать и гармонизировать проблему
действительно короткого «бабьего века».