[svoboda] Черноморский роман
Черноморский роман
Дождь идет, а мы скирдуем!
Дождь прошел - домой пиздуем:
Марина, отдыхающая
Мне 6 с небольшим, ближе к школе. Прибегаю с гулянки, а бабушки дома нет.
- Пап, а где бабушка?
- Бабушка в больнице.
- Почему?
- Она сломала ногу.
- Как?!
Но отец (сгнившая интеллигенция и вообще - прослойка) слова в простоте же не
скажет? Нет бы по-людски: так мол и так, бабку нашу (второй год в маразме)
понесло зачем-то облегчиться не в толчок, а в горшок; угнездилась было на
нем, да и чебурахнись. Нет, морщит репу - как бы покуртуазнее выразиться
любезной тёщи насчет? Придумал, наконец:
- При попытке сесть на судно.
Ну, тут-то я заткнулся! Тут я понял: мне мно-огого не рассказывали!
Богатое детское воображение враз дорисовало картину вполне детективную:
ночь, море, Севастопольский интернациональный порт (других портов и морей я
не видел еще). Тихо плещет маслянистая вода. У причала - зловещий линкор:
<NATO> пятиярдовыми буквами, череп не меньше, вместо костей - кровавый знак
доллара. А по якорной его цепи, облаченная в гидрокостюм
диверсанта-подводника, бесшумно карабкается моя бабушка. Вот-вот подлые
секреты североатлантического альянса попадут в руки советской разведки! Но
не дремлет коварный враг: едва рука разведбабки ложится на планширь, в
темноте раздается хлопок одиночного выстрела, пуля снайпера впивается в
бедро: И мужественная старуха, не издав и стона, все же разжимает пальцы:
тело падает в воду: всплеск - и тишина...
Бабушка из больницы так и не вернулась. Натовская пуля, надо понимать, была
отравлена. Но об этом мне тоже не рассказали.
* * *
В магазинах - <андроповка>, а желающих ее купить в рабочее время - ловят и
жестко протаскивают по партийной линии. А значит, мне - двенадцать с
полтиной. Лето, море, Севастополь.
Волна выносит волшебный подарок с турецкого берега - невиданный, манящий
всеми цветами заграничной радуги. Три гандона в одной упаковке, три
разрывных пули в мой мозг (вышли они, сталбыть, в море на яхте, да в спешке
и уронили за борт: как она там, без гандонов-то - дала ему? Не дала? Я верю,
что дала. А хоть бы и нет - все равно сейчас подрочу, вот только отплыву
подальше, чтоб мать не спалила).
На моем заморском чуде обозначено: R 23 мм., R 25 мм., R 27 мм. Конец
отпуска безнадежно скомкан: всеми фибрами души рвусь в Москву, к
предусмотрительно купленному мне штангенциркулю (с этой осени начинаем
проходить геометрию). И вот прибор в моих руках. 30 мм.
Тридцать, блять!!! Вам - ясно? Вам всем всё ясно, ага?!
:И ведь не зря все дети ненавидят школу. Меньше месяца длилось счастье.
А потом демон геометрии сломал мне рога гордыни, и я узнал, что D30 - это
совсем-совсем не то, что R30, и что гордиться стоило разве бы что D60, а с
имеющимися R15 - надо бы мне испить чашу с йадом. И уж как минимум -
никогда, никогда, никогда впредь и не мечтать о морях, яхтах и ненасытных
турчанках с бездонными, как ночи Византии, глазами:
Случившаяся вскоре смерть Генсека потрясла меня куда меньше.
* * *
Первые <варёнки>. Первый Президент: <кончил, не кончил - три минуты!>
Нам по 16-17, нас - шестеро смелых, и мы едем в Крым, на мыс Фиолент,
дикарями - нырять, стрелять барабульку из самодельных подводных ружей, вволю
пить дешевые массандровские портвейны. Мы - это пятеро обычных пацанов,
таких же экс-школяров, как я, и - Вася.
О, Вася!
Вася - замминистерский сынок, и слова <элитное образование> для него -
отнюдь не пустой звук. Спортсмен-разрядник, КМС по плаванью и нырянью,
карманы набиты деньгами, и золотая бляшечка <Omega> на запястье - пять тысяч
(!!!) советскими рублями (<файзер - идиот>, скромно хмыкает Вася, <лучше б
мотоцикл нормальный привез:>).
Наконец, Вася просто красив, как возмужалый греческий бог: вороные кудри до
плеч, и пресс из сплошных кубиков, торс, плечи, дельтовидные, бицепсы,
трицепсы под слоем идеального загара: Ален Делон нервно целует взасос
Шварценеггера, ибо понимает, что, даже вместе взятые, никогда они не прыгнут
выше Васи: Хотя завидовать - дурно, но:
Все телки, все - Васины. Они сами складируются в штабеля, а Вася ими
питается: переламывает об хуй по десять штук за раз и пожирает, урча. А мы,
как гиены, униженно подбираем за ним жалкие объедки пиршества:
Этот мир создан для Васи, и крутится ради него. Ну, посмотрите, как красиво
разбегается он, чтобы взлететь в воздух с двенадцатиметровой (!) скалы и
изящно, <без брызги> нырнуть - на глазах у нас и стонущих в предоргазме
телок. И ведь не первый раз он это проделывает, и каждый раз - безупречно,
вот ведь сука. Но, кажется, сегодня будет отличие - <Омегу> забыл снять:
Наконец!!!
Вот пятки отрываются от базальта, и пять голосов, не сговариваясь:
- Вася, часы!
Летящий Вася растерянно смотрит на запястье. Парящий Вася пытается вернуться
на скалу, но законы гравитации неподвластны даже и Васе. <Ласточка>
запорота, и бронзовое греческое тело - кулём, комом, руки-ноги-голова, всеми
кубиками плашмя - рушится в воду с двенадцати метров. О, этот гул возмездия!
О, этот всплеск справедливости!
И неважно даже, что телки нам так и не дали, сочтя наш сговор подлым, и до
конца отпуска вылизывали кряхтящего посиневшего Васю - плевать! Ибо божьи
жернова мелют хоть и медленно, но неуклонно.
И <Омега>, кстати, кирдыкнулась напрочь. Ибо нехуй.
* * *
Чайки. Солнце. Пальмы. Октябрь 2010-го. Не Крым уже - Абхазия, Гагра,
Пицунда, но море-то прежнее - Черное, ласковое. И водичка как парное молоко,
а в Москве не сегодня - завтра метель обещают:
Сотни лет все в мире возвращается на круги своя.
Не буду врать, что видел натовские корабли (хотя где-то же левее, в тумане,
прячутся и они - миротворцы хуевы, грузинские прокладки). И гандоны, что во
множестве на побережье - побледневшие немые свидетели безумства бархатного
сезона - уже отнюдь не вызывают желания сравнивать всякие там радиусы да
диаметры с вызовом, что тлеет во мраке турецких очей-ночей: Что бог дал - с
тем и ходи. Тому и радуйся.
Но вот Васю - встретил. С удовольствием.
Большой человек - <начальник пляжа> при пансионате. И без ёрничанья, без
всякого желания поплясать на старых костях: в Васины обязанности входит не
только топчаны на ночь убирать. Но и - гидроциклы напрокат выдавать, и
катать на них смуглых стройненьких туристочек, меж прочим. И спасателем
тоже. Не думаю, что Памела Андерсон в своем знаменитом алом купальнике
отказалась бы пробежаться с Васей по полосе прибоя в Малибу - у Васи все на
месте. Кудрей, правда, нет (соль и солнце сожрали), но кубики, трицепсы,
дельтовидные - все при нем. И женщин, говорит, по-прежнему завались.
Плохо разве то, что он об этом говорит. Раньше говорить - нужды не было.
Раньше все было очевидно. А ведь я тебя за язык не тянул. Не кривишь ли ты,
друг, душой?
- А скажи по чеснаку - ты когда-нибудь в жизни хуй мерил?
Ржот.
- Да тысячу раз. Бывало, каждую неделю. И еще - до дрочки, потом после.
Ржом вместе. Расчувствовались, коньяку открыли полторашечку, местный розлив,
на миндальных косточках настоянный - объеденье, да и только. После трехста в
лицо рассказал я Васе и ту историю - как мы впятером, замирая, ждали: ну
прыгни же с часами! Ржот, как дикая гигиена:
- Вот вы, бля, уроды! Это ж подделка была, дешевка китайская, двадцать юаней
на толкучке, а вы и повелись, вот лохи: гыгыгы!
Нет на свете плохих людей.
Все мы поперву, как камешки, угловаты и шершавы, каждый по-своему.
Но время обточит нас, как море гальку, глядишь - и пропала нужда друг из
дружки искру высекать: лежите себе, прижавшись боками на солнышке. А как
волна раскидает, какую причудливую комбинацию сложит из нас вечный
ребенок-прибой - наверное, ему и самому, прибою, до поры неведомо.
Вспомнил отчего-то фотографию бабушки, той самой - недавно нашел, архивы
разбирал. Здесь же - море, солнце, чайки (и надпись карандашиком на обороте
карточки - <Гагры, июнь 1941>). До войны - считанные часы, а она и не знает:
брызжут радостью озорные глазищи, кудри рыжеватые по плечам рассыпались,
шляпка такая на ней, от загара: интересная.
Вася с такой, пожалуй, курортный романчик бы закрутил - ух!
Да и я бы, пожалуй, тоже.
