[svoboda] Инферно
Инферно
Это произошло не так уж давно - всего десять лет назад. Но почему-то
кажется, что и не случалось вовсе.
Так бывает с памятью. Она, как свет - вроде волна, но из отдельных частиц.
Вот и не выходит порой воссоздать событие целиком - одни вспышки, пунктир,
болотные огни.
История человека, услышанная мною десять лет назад в загородной электричке,
должна была улечься в памяти целиком, но - увы:
Я сейчас буду врать, плутать и додумывать. Но в промежутках между тусклыми
маячками - они все-таки есть и ведут в сентябрь 1999 года:
Девочке исполнилось шесть, и я еще не знала, что проживаю с нею последний
беззаботный год перед школой. Я одергивала ее, просила сидеть смирно - лучше
книжку почитай, не мешай людям!
Девчонка вертелась, не слушалась, бегала по вагону и не давала покоя
утренним пассажирам. Два с половиной часа до дальней станции Водораздел
казались ей невыносимыми, вот и развлекалась, как могла.
Впрочем, особо портить жизнь было некому - кроме нас с дочкой, ехавших на
свидание со старенькой дачей, в вагоне было двое - бабка в дальнем углу, да
невнятный мужичонка наискосок.
Не смотря на шум, бабка спала, хоть из пушки пали, дядька мою пигалицу
словно не замечал. Киржацкие скулы поджали глаза, обветренная, полуазиатская
морда - как у всех здешних, деревенских. Ну, вобщем, дядька из серии
<пиджачишко на мне старый, да хуишко небольшой>.
- Ну, Аля, сядь же, наконец! - взмолилась я.
И она села - бухнулась рядом с мужичком. Мать ей, по ходу, надоела, хотелось
общения.
Дядька ничуть не удивился, сверкнул неожиданно чистыми длинными зубами.
- Хорошая кызымка у тебя!
Он на меня не смотрел, не сводил узких глаз с ребенка.
- Я таких люблю, черненьких. Кровь у них горячая.
Мне стало нехорошо.
- Аля, сюда иди.
- Ыыыыы, не хочу, - заныла дочь. - Дядя, мама белая - у нее кровь холодная?
- Не знаю. Но у тебя горячая. Ишь, какая ты румяная!
Я встала, дернула девочку за руку, усадила рядом.
Мужик крякнул, поднялся и пересел напротив - близко-близко. Я заметила, что
не совсем он деревенский - не пропитой, и не старый еще - сорока нет. И не
заморыш, как сразу показалось.
Не знаю, чего у меня нарисовалось на лице, но дядька разом опечалился,
нахмурился.
- Ты что подумала - я педофил какой? Вон, дите лучше тебя понимает.
- Да пофиг. Чего вам надо?
- Ничего. Молодец ты - сейчас много всяких извращенцев. Но за дочку не
волнуйся - я просто вижу: кровь здоровая у нее, веселая она, не болеет.
- А вы-то откуда знаете? Кашпировский?
- Ну, вроде того:
Мужик так скромно пожал плечиками, что я усмехнулась:
- Кашпировский ваш - энергетический вампир, только и всего.
Собеседник мой отвел, наконец, глаза, уставился в окно на пылающие леса и
пробормотал:
- Он - энергетический, я - просто:
Осень, - подумала я. - Это осень. Чтобы в агрессию не свалился, надо
разговаривать.
- То есть, Кашпировский - энергетический, а вы - просто вампир?
- Ну, да, - буркнул дядька. - Ты не бойся, я ветеринар. Без людей обхожусь.
Уже давно:
Поезд полз в пылающем тоннеле.
Я не заметила, как отяжелела голова дочки и сползла на колени. Задремала
девочка, умаялась.
Потом спрашивала - ничего она не помнит, ни мужика, ни его сбивчивой речи. И
хорошо.
Он, конечно, думал, размышлял, откуда взялся такой. Искал причины, поводы.
Анамнез был тревожный, что ни факт - можно уцепиться.
Мать попала в Красноярский пищевой техникум из Ванавары, по направлению.
Полуэвенкийка, но не нтернатская - в стойбище растили, дикая девчонка.
Уже на первом курсе залетела от какого-то молодца, молча растила живот, на
вопросы не отвечала. А на шестом месяце попала под машину, зазевалась.
Перелом бедра, лежала на вытяжке. Беременность прервать отказывалась,
аргументы приводила безумные:
- От русского ребенок, пусть будет.
Родился мальчик мелкий, слабый, но как только приложили к груди - мать
взвыла.
- Господи, - ахнула акушерка, вытаскивая палец из младенческого ротика, -
там зубы у него!
Советское время было доброе к лишенкам: дали девчонке комнату в общаге
мясокомбината, соседки собрали приданное для малыша.
Молока у матери было мало, дите грызло грудь, орало, как резаное, и юная
эвенка вспомнила обычай своих таежных предков: совала сыну соску - кусочек
парной печени, или просто мяса, замотанного в бинт.
Мальчик насасывал кровавую пустышку, замолкал:
Подрос, поселились в частном секторе на правобережье. Мать пахала на
мясокомбинате, свеженина дома не переводилась. Помнил он, что очень любил
сырой фарш - чуть подсолит, и в рот.
А потом случилось то, что насторожило взрослых и детей.
В тот день свинью резали соседи, слили кровь в эмалированный таз. Тогда и
заметили, что соседский малыш стоит и смотрит стылыми темными глазами на
маслянистую массу. Потом опустился на коленки, окунул в тазик руки и стал
беспокойно облизывать один палец за другим.
- Вот ведь чукча ёбаный! - сплюнул сосед, поддавая парню пенделя.
Потом были малокровные птицы, писклявые котята, жирные краденые щенки. Это
нельзя было сравнить с мертвой свежениной, по-прежнему не переводившейся в
доме, кровь была теплая, говорящая:
Котят и щенков было жалко до слез. Птиц - не очень.
Пару раз ездили с матерью к родне в Эвенкию. Там было раздолье - кровь
разрешалось пить у живых оленей. И никто не удивлялся.
Он до сих пор помнит запах дрожащего сильного животного, которого удерживает
дядька. Помнит жестяную кружку, в которую сочится черное, вкусное:
В школе, как бы жестоко не дрался с мальчишками, ни разу не возникало
желание вцепиться в горло. Кровь для него была равна любви.
Красивая девочка Таня. Он сидел сзади, смотрел на тонкую шейку с золотым
завитком. Видел пульс в тугих артериях, плавный обратный ход жизни по венам.
В старших классах стало мучительно, стыдно - он знал о своих одноклассницах
то, что неизвестно никому больше, опускал глаза и пробегал мимо, чуя, как
зверь, дурную кровь:
Мать совсем не удивилась, что сын пошел по стопам - после школы устроился
забойщиком на мясокомбинат.
Кровь была повсюду. Реки крови.
- Устал? - спрашивала мать, когда сын отказывался от ужина.
Он устал. Но от другого - тоска, врожденная, долгая, тягучая - не проходила.
Он думал, что унять этот голод не получится.
В тот вечер он возвращался домой, долго шел в темноте между заводской стеной
и железнодорожной веткой, а потом совсем близко услышал короткий крик, тут
же смятый тупым ударом.
Он свернул с тропы, легкий и бесшумный, и пошел не на крик - на запах крови.
Мужчина стоял на коленях между раскинутых ног женщины, возился с ремнем.
Женщина не шевелилась, отсвечивала разбитым лицом.
Он подошел совсем близко, поднял с земли камень и ударил. Мужчина свалился
набок, захрипел. Он наклонился над грузной тушей, втянул запах пота, похоти
и, конечно, крови: Ничто не могло его удержать.
Кровь была такой, как снилось с рождения - сладкой.
- Эй!.. Нам нужно уходить, слышишь?
Женщина перевернула его на спину, вытирала лицо платком.
Он вдруг заплакал. Некрасиво, всхлипывая, размазывая по щекам сопли и кровь.
- Перестань, - шептала женщина. - Менты подумают, что это собаки его так:
Как - он смотреть не стал. Поднялся, пошел со спасенной своей, повис на ней
сытым, пьяным телом.
- Я думала, это только поговорка <я тебе горло перегрызу>, - говорила
женщина, прижимая пятаки к подбитому глазу. - Вона как - оказывается,
правда.
Он сидел и тупо смотрел в стакан с горячим чаем.
- Как зовут-то тебя?
Он поднял голову и попрощался:
- Пора мне.
- Нет уж, - возмутилась женщина. - Сегодня здесь поспишь. Утром - как
хочешь.
Они спят вместе уже двадцать лет.
Хорошо, что дом частный, три дня в месяц он ночует в летней кухне, плотно
закрывая двери.
В остальном - семья, как семья. Дочку жены от первого брака вырастили, внуки
скоро будут.
Он пытался жене все рассказать, но намыкавшаяся в одиночестве баба, слушать
не хочет, списывает на чудачества.
Он окончил ветеринарный техникум. Слывет лучшим специалистом в пригородном
районе: если сказал, что помрет животина - значит, так тому и бывать. Если
подарит жизнь на словах - не ошибется.
Старики считают его колдуном, уж больно странно осматривает коров и свиней,
словно обнюхивает.
Тоска почти унялась.
С годами стало легче и спокойнее, ведь разок все-таки было. Знает он, что
такое вкус человеческой крови, знает этот неповторимый коктейль. Животная
кровь не пьянит, человеческая - с ног валит. Но жить ему пришлось в
трезвости, за исключением того мужика у железнодорожной насыпи:
- Так что не волнуйся, мать, - сказал он на прощанье. - Детей я вообще очень
люблю. Нравится наблюдать за ними - кровь танцует в них, наружу просится, а
выхода не находит.
Мы с дочкой вышли на Водоразделе.
Мужик поехал дальше - до Чернореченской.
- Мама, пошли! - ныла Алька. - Ну, чего ты, мама?
Но я дождалась, пока электричка тронется. Потом еще минут пять стояла на
платформе.
Пусто. Никого.
Мы пошли по тропинке в лес.
