Команчи
Места у нас холодние, северные. Зима приходит рано, лютует почти пять
месяцев, лишь в марте, нехотя, эдак снисходительно, пущает в леса и поля
робкую необстрелянную весну. Склизко, мокро, пакостно:
Так-то бы пофиг, привыкли. Татьяна вона полста лет ряст топчет, уже ничем не
напугаешь. Бывали годочки, когда осерчавшее светило вовсе отворачивалось от
земли. Сорок и даже пятьдесят градусов мороза, не абсолютный ноль. Говорят и
хуже места есть на планете.
Татьяна - баба вдовая, свободная. Живёт, к слову, уже третий раз : одна. Как
третий? Троих и пережила, ну почти троих. Злые языки обзывают Татьяну
каракуртом. Есть, мол, такой паук, паучиха, что мужиков своих ядом кусает, а
потом жрёт, чтобы добро не пропадало.
Витя, хороший был мужик, крепкий во всех отношениях, но пристрастился к
водке, да так по пьяному делу и сгорел в своей сторожке. Только головёшку и
выгребли из-под угольев.
Семён бабе достался уже с дефектом. Всего и пожили с год, а туто и рак
лёгкого подсуетился. О, как.
Мишка. А что Мишка? Ещё не умер, вона - браги надрался и на полатях дрыхнет,
ирод. Ещё и пердит во сне, гадина така. Не умер. Ну, так помрёт, куды
денется. У Татьяны на такие вещи глаз намётанный. Потому и списала его со
счетов. Пыталась гнать, так ведь не гонится, да ещё и дерётся. Но тут
по-всякому мимо. В Татьяне сто пятьдесят килограммов живого мяса, да кофта,
да трусы. Един только раз и ёбнула в тот раз Мишке, а экономический эффект
превзошёл. Более тот полусупруг рук не распускал, а если и лаялся, то
предварительно закрывшись в чулане.
Главное же достоинство Татьяны заключено в необъятной, как Отечество,
заднице. И как пишут в рекламах, если вы найдёте где-то крупнее, то эту мы
вам отпустим бесплатно.
Злыдня и сука, Файка Шарохвостова, дровощепина и подпиздыш от рождения,
как-то сказала:
- Когда Господь распределял жопы, тебе, Танька, достался весь лимит, что был
отпущен на всю деревню.
Ан, не любила Татьяна, когда упоминали еённую задницу. Жутко не любила,
могла и в зубы дать. А с её-то массой и кулачищами, это ж смерть лютая!
И то обидно! У самой-то Шарохвостовой смотреть не на ча. Сушеный куриный
огузок, от которого мужику не то, что детей приживать, даже пошшупать
неприятно.
***
Заведующий клубом, Анкудинов Прокоп Михайлович, или Прохвост Махалыч, как
зовут его за глаза, давно мечтал поставить на совхозных подмостках нечто
глобальное, эпохальное. Такое, чтобы ещё сто лет говорили, ахали,
восторгались. Будучи человеком тёмным и далёким от искусства, он пролез в
должность благодаря азартной натуре и умению вовремя лизнуть.
И надо же было так случиться, что проказница судьба свела его в станционном
буфете с тем бродячим журналистом.
Прохвост Махалыч облапив гранёный стакан, и импозантно отшвырнув мизинчик,
пил портвейн, кушал пирожок с какбы-говядиной и ждал поезд. В поезде ехал
друг, у друга были необходимые Анкудинову бабки, вот и весь расклад.
Махалыч отгонял муху, которая уже третий раз покушалась на надкушенный
пирог.
Размахнувшись сложенной газеткой, он седьмым чувством уловил движение сзади.
Много лет проработав банщиком в Ереване, Прокоп приобрёл реакцию чемпиона
мира по теннису и скоростному разворачиванию, а потому муха получила
отсрочку, зато газета на манер теннисной ракетки с размаху угодила в морду
неизвестного гражданина.
Так они познакомились. Режиссёр и автор.
Узнав о печали своего соратника по культурно-массовому цеху, журналист,
назвавшийся просто Петей, пообещал, за вполне скромную мзду, сделать Прокопу
такой сценарий, от которого люди будут ссаться овациями.
Трое суток просто-Петя прожил в доме у Прохвоста Махалыча, трое суток жрал,
как раскрепощённый арестант Бухенвальда, пил Прокопову водку и писал, писал,
писал.
На четвёртые сутки сценарий спектакля был готов.
- Ты, главное, не бзди, Прокоп Михалыч, вещь получилась знаковая! - Петя
допил водку, закушал её последним пельменем и встал, - Давай прощаться,
деятель культуры. Делай по сценарию и всё у тебя получится.
С этими словами просто-Петя убыл в неизвестном направлении. А вместе с ним
откочевали пятьсот рублей денег (новыми!), бутерброды на дорогу и столовый
набор серебра на двенадцать персон. Впрочем, окрыленный новыми горизонтами,
за серебро Прохвост Махалыч пока что не знал.
Далее были подбор актеров на ту или иную роль, долгие читки, репетиции,
изготовление костюмов и декораций.
Прокоп мечтал, эйфорировал, летал! Его переводят в город, в клуб имени
Ибунина (кто такой этот Ибунин, культуртрегер не знал, да и хрен с ним),
главное, впереди такие горизонты! Возможно, когда-нибудь он споёт свою
лебединую песню с подмостков Большого МХАТа?!
***
В день премьеры сельский клуб ломился от народа. Все нарядные, радостные и
пьяные. В гримёрке, под которую чуть сократили будку киномеханика, было не
продохнуть. Лёха-тракторист, голый по пояс, натирал себя тональным кремом.
Его блестящие переливающиеся валики жира вызывали уважение у присутствующих.
По сценарию Лёха был главным героем, вождём племени команчи по имени
Ульзана. В вывернутых наизнанку джинсах, босой и с топориком для разделки
мяса, он вызывал уважение и восторг остальных членов труппы.
Рядом, хмурясь и ворча про себя единственное известное совхозникам
английское ругательство Фак Ю, собирался Васька Дулебов, играющий геолога
Джонсона. Играть сволочь дело малоприятное, но за ящик белой един раз можно
и порадеть для обчества.
За единственной занавеской обряжали Татьяну. По замыслу Пети-сценариста, она
исполняла роль вождёвой скво, то есть жены Чочетер.
Напрасно переживал Прокоп Михалыч, спектакль удался более чем! Зал свистел,
возмущался, неистовствовал. Нетрезвые колхозники не раз, и не два,
порывались вступить на тропу войны и примерно наказать подлых янки и
главного ублюдка Джонсона, расстрелявшего из пушки мирно спящие фигвамы.
Но финал поразил всех, и более всего самого режиссёра-постановщика. Кто бы
мог подумать, что единое слово может так переврать уже перевранных Петей
Майн Рида, Фенимора Купера, Флобера и прочих Саббатинь.
Итак! Финал. Безумная Хадж-Ева, в исполнении Файки Шарохвостовой, выпускает
из рукава своего индейского пальто пластмассовую змею. Змея, по сюжету это
гремучка, кусает Жёлтого Джека, и предатель в корчах умирает.
В этот миг Татьяна-Чочетер нагибается, чтобы помочь своему раненому супругу
Ульзане, и! И тут Файка, очень тихо шепчет:
- Ну и гавнище же ты отрастила, скво бля ггыыыы:
Шепот старой суки оказывается достаточно театральным. Его слышат индейцы
массовки, его слышат два негра: Витя и Рудик, его слышит Татьяна!
Первый удар потерявшей голову индейки, достался давящемуся смехом Жёлтому
Джеку. Пролевитировав по воздуху ровно три метра, покойный со всего размаху
грохнулся на колени председателевой жены, Марины Феоктистовны. А на сцене
творился ад! Нет, не так. На сцене ЦАРИЛ АД!!!
Татьяна уже разметала команчей и декорации по всей округе, а противная
Шарохвостова куда-то пропала. Удар! Верный муж и соратник Ульзана, с
разбитым носом летит за сцену. Ещё пара ударов, и славное воинство борцов за
идею с громкими криками ретируется в глубину клуба.
И уже отчаявшись отыскать справедливость, Татьяна совершенно неожиданно
обнаруживает главное действующее лицо трагедии, Файку.
Старуха, опрокинув на себя мешок извёстки, похожая на маленького сатанёнка,
сидит под сценой и жалобно трясясь, бормочет: <С нами крестная сила, да
здравствует советская власть, партия наш рулевой, блять:>
Ну что ж, не мною сказано, искусство требует жертв. А спорить с разъяренной
индейской женщиной - себе дороже. Ведь помните же? В Татьяне сто пятьдесят
килограммов живого мяса, да кофта, да трусы:
- Евгений Староверов
