Правоверен ли Курт Воннегут?

Авангардная литература на переломе от индустриализма к постиндустриальному «обществу знания» не может не быть поисково-фантастической и кое в чем правоверной. Несколько почти правоверных писателей уже стали Нобелевскими лауреатами. Родившийся ровно 86 лет назад и умерший в прошлом году классик американской литературы Курт Воннегут (11.11.1922 - 11.04.2007), казалось бы, тоже правоверен, поскольку задавался высшими вопросами о смысле бытия сущего. Но сравним его статью «Избегая Большого Взрыва» (1982) и написанную тридцатью годами ранее правоверную работу Эвальда Васильевича Ильенкова «Космология духа» - и возникают сомнения. Земля и Небо! Цель человечества, по Ильенкову, - уничтожить Вселенную ради обновления её, и сам он 21 марта 1979 года свершил самоубийство, а по Воннегуту – всего лишь избежать самоуничтожения, к чему тоже был склонен! Ильенков – эсхатологичен, а Воннегут – гуманистичен (недаром он после Айзека Азимова до конца дней являлся почетным президентом Американской Гуманистической Ассоциации).

Тем не менее он интуитивно тянулся к Правой Вере, и не только в завершающем своём романе «Времятрясение» (Timequake, 1997), который сейчас прочел в переводе В.А. Обручева и И.В. Свердлова, но и в мировоззренческой публицистике. «Возможно, - пишет он в статье «Избегая Большого Взрыва», - мы находимся здесь на Земле для того, чтобы всё вокруг разнести вдребезги. Мы можем быть средством Природы для сотворения новых галактик. Возможно, мы запрограммированы на то, чтобы совершенствоваться сами и совершенствовать наше оружие и верить, что смерть лучше бесчестия. И затем однажды, когда вся планета будет говорить о разоружении, вдруг как жахнет! И родится новый Млечный Путь. Возможно, мы должны не проклинать наши водородные бомбы, а обожать их. Они могут стать зародышами новых галактик».

«Что может спасти нас? – продолжает писатель. - Только Божье вмешательство. Мы должны молиться о спасении от нашей изобретательности. Но изобретательность, которую мы так клянем ныне, может дать нам, наряду с ракетами и ядерными боеголовками, также средства достижения того, что до сих пор представлялось невозможным – единство человечества. Я имею в виду прежде всего телевизоры».

Мол, «благодаря современным коммуникациям, бедным несчастным молодым людям из Советского Союза, которые сегодня убивают и умирают в Афганистане, смертельно опротивела бы война ещё до того, как они попали бы туда». И далее столь же утопично. И вот во сне Воннегут перенесся в будущее и увидел там людей богатых и бедных, красивых и не очень. «Я спросил их, как человечество, несмотря на все препоны, сумело прожить ещё одно тысячелетие. Ответ таков - они и их предки каждый раз, даже ценой бесчестия, жизнь для себя и других предпочитали смерти. Они терпели все виды оскорблений и унижений и разочарований, не совершая самоубийства или убийства».

И гнилой гуманистически-эгоцентрический, а не богочеловечески-жертвоцентрический рефрен в последующих текстах – «Я написал книги. Массу книг. Я сделал всё, что намечал сделать. Могу я теперь уйти домой?» (Douglas Brinkley. Vonnegut”s Apocalypse // Rolling Stone, San Francisco, Volume 1, Issue 1007, August 24, 2006).

Его апокалиптизм – пассивный, а не активный. Случайно какой-нибудь новый франкенштейн открывает-создаёт нового голема или новое оружие типа выходящей из-под контроля субстанции «лед-девять» в «Колыбели для кошки» (1963). В сборнике «Человек без страны» (2005) он противопоставляет угрозам существования человечества и прежде всего доминирующим ныне шкурникам – саможертвенного Игнаца Семмельвейса. Но, как констатирует редактор «Stirrings Still: The International Journal of Existential Literature» Эрик Грейсон - «В конечном счете Воннегут не в состоянии чётко выразить, что же именно он надеется донести до нас в «Человеке без страны». Правда, сын Воннегута, он детский врач, попытался сопрячь ментальность Иисуса Христа и Игнаца Семмельвейса и подытожил: «мы здесь должны помочь друг другу пройти через эту заваруху, какой бы она ни была». Таким образом, то, что проповедовал Воннегут в конце своих дней, - было гуманизмом». И в отличие от Ильенкова, у Воннегута нет и намека на прикладную эсхатологию, организуемую самим человеком. Зато моральные и прочие парадоксы и иронии и самоиронии - как из рога изобилия. Газета «Нью-Йорк Таймс недаром назвала Воннегута «смеющимся пророком Конца Света».

Однако правоверность все же просматривается в романе «Времятрясение». Прежде всего – здесь художественно постигается диалектика свободы воли и судьбы через бутстрепы Архипрограммы и рифмы кругов-спиралей времени, а в "подаренном червонце" десятилетнего круга времени - модель «вечного возвращения», циклы которого абсолютно тождественны друг другу. И осмысляются точки поворота времени, о которых столь подробно сообщал Платон в диалоге «Политик».

"Времетрясение" - произведение, которое Курт Воннегут называет своим "романом-мемуарами", - стало, по словам писателя, его последней работой в жанре прозы, своеобразной кодой его карьеры. Роман словно бы подводит итог всего предыдущего творчества Воннегута, соединяя в себе все приметы его неподражаемого стиля - изысканность причудливого построения, точный, жесткий сарказм и редкостное, идеальное слияние содержания и формы. В Прологе автор пишет:

«Вчера, 11 ноября сего /1996/ года, мне исполнилось семьдесят четыре. Семьдесят четыре, подумать только!

Иоганнес Брамс перестал писать музыку, когда ему исполнилось пятьдесят пять лет. Хватит! Моему отцу-архитектору архитектура стала поперек горла, когда ему исполнилось пятьдесят пять. Хватит! Все лучшие американские писатели написали свои лучшие романы до пятидесяти пяти. Хватит! А для меня времена, когда мне было пятьдесят пять, были бог знает как давно. Имейте сострадание!»

Далее даю дайджест-отрывки из романа «Времятрясение» - пусть каждый сам составит представление о его понимании бытия и времени и сделает выводы с учетом сказанного выше в самом начале:

Идея в первой книге про катаклизм была такая. Произошел катаклизм, неожиданное завихрение в пространственно-временном континууме, и мы оказались вынуждены повторить в точности те же действия, что проделали за последние десять лет. Это было "дежа вю", длившееся десять лет подряд.

Бесполезно было жаловаться, что ничего нового не происходит, только повторяется старое, бесполезно было задумываться, а не поехала ли у тебя крыша, бесполезно было задумываться, а не поехала ли крыша заодно и у всех на свете сразу.

Вы ничего не могли сделать во время "вторых" десяти лет, если вы не сделали этого во время "первых". Вы даже не могли спасти собственную жизнь или жизнь любимого человека, если вам это не удалось в "первые" десять лет.

Я придумал, что катаклизм в одно мгновение перебросил всё и вся из 13 февраля 2001 года в 17 февраля 1991-го. А потом мы все не спеша, минута за минутой, час за часом, год за годом, возвращались обычным путем в 2001 год, снова ставили не на ту карту, снова женились не на той, снова подцепляли триппер. Повторилось абсолютно все, без исключения!

Только дожив до момента, когда произошел катаклизм, мы перестали быть роботами, перестали повторять наше прошлое. Как написал старый писатель-фантаст Килгор Траут /= alter ego Курта Воннегута/, "только когда свобода воли снова взяла всех за жабры, люди перестали бежать кросс с препятствиями, которые сами себе заранее нагородили".

В действительности Килгора Траута не существует. В нескольких романах он был моим альтер эго. Но из первой книги про катаклизм сюда попали главным образом места, где говорится о том, что он делал или думал. Я спас от забвения несколько его рассказов, а он с 1931 года, когда ему было четырнадцать, по 2001 год, когда он умер восьмидесяти четырех лет от роду, написал их несколько тысяч. Большую часть своей жизни он был бомжом, а умер в роскоши в номере имени Эрнеста Хемингуэя в доме для престарелых писателей под названием Занаду в курортном местечке Пойнт-Зион, штат Род-Айленд. Утешительный факт.

На смертном одре он рассказал мне про свой первый рассказ. Действие происходило в Камелоте, при дворе Артура, короля Британии. Придворный волшебник Мерлин произносит заклинание, и у рыцарей Круглого Стола оказываются в руках станковые пулеметы Томпсона с полным боекомплектом пуль дум-дум 45-го калибра.

Сэр Галахад, истинный рыцарь без страха и упрека, изучает оказавшееся у него в руках новое средство для убеждения окружающих в пользе благородства и добродетели. В процессе изучения он спускает курок. Пуля разбивает вдребезги Святой Грааль и превращает королеву Гвиневеру в мясной фарш.

Вот что сказал Траут, когда понял, что "вторые" десять лет прошли, и что теперь ему и всем-всем надо думать, что делать дальше, надо снова подходить к жизни творчески: "О боженька ты мой! Я слишком стар и слишком опытен, чтобы снова затевать игру в русскую рулетку со свободой воли".

Да, я тоже был персонажем первой книги про катаклизм. Я появлялся на миг в одном эпизоде. Дом для престарелых писателей под названием Занаду устроил летом 2001 года пикник на берегу океана. Прошло шесть месяцев, как окончились "вторые" десять лет, шесть месяцев, как свобода воли снова взяла всех за жабры. И вот я был на этом пикнике.

Кроме меня, там было еще несколько вымышленных персонажей этой книги, включая и Килгора Траута. Мне была оказана честь услышать, как старый и забытый писатель-фантаст рассказал, а потом и продемонстрировал собравшимся то особое место, которое люди занимают во Вселенной.

Так что я закончил свою последнюю книгу, осталось дописать лишь вот это предисловие. Сейчас 12 ноября 1996-го, до публикации, до момента, когда книжка вылезет из влагалища печатного пресса, осталось примерно девять месяцев. Куда спешить? Срок беременности у индийских слонов в два с лишним раза дольше. А у опоссумов, друзья и сограждане, срок беременности - двенадцать дней.

Я воображал, что буду еще жив в 2001 году и буду присутствовать на пикнике. В главе 46 я воображаю, что еще жив в 2010 году. Иногда я говорю, что нахожусь в 1996 году, где я и в самом деле нахожусь, а иногда говорю, что проживаю "вторые" десять лет. Особой разницы между этими двумя ситуациями я не провожу. Похоже, у меня крыша поехала…

- Твое сознание, - ответил он /Траут/. - Это - новое свойство Вселенной, оно существует только потому, что существуют люди. Отныне физики, исследующие тайны Космоса, должны принимать во внимание не только энергию, материю и время, но нечто новое и прекрасное - человеческое сознание…

Траут очень не хотел снова играть в русскую рулетку со свободой воли…

Траут был сам себе благодарной публикой, для нее он жил и писал. Другая ему была не нужна. Это помогло ему бесстрастно пережить катаклизм.

Произошедшее просто лишний раз доказывало, что окружающий мир давно сошел с ума. Он не заслуживал ни малейшего внимания с его стороны, как его не заслуживали войны, экономические кризисы, чума, цунами, кинозвезды и прочее фуфло.

Траут потому сумел стать настоящим столпом разума в окрестностях академии в тот момент, когда свобода воли снова взяла всех за жабры, что он, на мой взгляд, в отличие от всех остальных, не видел большой разницы между жизнью до катаклизма и после.

В книге "Десять лет на автопилоте" он делает одно замечание, которое позволяет оценить, как мало на него повлиял катаклизм в сравнении с другими людьми - а для них он стал сущим адом: "Мне не нужен был катаклизм, чтобы понять, что жизнь - дерьмо. Я знал это с детства, об этом рассказывали в церкви, об этом писали в исторических книгах"…

Первый рассказ, который Траут написал заново после того, как катаклизм отбросил его обратно в 1991 год, назывался "Корм для собак". Так мне говорил он сам. В рассказе шла речь о безумном ученом по имени Флеон Суноко, исследователе из Национального института здравоохранения в Бетесде, штат Мэриленд. Доктор Суноко был абсолютно убежден, что у всех одаренных людей в голове есть маленький радиоприемник. Несомненно, какие-то неизвестные существа передают через этот приемник все те блестящие идеи, что приносят одаренным людям славу и успех.

"Не может быть так, чтобы умникам кто-то не подсказывал", - говорил мне Траут в Занаду. Траут изображал психа Суноко, и казалось, он и сам верит, что где-то есть большой компьютер, который по радио рассказал Пифагору о прямоугольных треугольниках, Ньютону - о гравитации. Дарвину - об эволюции, Пастеру - о бактериях, Эйнштейну об относительности, и так далее.

"Этот компьютер, Бог его знает, где он находится и что это за штука, притворяется, будто помогает нам, а на самом деле он, может быть, пытается нас уничтожить. У нас же мозги лопнут думать о стольких вещах сразу", - говорил Килгор Траут…

Именно в шишках крылся секрет успешного прохождения тестов на интеллект. Если бы этот маленький кусочек был просто куском мяса, он помог бы прохождению тестов не больше, чем прыщ на носу. Ну разумеется, это радиоприемник! Именно эти радиоприемнички передавали правильные ответы членам клуба Менса и ФБК /Название почетных обществ студенток в западных университетах, образовано начальными буквами греческой фразы "философия - проводница в жизни"; членом общества может стать тот, кто отличился на научном поприще/ и прочим умникам. Ответы эти могли быть туманны, но они же передавались! Это открытие тянуло на Нобелевскую премию. И, еще не отослав статью в журнал, Флеон Суноко отправляется покупать себе костюм для поездки в Стокгольм…

Если вам регулярно прочищают мозги, удаляют воспоминания о том, что было, то, вероятно, вам в самом деле будет легче проходить через это, что бы это ни было. Моя первая жена Джейн получила свой членский билет в ФБК в Свартморе вопреки противодействию исторического факультета. Она написала работу, а затем выступила с ней на устном экзамене, где говорилось, что всё, что можно узнать из истории, - это то, что вся история сама по себе - абсолютная чушь, так что лучше изучать что-нибудь другое, например, музыку.

Я согласился с ней. Согласился бы с ней и Килгор Траут. Но в те времена историю ещё не вычистили из мозгов. И когда я начинал писать, я мог упоминать события и людей из прошлого, даже из отдаленного прошлого, будучи уверенным, что огромное количество читателей как-то отреагирует, не важно - положительно или отрицательно - на мое упоминание.

Я вот про что. Я про убийство величайшего президента, избранного нашими согражданами на этот пост, Авраама Линкольна. Сделал это двадцатишестилетний театральный актер Джон Уилкс Бут.

Это убийство - центральное событие в первой книге про катаклизм… В ней был персонаж по имени Элиас Пембрук, вымышленный корабельный инженер из Род-Айленда, бывший во время Гражданской войны у Авраама Линкольна помощником министра по морским делам. Я говорил, что он много сделал для создания турбины броненосца "Монитор". Я говорил, что он не уделял много внимания своей жене Джулии, так что она влюбилась в красавца, молодого актера и повесу по имени Джон Уилкс Бут.

Джулия писала Буту письма. Свидание было назначено на 14 апреля 1863 года, за два года до того, как Бут выстрелил Линкольну в спину из пистолета. Она отправилась из Вашингтона в Нью-Йорк вместе с компаньонкой, женой одного адмирала, алкоголичкой. Они якобы ехали за покупками. Также был выставлен предлог, что в осажденной столице она плохо себя чувствует. Они поселились в отеле, где остановился Бут, и посетили спектакль, где он играл Марка Антония в трагедии Шекспира "Юлий Цезарь".

В роли Марка Антония есть такие слова: "Переживает нас то зло, что мы свершили". Бут произнес их, и они оказались для него пророческими.

Джулия и ее компаньонка после спектакля отправились за кулисы и поздравили Джона Уилкса и вместе с ним его братьев - Джуниуса, игравшего Брута, и Эдвина, игравшего Кассия. Три брата-американца, среди них младший - Джон Уилкс, вместе со своим отцом англичанином Джуниусом Брутом Бутом были величайшей династией актеров-трагиков в истории англоговорящей сцены.

Джон Уилкс галантно поцеловал руку Джулии, как если бы они встретились впервые, и незаметно передал ей пакетик с кристаллами хлоралгидрата. Эти кристаллы надо было подсыпать в чай компаньонке.

Бут дал понять Джулии, что все, что произойдет между ними, когда она придёт в его номер в гостинице, - это один лишь бокал шампанского и единственный поцелуй, который она будет помнить всю свою жизнь. Война окончится, она вернется в Род-Айленд, но её жизнь не будет пустой – она будет помнить его поцелуй. "Мадам Бовари"!

Джулия не предполагала, что Бут подсыплет ей в шампанское точно такой же хлоралгидрат, который она подсыплет в чай своей компаньонке. Дин-дин-дон!

Она залетела! У нее ещё не было детей. У ее мужа было что-то не так с его "младшим братом". Ей было тридцать один! Актеру было двадцать четыре! Невероятно, а?

Её муж был доволен. Она беременна? Ага, значит, всё-таки с "младшим братом" помощника министра по морским делам Элиаса Пембрука всё в порядке! Отдать швартовы!

Джулия вернулась в Пембрук, штат Род-Айленд, в город, названный в честь предка её мужа, и родила там ребенка. Она до смерти боялась, что у её ребенка будут острые уши, острые, как у дьявола, - уши Джона Уилкса Бута. Но у ребёнка были нормальные уши. Это был мальчик. Его назвали Авраам Линкольн Пембрук.

Целых два года после того, как Бут изверг семя во влагалище Джулии, спящей как убитая, никто не думал, какая ирония окажется заключена в том, что единственный потомок самого эгоистичного и грязного негодяя в истории Америки будет носить такое имя. Но спустя два года после той ночи Бут послал Линкольну кусок свинца в его корм для собак, в его мозг.

В 2001 году в Занаду я спросил Килгора Траута, что он думает о Джоне Уилксе Буте. Он сказал, что выступление Бута в театре Форда в Вашингтоне вечером в пятницу, 14 апреля 1865 года, когда он выстрелил в Линкольна, а затем прыгнул из ложи на сцену и сломал себе ногу, было ярким примером того, что бывает, когда "актер пишет самому себе сценарий".

Джулия никому не раскрыла свою тайну. Сожалела ли она? Конечно, она сожалела, но не о том. О том, что она влюбилась, она не сожалела. В 1882 году, когда ей было пятьдесят, она основала в память о своем единственном романе, пусть кратком и несчастливом, любительскую актерскую труппу, Пембрукский клуб маски и парика. Она не сказала, в память о ком она это сделала.

Авраам Линкольн Пембрук не знал, чьим сыном он был на самом деле. В 1899 году он основал фабрику Индиан Хед Миллс, которая была крупнейшей текстильной фабрикой в Новой Англии, пока в 1947 году Авраам Линкольн Пембрук Третий не объявил локаут своим бастующим рабочим и не перенес фабрику в Северную Каролину. Впоследствии Авраам Линкольн Пембрук Четвертый продал её международному концерну, который перенес фабрику в Индонезию. Сам Авраам Линкольн Пембрук Четвертый умер от пьянства. Ни один не стал актером. Ни один не стал убийцей. И уши у всех были круглые.

Перед тем как покинуть город Пембрук и уехать в Северную Каролину, Авраам Линкольн Пембрук Третий сделал так, что залетела незамужняя афроамериканка Розмари Смит, работавшая у него прислугой. Он сполна заплатил ей за молчание. Когда у неё родился сын по имени Фрэнк Смит, его настоящий отец уже был далеко.

А теперь держитесь! У Фрэнка Смита были заостренные уши! Фрэнк Смит стал одним из величайших актеров в истории любительских театров! Он был наполовину черным, наполовину - белым, ростом всего пять футов десять дюймов. Но летом 2001 года он играл главную роль в удивительно хорошем дневном спектакле Пембрукского клуба маски и парика под названием "Эйб Линкольн в Иллинойсе". Сценарий написал Роберт И. Шервуд. Звуковые эффекты делал Килгор Траут!

После представления труппа отправилась на пикник. Его устроили на берегу недалеко от дома престарелых писателей под названием Занаду. Словно в последней сцене "Восемь с половиной", фильма Федерико Феллини, там собрались все-все. Не все присутствовали лично, но каждому нашелся двойник. Моника Пеппер была похожа на мою сестру Элли. Булочник, которому платили за устройство таких летних пикников, был похож на моего покойного издателя Сеймура Лоуренса (1926-1993), который заставил читателя вспомнить обо мне, опубликовав "Бойню номер пять", а затем переиздав под своим крылом все мои более ранние книги. Килгор Траут был похож на моего отца.

В пьесе был один-единственный звуковой эффект. Его нужно было сделать в последний момент последнего акта пьесы. Траут называл пьесы "искусственными катаклизмами". У Траута был ископаемый паровой гудок с фабрики Индиан Хед Миллс. Водопроводчик, член клуба, очень похожий на моего брата, привинтил радостно-печальный гудок к баллону со сжатым воздухом, заполненному наполовину. "Радостно-печальный" - таким был и Траут в то утро.

Естественно, было много членов клуба, не занятых в пьесе "Эйб Линкольн в Иллинойсе", кто с удовольствием нажал бы на эту огромную медную дуру. Все очень захотели это сделать, как только увидели её, а потом вдобавок услышали, как она ревёт. Это водопроводчик нажал на гудок на репетиции. Но больше всего члены клуба хотели, чтобы Траут почувствовал, что у него наконец есть дом, что он - важный член большой семьи.

Не только члены клуба, домашняя прислуга в Занаду, члены обществ анонимных алкоголиков и анонимных игроков, которые пришли в Занаду на танцы, несчастные женщины и дети и старики, нашедшие в Занаду приют, были благодарны ему за его мантру, которая излечивала и вселяла бодрость духа, которая заставляла забыть о плохих временах: "Ты был болен, но теперь ты снова в порядке, и надо столько сделать". Весь мир был ему благодарен.

Чтобы Траут не пропустил момент, когда надо нажать на гудок - а этого он очень боялся, ведь тогда он испортит праздник своей семье, - водопроводчик, похожий на моего брата, стоял за спиной Траута и держал руки у него на плечах. Он мягко нажмет на плечи, когда придет время Трауту совершить свой дебют в шоу-бизнесе.

Последняя сцена пьесы происходила на задворках железнодорожной станции в Спрингфилде, штат Иллинойс. Было 11 февраля 1861 года. Авраам Линкольн, которого в этот раз играл праправнук Джона Уилкса Бута полуафроамериканского происхождения, только что был избран президентом Соединенных Штатов. Для США наступал самый темный час их истории. Авраам Линкольн должен был отправиться по железной дороге из своего родного города в Вашингтон, округ Колумбия, да поможет ему Бог.

Он произнес слова, которые Линкольн и в самом деле произнес: "Никто из вас - ибо никто из вас не был на моем месте - не может почувствовать, как печально мне расставаться с вами. Я всем обязан этому месту и вашей доброте, люди мои. Я прожил здесь четверть века, из юноши стал пожилым человеком. Здесь родились мои дети, и один из них здесь похоронен. Теперь я уезжаю, и не знаю, когда вернусь, и вернусь ли вообще.

Меня избрали на пост президента в то время, когда одиннадцать штатов нашего государства объявили о своем намерении отделиться, когда угрозы начать войну становятся яростнее день ото дня.

Я принимаю на себя тяжкий груз ответственности. Я хотел к этому подготовиться, и потому пытался узнать, в чем состоит тот великий принцип или идеал, который удерживал наши штаты вместе так долго? И я верю в то, что этот принцип - не просто желание колоний отделиться от родины, но тот дух Декларации Независимости, что дает свободу людям этой страны и надежду всему миру. Этот дух был воплощением древней мечты, которую люди пронесли сквозь века. Люди мечтали, им снилось, как однажды они сбросят свои цепи и обретут свободу, и станут братьями. Мы добились демократии, и теперь вопрос в том, сумеет ли она выжить.

Возможно, настал ужасный день, когда сон закончился, и нам следует проснуться. Если это так, то я боюсь, что больше никогда мы не увидим этот сон. Я не могу поверить в то, что когда-нибудь у людей снова появится возможность, которая была у нас, когда мы принимали Декларацию Независимости. Возможно, нам следует согласиться и признать, что наши идеалы свободы и равенства устарели, что они обречены. Я слышал, что один восточный правитель приказал мудрецам придумать ему слова, которые были бы истинны всегда, во все времена. Мудрецы сказали ему, что это такие слова: "И это тоже пройдет".

В наше горькое время эта мысль - "и это тоже пройдет" - помогает пережить страдания. Но все же - давайте верить, что это ложь! Давайте жить и доказывать, что мы можем возделывать природу вокруг нас, и тот мир мысли и этики, который находится внутри нас, что мы можем обеспечить процветание отдельной личности, всего общества и государства. Наш путь лежит вперед, и пока Земля вертится, да будет так...

Я отдаю вас в руки Всевышнего и надеюсь, что в своих молитвах вы будете меня вспоминать... Прощайте, друзья и сограждане".

Актер, игравший роль Каванага, офицера, сказал: "Пора отправляться, господин президент. Садитесь в вагон".

Линкольн садится в поезд, а толпа в это время поёт "Тело Джона Брауна". Другой актер, игравший кондуктора, поднял свой фонарь. Вот в этот момент Траут должен был нажать на гудок, и он это сделал.

Когда опустился занавес, за сценой кто-то всхлипнул. Этого не было в пьесе. Это был экспромт. Это было красиво. Это всхлипнул Килгор Траут…

Траут говорит: "Флеон Суноко покончил с собой на автостоянке Национального института здравоохранения. Он был одет в новый костюм, в котором он теперь уже не поедет в Стокгольм… Он вдруг понял, что не сам сделал это открытие. Само же открытие и доказывало этот факт. Он вырыл сам себе яму! Человек, сделавший такое удивительное открытие, как он, несомненно, не мог обойтись одним своим мозгом, одним лишь кормом для собак, которым набита его черепушка. Он мог это сделать лишь с посторонней помощью"…

Как писал Траут в книге "Десять лет на автопилоте": "До катаклизма, после катаклизма,
суть одна: современный транспорт - это русская рулетка". Однако в течение "подарочного червонца" за всё отвечала снова побежавшая вперед Вселенная, а не люди. Могло казаться, что люди чем-то управляют, но в действительности это было не так. Они не могли ничем управлять. Как писал Траут: "Лошадь знала дорогу домой". Но когда "подарочный червонец" закончился, лошадь - под которой следует подразумевать всё что угодно, от мотороллера до реактивного самолета - забыла дорогу домой. Людям снова предстояло указать "лошадям", куда ехать, если они не желали становиться игрушкой в железных лапах ньютоновских законов движения…

Я настолько стар, что помню времена, когда слово "срать" казалось настолько неприличным, что ни одно приличное издательство его бы не напечатало.

Таким же неприличным, да ещё и подрывным словом, которое, впрочем, можно было произносить в приличной компании - при условии, что в тоне говорящего звучали неприкрытый страх и отвращение, - было слово коммунизм. Оно означало вид деятельности, которой представители отсталых народов занимаются не реже, чем срут.

Поэтому можно прямо сказать, что сатирик Пол Красснер проявил редкое остроумие, когда во время Вьетнамской войны, которая была откровенным сумасшествием, стал печатать красно-бело-синие наклейки на бамперы с надписью "КОММУНИСТЫ ПРОСРУТ!" Кто бы ещё нашим ханжам-патриотам подложил такую свинью!

Я, конечно, понимаю, что широко распространенное по сию пору и, возможно, пребудущее во веки веков отвращение к слову коммунизм является здравой реакцией на жестокости и идиотизм советских диктаторов, которые называли себя - как-как? - коммунистами, видимо, по примеру Гитлера, который называл себя - как-как? - христианином.

Однако мне, как и всем тем, чьё детство пришлось на Великую депрессию, всё ещё кажется очень несправедливым объявлять это слово неприличным только из-за того, что те, кто называл себя коммунистами, были кровавыми преступниками. Для нас это слово означало только лишь возможный достойный ответ на зверства людей с Уолл-стрит.

Великая депрессия была временем, пригодным для обсуждения всех вариантов альтернативы зверствам людей с Уолл-стрит. Они неожиданно разорили массу фирм, в том числе и банки. Крах Уоллстрита оставил миллионы и миллионы американцев без денег. Им не на что было есть, не на что купить одежду, нечем заплатить за ночлег. И что с того? Это было почти сто лет назад, если считать "подарочный червонец". Следствие окончено, забудьте! Почти все, кто был тогда жив, сейчас - мертвее дохлой кошки. Счастливого социализма в раю!...

Монстр во "Франкенштейне, или Современном Прометее" становится злым из-за того, что понимает, как плохо жить, если ты такой урод. Он убил Франкенштейна - ученого, напомню ещё раз. И тут я быстренько сделаю одно замечание. Мой старший брат Берни никогда не был ученым вроде Франкенштейна, он никогда не работал и не будет работать над приборами, которые предназначены только для разрушения. Он не был Пандорой, не распространил новые яды, новые болезни и тому подобное.

По греческой мифологии Пандора была первой женщиной. Её создали боги, рассердившиеся на Прометея за то, что он создал из глины первого мужчину, а затем украл у них огонь. Создание женщины было их местью. Они дали Пандоре ящик. Прометей просил его не открывать. Она его открыла. Оттуда вырвалось всё зло, с тех пор пребывающее в человеке.

Последней в ящике лежала надежда. Она улетела.