[svoboda] Кандалакша
Кандалакша
Давным давно, ещё пацанёнком, прочёл Пашка забавную книжицу одного
питерского писателя. Книга называлась <Едем на Вял-озеро>.
Прочёл и навсегда заболел тяжким недугом. Неодолимой тягой к путешествиям.
Помотало Павла-Пашку за жизнь, что и говорить. От полюса до полюса, от можа
и до можа. Жаркая Африка с носорогами и львами, дождливый Ливерпуль с его
афишными Битлами. Сапог с Римом и Пизой с её до сих пор не упавшей башней.
Многое было в жизни, разные страны и континенты открылись для глаз
деревенского мальчишки. Но, то далекое Вял-озеро, Кандалакша, Индель и
Вильмаламбина, так и остались мечтой из детства. Притягательной и теперь уже
не осуществимой.
Списанный подчистую с рыболовецкого корыта, забракованный врачами рыбак и
водолаз Павел Ошев пару недель попил брагу. На то она и брага, чтобы её
пить. А потом устроился водилой на деревенский автобус <Утюг> с тем, чтобы
возить продукты из города в школу, садик и колхозную столовку.
День его не отличается затейливостью. Обычный день обычного труженика, каких
много на просторах страны, о них не пишут в важных сводках, теперь уже не
пишут. Когда приходит пора, такими закрывают амбразуры, из них мостят дороги
на берлины и наводят переправы через Шпрее и Одеры. Пахарь, мужик,
электорат, стадо, фарш.
Утро понедельника не предвещало. Да и что оно может предвещать, кроме
пятидневки наполненной рутиной. Споров с хитрожопыми кладовщиками на базах,
вечной ругани с завгаром на предмет перерасхода топлива, трёпа по телевизору
и всеобщей неустроенности. Понедельник, - уже одно слово чего стоит.
Примерно около восьми утра, Паша завёл свой <Утюг>, прикурил подаренный
соседом Винстон, и, улыбнувшись солнышку, выехал со двора. Тепло, благостно,
солнечно. Эх, и хорошо же жить на этом свете, мать его растак!
Впереди него, словно призовой бубка, несся школьный автобус с детворой. На
экскурсию поехали пострелята, - подумал Пашка. И то! Лето заканчивается,
надо же как-то досуг заполнять.
Потрёпанный жизнью приёмник-магнитофон, настроенный на Авторадио, голосом
Анофриева пел добрую шоферскую песню. Пашина душа летела впереди машины
указывая путь, нюхая цветы и улыбаясь сусликам попрошайкам, серыми
столбиками дежурившим по обочине дороги.
А дорога серою лентою вьется,
Залито дождем смотровое стекло.
Пусть твой грузовик через бури пробьется.
Я хочу шофер, чтоб тебе:
Грунтовка нырнула в перелесок, ещё пару вёрст и большак с асфальтом. Пашка
сбросил скорость и, наслаждаясь врывающимся в боковое окно встречным ветром,
отдался мыслям.
Сейчас по штатному расписанию хлебозавод, продуктовая база с консервами,
вермишелями и прочими киселями. Потом надо заскочить в галантерею, вечером у
Риты день рождения. Халат, хороший махровый халат, вот что нужно. Надоело
покупать всякие никчемушные дезодоранты.
Последний раз так и вовсе накладка вышла. Откуда ж ему знать? Купил три
разных флакончика, один другого краше, а они все трое оказались
дезодорантами от запаха пота. Рита, конечно, посмеялась, но смешком
сказала: - Видимо от меня настолько сильно воняет, Пал Васильич, что одного
пузырька мало?!
Автобус вынырнул из перелеска, а внизу, прямо под Пашкой раскинулась Юсьва,
широкая и глубокая в этом месте. Паром стоял метрах в пятидесяти от берега,
и что-то там творилось неладное. Паша невольно поддал газу и <катафалк>,
недовольно рыкнув, прыгнул вперёд.
На берегу суетился народ, в основном бабы с котомками. Рыночницы, понял
Паша. Остановив автобус, он выскочил из кабины и тут же получил массу
информации в виде криков и воплей.
Школьный автобус с детками, тот, что обогнал старенький <Утюг>, успел на
паром, но успел зря. Плохо закрепленный, полный озорующих и радующихся
свободе ребятишек, ПАЗик сорвался с места и, проломив хлипкое ограждение,
рухнул в Юсьву. По недосмотру ли паромщика Платона, или по халатности
водилы. Что уж теперь?!
Водитель ПАЗика и паромщик уже вовсю ныряли, глубина в этом месте метров
семь с гаком. Бабы на пароме голосили и оптимистично оплакивали трагедию.
Пашка, никогда не отличавшийся тупостью и леностью, сам не заметил, как
скинул куртку, брюки и, путаясь в огромных ситцевых семейниках, бросился в
воду.
Водолаз, рыбак, профессиональный пловец, он моментально покрыл то небольшое
расстояние и через минуту уже нырял в тёмную воду.
Автобус оказался прямо под ним, его даже было видно. Машина встала на
лобовое стекло, чудом не разбив и не выдавив его. Вверху, в смысле, на
камчатке на задней площадке образовался воздушный пузырь, вся ребятня была
там. Не так уж и много, человечков десять тире двенадцать. Все деревенские,
выросшие на прудах и на реке, умеющие плавать. Слава богу, хоть так!
Паша, ведь недаром же он Ошев, то есть Медведев, могучим толчком-ударом
кулака выбил внутрь одно из окон, моментально пронырнул внутрь и уже через
миг всплывал с двумя пацанятами, жалея лишь об одном, - рук всего две штуки.
Так он нырял ещё несколько раз. По ходу пьесы дал в глаз мешающемуся под
ногами водителю ПАЗика. И когда он доставал последнего детёныша, девчонку,
незакрепленный паром повернуло течением и острая кромка понтона, ударила его
в висок. Ударила по-фашистски, один раз и насмерть!
Пашка-водолаз ещё успел толкнуть девчонку вверх, к воздуху, к солнцу.
В голове помутилось, вспыхнули разноцветные кляксы и мужик медленно, как в
кино, стал погружаться внутрь ПАЗика-катафалка.
И последнее, что увидел в этой жизни мужик, это голубое небо, залив Белого
моря, высокий берег с могучими соснами, золотые трёх и пятиповерховые
терема. Старинные церквы и стелу с надписью КАНДАЛАКША:
