Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

Уважаемые подписчики, высылаю заметку за понедельник 19 января 2004 года


Родина, политика, судьба (генерал Андрей Власов, эмигрант Сигизмунд Дичбалис,
писатель Владимир Богомолов и другие) 

Когда исходишь из примата субъектности (= равнобожие), то глубже понимаются взаимоотношения
человека с родителями, Родиной и народом. Долг человека перед собой (Богом) выше
долга перед родом, народом и Родиной, хотя сопряжен с ним. С одной стороны, «почитай
отца твоего и мать твою» (Исход 20:12, Матфей 19:19 и др.), а с другой – «кто
любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня» (Матфей 10:37). А когда
один из фарисеев (законников), «искушая Его /Иисуса Христа/, спросил, говоря:
Учитель, какая наибольшая заповедь в законе? Иисус сказал ему: «возлюби Господа
Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим»
(Второзаконие 6:5): сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная
ей: «возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Левит 19:18). На сих двух заповедях
утверждается весь закон и пророки» (Матфей 22:35-40).

Род, народ и Родина могут быть под властью зла, против которого ты обязан выступать,
если субъектен. Тем самым ты выступаешь не против своих рода, народа и Родины,
а за них – за их освобождение-спасение. 

Если твои Мать-Родина и Отчизна твоя, подпав под безбожную власть, - против Бога
в тебе, против самого святого в тебе, то ты вправе восстать на эту власть и предать
её, и пойти на союз с теми, кто тоже борется с этой властью, обязательно заботясь
о том, чтобы твои Мать-Родина и Отчизна и твои близкие не попали из огня в полымя,
из одного зла в другое, даже более худшее.  

Однако человек ограничен и слаб и не всегда способен взвесить в себе, где больше
зла – в этой власти или в той, что стремится сменить её. Человек склонен самообманываться
и выдавать желаемое за действительное. Где критерий правды? 

Иисус Христос учил нас (вникнем в свидетельства Евангелия от Матфея, Глава 7):

«12. Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и
вы с ними; ибо в этом закон и пророки.
13. Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие
в погибель, и многие идут ими;
14. потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их.
15. Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри
суть волки хищные.
16. По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника
смоквы?
17. Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые; а худое дерево приносит
и плоды худые.
18. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды
добрые.
19. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь.
20. Итак, по плодам их узнаете их».

Когда в восстании и войне стремишься срубить дерево худой власти, убедившись
перед этим в её худости по её плодам, то летят щепки чужих судеб, ты губишь и
убиваешь даже своих родных и близких, которые исполняют приказы худой власти
 и часто верят лжепророкам. Убивая и насилуя, ты закладываешь душу свою ради
веры своей. А верна ли твоя вера? Думаешь ли ты, что вера твоя верна лишь потому,
что ты, как русский террорист-революционер или как современный шахид, готов положить
душу свою ради неё? А если ты веришь в лжепророка, в Сатану? 

Снова обратимся к Евангелию от Матфея, Глава 16:

«21. С того времени Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти
в Иерусалим, и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников,
и быть убиту, и в третий день воскреснуть.
22. И отозвав Его, Петр начал прекословить Ему: будь милостив к Себе, Господи!
Да не будет этого с Тобою.
23. Он же, обратившись, сказал Петру: отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн;
потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое.
24. Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись
себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною.
25. Ибо кто хочет душу /жизнь/ свою сберечь, тот потеряет её; а кто потеряет
душу свою ради Меня, тот обретет её.
26. Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?
Или какой выкуп даст человек за душу свою?
27. Ибо придет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими; и тогда
воздаст каждому по делам его». 

Не будем углубляться в исследованную Гегелем диалектику «господина и раба» или
в исследованную Львом Гумилевым парадоксальность пассионарности, а в первом приближении
остановимся на различении между «идейным» и «шкурным». Не будем ни смеяться,
ни плакать, ни проклинать, а будем пытаться, как советовал Спиноза, - «понимать».
И, понимая, будем оправдывать «идейное» поведение, в том числе участие на стороне
немецких нацистов в борьбе против русских коммунистов, и осуждать «шкурное» предательство.
В реальности непросто различить между «идейными» и «шкурными» мотивами того,
что можно назвать предательством, в том числе предательством исходной идеи. Скажем,
как искреннее алкание земного рая обертывается ужасами той или иной разновидности
 тоталитаризма. Возникающим здесь «тонкостям» и имеющимся «нюансам» я в свое
время посвятил книгу «Молодежь и прогресс: Философские размышления о драме Свободы,
Любви и Измены в истории» (Москва: Молодая гвардия, 1980).

Великая Война сопровождалась почти всеми мыслимыми коллизиями «добра» и «зла»,
их переплетениями и взаимопереходами. «Идейные» и «шкурные» мотивы поведения
боролись в каждой душе. Баланс «идейного» и «шкурного» прихотливо менялся в зависимости
от различных обстоятельств. Впрочем, некоторые люди чуть ли не изначально программируются
на стойкое преобладание в их душе или «добра», или «зла». Сталкиваясь с полицаями
в белорусской деревеньке Дашковка на Днепре под Могилевым, я ощущал полное преобладание
«шкурного» в их душах. Напротив, выдающийся русский ученый Николай Владимирович
Тимофеев-Ресовский, с которым мне выпало счастье говорить «по душам», не вернулся
в сталинскую Россию из гитлеровской Германии по «идейным» соображениям, и весьма
убедительно обосновывал мне свою правоту.

С вечера и ночь напролет читал книгу сегодняшнего именинника (ему 18 января исполнилось
82 года) – Сигизмунд Дичбалис (Александр Дубов). Зигзаги судьбы: Воспоминания.
Москва: ИПВА, 2003. В ней 272 страницы и много фотографий, в том числе цветных.
Ныне автор, родившийся в Саратове, проживает в Австралии, но прошлым летом 2003
года побывал в Москве и в своем городе детства Питере. 

Он очень по своей субъектности схож со мной. Тогдашняя Великая Война, как и нынешняя
Великая Смута, резко обострила проблему нравственного и политического выбора.
Какую занять политическую позицию в конкретных головоломных жизненных обстоятельствах,
чтобы совесть твоя оставалась чистой? Он был и остается патриотом России, и воевал
добросовестно, и попал в плен, и партизанил, и оказался между двух огней. Когда
он «идейно» поверил, что режим Сталина несет Родине много зла, он решил добровольно
присоединиться к Русской Освободительной Армии (РОА) генерала Андрея Андреевича
Власова и вместе с ней бороться за освобождение России от коммунистического тоталитаризма.
Мне показалось из его книги, что «идейное» в нем все же перевешивало «шкурное».
И я начал сопереживать ему, примеривать его обстоятельства к своим отношениям
с режимом Путина. И обнаружил между нами некоторое житейское «родство душ».

«Гертруде, моей дорогой жене и верной подруге, посвящаю эту книгу. С.Д.» - написано
на авантитуле. А на обороте – роскошное фото Труды, на которой Сигизмунд Анатольевич
женился 22 июня 1948 года в американской зоне оккупации Германии, в Эрлангене.
Кстати, шафером на свадьбе был студент-медик Эрнст Штреземан, дядя которого Густав
Штреземан являлся рейхсканцлером и министром иностранных дел в период Веймарской
республики. А мать Эрнста, врач по профессии и, как и сын, пацифист по убеждению,
ухаживала за ранеными в дни взятия Берлина. «На второй день после водружения
красного флага над Брандербургскими воротами, - мимоходом сообщается в книге,
- в подвал с тяжело ранеными зашла группа красноармейцев (не могу сказать, что
они были русскими, но это были советские солдаты). Увидев ещё не старую женщину-немку,
красивую и стройную, они, не задавая каких-либо вопросов, в течение нескольких
часов насиловали её по очереди, превратив почти в труп» (стр. 132).

/Кстати, наша семья на следующий 1946 год переселилась по месту службы отца в
Восточную Пруссию (ныне Калиниградская область), и я хорошо помню, что один из
офицеров-сослуживцев отца попал под трибунал за изнасилование немки, и мои родители
живо обсуждали этот случай, поскольку их знакомому грозил расстрел/.  

А Эрнст Штреземан ради свадьбы русского друга для изготовления обручальных колец
«пожертвовал своей последней ценностью – золотой цепочкой, подаренной ему матерью…
Она /мать/ выжила, чтобы рассказать сыну о случившемся, но вскоре после того
случая /изнасилования/ умерла. Я иногда смотрю на мое кольцо и чувствую себя
как бы виноватым!» (стр. 132).

В Аннотации к книге сказано: «Жизнь С. Дичбалиса, автора книги, живущего сейчас
в Австралии, полна приключений и трагических ситуаций. Его воспоминания помогают
стереть некоторые «белые пятна» в истории России ХХ века, позволяют по-новому
взглянуть на трагические и славные страницы ее недавнего прошлого через призму
судьбы одного человека».

Издал этот том Центр по изучению Русского Зарубежья созданной в 1996 году в Москве
независимой негосударственной организации Институт политического и военного анализа
(ИПВА) в серии «Материалы к истории русской политической эмиграции; Выпуск IX».
Сама серия выходит с 1994 года, руководит Центром и является ответственным редактором
Серии кандидат исторических наук Андрей Владимирович Попов (телефоны 924-89-61,
923-68-51, факс 928-92-45, e-mail: rd1464@elnet.msk.ru; Интернет-адрес http://www.zarub.db.irex.ru).
  

Андрей Владимирович Попов вообще ведет очень хорошее дело, разрабатывает «золотую
жилу». Том издан просто великолепно. Много документированной информации. Почти
всю её необходимо систематизировать и разместить в Панлоге.

Мне как историку крайне интересна продукция Центра по изучению русского зарубежья
Института политического и военного анализа – многопрофильной  организации, ориентированной
на изучение и экспертизу вопросов геополитики, истории, военного дела, психологии,
социологии. Этот Центр, входящий в ИПВА,  координирует исследования Русского
Зарубежья и издал, в частности, первую в России энциклопедию Российского зарубежья
на CD-ROM. 

Пополняется также сайт «Русское зарубежье», созданный в рамках программы Совета
по международным исследованиям и обменам (IREX) по созданию баз данных в Интернете
(адрес сайта: www.zarub.db.irex.ru). 

Сайт представляет собой несколько электронных баз данных: «Межархивный путеводитель
по материалам российской эмиграции по архивам и рукописным отделам Москвы», «Словарь
российского зарубежья», «Библиография российского зарубежья». Межархивный путеводитель
предоставляет исследователю сведения о названии фондов, их краткие аннотации
- количество единиц хранения, крайние даты документов и пр. За последние два
года сайт посетило более 200 тысяч человек. 

Цель издаваемой Центром по изучению русского зарубежья ИПВА серии книг  «Материалы
к истории русской политической эмиграции» (ответственный редактор А. В. Попов)
- введение в научный оборот новых материалов по истории эмиграции, публикация
монографических исследований. До настоящего времени в серии издано 9 фундаментальных
томов. 

Одной из первых была издана большая обобщающая работа о второй волне эмиграции
под названием «В поисках истины. Пути и судьбы второй эмиграции».  При составлении
этого тома, отборе документов для публикации составители сборника ставили перед
собой задачу развеять расхожие стереотипы об Освободительном Движении Народов
России в годы войны и, главное, показать пути духовных исканий, поиски альтернативы
государственного развития России, которые шли в рамках этого Движения. 

Большой общественный интерес в России и за рубежом вызвали воспоминания известного
историка церкви отца Димитрия Константинова «Через туннель XX столетия», опубликованные
в 3-м томе серии. 

4-й том серии - монография А. В. Попова «Русское зарубежье и архивы». Потребность
в такой работе ощущалась уже давно. Автор обработал большой массив информации
из разных источников, что позволило ему проследить историю и организацию собирания
архивной россики и материалов русского зарубежья на протяжении XIX-XX веков.


5-я книга серии - воспоминания Е. И. Софроновой «Где ты моя Родина?» -  раскрывает
неизвестные страницы истории русской эмиграции в Синьцзяне (Северо-западный Китай),
Австралии и США. 

6-й том серии - это переиздание не утратившей своей актуальности и в настоящее
время книги протоиерея Димитрия Константинова «Гонимая Церковь» о положении Церкви
в СССР. Эта книга была издана в США более тридцати лет назад с последующими двумя
изданиями на английском и немецком языках, и, по мнению иностранной критики,
являлась классической работой по указанной теме.

В 2001 году в России и за рубежом широко отмечался 50-летний юбилей Архива русской
и восточноевропейской истории и культуры при Колумбийском университете (Бахметевский
архив). Бахметевский архив справедливо считается одной из жемчужин русской культуры
за рубежом. Ежегодно к его материалам обращаются сотни российских и зарубежных
исследователей. Центр по изучению русского зарубежья ИПВА откликнулся на это
событие сборником «Россика в США» (7-й том серии), который явился первой попыткой
обобщения имеющихся материалов архивной россики в США. Он является важным этапом
в отечественном архивоведении, в изучении русского зарубежья. 

В 2003 году вышел очередной 8-й том серии «Материалы к истории русской политической
эмиграции» под названием «XX век. История одной семьи». Через призму драматической
судьбы семьи профессора К. Ф. Штеппы (1896-1958) читатель, говорится в прилагаемой
Аннотации, «может лучше понять трагедию, происшедшую с Россией и ее народом в
XX столетии». 

В том же прошедшем 2003 году вышел 9-й том серии - мемуары Сигизмунда Анатольевича
Дичбалиса «Зигзаги судьбы», которыми я зачитался этой ночью.

Да, Центр по изучению русского зарубежья ИПВА завоевал заслуженное уважение среди
российских исследователей и представителей российской диаспоры за рубежом. Его
труды пользуются авторитетом среди российских и иностранных научных организаций
и учреждений. Деятельность Центра способствует укреплению нашей связи с той частью
русского народа, которая в силу разных обстоятельств живет сейчас за границами
России. Адрес его - 103031, Москва, Кузнецкий мост, 20. Тел. 924-89-61, факс
928-92-45. E-mail: rdl464@elnet.msk.ru;   OrlovSB@ipma.ru. Дополнительная информация
- http://www.ipma.ru. 

Воспроизведу Введение Андрея Владимировича Попова к книге С.А. Дичбалиса:

«Эта книга - удивительная история удивительного человека, который, несмотря на
все трагические испытания, выпавшие на его долю, смог сохранить оптимизм и веру
в себя.

Сигизмунд Дичбалис вырос в довоенном Ленинграде, который и считал своей родиной.
Лишь в конце 1990-х годов уже в далекой Австралии он узнал, что его настоящая
родина - город Саратов. 

В Ленинграде Сигизмунд жил в районе площади Казанского собора по адресу: ул.
Казанская, д. 6. Воспитывали его мать и бабушка. Первые уроки доброты, чести
и благородства он получил от мамы Янины Николаевны. Главный из них - «Иди по
жизни так, чтобы мог вернуться по своим стопам без стыда» - он запомнил и пронес
через всю свою жизнь. Когда Сигизмунду было 13 лет, он полностью осиротел. 22
июня 1935 года в возрасте тридцати пяти лет от роду умерла его мама. Своего отца
Анатолия он не помнил: отец пропал без вести вскоре после рождения сына. 

После смерти матери Сигизмунд остался один на попечении бабушки, которая не могла
уделять ему необходимого внимания: она часто болела, затем ее разбил паралич.
Автор с детства привык полагаться только на себя. В последних классах школы он
по ночам подрабатывал грузчиком в порту и на железнодорожной станции. На учебу
времени оставалось мало, тем более что главным увлечением Сигизмунда в те годы
был спорт. Все свободное время он проводил на гребной базе спортивного общества
КИМ, где занимался греблей. Успехи С. Дичбалиса впечатляют: он неоднократный
чемпион Ленинграда по гребле. Более того, участвуя в многочисленных соревнованиях,
он ни разу не был на втором месте - всегда был первым! 

После окончания школы в 1939 году Дичбалис устроился на работу обкатчиком мотоциклов
на Ленинградский мотоциклетный завод. Участвовал в соревнованиях по мотокроссу
и на всю жизнь сохранил любовь к мотоциклу. 

Начало войны он встретил за рулем мотоцикла на соревнованиях. 22 июня 1941 года
он записался добровольцем и вскоре был отправлен на фронт. Воевал в Финляндии,
ходил в разведку, обеспечивал связь, развозя секретные пакеты, не раз попадал
под бомбежки и пули финских снайперов. 

В начале осени 1941 года, находясь в окружении под Новгородом, он попал в плен.
В прифронтовом лагере для военнопленных пережил весь кошмар и ужас  немецкого
плена, когда от голода, холода, издевательств ежедневно умирали тысячи солдат
Красной Армии. От смерти Сигизмунда спасла молодость и физическая закалка. Спасительным
оказалось и его приличное владение немецким языком, которое он получил от соседки
по квартире немки Мэри Крих. Из лагеря он был переведен с группой военнопленных
в бригаду лесорубов, а затем работал помощником машиниста на дизельной установке
и кочегаром при штабе немецкой 18-й армии в Сиверской. Автор, в это время еще
искренний советский патриот, комсомолец, не оставлял мысли о побеге, ухода к
партизанам. Он стал участником антифашистского подполья, передавая партизанам
важные сведения из штаба немецкой армии. 

В начале зимы 1943 года штаб 18-й армии вместе с двадцатью русскими военнопленными,
обслуживавшими его, был переведен в Эстонию в город Тарту. В это время Сигизмунд
получил от партизан новое задание: вступить в антипартизанский отряд, возглавляемый
старым русским эмигрантом-белогвардейцем капитаном Вермахата Феофановым. 

/Из справки советского контрразведчика П.Н. Кубаткина: «ФЕОФАНОВ Алексей Александрович
–  капитан немецкой армии, около 46 лет, владеет русским, немецким, эстонским
языками. Находился в лагерях, откуда бежал якобы при содействии начальника тюрьмы.
Служил у Колчака. Проживал в Эстонии. До прихода в Эстонию Красной Армии служил
офицером эстонской армии, затем эвакуировался в Германию, где работал на гражданской
службе. Был переводчиком германской армии. Враждебно настроен к Советской власти».
– Новый часовой, 1996, № 4, стр. 144/. 

Весной 1944 года после многочисленных ходатайств он добился направления в отряд
Феофанова. Вместе с отрядом автор прошел и проехал на мотоцикле пол-Европы, уходя
от наступающей Красной армии на Запад. Связь с партизанами была потеряна. 

В это время у него родились и первые сомнения в самом «прекрасном» и «гуманном»
сталинском обществе. Большую тревогу вызывал и знаменитый сталинский приказ №
270 от 16 августа 1941 года, объявлявший всех пленных и членов их семей предателями
Родины. Будущее было неясным и тревожным.
Зимой 1945 года отряд Феофанова примкнул к 1-й дивизии РОА /Русская Освободительная
Армия генерала Андрея Андреевича Власова/ и разместился в Мюнцинге. «Дело русских,
их долг - бороться против Сталина, за мир, за Новую Россию. Россия - наша! Прошлое
русского народа наше! Будущее русского народа - 
наше!» Эти слова все глубже проникали в сознание автора, становились целью и
путеводной звездой. 

В эти дни многое для него прояснялось в беседах с такими же солдатами-власовцами.
Он узнал об ужасах коллективизации, сталинском терроре против собственного народа,
зверствах НКВД. В ряды РОА многих приводила не только ненависть к сталинскому
режиму, но и надежда на новую жизнь и выстраданная мечта об освобождения России
от бесчеловечной системы тоталитарного советского государства. Автор задает вопрос:
«Кем были мы, собравшиеся тогда под бело-сине-красным флагом - тем же флагом,
который развивается над нашей Родиной теперь - изменниками или патриотами?».


Однако довольно скоро солдаты и офицеры-власовцы стали понимать безвыходность
своего положения. Драматическая судьба автора книги позволяет по-новому, без
прежних предрассудков и стереотипов, навязанных пропагандой, прочесть трагические
страницы истории Второй мировой войны. История нашей страны еще полна черными
и белыми пятнами, и поэтому так важны свидетельства очевидцев событий. При всем
этом, разумеется, читатель не обязан некритически относиться к трактовке событий
автором книги и к его рассуждениям об идейной подоплеке так называемого Русского
Освободительного Движения. 

Дальше начинались скитания автора по странам и континентам. Поиски своего жизненного
пути и вечная вера в Россию... Автору удалось избежать выдачи и неминуемой гибели
в СССР. Он пережил все тяготы и лишения полной страха жизни перемещенных лиц
в Германии. Но здесь он нашел свое счастье и судьбу -  Гертруду, немецкую девушку,
которая бросила все и ответила на любовь гонимого русского паренька. В июне 1948
года они поженились и остались верны друг другу на всю жизнь. Именно ей, своей
дорогой жене и верной подруге, Сигизмунд посвящает эту книгу. 

В 1949 году молодая пара решает начать новую жизнь и уезжает в далекую загадочную
Австралию. Очередной зигзаг судьбы! Жизнь иммигрантов была тяжелой, но главное
- они были вместе, они были молоды. И никакие трудности не могли их испугать.
В эти годы автор начал профессионально заниматься фотографией, в том числе подводной,
что в дальнейшем сыграло большую роль в его жизни. 

В 1952 году молодая пара принимает смелое решение - уезжает в Новую Гвинею и
проводит там полные опасностей и приключений, но незабываемые 17 лет. Сигизмунд
открывает первую в Новой Гвинее фотостудию. Он работает по заказам австралийского
правительства, много снимает туземцев, не устающих удивляться «колдовству» белого
человека. Большой успех приносит и подводная съемка. Дело идет в гору. Фотостудия
Дичбалиса заказывает самые современные подводно-дыхательные системы и аппаратуру
для подводных съемок. Сигизмунд участвует в съемках фильма о редких птицах Новой
Гвинеи и т. д. Увлекательным было его участие в поисковой экспедиции по Новой
Гвинее, организованной компанией «Голд энд Петролеум». 

Новогвинейская эпопея заканчивается в 1969 году, когда семья автора (он сам,
жена Труда, сын и дочь) возвращается в Австралию. Своим новым местом жительства
они выбрали город Брисбен в штате Квинсленд, где и живут до сих пор. 

В многочисленных жизненных ситуациях буквально «на грани жизни и смерти» С. Дичбалису,
казалось, чудом удавалось оставаться в живых. «Дуракам счастье!» -  говорит сам
автор книги о себе. Но дело, конечно, не только в везенье - дело еще и в характере
человека. В истории жизни автора нас подкупают его жизнелюбие, мужество, стойкость,
предприимчивость, оптимизм... А еще и русская широта души, которую столь редко
встретишь в наши дни даже в самой России. И которую Сигизмунд смог сохранить
в далекой Австралии... 

В 1992 году впервые после долгих лет, проведенных вдали от Родины, автор книги
смог приехать в Россию. Но не как турист, а с грузом гуманитарной помощи, купленной
им на свои средства. В дальнейшем он начинает часто бывать в России, помогать
друзьям, да и не только друзьям. Незабываемы трогательные встречи с бывшими одноклассниками
в Петербурге... 

Но пусть обо всем этом расскажет сам автор книги. Я уверен, что она не оставит
равнодушным ни одного читателя. 

Но нужно сказать главное. Все эти годы Сигизмунд Дичба-лис бережно хранил в своем
сердце и душе память о России, вместе с ней переживал все ее горести и страдания,
радовался начавшимся переменам и первым росткам свободы. В его судьбе - со всеми
ее зигзагами - также отражена история России XX века, ее славные и трагические
страницы. 

И его книга может нас научить многому - не только широко, без предвзятости, без
идеологических шор смотреть на мир, но и прочувствовать нашу связь с той частью
русского народа, которая в силу разных обстоятельств живет сейчас за границами
России. А. В. Попов» (стр. 5-8).

Первые несколько страниц книги из Части I «ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО, ЮНОСТЬ (не по
Льву Толстому)» дают представление о корнях, стиле, характере автора:

«КАК ЭТО ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ. ЗИМА 1922 ГОДА . 18 ЯНВАРЯ

Снежинки покрывали вчерашнюю гололедицу тонким покровом сухого снега. Высокий,
стройный мужчина в военной форме и молоденькая женщина «в интересном положении»,
одетая в меховую шубку, петлички которой уже не сходились с пуговицами, осторожно
шли по улице. Они возвращались домой после посещения врача, уверившего их, что
все в порядке и, что скоро их будет уже трое!

Молодая женщина весело говорила мужу, что их ребенок просто обязан будет расти
здоровым и крепким - ведь она недаром закончила 3 курса мединститута на диплом
педиатра. И вот в этот-то момент она и поскользнулась! 

Муж подхватил ее еще до приземления, но сам потеряв равновесие, как-то тяжело
и неуклюже навалился на беременную жену. Он сразу же поднялся, но она, застонав,
попросила его не поднимать ее, чувствуя, что начались преждевременные роды. 

На проходивших мимо санях, сам подгоняя лошадь, довез ее муж обратно до госпиталя,
из которого они недавно вышли. Сдав ее в опеку врачам, рассказав им, что и как
случилось, он стал заполнять анкету: «Пострадавшая - Янина Николаевна Дичбалис,
1900 года рождения, полтора года замужем. Сопровождающий -  Анатолий Сигизмундович
Дичбалис, ее муж. Оба прописаны и проживают по адресу: Казанская ул., д. 6, кв.
44». История ее беременности уже была в руках врачей. Написав короткую записку
для матери жены, он завернул ее в лист бумаги и, надписав крупными буквами: «Передник
Валерия Антоновна, Казанская 6-44», отослал ее с посыльным теще. 

Сев на скамейку в комнате ожидания и опустив голову в руки, он стал с тревогой
ждать, чем все закончится... В голове его проносились воспоминания нескольких
 последних лет, когда он, будучи командиром батальона, защищал молодую Советскую
власть от всех тех, кто не был согласен с этой властью и ее идеями и стоял на
ее пути. Попав в госпиталь после ранения, он познакомился там с молоденькой студенткой
медицинского института, обходившей палаты вместе с врачами госпиталя. 

Его высокий лоб, голубые глаза и интеллигентность, выделявшая его из массы больных,
обратили на себя внимание девушки. Все началось с обычных разговоров. Потом между
ними возникла симпатия... Помолвка, свадьба... Так студентка мединститута Янина
и красный командир-литовец стали мужем и женой.

Первое время мать Янины, Валерия Антоновна, не могла терпеть его. «Ну зачем нам
в семье иметь какого-то литовца?» - говорила она дочери. Но брак был давно зарегистрирован.
Как-то удалось ему убедить тещу, что он любит ее дочь и будет ей хорошим мужем.
Он был старше жены на пятнадцать лет. Любя горячо друг друга, несмотря на ужасные
трудности тех лет, захотели они иметь ребенка. Вот еще пара недель - и их надежды
и мечты превратились бы в счастливую быль. И вдруг случилось такое! 

В своем безнадежном забытьи не заметил Анатолий, как к нему подошла его теща
и, прикоснувшись к его поникнувшей голове, объявила с чувством сильного волнения:
«Это хулиган мальчишка». 

Этим «хулиганом мальчишкой», абсолютно не пострадавшим от отцовского веса, досрочного
рождения и всего вокруг происходившего был я. Меня назвали в честь деда по отцу
Сигизмундом, а мама обычно называла меня Зыгмусем. 

Дожив до старости, задумал я изложить свои воспоминания на бумаге. Мои мемуары
военных лет были изданы под псевдонимом «А. Дубов». Мои приключения в далекой
Австралии, куда занесла меня судьба, были изложены в виде письма на 46 страницах
к моим одноклассникам в Санкт-Петербурге.
Но какое-то чувство незаконченности воспоминаний, побудило моих друзей настоять
на описании истории моего детства и школьных дней. И вот, полувспоминая, полуповторяя
то, что мне помогли восстановить в памяти  найденные друзья детства во время
моих поездок в Россию в 1992 и 1993 годах, я набросал еще сколько-то страниц,
с помощью которых уже легче создавался «портрет обыкновенного человека, но с
необыкновенными зигзагами судьбы». Мои воспоминания вышли отдельной книгой в
1995 году в петербургском издательстве «САТИС». Книга имела название «Детство,
отрочество, юность не по Льву Толстому». 

С тех пор прошло 7 лет, и мне предложили дополнить те воспоминания рассказом
о жизни русской колонии в Австралии, проиллюстрировать их некоторыми документами,
а также познакомить читателя со своими работами в области репортажной фотографии.


ВОСПОМИНАНИЯ ДЕТСКИХ ЛЕТ

«Хулиган мальчишка» - эти слова приходилось мне слышать от бабушки много, много
раз. И события, отраженные в предисловии, которое вы только что прочли, тоже
запечатлелись в моей памяти благодаря ее многочисленным пересказам.
О моих первых шести месяцах жизни я знаю очень мало. В конце июня 1922 года случилось
событие, о котором мне старались не рассказывать. Я пытаюсь восстановить его,
собрав в своей памяти кое-какие отрывки из услышанного, но за абсолютную точность
описания случившегося я не ручаюсь. Произошло же вот что.

Пришло письмо от адвоката из Литвы. Отошел в лучший мир мой дед, оставив своим
детям довольно солидное наследство. Требовалось присутствие моего отца для законного
раздела оставленного. Отец оформил отпуск и, доехав до какого то пограничного
пункта... пропал! 

Письма шли из Литвы одно за другим с запросами, почему отец не приезжает и тем
самым задерживает раздел наследства? На все запросы, адресованные в пункт перехода
границы, приходили стандартные ответы: «Такой-то пропущен через границу тогда-то.
Место нахождения не известно». 

Вот так и осталась моя мать в каком то подвешенном состоянии. То ли муж бросил
ее и сына, то ли его «шлепнули» на границе и не говорят об этом, то ли он арестован
и сидит где-то как изменник Советской власти, которую он так преданно защищал?

Об этом мать и бабушка, конечно, говорили между собой много раз, но если это
было в моем присутствии, разговор шел по-французски, и я ничего не понимал.
Я сам исключаю последний вариант - до самой смерти в 1935 году, несмотря на заполнение
множества анкет, мать правдиво отвечала на вопросы о местонахождении ее мужа
- «не известно» - и ее никогда за это не беспокоили. Значит, он не сидел! Первый
вариант, побег, тоже не подходит - побег офицера из части не остался бы не зарегистрированным
в местах все знающих, и мать пострадала бы как соучастница. «Шлепнули» по недоразумению
и не признались в ошибке - таков мой вывод, основанный лишь на предположениях.


Как бы там не было, но отца своего, с тех пор я не видел. Как перебивалась мать,
до самой смерти не выходившая замуж, сказать трудно. Младенцу и ребенку жизнь
представляется в радужных красках, независимо от того, что происходит вокруг.
Да и память о тех временах увяла. 

Первые подсознательные проблески о различных, не связанных вместе картинах в
разных местах России и самых разнообразных ситуациях, возникают у меня, как в
каком то калейдоскопе. 

Здесь надо объяснить, что маму к этому времени по приказу «вышестоящих» изъяли
из медицинской профессии, и она оказалась, по их воле, в каком-то начальствующем
положении в Управлении то ли Кировской, то ли Октябрьской железной дороги. Кажется,
какое то время, вся семья жила в специальном вагоне, половина которого была превращена
в контору. Вагон отцепляли на разных станциях, и мать проверяла работу местного
начальства, приходившего в ее «кабинет». 

Вот, сижу я на подоконнике полуподвального помещения (почему-то мне кажется,
это было в городе Саратове, на Волге) и повторяю без устали «Домой хочу, домой
хочу, домой хочу...» Кажется, я жил у знакомых - у бабушки была какая-то то заразная
болезнь. 

А то, бегаю по перрону станции с местными ребятами между лотками со всевозможными
лакомствами и яствами: урюк, кумыс, имбирь, кишмиш и другие восточные диковинки.
Кажется, это было где-то за Алма-Атой! 

Ездил я с бабушкой и по деревням в летнее время. Одна такая поездка чуть не стоила
мне жизни. Где-то на юго-востоке страны подхватил я от комаров тропическую малярию
и... уже «доходил до ручки». Температура выходила за пределы выносливости тела,
а потом меня трясло, как будто я сидел голышом на льдине. Доктора поблизости
не было, и бедная моя бабушка уже потеряла надежду привезти меня к матери живым.
И вот, откуда-то пришла старенькая крестьянка и, передав моей бабушке пучок молодых
листьев сирени с наказом сделать из них крепкий отвар, исчезла, сказав на прощание:
«Мальчик умирает. Пусть попьет заварку, может и выживет». 
Я до сих пор помню ужасную горечь этого отвара. Но «мальчик выжил!»

В другой раз, был я в гостях у друзей нашей семьи, не помню у которых. Было ужасно
жарко по ночам. Я и их сынишка спали на полу в той же комнатушке, что и его родители.
Я отчего-то проснулся... Там, на кровати, происходило что-то, о чем спрашивать
не полагается. Луна светила прямо в окно, заливая комнатку серебряным светом.
Притворяясь спящим, я следил за каждым движением взрослых и при свете луны впервые
увидел совершенно нагое тело женщины. Почему такие вещи не забываются? 

Не все время разъезжала мать по пространствам Советского Союза, вспоминаю моменты,
когда она и дома просиживала ночи напролет за накопившимися отчетами. Помогал
и я! Перед глазами – стол, заваленный какими-то книжками. У меня в руке штамп,
передо мною подушечка для печати, и я сосредоточенно луплю по отрывным листкам
наваленных блокнотов, до тех пор, пока моя рука не начинала неметь от этой «непосильной»
работы. И я, подсчитывая в уме, сколько еще осталось, смотрю на мать, склонившуюся
над горой других, уже больших книг. 

Вспоминаются и приятные моменты. Зимой катался я с мамой на санках. Однажды вернулись
мы с ней домой, и я заметил, что, сдав меня на руки бабушки, она возвращается
назад к своим друзьям, с которыми мы только что были вместе. Я устроил сцену:
«Хочу с тобой!». Мама объясняла, что уже поздно, пришло время идти мне в кровать,
а перед сном почитать «Белый Клык» Джека Лондона. Уже возбудившись до злости,
я, чтобы обидеть мать, заявил, что не только эту книгу, а вообще ничего с этого
момента читать не буду! (Я был тогда дошкольного возраста, но уже научился читать
так прилично, что потом меня приняли сразу во второй класс). Тогда, мама, уже
почти за дверью, сказала: «Этим ты навредишь только сам себе» - и ушла, оставив
меня с бабушкой и с нахлынувшими на меня 
философскими мыслями. Кончилось тем, что, не захотев «навредить сам себе», я
прочел всю книгу до конца и все еще хорошо помню этот вечер. 

Остался в моей памяти еще один момент: у нас вечеринка - не то Новый год, не
то день рождения мамы. Гости потягивают вишневую настойку домашнего  приготовления
(мне запомнилась огромная бутыль, в которой держали настойку), а мы, дети гостей
и я, носимся вокруг стола, заставленного всем, о чем по будням даже и мечтать
не положено. Поскользнувшись на повороте, я врезался лицом в угол стола и выбил
несколько зубов, к счастью для меня, молочных. Не стоит объяснять, что я испортил
всем этот вечер. 

Однажды, где-то на даче, я ловил раков. Хорошо помню абсолютную прозрачность
воды. Каждая деталь подводного ландшафта была как на ладони. Надо было медленно
двигаться против течения и внимательно оглядывать каждый крупный камень под водой.
Часто с теневой стороны можно было увидеть торчащий хвостик рака. Осторожно надо
схватить его за шейку и, избегая его внушительных клешней, вытащить из-под камня,
положить в сетку или сумку и затем искать следующего. 

Первое осознание значения слова «смерть» я получил еще в дошкольные годы.
Я был (опять с бабушкой) в тех местах, где прошли тяжелые бои с «белыми». Помню
глубокий овраг, где в компании деревенских мальчишек я занимался тем, что было
нам строго запрещено. Мы вели «раскопки». То здесь, то там, находили мы патроны,
пустые пулеметные ленты, штыки и тому подобные «реликвии» военных времен. 

Как-то раз собрались мы, мальчишки, и как-то случайно попавшая в нашу компанию
девочка, на самом краю этого обрыва для своего рода состязания - кто сможет отличиться
наиболее длинной струей мочи. Участники выровнялись и по команде «дали залп».
К нашему удивлению, присевшая на корточки девчонка выходила победительницей.
Не веря своим глазам, один из мальчишек подошел совсем близко к краю обрыва,
чтобы заглянуть, нет ли тут какого подвоха. Под его весом земля поддалась, и
он начал сползать вниз, хватаясь, чтобы удержаться, за что попало. Раздался ужасный
взрыв, и никто из нас наверху не мог потом вспомнить, как мы добрались до деревни
и рассказали о случившемся. Только на следующий день вышел я из хаты, в которой
мы жили, и все еще потрясенный случившимся, зашел с бабушкой в дом семьи убитого
взрывом снаряда мальчика.
Открытый гробик стоял посреди комнаты. Проходя мимо, увидел я посиневшее личико
бедного парнишки и, задержавшись на несколько секунд, чтобы проглотить ложку
сладкого риса с изюмом, вышел на улицу, видя перед глазами  изуродованное взрывом
лицо. 

Каким-то случаем очутился я под присмотром бабушкиной родни в Гатчине. Думаю,
моим родственникам надолго запомнился хулиганистый мальчишка. Там я изрезал ножиком
старинный кожаный диван, там я дергал за волосы разбитую параличом старушку,
которая была прикована к креслу, там я поотбивал головы всем гномам в садике
и там меня укусила собака - огромный бульдог с мертвой хваткой... 

Все это мне хотелось бы забыть, просто стыдно за такое поведение, хотя и было
это все много-много лет назад. 

Но вот, о чем я расскажу сейчас, случается довольно редко! Это тоже было в  Гатчине.
Меня послали в магазин за какой-то мелочью и, так как не нашлось мелких денег,
мне доверили целых десять рублей. Вышел я из калитки, зажав эту десятку в кулаке,
но, когда дошел до лавки минут через двадцать, в кулаке ее не было. Потрясенный
случившимся и обдумав ситуацию, решил я пройти назад тем же путем, которым я
шел в магазин. А надо сказать, это был путь не прямой! Как сыщик, заглядывая
за каждый камень, столб и пучок травы, уже подходил я калитке, из которой вышел
уже с час назад, и стал обдумывать, как объяснить пропажу денег. Что-то заставило
меня повторить опять мою дорогу к магазину. По улице проходили люди, и мне стало
понятно, что десятку мне не найти. Полный решимости сказать правду и принять
наказание, я пошел домой. Когда, уже открыв калитку, я в последний раз обернулся
- чуть ли не под ногами лежала моя десятка! Пришлось опять бежать в лавку, купить,
что было нужно и, придя домой, выслушать наставления за долгое отсутствие. Ух,
ну и повезло! 

Уже будучи в школе, в начальных классах, я все же отличался отнюдь не образцовым
поведением. Как-то раз дошло до того, что пригласили мою маму посидеть на уроках,
и самой увидеть, как ведет себя ее сын. Этот случай запечатлел себя в моей памяти,
как на снимке. Был урок русского языка. Нам надо было приводить примеры фраз
с глаголами, наречиями, деепричастиями и другими «трудностями», которые и теперь-то
еще я не очень хорошо усвоил. А тогда? К недоумению всех моих друзей по классу
и учительницы русского языка, я не дал повода маме за меня краснеть. Я приводил
такие сложные и в то же время правильные примеры из детской художественной литературы,
которую впитывал в себя под руководством матери дома, что мама рассказывала потом
бабушке, как учительница призналась ей, что никак не может объяснить случившееся.
К сожалению, на другой день я был опять и невнимателен и рассеян, без всякой
на то причины. 

Мать меня наказывала за шалости, но телесно ни разу. Однажды она пришла с работы,
как всегда уставшая и с натянутыми нервами. Как мне удалось понять тогда из ее
домашних разговоров с бабушкой, происходила какая-то «чистка» на службе. Поступали
доносы и клевета от старающихся выслужиться, каждый и каждая опрашивались какой-то
комиссией и, как говорят, положение было серьезным. А тут пришлось ей выслушивать
жалобы бабушки на мое поведение. Она позвала меня в спальню, спросила меня, признаюсь
ли я в том, о чем пожаловалась бабушка, и, взяв какой-то ремень в руки, приказала
мне снять штаны и лечь на кровать. Пальцы мои не могли найти пуговиц. А когда
нашли, не могли расстегнуть их. Когда штаны были уже на полу, мой умоляющий взгляд
с надеждой был обращен к маме. «Ложись!» - грозно прозвучал ее голос. Я забрался
на кровать и всунул голову под подушки от чувства стыда и оскорбления и приготовился
к ударам ремня, которых я еще никогда не испытывал. Прошло несколько долгих секунд,
потом еще несколько. Я высунул голову из-под подушек  - матери в комнате не было!
Пролежав в ожидании наказания еще немного, я оделся и вышел в комнату, бывшей
нашей столовой и моим «кабинетом и спальней». Мать посмотрела на меня добрыми
глазами и сказала: 
- Мне жаль твоего самолюбия, не доводи меня до необходимости такого наказания.

Это на меня подействовало. До самой ее смерти и потом я все вспоминал эту унизительную
сцену. 

Не так сентиментальна была моя бабушка. Помню, как во время домашних занятий
учил я какие-то стихи и, каждый раз, когда я забывал то слово, то фразу, кухонное
полотенце в руках бабушки с завязанным узлом на конце опускалось на мою спину
с довольно порядочной кинетической энергией! Но «избиением дитяти» назвать это
было нельзя! Бабушка тоже любила меня, но по-своему. 

Но, все же, однажды заработал я от матери пощечину. Не оплеуху, свалившую меня
с ног, а так, шлепок по левой щеке, которая горит у меня и сейчас от воспоминания
о том случае. Было мне тогда лет восемь. Шли мы с мамой по улице, - это было
где-то за Гостиным Двором - и я начал напевать всем тогда известную песню: «По
улицам ходила, большая крокодила, она, она, голодная была...», но только с блатными
словами. Мать остановилась и спросила: 
- Кто научил тебя этой песне? 
Я почему-то заявил с гордостью:
- Я сам сочинил ее. 
Вот тут-то и шлепнула меня мать по щеке, добавив: 
- Все прощу, но ложь - никогда! 
Эти слова были моим маяком до тех пор, пока я сам не понял, что врать можно,
но только когда это просто необходимо для спасения своей шкуры. И без вреда для
других! 

Мама всегда старалась как-то наставить меня на «путь истинный». В один из выходных,
после очередной жалобы из школы, привела меня она к одному «важному человеку».
Это был друг семьи, но, увы, фамилию его я не могу вспомнить. Поднялись мы с
мамой по лестнице, зашли в квартиру, и после традиционных приветствий с хозяйкой
семьи мне предложили зайти в комнату -  кабинет хозяина. С левой стороны были
полки с книгами, за письменным столом, спиной к окну, сидел хорошо сложенный
и с приятным лицом мужчина. Во всем его облике чувствовалась уверенность, которая
вызывала чувство уважения1. Я стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу. Он
задал несколько вопросов и под конец этой организованной мамой аудиенции встал
из-за стола и, положив руку на мое плечо, сказал мне, что я крепыш, а в здоровом
теле должен быть и здоровый дух - он уверен, что я исправлюсь.

Много позже мне удалось установить, встретившись с Виктором Сергеевичем Вавиловым,
который гостил у меня в Австралии, что это был его отец - академик Сергей Иванович
Вавилов.

Эти слова его так меня «взбодрили», что по дороге домой, когда мать завела меня
в какой-то садик со спортивной площадкой, я захотел показать перед мальчишками
и мамой, как надо спускаться по отполированным столбам - по ним ребята соскальзывали
вниз на спор, кто приземлится первым. Забравшись наверх и выждав, когда соперники
приготовились к спуску, я расслабил хватку до такой степени, что просто упал
по столбу вниз. Да, я был первым, но с вывихнутой ступней. Бедной матери пришлось
взять меня на руки и нести до самого дома.
Мои последние воспоминания о матери - не совсем приятные, но это было!

Мать заболела чем-то, что скрывали от четырнадцатилетнего мальчишки. Ей делали
операции, высылали в Алупку или Алушту на выздоравливание. Наши две комнаты были
заполнены всякими кактусовыми растениями, сок которых должен был быть полезным
ей для выздоровления. Все это проходило мимо меня, как что-то «нормальное». «Ну,
заболела, теперь вылечивается», - думал я, так как никто не говорил мне о серьезности
болезни матери. Но мать слегла в постель. Начали приходить доктора или медсестры
и делать матери какие-то уколы. 

Она стонала, но так тихо, что я все еще не принимал всю обстановку всерьез. Пока,
в один день, бабушка не позвала меня в комнату, где лежала мама, сказав, что
мать хочет поговорить со мной. Я подошел к кровати. Мать лежала обессиленно и
смотрела на меня своими большими глазами на исхудавшем лице. 

- Обними меня, - попросила она меня. 
Встав на колени, чтобы подсунуть руки под ее подушку, я мог следить за движением
материнских губ и ловить шелест ее слов, произносимых ей с огромным трудом. 
- Зыгмусь, - стараясь все досказать до конца, проговорила мама, - иди по жизни
так, чтобы мог бы вернуться по своим стопам без стыда. 
Остановившись и через несколько секунд собрав последние силы, мать добавила вторую
фразу: 
- Если будешь в сомнении, что делать, подумай, а что сказала бы я... 

Она вздохнула с трудом, на ее лице показалось страдание, огромный сгусток крови
выскользнул из ее тела... и она умерла! 

Покажется Вам это странным или нет, но мне уже за восемьдесят, а я все еще, когда
в сомнении, вспоминаю ее последний совет. И это здорово помогает! 

Умерла мать двадцать второго июня 1935 года, тридцати пяти лет от роду» (стр.
9-21). 

Далее рассказывается о многих событиях, в том числе о пребывании в немецком плену,
где сотрудничающему с партизанами Сигизмунду Дичбалису довелось впервые столкнуться
с генералом Власовым. Автор воспоминаний работал тогда недалеко от станции Сиверская
в котельной бывшего туберкулезного санатория, где располагался штаб 18-й армии
вермахта. 

«От санатория вели две дороги; одна шла в село, а другая в лес. По лесной каждое
утро вели пленных на лесозаготовку. Проходить надо было между двух землянок-срубов
с крышей-насыпью. В одной был склад картофеля, другая была пустой, но в ней был
пол, стесанный из бревен, стоял столик и две скамьи. Там мы оставляли топоры,
пилы и всякую утварь, нужную в лесу, дабы не таскать все это туда и назад в лагерь.


В один, кажется, июньский /1942/ летний день, лесная команда получила приказ
нести все домой, в лагерь. На крыше землянки плотники прорезывали то ли окно,
то ли отдушину. Была вставлена дверь, у стены поставили кровать. Пошли слухи,
что какой-то пленный генерал будет жить в этом срубе. И действительно, когда
мне приказали принести дров и, натопив стоявшую там печь докрасна, высушить это
помещение, сопровождавший меня немец, приложив палец к губам, сказал мне что,
«очень высокий генерал», военнопленный, будет размещен в этой землянке. 

На следующий день мой коллега-кочегар вел себя как-то беспокойно. Он расспрашивал
меня, как я отношусь к немцам, думаю ли убежать к своим при случае и т. п. Потом,
как-то внезапно и важно, он спросил меня, помню ли я приказ «Старшого» - ждать
его приказаний. Я чуть не присел, не ожидая от старика, всегда угождавшего немцам,
такого вопроса. Не дожидаясь моего «да» или «нет», он вручил мне скатанную в
трубочку записку, сказав в тоне приказа, что ее надо доставить в землянку так,
чтобы она попалась на глаза пленного – генерала  Власова. 

Меня трясло, как заговорщика, когда пополудни, увидев пленного, выходившего в
сопровождении двух конвоиров из штаба после допроса, я схватил  приготовленную
охапку дров и побежал к землянке. Дверь была на замке, и я, переступая с ноги
на ногу, поджидал конвоиров и очень высокого сухощавого человека, шедшего между
ними. 

Расстояние в 50 метров казалось мне целым километром, так медленно шло время.
Как сделать чтобы «он» нашел записку, втиснутую в специально для этого сделанную
трещину в полене, запрятанном в середине связки? 

Подойдя к землянке, и увидев меня с вязанкой дров на плечах, конвоиры приказали
мне оставить дрова у порога и мгновенно пропасть самому. Они меня хорошо знали,
но, наверное, был приказ не допускать контакты пленного с посторонними. Я все
же рискнул. Обращаясь к конвоирам лицом и глазами, скороговоркой и по-русски,
я выдавил из себя что-то вроде: «Не сожгите записку в одном из поленьев». 

«Was?! Was?!», - заорали на меня оба конвоира, и я тут же, как бы перепутав языки,
объяснил по-немецки, что я не уверен, не длинны ли чересчур дрова для этой печурки.
«Schon gut, schon gut! Los! Raus!» (Вполне хороши! Пошел вон!). Повторять команду
не было нужды, я просто «растворился» в воздухе. 

Прочел ли генерал эту записку, и что в ней было - я не знаю. Мой приятель-кочегар
сказал мне, что он тоже не знает ее содержания, и что ему ее вручили в селе перед
приходом на работу. (По ночам кочегарили немцы, только лишь поддерживая огонь
в печи). 

Сделав открытие, что мой напарник по работе находится в связи с партизанами и
знает о моей попытке присоединиться к ним, я позволил себе быть более откровенным
с ним. Мы говорили о многом, даже обсуждали, как взорвать котел отопления, но
решили, что этим мы немцев не победим, а только навлечем подозрение на местное
население, и кары обрушатся на вовсе не виновных, подозреваемых в саботаже. «Старшого»
мой кочегар не знал, все делалось по длинной цепочке, каждое звено которой отвечало
только за свой участок. Одно было ясно, - советская разведка предпочитала извлекать
нужные сведения из штаба немецкой армии без лишнего шума. 

Здание санатория окружал сосновый лес, за которым следили, как за парком. Эти
сосны образовывали прекрасный камуфляж для целого ряда домиков-дач, в которых
жили врачи до войны, а теперь в них располагались штабные офицеры. Гражданская
прислуга, подобранная в селе, обслуживала эти домики. Из обслуги на себя обращала
внимание одна молодая, грудастая, красивая, всегда улыбающаяся женщина. Она заведовала
не только дачей комендантa, но и еще несколькими домиками, где жили «большие
шишки» командного состава. С нами, военнопленными, она почти не разговаривала,
как бы презирала. Всегда хорошо одетая и стройная, она так бессовестно кокетничала
с офицерами, что мы прозвали ее «немецкая блядь». Свидетелей-очевидцев по этому
поводу у нас не было, доказательств, подтверждающих эту теорию, мы не имели.
Мне кажется, это была просто человеческая ревность к красивой женщине, казавшейся
так недоступной для нас. На мои вопросы о ней мой друг-кочегар предпочитал отвечать
уклончиво, сказав только, что она не так плоха, как мы это воображаем. Я познакомился
с этой красавицей и узнал ее поближе вскоре после эпизода с запиской для генерала
Власова. Произошло это по воле того же «Старшого». 

Подходили первые дни осени 1942-го года. Пленный генерал исчез незаметно. Домики-дачи
с комсоставом уже отапливались по вечерам. Пришел приказ в кочегарку обеспечивать
каждый домик по одной вязанке мелко нарубленных дров в день. Переглянувшись с
усталым напарником, я взял эту новую нагрузку на себя. За два часа до конца рабочего
времени начиналась разноска уже мелко наколотых и специально напиленных для этой
цели лесной командой дров. У крыльца каждой дачи меня встречала наша «лагерная
зависть», она с милой улыбкой, без какого-либо презрения или превосходства, показывала
мне, где надо сложить вязанку. У меня кружилась голова, когда из-за моей неуклюжести
я находился чересчур близко к ее дышавшей здоровьем, обаянием и притягивающей
силы фигуре.
Через несколько дней Мария, так звали ее, поманила меня войти в дачу, в которой
немцами был сложен настоящий камин с ячейками по обеим сторонам для дров. Сняв
вязанку с плеча, я, было, начал складывать дрова и вдруг почувствовал, как Мария,
присев рядом со мной, коснулась меня плечом. «Что ей, немцев не хватает?» - промелькнуло
в моей закружившейся голове. Я взглянул на девицу, но вместо обещающего ласку
взгляда, встретился со стальными глазами знающей свое дело женщины:
- Помнишь «Старшого»? Да? Теперь слушай!» (стр. 65-68).

Очень интересно «снизу» рассказано о формировании РОА и порядках в ней, о взятии
ею Праги и затем о её беспорядочном отходе к американцам, о СМЕРШе и в концов
концов о полном приключений побеге в американскую оккупационную зону. Так Сигизмунд
Анатольевич Дичбалис стал «невозвращенцем», «ди-пи»  (D.P.) - по английскому
сокращению термина «displaced persons» («перемещенные лица»). «Люди разных национальностей,
за исключением русских, почти все быстро устроились на работу в американской
армии в качестве шоферов, поваров, уборщиков и даже заведующих подсобными хозяйствами
(если они владели английским языком). Русские же, вначале, чувствовали себя просто
хозяевами положения как соратники по борьбе против нацистов, фашистов, Гитлера
и т. п.
Американцы души в нас не чаяли! Снабжали сигаретами, пивом, одеждой, обувью и
жильем в свободных казармах. Мы же друзья! вместе победили фашистского гада!
«Папаша Джо» (т. е. Сталин) - наш друг!». Так продолжалось до того дня,     
     когда по договору, подписанному в Ялте во время встречи Черчилля, Рузвельта
и Сталина в 1945 г., началась РЕПАТРИАЦИЯ бывших советских граждан. Не мне, кому
судьба помогла избежать репатриации, описывать ее ужасы. Скажу лишь одно - многим
русским пришлось поступиться своей национальной гордостью и превратиться с помощью
друзей - кому в поляков, кому в украинцев - польских подданных, а кому и вовсе
в «старых эмигрантов-нансенцев» (т. е. в лиц без гражданства)» (стр. 124-125).


Сумевшие уцелеть офицеры и солдаты РОА все еще не теряли надежду на возможность
примкнуть к американцам, как только они убедятся, что им с Советами не по пути,
и «в 1947 или 1948 году группа бывших власовских офицеров организовала «Союз
Андреевского Флага» («САФ»), и я вступил в Союз. (Мое членское удостоверение
под номером 00077, сохранилось у меня до сих пор!)» (стр. 125). Поскольку наш
«неостолыпинский» Российский Народный Фронт (РНФ), созданный в 1988 году, выступает
под Андреевским стягом, и я возглавляю Православное братство Андрея Первозванного,
то интересны программные установки САФ (они приведены на Удостоверении, стр.
125):

«НАША ЦЕЛЬ – свобода и процветание нашей Родины.

НАШ ВРАГ – коммунизм во всех его проявлениях.

НАША СИЛА – в идее, организованности и подчинении личных и национальных убеждений
делу борьбы и победы.

НАША ЗАДАЧА – бороться с коммунизмом всегда и везде словом, делом и если нужно
– оружием.

НАША ТАКТИКА – бить врага всем вместе, в одно время, дружно, согласованно и крепко.

КРОВЬ ПОГИБШИХ ЗОВЕТ НАС НА ПОДВИГ».
 
Хорошие установки, особенно «Наша сила», где подчеркивается верховенство «идейного»
над «шкурным»! Что касается «антикоммунизма», то ныне, особенно после успеха
«постиндустриальной» модификации коммунизма в Китае -  коммунизм не только можно
оправдать как «идею», но и увидеть в этой «идее» недопонятое до сих пор острие
субъектности. Борьба против коммунизма естественна для людей, обиженных извращениями
коммунизма, как борьба против капитализма естественна для тех, чья субъектность
ущемляется им. Время всё расставляет по своим местам, и бывшие коммунисты и антикоммунисты
сегодня вместе борются за субъектность своей Родины против новых десубъектизаторов.

Коммунист-орденоносец Игорь Владимирович Бюлер из Питера встретился со своим
довоенным сослуживцем Сашей и вполне нашел с ним общий язык, написал добавление
к его книге «Детство, отрочество, юность», которая получила, кстати, положительный
отзыв Александра Исаевича Солженицына. «До войны в 1940-41 годах мы с ним работали
на Ленинградском мотоциклетном заводе (бывший завод «Промет», а теперь «Россия»)
в качестве обкатчиков новых мотоциклов Л-8, которые в то время производил завод.
Производство было передано с завода «Красный Октябрь». В наши функции входили
обкатка, устранение неисправностей, сдача мотоциклов отделу технического контроля
и далее - военной приемке, т. к. мотоциклы шли только в армию. Работали на заводе
С. М. Сергеев, В. М. Качурин, И. К. Константинов и другие. В своей книге Саша
описывает: «Двое из нас пошли в военкомат...». Так вот, вторым был я - Бюлер
Игорь Владимирович, ваш покорный слуга. 

Далее было так. После бани нас отправили на стадион ГОМЗа, где мы выбрали по
мотоциклу. В мотоциклах в то время мы разбирались довольно сносно. Саша выбрал
мотоцикл «Мотогуцци» - итальянский, а я - БМВ, немецкую модель Р-12. Из казарм
пересыльного пункта, расположенного на пр. К. Маркса (теперь Большого Сампсониевского),
д. 65, нас направили в часть. Саша забыл номер дивизии. Это была не 21-я или
27-я, а 70-я Красновская дивизия, позднее переименованная в 45-ю гвардейскую.
Попали мы в роту регулирования 329-го стрелкового полка. Позднее полк стал 134-м
стрелковым полком. Дивизия в начале войны располагалась на Карельском перешейке,
а штаб дивизии - в районе поселка Бабошино (под Выборгом). 

Главным судьей мотокросса, где мы выступали за команду завода (22 июня 1941 года),
был заслуженный мастер спорта Павел Петрович Воротилкин. 

Дополнения написал Бюлер И. В. Тел. 247-36-13. Текст согласован по телефону с
автором 12 июня 2000 года» (стр. 256).

Повторяю – правоверному легко ориентироваться в политических позициях, от выбора
которых зависит судьба. Инстинкт правоверности ведет людей, направляет их совесть.
Правоверное или квазиправоверное «идейное» борется в душе с неправедным и даже
сатанинским «шкурным», и под этим углом взглянем на идеи и судьбу генерала Андрея
Андреевича Власова.

Я сегодня утром в «Российской газете» за среду 14 января 2004 года (№2 /3379/,
стр. 7) прочитал воспоминания Николая Черкашина о скончавшемся в ночь на 30 декабря
2003 года знаменитом писателе Владимире Богомолове, авторе романа «Момент истины
(В августе сорок четвертого)». Оказывается, в последние годы Владимир Осипович
работал над романом о генерале Власове. 

«- Я всегда довожу своих героев до МХ», - любил говорить он.
- Что такое «до МХ»?
-До могильного холмика…».

«До «могильного холмика», - вспоминает Николай Черкашин, - доводил он героев
своего публицистического романа о генерале Власове, над которым Богомолов работал
последние годы. Для него это был враг номер 1 – предатель. И он проверял Власова,
равно как и тех, кто его окружал, с дотошностью капитана Алехина, добиваясь момента
истины, заводя на каждого из них свое следственное дело, и, завершая его, подшивал
архивную справку о месте захоронения того или иного невыдуманного персонажа.
Это и называлось — довести героя до могильного холма.

- Власов - такая гнида была! - Искренне возмущался Богомолов всякий раз, когда
речь заходила об его антигерое. - Поискать надо. Животное! Его в Лефортово привезли.
А он о чем страдает? О жратве, хотя кормили там всегда нормально. Но он пишет
заявления, что ему с его ростом положена двойная норма. И тут врал, потому что
не дотягивал до этой нормы целых два сантиметра. 

Сегодня его пытаются поднять на щит, сделать национального героя. Но вся аргументация
- это окаменевшее дерьмо геббельсовской пропаганды. 

Я работаю с архивами и подлинными документами.  Даже шкафы себе новые заказал
под папки с материалами. Архивисты меня знают и без лишней волокиты отзываются
на мои запросы. Правда, сегодня не то стало. Исполнительная дисциплина упала.
Запрашиваю архив - кем был Власов в Китае.  Ответ: должность не могла считаться
высокой». Да вы мне назовите её, а уж я сам определю - высокая она или нет! Сам
где-то нашел - «Власов - военный советник 2-го района»... 

Ох, что же они там творили! И ведь знали в Москве. СоветникВласов за150 долларов
купил себе жену-китаянку. На время, для служебного пользования...». 

Над романом о генерале-предателе, продолжает Николай Черкашин, он работал не
один год. Кто-нибудь другой давно бы сдал его в печать, но Богомолов полагал,
что «массирование компетенции» ещё не достаточно, и теперь уже, увы, не увидит
свой последний труд в печатном виде. 

За гуманизацию жестокого военного ремесла, за эманацию доброты книги Богомолова
были оценены ЮНЕСКО как вклад в мировую литературу. Почетный диплом ему привезли
на дом за три недели до кончины. Не потому, что здоровье  не позволяло ему отправиться
в Минкульт, а потому, что исповедовал булгаковский принцип - ничего ни у кого
не проси, сами дадут. Но он не только не просил, он отказывался и от того, чтo
ему давали. Он отказался от двух  Государственных премий, от гонораров за фильмы,
от орденов…

Ему претила любая шумиха вокруг его имени. «Я человек непубличный...» - говорил
он о себе, когда его приглашали на какое-нибудь мероприятие, пусть самое престижное.
В слово «непубличный» он вкладывал тот смысл, который кроется в оценке «публичный
дом, публичная женщина»… 

Он никогда не подлаживался под начальство, не стремился к чинам и наградам. 
Даже в союз писателей не вступал, хотя кто, как не он, имел право на звание писателя.
И не гордыня мешала ему писать заявление, анкеты, проходить одну приемную комиссию
за другой... Просто полагал неприемлемой для себя эту игру в писательский цех
со всеми атрибутами производственного объединения – парткомами, профкомами, секретариатом…

Он сам был союзом одного писателя. И хотя не был публичным человеком, не слыл
и затворником. Дверь его квартиры в Безбожном (а потом Протоповском, ныне Астраханском)
переулке была открыта для множества людей».

Как видим, Владимир Осипович Богомолов – вполне субъектный человек, и в его 
оценке генерал Андрей Андреевич Власов выглядит сугубо «шкурно». Никто не спорит,
что в душе всякого человека борются «идейное» и «шкурное», и грамотный человек
способен очень изощренно маскировать той или иной «идейностью» свою заурядную
сволочную «шкурность». Так ли было с генералом Власовым?

«Приложение 4» книги Сигизмунда Дичбалиса «Зигзаги судьбы» - Б. А. Смысловский
«Личные воспоминания о генерале Власове» (стр. 260-266), опубликованные в эмигрантском
журнале «Суворовец» за август-октябрь 1949 года (№№ 30/45/-38/53/). Приведу с
незначительными сокращениями «взгляд с другого берега», и сравним с взглядом
Владимира Богомолова, добьемся стереоскопии: 

«2-го августа 1946 года по приговору московского суда был казнен генерал А. А.
Власов и его ближайшие сотрудники… Я знаю закулисную сторону политического рождения
генерала Власова, когда он из героя Советского Союза, пройдя через проволоку
лагеря военнопленных, пришел к славе нового жертвенного служения той же многострадальной
Родине… Рассказывая объективно о наших встречах и разговорах, я тем самым помогу
истории осветить беспристрастно внутреннюю сторону личности генерала Власова.


Первый раз я встретился с генералом Власовым по поручению немецкого Главного
командования сухопутных войск (ОКН), и мы поговорили около двух часов.  Разговор,
как принято говорить, совершенно не клеился. Власов был тогда в форме советского
генерала и, если память мне не изменяет, в лампасах, но без погон. Я же  - в
форме немецкого полковника. Власов говорил со мной с тем хорошо скрытым недоверием,
с каким привыкли говорить подсоветские люди, прошедшие полную школу революционного
коммунизма. Старался больше слушать, чем высказывать свое собственное мнение.
В моей манере говорить, как он мне потом сказал, была сдержанность и обдуманность
каждого слова, воспитанная суровой дисциплиной Германского Генерального Штаба.
Я приехал слушать Власова, а не говорить сам. Он же не хотел говорить, а только
слушал, а потому, как я уже сказал, в течение нашего первого двухчасового свидания
мы так и не смогли найти общего языка. Власов сухо, очень сухо относился к возможности
говорить с кем-нибудь, кто носил германскую форму и, конечно, с особенным подозрением,
если носящий эту форму был по происхождению русским. 

У генерала Власова во всем еще сказывалась привычка на многое смотреть сквозь
очки советского воспитания, а на немцев - как на исторических врагов России.
Мне чрезвычайно трудно было перейти Рубикон не столько русско-немецкий, сколько
бело-красный. Мысль, что я говорю с крупным советским генералом, в молодости
воевавшим против нас, белых, сыгравшим большую или меньшую роль в причине нашего
великого исхода и двадцатидвухлетней эмиграции, а потом долго и успешно строившим
Советскую армию, - мысль эта камнем стояла поперек горла, и мне было очень трудно
взять себя в руки и скользить по объективной политической плоскости, как мне
было приказано. Мы оба пробовали и хотели, но нам это ни в какой мере не удалось.
Мы расстались еще суше, чем встретились, и несколько месяцев об этом свидании
не думали, тем более что носило оно исключительно секретный и военный характер.
Власов, прощаясь со мной очень вежливо, думал: что же, в конце концов, хотел
от него узнать этот полковник, и где кончается его германский мундир и начинается
русское сердце? А я унес с собой горечь неудавшегося выполнения задачи и неразрешимую
проблему: как глубоко сидит во Власове пройденная им коммунистическая школа,
и где же начинается его русская душа? 

Это было в конце 1942 года в Охотничьем домике, вблизи города Н. в восточной
Пруссии. Свидание это определило до известной степени взаимоотношения генерала
Власова с Вермахтом. Впоследствии генерал Власов, установив контакт с политическими
кругами Германии, начал строить свое Освободительное Движение, непосредственно
опираясь на Германское Правительство. 

Второй раз я виделся с ним, кажется, в апреле или мае 1943 года во время его
объезда участка Северного фронта, т. е. Пскова и Риги. На этот раз, после хорошего
ужина, мы поговорили до 4-х часов утра. Разговор с официального тона сорвался
следующим эпизодом. Власов долго и интересно рассказывал мне о некоторых своих
боевых операциях против немцев и, увлекшись, показывая на карте ход боя, воскликнул:
«Вот здесь мы вам здорово наклали!» «Кому вам? - спросил я холодно. - Значит,
вы - коммунисты - разбили здесь кровавых фашистов?» Андрей Андреевич спохватился
и рассмеялся. «Нет, я думаю иначе, - сказал он, - здесь русские разбили немцев».
«Русские всегда были непобедимы!» - сказал я. «Ну, ясно!» - подтвердил Власов
и мы, оставив фашистко-коммунистическую тему, перешли на чисто русскую и, таким
образом, нашли язык, который позволил нам весьма интересно проговорить всю ночь.


Власов говорил некрасиво, но удивительно просто и, я бы сказал, очень ясно. Много
было логики и веры в то, о чем он говорил. Власов не любил пустословить и говорить
вот так, зря, на любые темы. Он брал жизнь и относился к исполнению своего долга
весьма серьезно. Рассказывал только то, что, по его мнению, заслуживало внимания,
и задерживался только на темах, которые его интересовали или в которых, по его
личному убеждению, он хорошо разбирался. Там, где он не чувствовал себя компетентным,
он избегал задерживаться и переходил на другую тему. Зато там, где он считал
себя специалистом, он говорил весьма интересно, авторитетно и с большим знанием
дела. Чувствовалась хорошая военная и политическая школа, а также навык разбираться
в крупных вопросах, в особенности, в вопросах организационного характера. Он
был, безусловно, прекрасным организатором и отлично знал военное дело. 

Ему, конечно, трудно было разобраться во всех сложностях немецкого государственного
аппарата, да и в общей политической обстановке. Взаимоотношения между отдельными
западными державами были ему не известны и мало понятны. В этом отношении, сидение
«за чертополохом» сказывалось на каждом шагу. Многое, о чем я говорил ему, его
искренне удивляло, а многому он просто не верил. В его отношении к Германии просвечивало
на каждом шагу недоверие. Зато по отношению к западным демократиям он обнаруживал
иногда наивно-детскую доверчивость. Чувствовалось, однако, что он все больше
и больше сбрасывает с себя «вериги» политграмоты и начинает вставать во весь
свой  большой русский рост. 

Одной из характерных черт Власова была чисто русская способность глубокого анализа.
Власов был русским, насквозь русским. Плоть и кровь русского хлебопашца, а потому
он не только знал, но понимал и чувствовал чаяния и нужды русского народа удивительно
ясно, больше того - резко. Революция и партия, конечно, наложили на него сильный
отпечаток. Он плохо разбирался в вопросах государственной стратегии и исторической
политики. История тысячелетней динамики российского народа была совершенно чужда
ему, и ему, безусловно, нужно было побывать в Европе, чтобы на многое взглянуть
иначе, значительно шире, глубже и с иной точки зрения.

Проще - он не знал жизни по ту сторону «чертополоха», т. е. политических, военных,
социальных и исторических взаимоотношений, а также техники и метода западной
демократии. В военном отношении он был превосходный тактик, но не глубокий стратег.
Ему нужно было еще поучиться, чтобы проникнуть в «тайну магии» вышеупомянутых
наук и вопросов, а также русских исторических задач, геополитических законов
и доктрин государственной стратегии. Зато, повторяю, во всех иных вопросах, касающихся
тактики военного дела, организации, политической сноровки, понимания психологии
народов России, их быта и стремлений, Власов, безусловно, стоял на высоте того
исторического задания, которое ему пришлось выполнять. Психологически он «разгрызал»
людей замечательно и, например, мне он указал на целый ряд моих личных недочетов,
которых я сам в себе не замечал. В этом отношении я был ему очень благодарен,
ибо впоследствии, когда мне пришлось формировать Первую Русскую Армию, и ко мне
пришло приблизительно 20 % «старых», а 80 % «новых», критика генерала Власова
моей психологии мне пригодилась. 

«Вы, полковник, широко охватываете стратегические и государственные вопросы,
- говорил генерал Власов, - но Вы слишком узко сидите в казарме. Я верю вам,
что вы любите Россию, вернее, вы влюблены в ее историю, но вам слишком импонирует
германская сила и германский удар. Вы не хотите понять, что русского вопроса
нельзя разрешить войной или ударом даже 50-ти прекрасных броневых дивизий. Его
можно разрешить только продолжением народной революции, т. е. тем, чего вы так
не любите, и мысль о чем приводит вас в содрогание… Вы мечтаете о возрождении
России, но, прежде всего, вы думаете о возрождении Марсового поля, красивых полков,
крепкой казармы и славы старых знамен. А потом уже вы думаете о воле народа,
о государственном образе правления, о парламенте и проведении всех тех хозяйственных
и социальных реформ, которые так необходимы нашему измученному народу… Вы - солдат
не только по профессии, а и по натуре, да еще развращенный прусским милитаризмом.
Я тоже солдат, но только по профессии, а не по натуре, и не вышел, как вы, из
сугубо военной касты. Я не оторвался от поля и от фабрики, и все это - для меня
живое тело, а для вас - это только изучаемая абстракция». 

Я не остался в долгу и говорил ему о его недостатках. «Вы не были вне Советской
России и вам непонятна европейская обстановка и западные методы работы. Революционная
Россия не нужна. Она от всех этих социалистических экспериментов устала. Партизанщиной
и восстанием вы ничего не сделаете. На Запад также мало надежды, как и на розенберговскую
политику… Победа германских армий должна привести нас в Москву и постепенно передать
власть в наши руки. Немцам даже после частичного разгрома Советской России долго
придется воевать против англо-саксонского мира. Время будет работать в нашу пользу,
и им будет не до нас. Наше значение как союзника, будет возрастать, и мы получим
полную свободу политического действия». 

Генерал Власов не соглашался со мной. Он считал, что РОА - это только точка опоры
для национально-революционного пожара, для организации крупнейшего партизанского
движения, саботажа и новой гражданской войны. Нельзя допускать немцев слишком
глубоко в Россию. «Вы поймите? - говорил он, - что мы живем в эпоху не профессиональных
войн, а революционных движений. Народ - это не статист, а активный участник исторических
событий». 

Я не соглашался с ним, и пробовал доказать ему, что личности делают историю.
Толпа остается всегда толпою и, в конце концов, идет за победителем. Андрей Андреевич
возмущался. «Позвольте, - говорил он, - ведь вот, большевики победили, однако,
русский народ не воспринял коммунизма». «Воспринял или не воспринял, а потом
изжил - все это не играет никакой роли. Исторический факт налицо, что в Москве
сидит коммунистическое правительство и управляет двухсотмиллионной массой", -
возражал я. «Вы слишком заражены германским фюрер-принципом», - нападал Власов.
«А вы, генерал, слишком тонете в доктринах революции», - парировал я. 

В конце концов, мы оба решили, что без водки этого дела не разберешь, и, уходя
от Власова под утро, я чувствовал, как говорят моряки, что слишком ложусь на
борт, но что Андрей Андреевич Власов, безусловно, большой и умный человек. 

Часто потом, вспоминая наш интересный разговор, я думал: прав ли Власов, что
Белое Движение захлебнулось оттого, что не сумело продолжить революции Керенского
против активно выступившего большевизма, или был прав я, когда доказывал ему,
что Белое Движение проиграло, ибо в критический момент на решающем Орловском
операционном направлении генералу Деникину не хватило десяти хороших дивизий?
Ведь были в Советской России потом всевозможные восстания и народные движения?
Все они тоже окончились полной неудачей. Вопрос - живем ли мы в эпоху, когда
надо вести войну при поддержки политики или политику при поддержке бронированного
кулака - этот вопрос разрешила сама жизнь. Над ним теперь нечего философствовать.
Я должен откровенно признаться, что генерал Власов был во многом прав. Расчет
Власова на революцию был правилен. Обескровленная Германия и западные державы,
победители и побежденные, не смогли бы полностью заниматься русским вопросом,
и начавшееся движение РОА, обрастая партизанщиной, всевозможными восстаниями,
могло бы вылиться в широкое революционное движение. 

Мое третье свидание с Власовым состоялось в одной из пригородных вилл Берлина
в конце 1944 года. Мы не виделись больше года и взаимоотношения испортились,
как принято говорить, в конец. Мы были разные люди и по характеру и по воспитанию.
Военное образование получили в диаметрально-противоположных школах, а потому
вполне понятно, что нашим врагам, вернее друзьям, легко было начать грязнейшую
интригу и вырыть между нами, как потом оказалось, непроходимую пропасть. Свидание
это тщательно подготавливалось заместителем Власова, начальником штаба Вооруженных
Сил КОНР генералом Трухиным и командиром третьей формирующейся дивизии РОА генералом
Шаповаловым. Разговор продолжался около четырех часов. Мы не сговорились. 

Сегодня, когда я пишу эти заметки для истории, я считаю своим долгом передать
чистую правду, даже тогда, когда она может сделаться обвинительным актом против
покойного Власова или, вернее, против меня самого. Я знаю, что всем не угодишь.
Поклонники Власова в обиде на меня за то, что я слишком мало воспеваю его и созданное
им Движение, а его враги, наоборот, не могут простить мне того, что я, говоря
историческую правду, часто хвалю Власова, подчеркиваю его таланты и бесспорную
значительность Русского Освободительного Движения. 

Мы не сговорились и расстались очень сухо с оттенком неприязненности. Не сговорились
мы по трем следующим вопросам. Политически - я не разделял его взглядов и выдвинутой
им программы в так называемом Пражском Манифесте. Мне казалось, что с этим идти
в Россию нельзя. Она сильно устала от всяких социалистических экспериментов,
и что лучше всего осуществлять исключительно военную акцию, не предрешая никаких
политических вопросов и не навязывая народу приготовленных в эмиграции программ
и форм. Второе. Я считал, что мы должны воевать только на Востоке. Поэтому я
был против того, чтобы генерал Власов написал бы воззвание, призывающее русских
солдат бороться не только против коммунистического, но и против западно-капиталистического
мира. Я считал, что этим он сжигал мосты к будущим разговорам с англосаксами.


Третий вопрос, на котором мы расходились — это было отношение РОА к Германии.
Конечно, германская восточная политика была самоубийством. Это историческая правда,
благодаря чему Германия проиграла войну. Наряду с этим, я считал, что германская
армия была нашим союзником, снабжавшим нас оружием, деньгами и военным снаряжением.
Мне казалось, что мы, русские офицеры, должны быть лояльными по отношению к германской
армии до конца. 

Доведенный моим упорством почти до бешенства, Андрей Андреевич воскликнул: «Это
преступление русскому думать так, как думаете вы». Победоносная Советская Армия
находилась в это время в двух переходах от власовских полков. Я отдаю на суд
истории этот трагический финал нашего третьего свидания. 

Власов, герой Советского Союза, явился продолжателем Белой Идеи в борьбе за национальную
Россию! Сложись политическая обстановка иначе, и пойми немцы Власова, РОА одним
только своим появлением, одной пропагандой, без боя могла потрясти до самых основ
всю сложную систему советского государственного аппарата. Его борьба и его кровь,
а потом кровь его многострадальных бойцов во всех лагерях Германии открыла глаза
Западному миру на то, что в Советской России далеко не все благополучно. Восстали
и вместе с немцами начали борьбу, а  теперь не желая возвращаться на родину,
кончают жизнь самоубийством и кто же? Не контрреволюционные золотопогонники,
а коммунистические генералы, советские офицеры и колхозники. Это была песнь без
слов, ясная и понятная каждому честному иностранцу. 

Генерал Власов - БОЛЬШОЙ РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК, прекрасный солдат и организатор, патриот
и человек воли. Он в полном сознании, как было сказано, пошел по тернистой дороге
к Голгофе русской революции и отдал жизнь и кровь на благо, и величие своей Родины.
Перед лицом такой жертвы простятся все его личные недочеты и ошибки. Он встает
во весь свой могучий рост национального героя. Русское свободное зарубежное воинство,
оказывая его памяти воинские почести, скажет: «И ты был одним из них – русский
суворовский чудо-богатырь! Андрею Андреевичу Власову – вечная память! Главнокомандующему
РОА – вечная слава!»».
 
Панегирик генералу Власову столь же неуместен, как и охаивание. Судить нужно
с позиций приоритета субъектности и с учетом политики тогдашних властей СССР.
  Многие русские люди, оказавшиеся в том числе в рядах РОА, не предавали Родину,
а отринули враждебную им власть. Были среди них и «шкуры». Судить о каждом надо
конкретно – у каждого свои мотивы и своя судьба. Вот весной 1950 года на австралийскую
землю в порту Мельбурна вступил поэт Игорь Смолянинов (смотри  журнал «Австралиада»,
1997, № 12, с. 29), который ныне - член Союза писателей России. Об отношении
его к репрессивному режиму рассказывают его  стихи: 

Я мести и реванша не ищу,
Укоров горьких не несу Отчизне,
Но не могу простить, и не прощу,
Что был, так зверски, вычеркнут из жизни!

Что был в своей родной стране
Затравленным, голодным, униженным.
Что теми, кто служили сатане,
Был заклеймен изгоем прокаженным!

За то, что уничтожили родных…
И сделали из них «врагов народа».
Что их сослали, старых и больных
По воле ненасытного урода.

А о его отношении к Родине – стихотворение «Русь моя»:  

По чужим дорогам незнакомым, 
По камням, по пыли, по снегу, 
Я пройду поэтом бестолковым, 
Но тебя в душе я сберегу.

Дорогую нищенскую юность, 
Как любовь невесты, сберегу, 
И весны серебряную лунность, 
И зимы морозную пургу.

Вечера твои...твои закаты... 
Скошенную нивы полосу, 
Сарафан твой скромный, небогатый, 
Русую до пояса косу.

Ведь тебя я знаю не по книгам: 
По лишеньям знаю, по труду. 
Ты монгольское разбила иго 
И теперь фашистскую орду.

И тебя все так же распинают, 
Унижают, судят и казнят... 
Но страдания тебя лишь очищают, 
Всепрощение грядущее сулят!

О тебе, желанная, мечтаю, 
За тебя я истово молюсь... 
Ты страдалица, Великая, святая 
Русь моя, истерзанная Русь!!!

О Игоре Смолянинове – хорошо рассказано в книге Сизизмунда Дичбалиса «Зигзаги
судьбы» (стр. 235-239). Вывод я вслед за ним делаю такой – «Мы подождем, пока
народ проснется!». Очистится Россия от скверны шкурничества и обратится к своей
исконной Правой Вере и обретет праведную власть – и примет и простит и приласкает
всех добросовестных детей своих, и заклеймит их гонителей.