Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

Джон Виклиф, Ян Гус и начало Нового Времени. Часть 1: Путь к субъектности 

Однажды я влюбился. Что-то зацепило душу, завлекло. Чем больше узнавал – тем
сильнее привязывался. И люблю до сих пор русского самородка Михаила Михайловича
Филиппова (1858-1903) и считаю его своим спутником жизни, учителем и образцом
(http://www.philosophy.albertina.ru/show.php3?id=2298). Он недооценен, ему дают
поверхностные оценки, но достаточно ознакомиться с его текстами – и сразу чувствуешь
глубину и самобытность его суждений. В своем замечательнейшем журнале «Научное
обозрение» он печатал первые работы Владимира Ильича Ленина, финансировал этого
молодого революционера и впервые дал о нем энциклопедическую справку в прообразе
моего Панлога – в своем трехтомнике «Энциклопедический словарь» (1901), который
сейчас держу в руке. Михаил Михайлович в майском номере своего журнала за 1903
год напечатал  знаменитую работу К.Э. Циолковского «Исследование мировых пространств
реактивными приборами». И погиб он в порыве к высшей субъектности, стремясь,
как и я в устройстве Панком, передать сигнал и энергию на большое расстояние.


Не раз мы беседовали о Михаиле Михайловиче с его сыном Борисом Михайловичем Филипповым,
автором известной книги «Записки «Домового»». Долгие годы Борис Михайлович заведовал
Центральным Домом Литераторов (ЦДЛ) на улице Герцена 53, где мы ныне проводим
встречи своего Русского Исторического Общества. В квартире Бориса Михайловича
на Ленинском проспекте многое хранило память о безвременно погибшем ученом-энциклопедисте.
Я собрал материал для книги, которую хотел написать к 100-летию со дня гибели
выдающегося соотечественникак, отмечавшегося 12 (25) июня 2003 года, но ещё не
дописал, каюсь. 

Продумывая «взрыв субъектности», произошедший более полутысячелетия назад в Европе,
я попытался понять его базисные предпосылки и надстроечные проявления. Для меня
очевидна сопряженность учения Джона Виклифа (1330-1384) и восстания Уота Тайлора
(1381) – восстания богатеющих крестьян, стремящихся к экономическому освобождению
и политической субъектности. Но каким конкретным образом учение Виклифа «взорвалось»
в Чехии, где тоже к тому времени поднимала голову мелкая буржуазия и фрондировала
знать?

Ведь я считаю, что Ян Гус (1369-1415), как и Джон Виклиф и духовный маяк обоих
Августин, торил путь к Правой Вере и первопроходчески осуществлял подлинный 
 «субъектный прорыв», за что поплатился жизнью. Как конкретно Ян Гус уловил и
затем усилил «волю к воле», которая на наших глазах свершает новый глобальный
рывок? Поскольку я интеллектуально доверяю Михаилу Михайловичу Филиппову, то
открыл написанную им для Биографической библиотеки Флорентия Федоровича  Павленкова
«Жизнь замечательных людей» небольшую книгу «Ян Гус, его жизнь и реформаторская
деятельность» (Филиппов М.М. Ян Гус, его жизнь и реформаторская деятельность
// Ян Гус. Лютер. Кальвин. Цвингли. Патриарх Никон: Биографические повествования.
Челябинск: Урал, 1996, стр. 5-68). С оценками М.М. Филиппова я согласен, но буду
по ряду моментов давать свои комментарии. 

В «Предисловии» Михаил Михайлович Филиппов отмечает: 

«Среди религиозных реформаторов Гус занимает особое место. Лютеранские писатели
считают его прямым предшественником Лютера; православные богословы признают Гуса
почти православным; даже среди католических авторов находится немало таких, которые
относятся к Гусу с величайшим уважением: достаточно сказать, что о героизме Гуса
пишет с величайшею похвалою папа Пий II, известный в литературе под именем Энея
Сильвия. 

Очевидно, что во всех суждениях о Гусе главную роль играет не его учение, а его
жизнь и еще более его героическая смерть. И это вполне справедливо. 

Учение Гуса имело огромное значение для своего времени, но не в нем заключается
главная причина обаяния его личности. Нравственное мужество, стойкость в защите
своих убеждений — вот в чем следует видеть значение Гуса, которое надолго переживет
оставленные им фолианты. 

Считать Гуса, как это делают иные историки, последователем какой-либо односторонней
философской, религиозной или даже узконационалистической доктрины — значит не
понимать ни его личности, ни той роли, которую он сыграл в истории. Широкая терпимость,
требование безусловной свободы мысли и убеждения, требование полного согласования
учения с жизнью, слова с делом — вот что характеризует Гуса и отличает его от
многих религиозных, социальных и национальных реформаторов. Спор о том, было
ли учение Гуса возвращением к преданиям восточной церкви или же предвестием протестантизма,
мы считаем не только нерешенным, но и совершенно праздным. 

Несомненно, что Гус глубоко изучал и уважал многих восточных богословов, как
изучал и чтил английского философа и богослова Виклифа. Но, во-первых, при всех
заимствованиях у Гуса есть столько своего собственного, что считать его только
учеником или предшественником других деятелей – значит умалять значение его личности;
во-вторых, жизнь Гуса важнее всех написанных им книг. А эта жизнь и особенно
ее мученический конец сближают Гуса не с восточными и западными богословами,
а скорее ставят его в один разряд с такими деятелями и мучениками идеи, как Сократ
и Джордано Бруно» (стр. 9-10).

Михаил Михайлович Филиппов, будучи весьма добросовестным ученым, при написании
своей книги о Яне Гусе пользовался самыми авторитетными источниками своего времени.
С тех пор мало что добавилось нового в плане фактов. Но осмысление учения Гуса
и его значения в истории Нового Времени продолжается, в том числе у нас в России.
Из статей русских авторов М.М. Филиппов указывает, например, статьи А.В. Васильева
в журнале «Век» и И.С. Пальмова в «Славянских известиях», а также брошюру И.С.
Пальмова о сношениях гуситов с восточной церковью. При транскрипции чешских собственных
имен, советует М.М. Филиппов, желательно  придерживаться чешского произношения,
которое значительно отличается от русского отсутствием твердых звуков л и ы (чешское
ы сходно с малорусским и) и присутствием долгих гласных (особенность, сближающая
чешскую фонетику с латинской), ударением (всегда на первом слоге) и присутствием
шипящих - твердого и мягкого рж, в котором р слышится сильнее, чем у поляков.

Конечно, Джон Виклиф и Ян Гус – явления всемирно-исторического масштаба. Значение
их - во многом ключевое для всей Европы и Нового Времени. Однако Ян Гус особенно
близок нам, русским, из-за схожести наших славянских душ и из-за общности типовых
исторических ситуаций, в которых оказывались наши народы.

Положение в тогдашней Чехии характеризовалось засильем немцев, и пробуждающиеся
к субъектности богатеющие чехи стремились сохранить свою политическую и духовную
самостоятельность. Пражские граждане требовали, чтобы проповеди произносились
не только отдельно по-латыни и по-немецки, но и по-чешски. Первая мысль об устройстве
часовни исключительно для произнесения чешских проповедей принадлежала богатому
пражскому купцу Кржижу. Король Вацлав IV не только разрешил открытие часовни,
но и добился архиепископского согласия. Против чешских проповедей восстали немецкие
магистры и каноники, но им не удалось добиться закрытия часовни, названной Вифлеемской,
в которой вскоре появились весьма красноречивые проповедники. Ни один из них,
однако, не пользовался и десятой долей того значения, которое придала этой часовне
проповедь Гуса. 

Ян Гус, или, как его называли раньше, Ян из Гусинца, родился в местечке Гусинец,
находящемся у Богемского, или Чешского, леса, в незначительном расстоянии от
баварской границы. Местечко это населено исключительно чехами, но находится почти
у самой этнографической границы, отделяющей чехов от немцев. 

Считается, что Гус родился в 1369 году, но вряд ли 6 июля, как иногда пишут,
ибо на самом деле этот день есть дата его смерти. Гуситы избрали это число для
чествования памяти Гуса, и так как смерть у них считалась новым духовным рождением,
то отсюда и вышла путаница в числах у некоторых историков. Год рождения Гуса
попросту вычисляют, зная год его вступления в университет; но при этом забывают,
что в XIV и XV веке на университетских скамьях и в низших классах рядом с мальчиками
часто сидели бородатые юноши. 

Родители Гуса были крестьяне, причем вряд ли зажиточными. «Впоследствии, в эпоху
наивысшей славы, Гус никогда не забывал, что вышел из простонародья, - отмечает
Михаил Михайлович Филиппов. - Он навсегда сохранил особое сочувствие к людям
простым, невежественным и убогим. В самое тяжелое время своей жизни, когда католическая
иерархия предала его проклятию, Гус писал сочинения, в которых протестовал против
феодального насилия и крепостного права» (стр. 12). 

О родителях Гуса мы почти ничего не знаем, исключая то, что у них, кроме Яна,
было еще несколько сыновей. В очень раннем возрасте Гус был послан в Прагу учиться.
В Праге он жил, как и все тогдашние небогатые школьники, добывая себе пропитание
пением и прислуживанием в храмах. Об этом времени жизни Гуса в его сочинениях
сохранились лишь отрывочные замечания. В одном месте Гус пишет: «Когда я был
голодным мальчуганом, я делал из хлеба ложечки, которыми ел горох до тех пор,
пока, наконец, не съедал и ложки». Очень рано стал Гус помышлять о том, чтобы
сделаться священником: вероятно, с этой целью он и был отдан родителями в ученье.
По словам Гуса, первоначально с мыслью о священстве у него соединялось лишь понятие
о хорошем достатке. 

По окончании низших школ Гус записался в Пражский университет на факультет «свободных
искусств» (по-чешски — «свободных умений»), почти соответствовавший тому, что
немцы называют философским факультетом, с тем, однако, различием, что он был
необходимой подготовительной ступенью к трем высшим факультетам. В университете
Гус, по его собственным словам, не уклонялся ни от чего, участвуя и во всем важном,
и во всем легкомысленном. Впрочем, легкомыслие Гуса ограничивалось самыми невинными
забавами. Нравы его были строги, любовь к труду — необычайная, но он любил хорошую
одежду и беседу в приятельском кругу. 

В одном из своих писем, написанных перед отъездом на Констанцский собор, Гус,
между прочим, в самых трогательных выражениях вспоминает о своей юности, советуя
ученику своему не следовать «дурному примеру», и перечисляет при этом свои юношеские
прегрешения. «Не прельщайся, - пишет Гус, - роскошью», и говорит, как его тешило
пышное магистерское одеяние, так называемые «табарды» — крылатая суконная одежда,
капюшон и белые воротники, какие тогда носили магистры и доктора. Упоминает Гус
и о том, что он не чуждался пиров, устраиваемых в складчину магистрами, и был
страстным шахматным игроком. «Игра эта, - говорит он, - часто доводила меня до
вспышек гнева». 

Видимо, Гус был еще очень молод, когда приобрел степень бакалавра свободных искусств;
но профессора не признали в нем особенно блестящих способностей, и в экзаменационных
списках он находится в числе «средних». Кстати, о многих из своих профессоров
Гус упоминает с большим уважением и признательностью. Одного он называет «ясным
оратором», другого — «прекрасным проповедником, подобным трубному гласу». 

Достоверно известно, что степень бакалавра свободных искусств была получена Гусом
в 1393 году. В следующем году он приобрел степень бакалавра богословия; еще два
 года  спустя, в  1396  году, он  был  уже магистром свободных искусств. Далее
этого Гус не пошел. Он не добивался степени доктора богословия и на всю жизнь
остался магистром или,  по-чешски, мистром Яном  Гусом,— имя, под которым его
чтили гуситы. 

В университете Гус пользовался значительным уважением. Через два года после приобретения
степени магистра Гус был избран «чешской нацией», то есть чешской корпорацией
Пражского университета, экзаменатором на степень бакалавра. Вскоре после того
он стал священником (около 1400 года), затем был избран деканом факультета. 

Около этого времени в образе жизни Гуса произошла значительная перемена. Под
влиянием чтения книг - сочинений Виклифа и других авторов, - а также вследствие
убеждения в высоком значении священнического призвания Гус из веселого товарища
становится почти аскетом. 

Год приобретения им первой ученой степени бакалавра совпал с так называемым юбилейным
(по-чешски — милостивым) годом города Праги (1393). Один проповедник произнес
по этому случаю на Вышеграде поучение, в котором перечислял милости, дарованные
верным сынам церкви римским престолом. Эта проповедь произвела на Гуса такое
сильное впечатление, что он в числе других бакалавров, участвовавших в предписанной
процессии, подобно другим исповедовался на Вышеграде и даже отдал исповеднику
последние бывшие у него четыре гроша, лишь бы купить прощение грехов. «В этот
день,- говорит впоследствии Гус, - я купил индульгенции, но зато мне пришлось
потом остаться на одном сухом хлебе». Впрочем, эта исповедь на Вышеграде была
последним резким проявлением предрассудков, усвоенных Гусом от окружающей среды.


«Впоследствии Гус, - отмечает М.М. Филиппов, - с проповеднической кафедры публично
осуждал свое прежнее суеверие как необычайную глупость. «Когда я был еще очень
молод и духом и разумом, - писал он в одном из своих сочинений, - я был суеверен;
но, познав Писание, я понял свое прежнее безумие». 

Вскоре по окончании университетского курса Гуса стали мучить различные сомнения.
Он уже успел ознакомиться с сочинениями некоторых чешских писателей, имевших
довольно разумные взгляды на положение католической церкви, таких, например,
как Матвей из Янова; Гус был уже знаком с некоторыми философскими (но не с богословскими)
сочинениями Джона Виклифа. Но решительное влияние на развитие убеждений Гуса
имело занятие им кафедры проповедника в так называемой Вифлеемской часовне. 

Годы пребывания Гуса в университете были для чешского народа годами бурных церковно-политических
событий. Политическая власть в Чехии принадлежала династии Пршемысловичей, тесно
породнившейся с немецкой знатью. Значительного  влияния достигла средневековая
Чехия при основателе Пражского университета (1348) короле Карле I (1316-1378),
известном также как император Священной Римской империи Карл IV Люксембургский.
Его сыновья Сигизмунд и Вацлав тоже были императорами и одновременно королями
Чехии (Богемии). В конце XIV века как раз шла упорная борьба между чешским королем
Вацлавом IV (1378-1419), который был также королем Германии и императором Священной
Римской империи в 1378-1400, и немецкими князьями. В эти же годы королевская
власть вступила в решительное столкновение с властолюбием духовенства. 

Король Вацлав IV был в постоянной ссоре с пражским архиепископом, одним из самых
типичных прелатов своего времени. Этот архипастырь начал свою деятельность с
усердного посещения пиров и балов, на которых отличался как один из лучших танцоров;
он был также страстным охотником. Однажды архиепископ тяжело заболел, и после
выздоровления вдруг превратился в отчаянного ханжу. Королю Вацлаву совсем не
пришлась по вкусу такая перемена, так как «обратившийся на путь истины» архиепископ
стал высокомерен и перессорился не только с придворными, но и почти со всем высшим
чешским духовенством. 

Однажды король Вацлав вздумал собственной властью учредить новую епархию. Архиепископ
воспротивился этому и послал своего викария Яна из Помука утвердить избрание
своего аббата в епархии, отнятой у него королем. Король поскакал в Прагу и в
припадке гнева велел немедленно арестовать архиепископа, викария и других прелатов.
Архиепископ бежал, но его подчиненных стали истязать. Король собственноручно
избил архиепископского официала «до крови», но, испугавшись своего поступка,
отпустил его, велев никому не говорить о побоях; однако викарий Ян из Помука
был так избит королевскими слугами, что сочли более удобным совсем от него отделаться.
Его связали по рукам и ногам и ночью бросили в реку Влтаву. 

Иногда Яном из Помука нарочито подменяют Яна Гуса. Дело в том, что позднее иезуиты
канонизировали этого викария под именем святого Яна Непомука и старались противопоставить
память этого прелата, ничем, впрочем, не заметного, - памяти Гуса. Непомука превратили
в патрона чешского королевства; конфискованные у гуситов портреты Гуса стали
называть изображениями св. Непомука; в самом Гусинце, на родине Гуса, поставили
статую Непомука, чтобы «выкурить там источник ереси». Наконец была придумана
легенда, что и Непомук пострадал не за сопротивление королевским приказаниям,
а из-за убеждения: он будто бы не хотел выдать тайну исповеди. «Эта басня, -
указывает М.М. Филиппов, - перешла даже во многие учебники истории; не мешает
поэтому заметить, что жители Праги, узнав об утоплении Непомука, нимало нe были
огорчены этим и даже оправдывали короля - за исключением весьма немногих сторонников
духовенства» (стр. 15). 

Еще не прекратилась распря короля с архиепископом, когда против Вацлава поднялась
новая буря. Как раз в то время, когда Гус стал священником (1400), король был
низложен немецкими курфюрстами, избравшими Римским императором палатина Роберта,
или Рупрехта Пфальцского. Вспыхнула война. Чешский народ был на стороне своего
короля, большинство епископов приняло сторону курфюрстов, которых поддерживало
также утвердившееся в чешских городах, и даже в самой Праге, немецкое бюргерство.
Даже в числе магистров Пражского университета находились многие, которые высказывались
в пользу немецкого претендента. Борьба окончилась, однако, победой Вацлава, и
положение немецкой партии в чешском университете стало весьма щекотливым. Чтобы
сколько-нибудь усилиться, немецкие профессора примкнули к чешской консервативной,
или клерикальной, партии. Борьба в университете происходила, главным образом,
на почве богословской и схоластической. 

Тем не менее, король отлично понимал политическую подоплеку этих споров и живо
интересовался ими, принимая постоянно сторону тех, кто так или иначе критиковал
действия духовенства. Между тем, в самом народе с разных сторон возникла оппозиция
духовенству. Даже среди священников были такие, которые, оглядываясь по сторонам,
называли папские индульгенции глупым обманом. Уже совсем громко раздавалось требование
пражских граждан, чтобы проповеди произносились также и по-чешски. И вскоре была
основана Вифлеемская часовня, прославленная Гусом.

Еще раньше Гус успел подготовиться к роли народного проповедника. Он основательно
изучил Матвея из Янова, обыкновенно называемого парижским магистром, и развил
на этом чтении свой ораторский вкус. Гус имел уже случай проповедовать в церкви
св. Михаила, где в то же время проповедовал монах Бернард, рьяный защитник римского
престола и «величайший враг слова Божия», как называет его Гус. Политические
и религиозные убеждения Гуса успели сложиться вполне, и он имел не один случай
высказать их публично. В доме пражского мещанина Вацлава Чеширжа он часто встречался
с уже упоминавшимся купцом Кржижем, который поспособствовал его назначению проповедником
в основанной им Вифлеемской часовне. 

Обычно почти всю деятельность Гуса приписывали влиянию английского философа и
богослова Виклифа. Даже глава чешской исторической школы Франтишек Палацкий,
отмечает Михаил Филиппов, сначала поддерживал этот взгляд, установившийся еще
с XV века, когда враги Гуса старались выставить его прямым учеником английского
«еретика».  Впоследствии Палацкий под влиянием известного историка Неандера отказался
от этого взгляда. Последними защитниками английского происхождения учения Гуса
являются Лехлер и Берингер; Томек и Круммель гораздо объективнее, а Эрнест Дени,
по мнению М.М. Филиппова, даже слишком занижает влияние Виклифа на Гуса. 

По мнению Михаила Филиппова, сначала Джон Виклиф, этот богослов и философ схоластической
«реалистической» школы, выступал только против чрезмерных притязаний Рима; мало-помалу
полемика увлекла его, и он стал порицать и критиковать само учение римской церкви.
В 1382 году в Лондоне был созван собор, на    котором    обсуждались 24 положения,
извлеченные из сочинений Виклифа. Собор признал эти тезисы частью еретическими,
частью ошибочными; тем не менее, Виклиф никогда не был серьезно преследуем и
спокойно умер в 1384 году, то есть за 15 лет до вступления Гуса на проповедническое
поприще. 

Без   всякого   сомнения, отмечает М.М. Филиппов, некоторые  из   философских
сочинений Виклифа были довольно распространены в Праге, куда их занесли студенты,
ездившие в Оксфорд слушать английских профессоров. «В XIV и XV веках сношения
между университетами были довольно оживленны, чему много способствовало существование
общего научного языка — латыни, которая тогда  еще не была мертвечиной, какою
стала в наше время. До изобретения и распространения книгопечатания личное посещение
чужеземных университетов было одним из главных способов умножения знаний: даже
профессора прибегали к этому способу» (стр. 18). 

В конце XIV века оживлению сношений между Чешским королевством и Англией способствовал
брак дочери Карла IV с английским королем Ричардом II. Все это факты, говорящие
в пользу английского влияния на Гуса. Отвергать основательно знакомства Гуса
с книгами Виклифа нельзя; но возникает вопрос: когда и какие сочинения Виклифа
стали известны Гусу? 

Прага в те годы была центром политической и духовной европейской жизни, и Европа
тогда была не менее единой, чем сейчас. Пассионарности хватало. Крестовые походы
расширили кругозор. Процветали интернациональные рыцарско-религиозные ордена.
Несмотря на стихийные бедствия вроде чумы 1348 года, развивалась торговля и наращивались
богатства ряда социальных слоев в городе и на селе. Тяга к учености поощрялась
папством и императорством, и в том же чумном 1348 году был основан Пражский университет.
Богословские диспуты увлекали всю Европу.  И дух субъектности носился над нею,
призрак субъектности свободно ходил по Европе от православного Константинополя
(Гемист Плетон) до католической Праги (Ян Гус), от католического Лондона (Джон
Виклиф) до православной Москвы (Сергий Радонежский). 

Теперь можно считать доказанным, полагает Михаил Михайлович Филиппов, что Гус
ознакомился основательно с богословской критикой Виклифа уже после того, как
начал свою проповедническую деятельность в Вифлеемской  часовне, то есть когда
его собственные убеждения успели сложиться почти окончательно. Значительно раньше
Гус ознакомился лишь с философскими трактатами Виклифа. «Спорный вопрос о степени
влияния Виклифа на Гуса слишком специален, - говорит М.М. Филиппов, - чтобы обсуждать
его здесь подробно. Наше собственное мнение по этому вопросу, состоящее в том,
что философия Виклифа много помогла развитию идей Гуса, но что Гус далеко не
во всем следовал учению английского богослова — это мнение основано на показаниях
самого Гуса на Констанцском соборе. Гус показал, между прочим, что с учением
(богословским) Виклифа он ознакомился не раньше 1403 года, тогда как его философские
трактаты читал еще около 1396 года» (стр. 19). 

Спор о степени влияния Виклифа на Гуса я считаю непринципиальным. Сужу по себе.
Разве мог бы я, с детства устремленный к субъектности, подпасть под влияние Маркса
или Хайдеггера, если бы сам дух времени и мой собственный выбор не выделили бы
этих двух из десятков остальных авторитетов и не привлекли бы моё внимание к
этим мыслителям, к их осмыслениям Бытия и сущего. Я искал подтверждений собственных
субъектных убеждений в трудах очень многих и разнообразных философов и богословов
Запада и Востока, сопоставлял свои и их концепции с исторической и вообще с человеческой
практикой, а в конце концов пришел к выводу, что все самобытные личности и доктрины
подводятся под некий общий знаменатель, который я называю Правой Верой. И из
современных мыслителей адекватнее всего эту Правую Веру, которую до глубин откровения
и пророчества выразили Моисей, Будда, Лао-Цзы, Конфуций, Платон, Иисус Христос,
Иоанн Богослов, Павел, Августин, Мухаммед и другие величайшие Учителя человечества,
смогли на современном субъектном языке высказать и  систематизировать Кант, Гегель,
Маркс, Ницше и Хайдеггер. 

Влияло на Гуса, кроме Виклифа, общее для того времени «томление к субъектности»,
которое прорастало в базисе и витало в надстройке эпохи, прежде всего в доминировании
реализма над номинализмом.

Именно заданный Платоном могучий импульс реализма являлся стартовой площадкой
для взлета «мирообраза», этого необходимого условия субъектности человека, то
есть не просто приятия, а представления сущего,  самостоятельного отношения человека
к миру.  

Субъектность и её проблески свойственны человеку с момента Грехопадения, а особенно
после перехода от присваивающей к производящей экономике, однако благодаря развитию
производительных сил и накоплению общественного богатства «критическая масса»
субъектности стала в «глобальном» масштабе вызревать лишь в Западной Европе к
временам Виклифа и Гуса. Что касается предшествующих «локальных» всплесков субъектности,
окрашивающих политические судьбы и мыслительные векторы ряда обществ и народов,
то по поводу греков и Платона хорошо высказался Мартин Хайдеггер в гениальном
своем произведении «Время мирообраза» (1938): «Греческий человек ЕСТЬ как принимающий
сущее, почему для греков мир и не может стать мирообразом. А с другой стороны,
если для Платона существо сущего определяется как эйдос (вид, облик), то это
очень рано посланная, издалека потаенно и опосредованно правящая предпосылка
того, что миру предстоит стать мирообразом» (Хайдеггер М. Время картины мира
// Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. Москва: Республика, 1993,
стр. 50. – В переводе В.В. Бибихина я передаю хайдеггеровское понятие Weltbild
не буквалистски как «картина мира», а адекватнее как «мирообраз»).

Михаил Филиппов отмечает, что «как философ, Виклиф был одним из самых горячих
сторонников схоластического реализма, приписывавшего реальное существование отвлеченным
понятиям; с этим учением боролись так называемые номиналисты, придававшие отвлеченным
идеям значение лишь символов и знаков» (стр. 19). Поэтому приведу стандартные
определения реализма и номинализма из находящегося под рукой «Новейшего философского
словаря» (Минск: Издательство В.М. Скакун, 1998): 

«В качестве философского направления реализм объективно представлен уже в концепции
«мира эйдосов» Платона; как осознающее себя направление конституируется в рамках
средневековой схоластики в борьбе с номинализмом по проблеме универсалий. Если
номинализм трактует последние как имена (nomina) реально существующих единичных
объектов, то реализм, напротив, базируется на презумпции объективной реальности
универсалий (universalia sunt realia). Начиная с Августина, реализм синтетически
объединяет в своем содержании установки платонизма с христианским креационизмом
(«роды» и «виды» как идеальные образы будущих объектов в сознании Творца – у
Августина; предбытие вещей как архетипов /archetipum/ в разговоре Бога с Самим
Собой – у Ансельма Кентерберийского; самость   /haecceitas/ вещи, предшествующая
ее бытию и актуализирующаяся в свободном волеизъявлении Божьем – у Иоанна Дунса
Скота /вдохновителя Виклифа и Хайдеггера/» (Можейко М.А. Реализм // Новейший
философский словарь /Составитель А.А. Грицанов. Минск: Издательство В.М. Скакун,
1998, стр. 566).

Вообще, как отмечалось в моих предшествующих заметках, именно Августин в той
же своей субъектной «Исповеди» смог помыслить сотворение мира субъектно, словно
сам себя поставив на место Творца и вопрошая о принципах «программирования» творения,
а не принимающий его как некую данность. Неудивительно, что Дунс Скот, Виклиф,
Гус, Лютер и Кальвин вдохновлялись реализмом Платона и Августина – они не просто
принимали мир, а представляли его и тем самым потенциально мысленно изменяли
его, открывали возможность его экспериментального познания и социального досотворения.
 

Философские взгляды Виклифа, отмечает Михаил Филиппов, встретили в Пражском университете
довольно хороший прием; его положения часто были принимаемы в основу лекций даже
самыми рьяными католиками. Гус, еще до начала своего проповедничества, собственноручно
переписывал некоторые трактаты Виклифа. Одна такая рукопись (1398 г.) хранится
в Стокгольмской библиотеке, куда ее завезли шведы после взятия ими Праги во время
Тридцатилетней войны. На полях этой рукописи Гус сделал от себя некоторые примечания,
из которых видно его глубокое уважение к автору. Некоторые положения Виклифа
еще как будто пугали Гуса. В одном месте он приписал: «Пусть Господь даст Виклифу
царствие небесное! О Виклиф, Виклиф! не одному человеку ты вскружишь голову!»
(стр. 19). 

Один позднейший таборитский писатель - табориты, как известно, были последователями
Гуса, - утверждает, что сам Гус однажды сказал: «Книги Виклифа открыли мне глаза,
и я читал их и перечитывал». Слов этих нельзя принимать буквально, учитывая врожденную
субъектность (= самостоятельность-критицизм) Яна Гуса. «Одной из главных черт
характера Гуса, - отмечает М.М. Филиппов, -  были постоянные поиски истины, и
он никому, в том числе и Виклифу, не верил на слово, не убедившись собственным
разумом, самостоятельным мышлением, в справедливости того или иного положения.
Гус тотчас же отказывался от осознанного заблуждения; но если он был в чем-либо
убежден, для него не существовало авторитетов. Поэтому и в учении Виклифа он
принимал далеко не   все,   а   то,   что   принял,   вполне   согласовалось
  с убеждениями,    выработанными   Гусом   самостоятельно» (стр. 19-20). 

Так, например, отношение Гуса к папской власти было, прежде всего, вызвано сознательным
отношением к окружавшей его действительности. В одной из ранних своих проповедей
Гус уже смело высказывается против притязаний Рима и сознается, что грубо заблуждался,
считая папу непогрешимым. 

Легко  понять  значение  подобных  проповедей  для тогдашней Праги. Почва для
восприятия их была готова в самом народе. Но эпоха вполне критического отношения
Гуса к католицизму наступила не сразу: сначала он заботился преимущественно 
о внутреннем самоусовершенствовании, о перевоспитании своей личности; затем выступил
против пороков духовенства, но еще с надеждой, что церковь последует его собственному
примеру и очистится собственными силами. Лишь в самые последние годы жизни Гус
с прискорбием убедился, что его надежды были напрасны. 

В самом начале своего проповедничества Гус приобрел такую популярность, что,
несмотря на молодые лета, был избран (по тогдашним правилам — на одно полугодие)
— ректором  Пражского университета.  Большинство  чешских профессоров,  все тогдашние
знаменитости,  были приятелями Гуса, например, бывший его учитель Станислав из
Цнойма. Немецкие профессора, принадлежавшие большей частью, что характерно, к
школе номиналистов, сложили следующую сатирическую родословную Гуса: «Станислав
из Цнойма родил Петра из Цнойма; Петр из Цнойма родил Степана из Пальча; Степан
из Пальча родил Яна Гуса». Все перечисленные здесь имена принадлежат магистрам,
бывшим в то время в самых приятельских отношениях с Гусом. 

Спор между реализмом и номинализмом, хотя и играл некоторую роль в истории Пражского
университета и в жизни Гуса, все же не значил так много, по мнению М.М. Филиппова,
как полемика, возгоревшаяся в Праге около 1403 года из-за богословского учения
Виклифа. Эти препирательства, впрочем, были возбуждены не Гусом и не он оказался
самым рьяным бойцом за Виклифа. Богословские трактаты Виклифа были впервые распространены
в Праге приехавшим из Оксфорда близким другом Гуса, Иеронимом Пражским. Почин
в деле преследования «английской ереси» был сделан немецкими профессорами, действовавшими,
без всякого сомнения, как по своему разумению, так и по внушению пражского архиепископа.


С самого дня своего основания в 1348 году  Пражский университет не был чисто
чешским национальным учреждением. Он служил главным умственным центром не только
для чехов, но и для немцев. Основанный Карлом IV, он имел в конце XIV и начале
XV века лишь двух равных соперников — университеты Парижский и Оксфордский. 

Личный состав университета - как профессора, так и студенты - разделялись на
четыре нации: чешскую, польскую, баварскую и саксонскую. Эпохой наивысшего процветания
Пражского университета были семидесятые и восьмидесятые годы XIV столетия, когда
в нем числилось до 11 тысяч студентов. С 1363 по 1392 год были, правда, основаны
университеты: Краковский, Венский, Гейдельбергский,   Кельнский  и  Эрфуртский,
 но   все  они,   по сравнению с Пражским, имели значение лишь провинциальных
центров. С 1367 по 1408 год Пражский университет выдал, по одному факультету
свободных искусств, 844 магистерских диплома и 3823 диплома на бакалавра. Организация
университета была такова, что обеспечивала полное  господство  немецкой  партии.
  Хотя  все  четыре «нации» имели равные права, но в сущности три из них были
немецкие, так как в польскую нацию записывались главным образом силезские немцы.


И вот – зарождение национализма! А национализм – буржуазен по своей сущности,
ибо сопряжен с «критической массой» низовых экономически-самодостаточных и тем
самым  политически-субъектных хозяев (сельских и городских). Такая «критическая
масса» почти достигалась в те годы как в Москве («небывальцы», общежитийцы Сергия
Радонежского), так и в Лондоне (виклифиты, бойцы Уота Тайлера) и в Праге (гуситы,
табориты Яна Жижки). Базисные предпосылки к буржуазному обществу и национальному
государству отражались в надстроечных как богословских, так и политических дискуссиях.
При всей своей терпимости и миролюбии Гус нередко выступал против чрезмерных
притязаний немецких профессоров. Что Гус не был враждебен немцам, доказывается
самим избранием его в ректоры, чего нельзя было достичь против воли немецкого
большинства; но он нередко говорил, что в чешском королевстве чехи должны занимать
такие же места, как французы во Франции и немцы в Германии. 

Высшее пражское духовенство взяло в университетском вопросе, как и в политических
распрях, сторону немецкой   партии   и   даже   тайно   подстрекало   немцев
против   чехов.   В   1403  году  после  Гуса  ректором   был избран баварец
Вальтер Геррасер. Один немецкий магистр, Гюбнер, явился в роли зачинщика новой
университетской распри. Как полагают, по поручению самого архиепископа,  Гюбнер
 рассмотрел  недавно  перед  тем появившиеся в Праге богословские трактаты Виклифа,
извлек из них 21 положение, к которым присоединил 24 пункта, осужденные лондонским
собором, и все это препроводил   в   архиепископский   капитул. Официал Кбель
и пражский каноник Нос отправили эти 45 пунктов ректору Геррасеру, а этот последний
немедленно созвал совет из всех пражских докторов и магистров. 

Заседание, на котором обсуждался вопрос о тезисах Виклифа,   было  весьма   бурным.
 Главным защитником тезисов оказались бывший учитель Гуса, Станислав из Цнойма,
и приятель Гуса, Степан из Пальча. Один из чешских магистров, Николай из Литомышля,
закричал Гюбнеру: «Ты извлек эти положения неправедным, лживым,  клеветническим
способом!». Гус,  в  свою  очередь, сказал: «Такие подделыватели книг, по моему
мнению, более виновны, чем те два торговца, которых несколько дней тому назад
сожгли на площади за подделку шафрана». 

Но нашлись магистры, возражавшие Гюбнеру прямо по существу дела. Степан из Пальча
бросил на стол экземпляр  книги Виклифа и  воскликнул:  «Пусть,  кто хочет -
встанет и скажет что-либо против единого слова в этой книге: я берусь защищать».
Еще резче говорил Станислав из Цнойма: «Я берусь,- сказал он, -  доказать, что
 из этих 45 тезисов  ни одного нельзя назвать  ни еретическим, ни ложным». Это
заявление до того скандализировало собрание, что некоторые из старших профессоров
вышли из зала. Оставшиеся значительным большинством голосов постановили: воспретить
как публичное, так и частное преподавание 45 тезисов, - решение, впоследствии
игравшее важную роль в судьбе Гуса. 

На первых порах осуждение 45 тезисов Виклифа нимало не поколебало положения Гуса
ни в университете, ни на проповеднической кафедре. Популярность Гуса постоянно
возрастала и, между прочим, увеличению ее способствовали многие пражские женщины,
которые настолько увлекались проповедями Гуса, что нарочно селились близ Вифлеемской
часовни. На них-то и намекает Гус в одной из своих проповедей, говоря, что некоторые
женщины умнее и добрее отстаивают истину, нежели иные доктора богословия.  

Следует  заметить, пишет Михаил Михайлович Филиппов, что   Гус вообще был  весьма
застенчив и робок с женщинами; робость эта иногда доходила до подозрительности;
но, убедившись в том, что он имеет дело с женщиной скромной и одушевленной высшими
нравственными побуждениями, Гус тотчас изменял свое обращение и относился к таким
женщинам просто и по-братски. 

В то время многие чешские дворянки отличались набожностью, доходившей до аскетического
отречения от мира. Не вступая в монастыри, где жизнь часто вовсе не согласовывалась
с монашеским обетом, эти дворянки проводили время в молитве и посте. Среди них
попадались личности, в высшей степени восторженные и как раз пригодные для распространения
новых учений. Такова была, например, Анешка из Штитного, дочь писателя Томаша,
проводившая время то в составлении списков с сочинений покойного отца, то в посещении
Вифлеемской часовни. В той же местности жила одна девица Петра, о которой Гус
говорит, что она вела вполне святую жизнь. Такова же была вдова Катерина Каплержова,
устроившая нечто  вроде вдовьего и девичьего приюта в своем доме. Это появление
женщин, не удовлетворявшихся официальными монастырями, отмечает М.М. Филиппов,
в которых видели более соблазна, чем благочестия, в высшей степени характеризует
тогдашние церковные порядки и является еще одним доказательством необходимости
реформы, которую проповедовал Гус. 

Положение Гуса, казалось, стало еще более прочным, когда пражским архиепископом
был назначен еще не старый прелат Збынек. Новый архиепископ очень мало понимал
в богословских делах, но был храбрым воином и не терпел ханжей и суеверов. Мечом
он владел гораздо искуснее, чем крестом, и о нем говорили, что он сел за азбуку
лишь тогда, когда был назначен архиепископом. На самом деле он получил обычное
светское воспитание тогдашних чешских феодалов. «In doctrina sancta nullus (в
богословии ничего не смыслит»), - пишет о нем современный летописец, в остальном
осыпающий архиепископа похвалами.   Новый архиепископ отнесся к Гусу с доверием.
Он назначил Гуса и его приятеля Станислава из Цнойма «синодальными проповедниками»
- обязанность весьма важная, состоявшая в произнесении наставлений духовенству.
Кроме того, архиепископ написал Гусу, чтобы он докладывал ему лично или письменно
о всех замеченных злоупотреблениях. 

В роли синодального проповедника Гус мог действовать еще смелее прежнего. К этому
времени слава его так возросла, что даже враги Гуса отзывались о нем с уважением.
  Он   вел   жизнь   аскета.   Изнуряя   себя   постами и бессонными ночами,
Гус становился неузнаваем. Его бледное, исхудалое лицо, украшенное бородою, которой
Гус не брил, по обычаю многих западнославянских католических   священников, 
его задумчивые  глаза,  как  бы занятые   внутренним   созерцанием,   поражали
  зрителей еще прежде, чем раздавался его голос. Один из личных врагов   Гуса
  пишет  о   нем:   «Жизнь   его   была   сурова, поведение безупречно, бескорыстие
такое, что он никогда ничего не брал за требы и не принимал никаких даров и приношений».


Красноречие Гуса было своеобразно. Он не  поражал   сразу   слушателей,  речь
 его   не   была   ни пылкою, ни блестящею, но оставляла глубокое и прочное впечатление.
На слушателей действовала, главным образом, сила и искренность его убеждения.
«Он был неутомим, - пишет о Гусе один  чешский писатель, - он постоянно утешал,
проповедовал и писал».  

В проповедях Гус не щадил и духовных лиц; он не останавливался и перед порицанием
своего Покровителя — архиепископа. Обличения   Гуса   были   суровы   и   беспощадны.
  Он говорил о высокомерии духовенства, о погоне за иерархическими повышениями,
о корыстолюбии и жадности. В своих синодальных проповедях Гус не касался католической
догмы, но обличения нажили ему гораздо больше врагов, чем если бы он произносил
самые еретические мнения. Щадя догму, Гус проповедовал главным образом необходимость
согласования веры с делами. «Напрасно думают,— говорил Гус в одной из проповедей,—
что легче заслужить прощение грехов, сооружая храмы, чем если помогаешь бедным».


Субъектность вообще оскорбляется как угнетением твоего общества извне, так и
бедностью его внутри. Поэтому борьба за субъектность подразумевает двуединство
борьбы за национальное освобождение и за социальную справедливость. Так было
в первоначальных и потому более или менее «чистых» битвах за субъектность,  хотя
позднейшие эпохи засвидетельствовали немало извращений в национальный эгоизм
и социальную демагогию.

Во всех проповедях Гуса учение о деятельной помощи ближнему всегда занимает первое
место. Некоторые его выражения чрезвычайно смелы для того времени.   «Лучше -
говорил  он, - употребить грош на Божье дело при жизни, чем оставить священникам,
по духовному завещанию, столько золота, чтобы им можно было заполнить все пространство
между небом и землею». Ведя аскетическую жизнь, Гус вовсе не указывал другим
на физическое воздержание, как на существенное средство спасения души. «Лучше,
- говорит он, - снести без гнева одну обиду, чем изломать на своей спине столько
прутьев, сколько может доставить целый лес». «Лучше унизиться перед низшим себя,
нежели совершить богомолье с одного края земли до другого». Гус резко порицал
духовных лиц, злоупотреблявших правом отлучения, и советовал им сначала отлучить
самих себя от грехов и пороков. 

Задолго до Лютера он громил продавцов индульгенций и хищных монахов, «которые,
с дозволением или без дозволения, устраивают никому неизвестные празднества,
выдумывают чудеса, грабят бедный народ и разрушают Христову церковь». Кстати,
сегодня в десубъектизируемой России тоже пытаются церковные власти вместе с антинародным
режимом заморочить голову обездоленным россиянам постоянными «праздниками» и
лицемерными молениями, а глубинную и искреннюю религиозную субъектность задавить
архаическо-этнографическим обрядоверием. Особенно это наглядно проявляется сегодня
7 января, в день якобы «православного Рождества» (это через две недели после
астрономического Рождества и через неделю после календарного Нового Года!), объявленного
«праздником» и нерабочим днем, когда по всем каналам показывают камлания и лицемерия.

Советуя духовенству обратиться к примерам первых веков христианства, Гус, однако,
нисколько не идеализировал официального византийского благочестия; еще менее
идеализировал он папскую власть. «Христос, - говорит Гус, - запретил своим ученикам
всякую мирскую власть; но слова его были забыты с тех пор, как император Константин
дал папе царство... Богатство отравило и испортило церковь. Откуда войны, отлучения,
ссоры между папами и епископами? Собаки грызутся из-за кости. Отнимите кость
- и мир будет восстановлен... Откуда подкуп, симония, откуда наглость духовных
лиц, откуда прелюбодеяния? Все от этого яда».

Народ, давно подготовленный к таким речам, с восторгом слушал Гуса; духовенство
еще не смело идти против влияния архиепископа, многих феодалов и самого двора.
Королева София явно покровительствовала Гусу и назначила его своим капелланом
и исповедником. 

Не менее смело и энергично действовал Гус, искореняя народные суеверия. Он понимал,
что корыстолюбивое духовенство и невежественный народ - это два элемента, постоянно
идущие рука об руку, как и авторитаризм с нищетой. В этом случае Гуса поддерживал
также архиепископ, не веривший ни в какие чудеса. 

До сведения архиепископа дошло, между прочим, отмечает Михаил Михайлович Филиппов,
что в маленьком городишке Вильснак подле Виттенберга находится будто бы необычайная
драгоценность, а именно живая кровь Христова, -  разумеется, чудотворная и исцеляющая
больных. Народ стремился тысячами в этот городок не только из Северной Германии,
но и из всей Средней Европы. Пражские монахи также поддерживали славу Вильснака,
возвратившиеся богомольцы рассказывали о чудесах. Архиепископ Збынек решил, наконец,
исследовать вопрос и назначил комиссию из трех магистров. Одним из них был Гус.
Исследование показало, что все так называемые чудеса были обманом легковерных
людей. 

Об одном хромом мальчике говорили, что он получил чудесное исцеление: оказалось,
что у него нога болит хуже прежнего. Один пражский житель, явившись на богомолье
в Вильснак, пожертвовал в храм серебряную руку, надеясь исцелить свою, пораженную
параличом. Не получив исцеления, он нарочно остался еще на несколько дней. Стоя
в храме, он увидел, что на кафедру взошел священник, который, показывая народу
серебряную руку, стал торжественно рассказывать об исцелении. Тут больной не
выдержал и закричал: «Поп, зачем лжешь! У меня рука такая же, как и была!» В
таком роде оказались и прочие чудеса. 

Результатом этого исследования, произведенного, главным образом, Гусом, было
издание архиепископского повеления,  чтобы  раз  в  месяц  в  каждом приходе
произносилась проповедь против путешествия на богомолье в Вильснак. Сверх того,
архиепископ поручил Гусу написать ученый трактат по этому предмету. Гус написал
сочинение, в котором доказывал, что ни одна капля крови Христа не может теперь
где-либо находиться. 

Рассуждая о крови Христовой, Гусу поневоле пришлось коснуться католического учения
об евхаристии. Критика Гуса в этом случае не идет вразрез с католической догмой,
но и не сходится с ней. Гус доказывает, что в таинстве причащения следует допускать
только «невидимое» присутствие крови и плоти. Что касается чудес вообще, Гус
высказывается об этом весьма прямо и совершенно современно и субъектно. «Требование
чудес, - говорит он, - есть доказательство маловерия.  Истинному христианину
не надо ни знамений, ни чудес... Если бы священники твердо держались Евангелия,
они предпочли бы говорить народу об учении Христа, вместо того чтобы рассказывать
о мнимых чудесах». 

Как видим, Ян Гус – знамя свободного /= субъектного/ человека на все времена,
в том числе для нынешней псевдоправославной и сбиваемой с толку России. Учения
Джона Виклифа и Яна Гуса вообще необходимо ныне сопрячь с субъектной правоверной
жизнью и деятельностью их современника Сергия Радонежского, чтобы авторитет последнего
шел на пользу постиндустриальной модернизации России, а не использовался для
оправдания свершающейся предательской демодернизации её.  

Ян Гус, как и Сергий Радонежский и Джон Виклиф, освобождал себя, свою церковь
и свой народ для самобытности и субъектности, открывал своему народу перспективы
национальной жизни и социального развития к экономической самодостаточности.
По формам деятельности Сергий Радонежский, Джон Виклиф и Ян Гус отличаются друг
от друга, поскольку разные условия жизни были в те годы в Московии, Англии и
Чехии и разные исторические обстоятельства и проблемы. Но по сути своей деятельности
– они очень схожи, что не удивительно, поскольку они глубинно мотивировались
одним и тем же «духом времени», «томлением к субъектности».  

Уже учитель Сергия Радонежского знаменитый святитель митрополит Киевский и  Всея
Руси Алексий /Элевферий Бяконт/ (1354-1378), главный идеолог Московского избранничества
и раннебуржуазных московских «небывальцев», мыслил субъектно о новом народе русском
и о славном жребии славян и переводил Святые тексты на русский язык, тем самым
досотворяя его. «Достойный особенного уважения пример трудов сего рода, о котором
не можно здесь умолчать, - напоминает один из православных Интернет-сайтов (http://ao.orthodoxy.ru/arch/008/008-vozgl.htm),
- подал Святой Алексий Митрополит Московский, тщательнейше исправленный которым
с Греческого Славянский список Святого Евангелия доныне хранится в Московском
Чудовом монастыре, где и мощи его почивают /в связи с уничтожением Чудова монастыря
с 17 декабря 1929 года по 1 октября 1930 года,  мощи святителя Алексия хранились
затем в Успенском соборе Кремля, а в 1947 году были перенесены в Богоявленский
собор/». Об этом – вдохновенное стихотворение Николая Николаевича Лисового «В
начале было…»:

Пергамены исписанных тетрадей…
Поник в раздумьи мудрый книгочий.
Обитель Чуда.
В келье, при лампаде – 
Митрополит, святитель Алексий.

Как я рассказывал в предыдущих заметках, Джон Виклиф тоже в последние годы жизни,
особенно после подавления восстания Уота Тайлера в 1381 году, усиленно занимался
переводом Библии на английский язык, тем самым досотворяя его. И Ян Гус немного
попозже существенно досотворил родной чешский язык, излагая на нем учение Иисуса
Христа, перелагая на нем Священное Писание. «Хотя историческая роль Гуса основана
более на его жизни, чем на его книгах, - указывает Михаил Михайлович Филиппов,
- но как писатель Гус смело может быть сопоставлен с Лютером. То, что Лютер сделал
для немецкой речи, сделано Гусом для чешского языка. Его чешские сочинения освободили
литературную чешскую речь от условной ходульной риторики и сблизили ее с народным
языком. Слог Гуса чист и ясен и вполне соответствует ясности его мыслей. Стремясь
к правдивости и простоте во всем, Гус обнаружил эти качества даже в своей реформе
чешского правописания. Прежние сложные и неуклюжие сочетания согласных он заменил
так называемыми диакритическими знаками, обозначающими шипящие звуки, например,
ш, ч, ж. С небольшими изменениями правописание Гуса удержалось в чешской литературе
до сих пор; подобное же правописание принято теперь всеми западными славянами
(чехи, словаки, лужичане), кроме поляков, и теми из южных (хорваты, словенцы),
которые пишут латинскими буквами. В последнее время даже в польской литературе
были попытки усвоить правописание Гуса».

Я много цитирую Михаила Михайловича Филиппова, потому что считаю себя его учеником
и сам не могу сказать лучше, чем он. И М.М. Филиппов отмечает, в частности, что
Ян Гус, обращая преимущественное внимание на нравственную сторону религии, мало
занимался догматическими тонкостями. Придраться к одной резкости его обличений
было нелегко. Несколько иначе писали и говорили многие из ближайших друзей Гуса,
и особенно его бывший профессор Станислав из Цнойма. Станислав был человек далеко
не безупречного характера, но отличался тонким критическим умом и усердно читал
сочинения Виклифа. Особенно занимался Станислав вопросом об евхаристии и написал
трактат, в котором уже прямо отстаивал учение Виклифа, отрицая теорию «пресуществления»
и утверждая, что хлеб и вино всегда остаются хлебом и вином. 

Враги Гуса и его партии воспользовались сочинением Станислава для составления
доноса, который был отправлен в Рим. Папа Иннокентий VII счел необходимым прислать
архиепископу Збынеку особую буллу, в которой обращал его внимание на «виклефовы
ереси» (1405 г.). Но архиепископ так мало интересовался богословскими вопросами,
что ему и в голову не приходило относить эту буллу к Гусу и его друзьям. 

Разъяснил ему суть дела священник Штекна, товарищ и соперник Гуса по проповедничеству
в Вифлеемской часовне, написавший донос на книгу Станислава.  На этот раз архиепископ
потребовал Станислава для объяснений. Не желая навлечь на себя неприятностей,
Станислав попросту отрекся от авторства и с тех пор стал писать в самом правоверном
духе. Чтобы покончить с этим делом, архиепископ велел объявить народу, что в
таинстве евхаристии «не остается сущности хлеба, но лишь истинная плоть Христова,
не остается сущности вина, но лишь истинная кровь Христова». До этих пор Гус,
вообще не любивший догматических споров, молчал. Теперь он не выдержал и заявил
архиепископу, что его объявление противоречит учению церкви уже потому, что,
согласно с прямым смыслом Писания, хлеб олицетворяет собою единовременно и плоть
и кровь, а не одну только плоть, и вино представляет собою и кровь, и плоть.
Это противоречие тем более разгневало архиепископа, что, по его собственному
сознанию, он сам не знал, кто прав и кто виноват в этом споре. Конечно, он не
изменил своего решения и объявил еретиком всякого, кто осмелился учить иначе,
чем приказано. 

Между тем новый папа Григорий XII подтвердил буллу Иннокентия VII, и это побудило
архиепископа к еще более крутым мерам. Пока Гус пользовался доверием архиепископа,
ему удавалось своим заступничеством спасать многих лиц, обвиненных в ереси. Но
на этот раз все обстоятельства сложились неблагоприятно. Сам король Вацлав IV
был задет за живое словами папской буллы, содержавшими намек на то, что он, король,
защищает еретиков. 

Что касается архиепископа, он весьма скоро вошел во вкус религиозного преследования.
Одного магистра, Матвея из Книна, обвинили и заставили отречься от ереси, не
дав ему сказать ни слова в оправдание: когда же он пытался возразить, архиепископ
закричал на него, угрожая пыткой. 

Вскоре после этого архиепископ Збынек собрал сходку «чешской нации», на которой
участвовали 74 магистра, 150 бакалавров и более тысячи студентов. Присутствовал
и Гус. Архиепископ добивался торжественного осуждения учения Виклифа, но на сходке
было просто постановлено: «Не толковать учения Виклифа в еретическом смысле».


Усердие архиепископа Збынека в деле гонений на еретиков довело Гуса до полного
разрыва с этим прелатом. В 1408 году был осужден священник Николай, по прозвищу
Авраам, который учил, что право проповедовать Евангелие принадлежит не только
священникам, но и любому мирянину. Архиепископ велел изгнать этого Авраама из
пражской епархии. Гус присутствовал на следствии по делу Авраама, всё время защищал
обвиняемого; о приговоре он узнал как раз в тот момент, когда выходил на кафедру.
Гус тут же написал несколько строк архиепископу. 

Почтительно-резкий тон этой записки вывел из себя самолюбивого Збынека.  Особенно
задело его утверждение Гуса, что архиепископ преследует самых набожных и ревностных
священников и в то же время все спускает с рук наглым и распутным. 

С досады архиепископ вздумал нанести партии Гуса решительный удар. Он не удовольствовался
решением, произнесенным «чешской нацией» относительно учения Виклифа, и повелел,
чтобы все, у кого есть книги английского еретика, немедленно выдали их для сожжения.
Вместе с тем архиепископ запретил произносить проповеди, содержащие какие бы
то ни было нападки на духовенство. Это распоряжение уже прямо касалось Гуса.
Несколько погодя архиепископ отставил Гуса от должности синодального проповедника.


Жалобы и доносы, послужившие ближайшим поводом к отставке Гуса, доказывают, как
велико было раздражение духовенства, вызванное его обличениями. «У нас, - писали
доносчики, - раздаются возмутительные проповеди, которые терзают души набожных
людей, уничтожают веру и делают духовенство ненавистным народу». Крайне раздражило
духовных лиц утверждение Гуса, что священник, требующий денег за совершение таинств,
особенно от бедных, виновен в «симонии и ереси». Возмущались и тем, что Гус по
поводу смерти одного каноника сказал: «Я не хотел бы умереть, имея такие доходы».
Замечательно, отмечает М.М. Филиппов, что ни в одном доносе на Гуса не указывали
как на последователя Виклифа. 

Разрыв между архиепископом и Гусом был уже полный, когда наступили события, еще
более затруднившие положение Гуса. Великий раскол в римско-католической церкви,
приведший к образованию двух церквей с двумя папами, из которых один оставался
в Риме, а другой сидел в Авиньоне, - этот раскол грозил превратиться в бесконечный
источник ссор и интриг. В течение 10 лет вопрос не подвинулся ни на шаг. Римский
папа Григорий XII при самом своем избрании обязался отречься, если авиньонский
папа Бенедикт последует его примеру. Но последний и не думал об отречении, а
потому и Григорий предпочел ждать. Бесконечные ссоры между папами надоели кардиналам,
те решились отделаться от обоих и созвали в Пизе собор. Для успеха дела кардиналы
просили всех католических монархов, и в особенности Римского императора, поддержать
их, то есть либо отказать в повиновении обоим папам, либо, по крайней мере, соблюсти
впредь до решения собора полный нейтралитет. 

Вацлав IV, помимо желания приписать себе честь восстановления единства католической
церкви, не мог простить Григорию XII того, что этот папа признал мятежного Рупрехта
Пфальцского Римским императором. Военное счастье давно повернуло в сторону Вацлава,
но он хотел еще, чтобы новый папа торжественно подтвердил его права на Римскую
корону. Не желая, чтобы чешское королевство казалось сколько-нибудь подозрительным
в глазах католического мира, Вацлав не был доволен излишним усердием архиепископа
в гонениях на еретиков. Сначала он сам содействовал искоренению ересей, но в
конце концов решил, что сделанного довольно. Он приказал архиепископу Збынеку
объявить всенародно, что в чешских землях, после самого строгого расследования,
более не осталось ни одного еретика. Архиепископ скрепя сердце сообщил королевское
повеление синоду, но при этом велел, чтобы проповедники внушали народу правильное
понятие о таинстве евхаристии. 

Уничтожив ересь  одним росчерком пера, Вацлав возобновил   переговоры   с  кардиналами
 и  обещал  им прислать в Пизу торжественное посольство.

Известие о таком решении короля было весьма приятно для Гуса: Гус все еще не
терял надежды на возможность внутренней реформы католицизма. Он и его сторонники
надеялись, что с низложением Григория XII выиграет также чешское национальное
дело - у всех были свежи в памяти опустошения, которым подверглись чешские земли
во время восстания Рупрехта. 

Когда король Вацлав IV потребовал от архиепископа Збынека и от университета отказаться
от папы Григория XII, Прага разделилась на два враждебных лагеря. Меньшинство
- немецкие профессора и купцы вместе с чешским высшим духовенством - стояло за
Григория. Огромное большинство было за короля. В университете три немецкие «нации»
были за папу и только одна чешская высказалась за нейтралитет. На этот раз Гус
выступил уже в роли настоящего политического вождя чешского народа, и несомненно,
что борьба, затеянная им против папы Григория, стала одной из главных причин
враждебного отношения к нему всего высшего духовенства. 

На бурном заседании, созванном ректором Пражского университета, все чешские профессора
высказались за нейтралитет. Архиепископ Збынек решил действовать круто: он велел
прибить к дверям церквей объявления на латинском и чешском языках, в которых
Гус как вождь чешской партии был объявлен непокорным сыном церкви, вследствие
чего над ним была произнесена суспензия, то есть Гусу было воспрещено отправлять
какие бы то ни было священнические обязанности. Письмо Гуса к архиепископу не
имело никакого результата, между тем в университете готовились еще более крупные
события. 

Борьба между чехами и немцами в университете обострилась до последней степени.
Появились памфлеты, в которых чехи доказывали, что три немецкие «нации» совершенно
подавляют чешскую. Сравнивали Пражский университет с Парижским, где господствовали
французы. Наконец решились обратиться к самому королю Вацлаву IV, который, хотя
был не менее онемечен, чем поздние русские Романовы, все же считался потомком
по женской линии княгини Либуши и её мужа Пржемысла и, лишенный немецкими курфюрстами
звания Римского императора, имел причины гневаться на немцев /по инициативе чешских
феодалов сын императора Священной Римской империи Генриха VIII 1308-1313 четырнадцатилетний
Ян Люксембургский женился на дочери знаменитого чешского короля Вацлава II Железного
1278-1305 Элишке Пржемысловне, и старший их сын великий Римский император и Чешский
король-патриот Карл IV, сыновьями которого были Вацлав IV и его сводный брат
тоже Римский император Сигизмунд, сделал Прагу «центром мира»/.

Кроме того, чешские профессора знали, что король недоволен немецкими профессорами
за их вольнодумство. 

Поэтому чешские профессора решили послать к королю людей, стоявших вне всякого
подозрения. Депутатами были избраны два авторитетных католика, которые попросили
Гуса присоединиться к ним. Гус охотно согласился. Требования чехов были умеренны:
они добивались лишь равного с немцами количества голосов, то есть трех против
трех. 

Король находился в это время в Кутногоре. К нему уже успели явиться депутации
от трех немецких «наций», прося сохранения своих привилегий и выставляя Гуса
бунтовщиком. Не в добрый час явилась чешская депутация к королю, вообще страдавшему
причудами и часто действовавшему под влиянием винных паров. Король принял депутатов
сурово и закричал на Гуса: «Ты и твой приятель Иероним - главные бунтовщики!
Смотрите, если у вас не будет порядка, я велю вас сжечь!».  Депутаты ушли ни
с чем. 

На Гуса эта злополучная аудиенция повлияла удручающе. Возвратившись в Прагу,
он заболел и слег в постель. К немалому удивлению как чехов, так и немцев, король
вскоре совершенно изменил свои взгляды. Гус лежал больной; к нему пришли его
спутники по депутации и печально глядели на него.

- Не   правда   ли, - сказал   Гус, - мы   имеем   полное право на три голоса?

- Никогда нам не удастся, - возразили гости.

- Уже удалось, - сказал им Гус, - вот список с королевского письма, только что
полученного в университете. 

Гости не верили своим глазам, но, когда прочли, стали поздравлять друг друга
и Гуса. 

- Я почти при смерти, - сказал Гус слабым голосом. - Если я выздоровлю, прошу
об одном: работайте во имя правды и для счастья нашего отечества. 

Королевский декрет дал чехам даже более того, чего они домогались. Было объявлено,
что немцы коварным образом присвоили себе, под видом трех наций, три голоса.
По словам декрета, чехи в своей земле должны иметь большинство, и им дано было
три голоса, а немцам только один, тогда как сами чехи требовали лишь равенства
голосов. 

Такое королевское решение, вызванное влиянием некоторых вельмож и подсказанное
прибывшим к Вацлаву IV французским посольством, разумеется, не могло не обидеть
привыкших к господству немцев. Немецкие профессора и студенты ответили королю
внушительной демонстрацией. Созвав сходку, они поклялись оставить университет,
если королевский декрет не будет отменен. Характерно, что немцы рассчитывали
на поддержку чешских купцов, снизанных с ними материальными интересами, но ошиблись
в расчете. Низшее чешское духовенство также встало на сторону короля. В церквах
называли короля с кафедры спасителем отечества. Сам Гус был увлечен течением
и, оправившись от болезни, похвалил с кафедры королевский декрет. Враги преувеличивали
каждое его слово и уверяли, будто он сказал: «Слава Богу, что нам удалось выгнать
немцев». Слова эти, однако, оговаривает Михаил Михайлович Филиппов, который как
раз подчеркивает широту мышления и национальную терпимость Яна Гуса,  «приписаны
Гусу человеком, который был его врагом и вообще отличался лживостью показаний»
(стр. 33). 

Король Вацлав IV, которого популярный вебстеровский «Биографический словарь»
называет «слабым правителем» (Merriam-Webster’s Biographical Dictionary. Springfield
/Massachusetts/: Merriam-Webster Incorporated, 1995, p. 1086; подробнее о личности
короля http://www.ipages.ru/index.php?item_id=365&op=35&id=44),  вскоре сам убедился,
что впал в новую крайность. Он предложил немцам полное равенство с чехами, но
немцы требовали восстановления всех своих привилегий. 

Раздраженный этим король прислал одного из своих придворных, который прогнал
ректора, отобрал у него печать и ключи и назначил кого хотел. Немецкие  профессора
шумно протестовали. 16 мая 1409 года профессора и студенты всех трех немецких
наций исполнили свою угрозу. Они оставили Прагу, двинулись по улицам чешской
столицы огромной процессией - кто пешком, кто верхом, кто в повозке. Не менее
5 тысяч студентов ушло и этот день из Праги: большая часть их двинулась в Лейпциг,
где был основан новый немецкий университет. 

«Событие это, - отмечает Михаил Михайлович Филиппов, - имело огромное влияние
на историю умственного развития как чехов, так и немцев; но мы здесь укажем лишь
на его отношение к жизни и к характеристике Гуса. Несомненно, что в этой национальной
борьбе Гус действовал не как слепой фанатик, а как добросовестный защитник справедливых
притязаний чехов. Когда впоследствии пражское духовенство стало клеветать на
Гуса, что он своими проповедями возбуждал ссоры между чехами и немцами, Гус решительно
отвергал это обвинение и произнес знаменитые слова: «Правда, немцы и враждебные
нам чехи подавали повод к распрям; но доброго немца я предпочитаю злому чеху,
хотя бы этот последний был моим родным братом»» (стр. 33). 

Замечательно, добавляет М.М. Филиппов, что Гус дозволяет себе иногда резкие выражения
против немецкой партии в своих латинских трактатах; но в сочинениях, написанных
по-чешски, стало быть, доступных народной массе, нет ни слова против немцев,
если не считать двух-трех мест, где он рассказывает, как немцы, в союзе с некоторыми
чехами, хотели разрушить Вифлеемскую часовню в то время, когда он в ней проповедовал.
«Не слепая вражда к немцам, - пишет о Гусе немецкий историк Лехлер, - но интересы
университета и благо родины, как он его понимал, руководили действиями Гуса».


Избранный Пизанским собором папа Александр V оказался не лучше своих соперников.
Архиепископ Збынек отказывался признать нового папу и подверг интердикту весь
город Прагу. Гус и его друзья резко осуждали действия архиепископа. Народ волновался,
и уже были случаи насилия над преданными архиепископу людьми. Вскоре архиепископ
признал папу и, уладив свои дела с Римом, опять стал преследовать Гуса и его
партию. Появились новые доносчики, утверждавшие, что Гус проповедует еретические
учения о священническом сане. Гусу приписывали слова, что священник, совершивший
смертный грех - уже не священник, и таинства, им совершенные - не таинства. 

Пока архиепископ не совсем еще уладил свои дела с Римом, гнев его не мог быть
особенно опасен для гуситов, и они даже делали попытки искать заступничества
Рима. Пятеро молодых людей отказались выдать посланным архиепископа книги Виклифа
и даже отправились к папе с жалобою. Папа потребовал Збынека в Рим для объяснений.
Архиепископ отправил вместо себя двух монахов, которые так повлияли на папу,
что Александр V велел учредить следственную комиссию и издал буллу, которою была
воспрещена проповедь где бы то ни было, кроме приходских и монастырских часовен.
Сверх того, папа заранее воспрещал всякие прошения и жалобы, противные его булле.


Несмотря на запрещение, Гус решился апеллировать, пользуясь тогдашней юридической
казуистикой, дозволявшей апелляцию к «лучше осведомленному папе» на того же папу,
получившего ложные донесения. 

В ожидании ответа папы Гус продолжал борьбу с архиепископом Збынеком и  провел
в университете резолюцию, которою был осужден архиепископский декрет о сожжении
книг Виклифа. Сверх того, Гус объявил, что произнесет проповедь по поводу папской
буллы.  

Огромная толпа народа собралась слушать эту проповедь. Прочитав буллу Александра
V, Гус сказал:  

- А я, я объявляю - и благодарю Бога, что могу сказать это - объявляю, что в
Чешском королевстве нет одного еретика. Все эти обвинения сущая ложь! 

- Ложь! Ложь! - подхватили тысячи голосов. Тогда Гус стал говорить уже прямо
о неправильности действий папы и даже сравнил их с действиями «антипапы»,  сказав:


- Папа исполняет пророчества, преследуя Евангелие и христианскую веру. Я апеллировал
на архиепископские декреты; я хочу снова апеллировать. Поддержите ли вы меня?


- Да, да, - раздались голоса, - мы тебя поддержим! 

25 июня того же 1410 года в Вифлеемской часовне было прочитано воззвание, подписанное
Гусом, а также многими магистрами, бакалаврами, студентами, даже рыцарями и горожанами.


«Разумно ли, - совершенно по-современному и по-субъектному говорится в этом воззвании,
- сжигать книги, в которых обсуждается философия, мораль, математика и физика
- вопросы чисто научные? Допуская даже, что книги Виклифа содержат еретические
мнения, следует ли из этого, что их нельзя читать? Разве не наилучшее средство
уничтожить заблуждение – изучить его? Как опровергнуть то, чего не знаешь?».


Подписавшие этот протест заявляли, однако, свою преданность церкви и объявили,
что не поддерживают никакой ереси. Далее в протесте еще было сказано, что архиепископ
не имел ни малейшего права воспрещать проповедь в часовнях, так как известно,
что Христос велел своим ученикам проповедовать всюду. 

Между тем Александр V умер, и архиепископ Збынек поспешил донести новому папе
Иоанну XXIII, что Гус проповедует ересь, и просил папу вызвать его в Рим для
примерного наказания. Не дожидаясь папского решения, архиепископ созвал 16 июля
множество духовных и светских лиц в своем дворце, куда было принесено 200 фолиантов
- различные книги Виклефа, частью в великолепных переплетах. Во дворе устроили
костер и сожгли эти книги, причем колокола трезвонили по всей Праге и священники
пели Те Deum (Тебе Бога хвалим). Два дня спустя  архиепископ отлучил от церкви
Гуса и всех апеллировавших к папе.

Последствия этой меры были, однако, совсем не такие, каких ожидал архиепископ.
Народ был крайне раздражен; всюду слышались злые насмешки над архиепископом.
В собраниях и на улицах пели сочиненные против него эпиграммы. Одна из них гласила:
«Збынек, епископ и ученик начальной школы, выучив А, В, С, D, сжег книги и теперь
не знает, что в них написано». От насмешек перешли к насилию. Самому архиепископу
пришлось однажды спрятаться от разъяренного народа; а когда в церкви св. Стефана
один священник «анафемствовал», то есть произносил с кафедры проклятие Гусу и
его друзьям, шестеро вооруженных граждан бросились на него в храме, и он едва
спасся. 

Узнав об этих беспорядках, король Вацлав IV запретил под страхом смертной казни
петь куплеты, направленные против архиепископа; но этому последнему велел заплатить
владельцам сожженных книг убытки. Архиепископ не повиновался, и король велел
прекратить выдачу ему жалованья. 

Вскоре после этого из Рима пришло, наконец, решение по делу Гуса. Новый папа
Иоанн XXIII отверг апелляцию Гуса, подтвердил буллу своего предшественника и
даже повелел архиепископу, под страхом отлучения, преследовать Гуса и, в случае
надобности, даже употребить против него мирскую власть. Вместе с тем папа требовал
Гуса в Рим на суд. 

Это известие вызвало в Праге взрыв негодования против папы. Сторонники Гуса твердо
держались его правила: «В духовных вопросах повиноваться не людям, а Богу», -
и папские угрозы только подстрекали их к cопротивлению. Король Вацлав опять склонялся
на сторону Гуса и писал папе, что следует прекратить процесс, затеянный   против
  Гуса   архиепископом,   и   что  лучше приказать обеим сторонам молчать». Но
папа прислал следственную комиссию из четырех кардиналов, и 15 марта 1411 года
Гус был предан новой анафеме во всех церквах Праги, исключая две, где священники
отказались повиноваться. Весь город за сочувствие Гусу был подвергнут  интердикту,
 то  есть  было  запрещено  совершение всякого богослужения. 

Гус как субъектный духовный лидер понял,  что ему остается одно: не обращать
ни малейшего внимания ни на архиепископские, ни на папские решения. Он продолжал
проповедовать в своей Вифлеемской часовне, как будто ровно ничего не случилось.
Некоторые священники последовали его примеру. 

Ввиду сильного волнения умов в Праге архиепископ решился наконец на уступки и
даже согласился подчиниться решению третейского суда по назначению короля. Суд
этот предложил архиепископу проект письма к папе, в котором значилось, что в
чешских землях более нет никаких ересей и что между Гусом и архиепископом произошло
полное примирение. Гус, со своей стороны, согласился подчиниться решению суда;
но архиепископ Збынек раздумал мириться и написал королю, что по чести и по совести
не может принять третейского решения, причем жаловался,  что все идут против
него, и угрожал обратиться к Сигизмунду, венгерскому королю. 

Архиепископ Збынек действительно выехал из Праги, но по дороге в Венгрию заболел
и умер. «Архиепископ Збынек, - отмечает Михаил Филиппов, - был плохой богослов
и самодур, но, по крайней мере, отличался прямотою, которую ценил сам Гус» (стр.
37). 

Преемником его был королевский лейб-медик  Альбик, человек довольно тихий. Сам
по себе он не затевал ссор с Гусом. В 1412 году в Прагу приехал от папы  Иоанна
XXIII священник Тим, привезший буллу о новом крестовом походе.