Виртуальность одолела реальность

Законы экономики, как и законы физики, сопряжены не только с «объективными» законами функционирования «природы» (в том числе «природы» человека и социума), но и с субъектностью человека, с его способностью активно воздействовать на окружающую и свою собственную «природу», с «интенцией наблюдателя». И как «неклассическая физика» (теория относительности, квантовая механика) методологически подразумевает активную роль наблюдателя и как «неканторовская теория множеств» Пола Коэна в методе «форсинга» апеллирует к выбору субъекта, так и Джордж Сорос в своей «теории рефлексивности» показал, что «классическая» политическая экономия Адама Смита не способна объяснить поведение участников фондового рынка и тем самым не может предложить адекватной модели современной рыночной экономики. Старый спор физиократов, подчеркивающих фундаментальную роль «природного» в экономике (прежде всего сельского хозяйства), и меркантилистов, уповающих на ведущую роль денег и кредитования в развитии экономики и скатившихся до односторонностей монетаризма, вышел на новый уровень осмысления в связи с разразившимся мировым финансовым кризисом.

В связи с тем, что Джордж Сорос ещё весной прошлого года предсказал основные особенности нынешних потрясений экономики в книге «Новая парадигма финансовых рынков: кредитный кризис 2008 и что он означает» (The New Paradigm for Financial Markets: The Credit Crisis of 2008 and What It Means. Published May 5, 2008. Publisher: Perseus Books Group. 208 р.), возникла потребность постичь эффекты «рефлексивности» и образования виртуальных «финансовых пузырей». И я перечитал второе (2003) издание главного труда Джорджа Сороса «Алхимия финансов», которое с точки зрения философской аргументации заметно отличается от первого (1994).

В сущности, Джордж Сорос развивает-конкретизирует первый из Тезисов Карла Маркса о Фейербахе – «Главный недостаток всего предшествующего материализма - включая и фейербаховский - заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъектно». Как пишет Джордж Сорос в первом издании - «Как только я осознал сам факт своего существования, я начал испытывать страстное желание понять его и я рассматривал понимание самого себя как центральную проблему, которую требовалось понять. Познать себя - греческое Gnothi seauton, латинское Nosce te ipsum - неразрешимая задача. Чтобы получить нечто похожее на знание, мы должны провести четкое различие между субъектом и объектом исследования; однако в данном случае они совпадают. Мысли человека являются частью того, о чем он размышляет; следовательно, человеку не хватает независимой точки отсчета, с которой он мог бы произвести оценку, - ему не хватает объективности».

Физиократы исходили из «объективности» производства, меркантилисты акцентировали «договорно»-финансовый аспект потребления. В классической теории рынка признается, что благодаря обратной связи производства с потреблением и свободной конкуренции достигается балансировка финансового сектора с реальным. Кризис перепроизводства вынудил под влиянием идей Джона Кейнса ввести регулирование «реальной экономики», тогда как нынешний кризис перепотребления, видимо, приведет к регулированию «виртуальной». Это – самые общие соображения. Ясно, что мотивы экономического поведения, оценки текущей политики и прогнозы кризисного будущего – конкретные и сложные темы. О них – ниже, в более популярных суждениях того же Джорджа Сороса. Сначала рассмотрим его «теорию рефлексивности». Она во многом сходна с квантовой теорией, не отменившей «реальную» классическую механику, но при изучении эффектов микромира дополнившей её «виртуальным» измерением, которое оказалось сопряженным с интенцией субъекта-наблюдателя и выразилось в «соотношении неопределенностей» Гайзенберга. И Джордж Сорос вводит в основу неклассической «теории рефлексивности» ожидания-интенции участника рынка, которые дополняют «железные законы» политэкономии реального и тем самым позволяют объяснить тонкие эффекты финансовых спекуляций-виртуальностей. И соответственно Джордж Сорос в «Новом введении» второго издания помещает раздел «Человеческий принцип неопределнности» (The Human Uncertainty Principle, pp. 6-7).

Джордж Сорос высоко отзывается о Карле Поппера, концепция «открытого общества» которого определила социально-политические взгляды американского финансиста, но в то же время, на мой взгляд, Сорос несколько упрощает методологию науки Поппера и в том числе его «принцип фальсифицируемости». В результате Сорос вопреки обобщениям Поппера противопоставляет естественные и социальные науки, хотя на самом деле в том-то и прорыв «новой физики» и «новой математики», что они ввели субъект в фундамент объекта, «трансцендентализировали» сущее. А Сорос чуть ли не приписывает себе такой подвиг, как вплетение субъектной рефлексии в фундамент экономики.

Критики соросовской теории рефлексивности с её социально-человеческим принципом неопределенности справедливо указывают, что и здесь американский финансист не очень уж оригинален. Например, дотошный американский кейнсовед Майкл Эммет Брэди 27 мая 2008 года в заметке «Принцип неопределенности Сороса отдаленно напоминает неопределенность Кейнса, а не Гайзенберга» (Soros”s uncertainty principle is a vague form of Keynesian Uncertainty, not Heisenberg uncertainty) отмечает, что хотя «Сорос написал мудрую и интересную книгу, однако в ней нет ничего нового с точки зрения теории». И Майкл Брэди указывает, что Джон Кейнс анализировал математически ту неопределенность, которую имеет в виду Джордж Сорос, - в «Трактате о вероятности» (1921, Глава 6). В главном своём труде «Общая теория занятости, процента и денег» (1936, Главы 12 и 17)) он тоже пользуется термином «неопределенность» применительно к ситуациям, когда решение принимается при недостатке знаний и информации по долговременным инвестициям, по поведению финансовых рынков, по преференциям ликвидности в спекулятивных операциях. «Мы не должны заключать, - пишет Джон Кейнс, - что всё зависит от волн иррациональной психологии. Мы просто напоминаем себе, что человеческие решения, влияющие на будущее, как личные, так и хозяйственные, не могут зависеть от строгих математических ожиданий, так как основы для проведения таких расчётов просто не существует».

Майкл Брэди показывает, что «теория рефлексивности» Джорджа Сороса перекликается не только с выводами Джона Кейнса, а также с некоторыми суждениями Фрэнка Найта в его работе «Риск, неопределенность и прибыль (Risk, Uncertainty and Profit, 1921)» и Йозефа Шумпетера, но и с «концепцией неопределенности» (concept of ambiguity, 1961) небезызвестного (по скандалу с опубликованием им секретных документов Пентагона в 1971 году) Дэниела Эллсберга («парадокс Эллсберга»). Оказывается, людям свойственно «неприятие неопределенности», и они склонны риск с известными вероятностями исходов предпочесть риску с неизвестными вероятностями, то есть люди в ситуации рискованного экономического выбора излишне чувствительны к моментам высших порядков и не всегда ведут себя как рациональные агенты. Отсюда следует недостаточность классической «теории ожидаемой полезности» Габриэля Крамера (1728) и Даниэля Бернулли (1738). Кроме того, явления «человеческого принципа неопределенности» до Джорджа Сороса объяснялись в «гипотезе эффективности рынка» Юджина Фама (1970), в монетаризме Нобелевского лауреата Милтона Фридмана, в «теории рациональных ожиданий» Нобелевского лауреата Роберта Лукаса (1981), в «теории делового цикла» Нобелевских лауреатов Финна Кидланда и Эдварда Прескотта (1977) и т.д. И Майкл Брэди советует Джорджу Соросу тщательнее проштудировать работы профессионалов-экономистов, чтобы избежать повторения уже известного.

Тем не менее я высоко оцениваю «теорию рефлексивности» Джорджа Сороса, которая сжато и чётко излагает субъектное понимание экономики - не опровергая классическое, но дополняя его. Реальное физиократизма и виртуальное меркантилизма теоретически гармонизируются в «Алхимии финансов», и практические оценки и действия Сороса тоже убедительны – снова напомню о его изданной ещё 5 мая 2008 года книге с предсказанием о сути нынешнего мирового экономического кризиса. Вот его интервью 6 октября 2008 года «Моя правда о крахе» (Le Nouvel Observateur, Paris, подготовили Жан-Габриель Фреде и Франсуа Армане /Jean-Gabriel Fredet, Franсois Armanet/):

«79-летний миллиардер-филантроп Джордж Сорос (родился 12 августа 1930 года) лучше, чем кто-либо другой, может объяснить всю подноготную финансового кризиса, ведь он был пионером спекулятивных фондов. Он - председатель совета директоров компании Soros Fund Management, создатель всемирной сети благотворительных фондов, в чьи задачи в том числе входит защита прав человека. Он автор многочисленных работ, среди которых «Великий мировой беспорядок» и «За Америку, против Буша». Совсем недавно во Франции вышла в свет его новая книга «Правда о финансовом кризисе».

- Этот финансовый кризис намного серьезнее своих предшественников. Какое воздействие он окажет на реальную экономику?

- Мы находимся в глазе циклона. Этот кризис по своему масштабу и длительности превосходит мои наихудшие опасения. Со временем он не позволит американским потребителям, которые, основываясь на оценочной стоимости своей недвижимой собственности, жили в кредит, потреблять больше, чем они производят. Однако исчезновение этой гарантии спровоцирует падение оценочной стоимости недвижимого имущества, сведет к нулю их сбережения. Поэтому американским домохозяйствам придется изменить образ мыслей. В то же самое время правительство США должно будет создавать новый спрос, поскольку в период дефляции и высокого уровня задолженности государственный долг ложится тяжким бременем на всю экономику страны. Несмотря на то, что банковская система Европы лучше регулируется и поэтому является более надежной, ее этот кризис также затронет. В Великобритании кредитный кризис уже в самом разгаре.

- Что спровоцировало этот кризис?

- Я постоянно защищаю следующий тезис: рынки никогда не тяготеют к равновесию сами по себе. Их «регулируют» «мыльные пузыри», которые надуваются, а потом лопаются. Согласно моей теории, каждый «мыльный пузырь» состоит из двух элементов: первый - это реальная доминирующая тенденция, второй - ее ошибочная интерпретация. Таким образом, я различаю «когнитивную функцию» и «манипулятивную функцию», которые взаимодействуют. Примените эту концепцию к финансовым рынкам, и вы получите первое объяснение нынешнего кризиса. В данном случае минипузырь сектора недвижимости - достославные субстандартные кредиты - наполняет и тем самым продляет существование более крупного и старого пузыря - суперпузыря кредитования. Результат: эффект снежного кома, который со временем может спровоцировать что-то вроде взрыва атомной бомбы. Рыночные фундаменталисты до последнего момента пребывали в уверенности, что рынки будут саморегулироваться. Это - заблуждение! Мыльный пузырь лопается с тем большей силой, что на протяжении последних двадцати пяти лет мы позволили развиться разнообразным инструментам банковских манипуляций - продуктам, производным от обращения долговых обязательств в ценные бумаги, - ошибочно полагая, что временные нарушения равновесия - всего лишь случайность. Отягчающий фактор: при каждом кризисе банкам, чтобы позволить им выправить свое положение, предоставляли полную свободу действий в плане увеличения кредитов. Добавьте к этому путаницу между коммерческими и инвестиционными банками, попустительство рейтинговых агентств, и Вы получите все ингредиенты усугубления дефектов системы. Сегодня взрыв суперпузыря приводит к разрушительным последствиям для Соединенных Штатов и Европы, но также для развивающихся рынков и России, которые теперь являются частью системы.

- Каковы этапы распространения этой «болезни»?

- «Мыльный пузырь» недвижимости лопнул, из-за этого сырьевой и товарный «мыльный пузырь» достиг конечной фазы взрывного роста, которая предшествует краху. Рост стоимости барреля нефти до 140 долларов был кульминационным моментом этой безумной эскалации, вызванной девальвацией доллара и стремлением обладать сырьем, а не валютой. Именно спекуляция на рынке сырьевых товаров и привела к резкому росту цен на нефть. Теперь эта тенденция начинает перерастать в противоположную. Возможно, сырьевой «мыльный пузырь» в свою очередь лопнет.

- Федеральная резервная система США приняла решение не сокращать свою ключевую ставку. Затем американское правительство «национализировало» некоторые финансовые структуры, а потом обнародовало масштабный план по борьбе с кризисом. Но речь идет о государстве, значит, по счету придется платить американским налогоплательщикам . . .

- Долг регуляторов - спасти систему, не обременяя себя соображениями нравственного порядка. Банкротство Lehman Brothers продемонстрировало, какие риски таит в себе крах одного предприятия для всей системы в целом. Когда страна, как сегодня, стоит у края пропасти, финансовая помощь государства неизбежна. Генри Полсон (Henry Paulson), министр финансов США, осознал это: он принял решение о государственных вливаниях в финансовую систему и проведении широкомасштабных интервенционистских мер. Ведь в этом кризисе виновата неэффективная регуляция. И теперь регуляторы, после того как не смогли помешать «мыльному пузырю» чрезмерно раздуться и создать опасность для системы, должны нести за это ответственность.

- Но кто будет регулировать регуляторов?

- Я не являюсь рьяным сторонником регуляции. Я воспринимаю ее лишь как необходимое зло, которое необходимо удерживать в разумных границах. Регуляторы - люди, а, значит, они несовершенны, и поневоле они совершают ошибки. Они должны проявлять дальновидность в оценке настроения рынка. При условии, что они к этому подготовились.

- Нынешний финансовый кризис означает конец Уолл-стрита и финансизма экономики?

- Финансовый сектор стал играть несоразмерную роль в экономике в ущерб остальным секторам. Он будет сведен к более надлежащим пропорциям. Но он не исчезнет, даже если государство приобретет мажоритарную часть финансового сектора, даже если суверенные фонды, ассоциированные с инвесторами частных капиталов, будут проводить более массированные интервенции, чем в настоящее время. Позволит ли государство этому произойти? В долгосрочной перспективе суверенные фонды представляют угрозу, но сегодня помимо этих трех игроков других доступных источников средств не существует.

- Барак Обама выступает за более активное вмешательство государства. Он говорит о новом «Новом курсе» . . .

- Я полагаю, что «Новый курс» необходим, чтобы справиться с крахом, плоды которого мы пожинаем. Чтобы помешать обрушению цен на рынке недвижимости, столь же несоразмерному, каким был их взлет, нужно будет увеличить предложение в секторе ипотеки и ссуд на недвижимость, ограничить аресты имущества, чтобы избежать вынужденных продаж, и создать структуру, которая будет «хранить» недвижимое имущество в ожидании роста спроса. Поэтому государственные органы должны действовать проективно. Кроме того, совершенно необходимо пересмотреть условия погашения займов на покупку жилья и ипотечных кредитов, чтобы не допустить, чтобы людей выгоняли из их домов. Нужно также внести поправки в закон о банкротстве, который в настоящий момент не позволяет судьям пересматривать сроки выплат займов на основное место жительства. Деловые круги неблагосклонно относятся к этому типу регуляций, поскольку считается, что они влияют на рентабельность финансовой деятельности, но у них нет другого выбора. От этого пострадают в основном спекулятивные фонды (hedge funds), но в данном случае речь идет об искусственной деятельности, которая ничего не производит. Я также хотел бы отметить, что государство должно будет приложить усилия для создания нового источника спроса. Что это может быть? Как мне кажется, одним из возможных вариантом могло бы стать создание крупной промышленности по очищению экологических загрязнений, что позволит бороться с климатическим потеплением. Для решения задач по сокращению выбросов углекислого газа в атмосферу необходимы массовые инвестиции, которые со временем могут стать двигателем экономики, а, значит, заменить падающий спрос.

- Значит, финансовый кризис окажется центральным вопросом президентских выборов в США?

- Американцы сегодня впервые осознали реальность финансового кризиса и последствия, которые он принесет в их повседневную жизнь. Мне кажется, эта ситуация сыграет на руку Обаме. Он высказался в пользу реформы закона о банкротстве, к тому же демократы - традиционно положительнее, чем республиканцы и рыночные фундаменталисты, относятся к проведению протекционистской политики государством. Серьезность ситуации обязательно изменит образ мыслей.

- Республиканцы с удовольствием бы с Вами разделались . . .

- Я знаю! Но моя поддержка Обамы не заключается в том, чтобы показываться рядом с ним. Я с ним встречался-то всего один раз.

- Вы были пионером спекулятивных фондов. Не сожалеете?

- Я ни о чем не сожалею и не испытываю никакого чувства вины, поскольку я всегда выступал за оптимизацию установленных мною же правил работы этих хеджевых фондов, даже когда это шло вразрез с моими личными интересами. Моя честность порою мне вредит!

- С Вашим предприятием все в порядке?

- Возможно, мы выживем. Мы сейчас практически на нуле, что, учитывая обстоятельства, почти идеальная ситуация!»

Отечественная журналистка Юлия Латынина стремится нагляднее объяснить происходящее в мировой и российской экономике в статье «Итоги года: теория экономической относительности»:

«Главным итогом года стал мировой финансовый кризис. Или, по крайней мере, нечто, что почему-то именуют финансовым кризисом, хотя это, господа, вопрос дефиниций. Если у вас был пузырь, и пузырь лопнул, то состояние после пузыря довольно странно называть кризисом. Правильней называть его отрезвлением. Это как если бы вы напились, а наутро протрезвели. Голова трещит, во рту словно кошка нагадила, но ведь голова трещит не оттого, что вы сегодня трезвы, а оттого, что вы вчера занимались свинством.

Основной причиной кризиса обычно называют subrime morgages – непервосортные закладные – производные ценные бумаги, которые были обеспечены ипотечными кредитами, выданными сомнительного толка заемщикам. Банки выдавали эти кредиты, полагая, что в ситуации, когда цена на недвижимость растет, ипотечный кредит можно выдавать даже бомжу. Если он не станет платить проценты, залог все равно будет продан за цену большую, чем кредит. Никто при этом особо не задумывался о том, что будет, если платить по кредитам откажутся все. Точнее, многие на Уолл-стрит задумывались, но точно знали, что будет: будет на личном счету 15-20 млн дол. за успешные сделки, и какая на хрен разница?

Пузырь и в самом деле вышел знатный, но это далеко не единственный пузырь, который лопнул. В том-то и заключается сущность кризиса, что ипотечный пузырь вызвал детонацию мыльных пузырей по всему миру.

Цена на нефть как пузырь

Одним из таких пузырей была, например, цена на нефть. Мало кто понимает, но нефть – это не совсем товар. На один доллар нефти, реально продаваемой, приходится 50 долларов фьючерсных контрактов, то есть нефть – это уже почти квазиденьги, в курс которых, в условиях денежного изобилия, охотно вкладывались хедж-фонды. Поэтому цена нефти не колеблется туда-сюда, как цена товара. Она катится либо долго вниз, либо долго вверх, обладая гигантской инертной массой. Летом фьючерсы гнали цену на нефть вверх, и цена эта отражала не цену товара, а ожидания того, что эта цена возрастет.

Очень возможно, что пирамида под названием «цена на нефть» внесла не меньшую лепту в крах, чем пирамида сабпрайма, потому что цена на нефть – это дериватив, а сама нефть - топливо; цену в 100 долларов мировая экономика выдержала, 120 - выдержала, при 140 начала покашливать; в июле трейлерные перевозки в Штатах упали на треть из-за дорогого бензина, производство стало почихивать, сократились темпы роста в Китае – и это тоже могло быть важным, если не решающим механизмом детонации пузырей. (Эту теорию, что детонатором был спад экономического производства в Китае, мне в частной беседе долго развивал Андрей Илларионов.)

Пирамида сабпрайма была вполне злокозненной. Это был результат хладнокровных расчетов Уолл-стрита и глупости американского правительства, пустившегося в социальные программы обеспечения жилья, а вот пирамида цен на недвижимость в Дубае была вполне доброкачественной.

В Дубае власти решили сделать свою страну арабским Лондоном, финансовыми воротами стран Залива. В Дубае было сосредоточено 25% строительных кранов мира; в Дубае государство заказывало проекты кварталов лучшим архитекторам мира и продавало девелоперам уже готовые проекты. В Дубае государство занималось ровно тем, чем должно заниматься государство: обеспечением идеальных правил игры, низкими налогами, созданием инфраструктуры и, более того, опасаясь, что цены пробьют потолок, эмир Дубая накладывал ограничения на размер прибыли инвесторов. Девелопер мог продавать будущие площади только этажами и только под прибыль не больше 30%, и только уже последующие покупатели могли перепродавать, как хотели.

Инвестиционный климат Дубая оказался настолько идеальным, что все шальные деньги мира рванули туда. В бутылочном горлышке случилась пробка, цены взлетели до небес, площадь в небоскребе, который должен был быть завершен через три года, стоила больше, чем площадь в небоскребе, который уже продается, и когда лопнули все пузыри, лопнул и этот. Ужасно жалко власти Дубая: в чем они виноваты? Разве что в создании такого идеального инвестиционного климата, который вызвал столпотворение инвесторов. (И вот еще мировоззренческий вопрос: почему-то на Запада при слове «мусульманский мир» всегда вспомнят Палестину, ХАМАС, Бен Ладена. Елки-палки, почему не Дубай?!)

Россия как анти-Дубай

В противовес властям Дубая, власти России вполне заслужили то, что на нас обрушилось. Россия – это был такой анти-Дубай. И анти-Китай. Удивительно не то, что инвесторы сбежали от нас, удивительно, что они в нас вкладывали. Потому что на самом деле российские акции ничего не стоили с момента ареста Ходорковского. С момента, когда власти показали, что стоимость любой компании в России они могут приравнять к нулю, если захотят. Сколько стоит завод, на который может в любой момент упасть ядерная бомба? Ничего. А сколько стоит завод, который может в любой момент приглянуться Кремлю? Ровно столько, сколько стоит завод, на который может упасть ядерная бомба.
Покупать российские акции можно было на самом деле при одном условии: когда в мире так много шальных денег, что их можно вкладывать во всякую муру.

Собственно, шальные деньги – это лучший способ описания глобальной проблемы. Количество деривативов, создаваемых инвестиционными банками, было таково, что хотя все они, собственно, и не были деньгами, но играли роль квазиденег. Деривативы только формально было инструментом хеджирования риска, а на самом деле они были инструментом перераспределения денег от лохов, у которых их много (взаимных фондов, пенсионных фондов) к тем, кто предлагает инструменты хеджирования – то есть к инвестиционным банкам. И деньги эти так затопили бассейн, что обеспечили фантомный спрос даже на самые нестоящие активы - например, российские. И цена всего в мире - от небоскребов в Дубае до фьючерсов на нефть - перла вверх со страшной силой просто потому, что все думали, что завтра будет еще дороже.

А завтра была мировая экономика, захлебывающаяся, как авиадвигатель, от высоких цен на нефть, и банкротство Lehman Brothers.

Кстати, ведь была в мире и еще одна пирамида, которую никто, как пирамиду, не трактует, а зря - китайская экономика. Я не считаю, что Китай что-то делал не так. Я считаю, что он производил всё на экспорт, в первую очередь для США, и все эти производства строились в расчете, что в США будут деньги, на которые все это купят, а деньги после банкротства Lehman исчезли. Пузырь лопнул.

Сейчас многие эксперты говорят, что фондовый рынок переоценит компании. Что меньше станут стоить высокие технологии, а больше станут стоить «реальные» ресурсы. Это абсолютно не так. Если что и показал нынешний кризис, так это то, что в современной экономике нет «реальных» ресурсов. Ни один товар не является тем, что он есть. Любой товар является тем, что он значит.

Кому нужна нефть, если у вас нет автомобилей? Вы что, нефть будете на завтрак есть? Поливать ею личные пять соток, чтобы картошка лучше росла? Есть нефть – означаемое, и есть цена на нефть – означающее, и значение нефть имеет только как синтез того и другого; нефть не имеет значения сама по себе, только в составе сложного текста под названием «мировая экономика».

Экономика больше не состоит из вещей. Она состоит из знаков.

Вот это, собственно, и есть главный урок мирового кризиса. В том сложном тексте, в который превратился мир, вещи исчезли. Их больше нет. Они, может быть, есть в двух-трех заброшенных уголках, в какой-нибудь океанской Меланезии, где патриархальная семья растит свой батат и ест свой кокос. Вот там еще остались вещи: батат, кокос, мотыга, которой их возделывают. А в мировой экономике вещей больше нет. Есть только сложные объекты, часть которых является вещами (компьютером, телефоном, баррелем нефти), а другая часть – смыслом данных вещей, так, как ее понимает фондовый рынок.

Платон пришел бы в восторг, увидев NYSE: он бы увидел царство идей. Вот, собственно, это и узнали мы все в сентябре этого года. Каждая вещь имеет какой-то смысл ровно до тех пор, пока все экономические агенты считают, что она имеет именно этот смысл. Экономика больше не состоит из вещей. Она состоит из знаков. Каждый знак, как полагается, состоит из означаемого и означающего.

В свое время великий основоположник семиотики Фердинанд де Соссюр спросил: почему слово «корова» означает именно корову? Ответ: потому, что все договорились считать, что оно означает корову. Почему в июле нефть стоила 140 доларов за баррель? Потому, что все считали, что она столько стоит».

Итак, финансовый кризис, который начался как проблема с ликвидностью в банках, перешел в тотальный экономический. Рухнули все рынки – фондовые, кредитные, сырьевые. Все больше экспертов полагают, что будет усиливаться госконтроль, а эпоха совершенно свободного рынка уйдет в прошлое.

Последнюю четверть века считалось, отмечает Джордж Сорос, что свободные рынки - самый эффективный механизм распределения ресурсов и рисков, а вмешательство государства в экономику должно быть минимальным. Этот постулат разработали экономисты Чикагского университета, включая Нобелевского лауреата Милтона Фридмана. Его воплощали в жизнь Рональд Рейган и Маргарет Тэтчер. В 1970-1980-е годы США, Великобритания и ряд других стран либерализовали финансовые рынки, что привело к их взрывному росту. И надо сказать, что столь жесткий финал, к которому мир подошел к началу 2009 года, предвидели единицы.

В январе 2009 года Джордж Сорос снова назвал кризис самым тяжелым со времен Второй мировой войны: он «знаменует собой конец эпохи кредитной экспансии, основанной на долларе как международной резервной валюте». Но Сорос не единственный, кто говорил, что кризис будет тяжелее всех предыдущих. Председатель совета директоров RGE Monitor Нуриэль Рубини в сентябре 2006 года, выступая в МВФ, дал весьма точный прогноз - от спада на рынке недвижимости до глобального кризиса ликвидности, рецессии в США и краха инвестбанков и других крупных финансовых институтов, как ипотечные агентства Fannie Mae и Freddie Mac.

Но большинство экономистов и политиков все же не ожидали столь грандиозного краха, так как его не предполагала ни одна математическая модель. Практически все они полагали, что финансовая система сработает и «переварит» все трудности. Именно способность рынка эффективно распределять риски и считалась основой основ идеи свободного рынка, которой последние годы придерживались правительства и экономисты многих стран мира. Например, бывший председатель Федеральной резервной системы (ФРС) Алан Гринспэн был категорически против регулирования рынка внебиржевых производных инструментов и хедж-фондов, утверждая, что с их помощью риски переносятся из банковской системы на многочисленных участников рынка и это делает её гораздо более стабильной.

Но взрывной рост рынка деривативов и хедж-фондов совпал с быстрым ростом на рынке недвижимости и кредитным бумом. И не просто совпал: в значительной степени этот рост подпитывался заемными средствами. Кредитный пузырь надулся в результате ультрамягкой денежной политики ведущих центробанков, прежде всего ФРС, которая в 2003-2004 годах держала базовую ставку на уровне 1% годовых. США стали основным мировым потребителем, а развивающиеся страны вкладывали избытки сбережений в гособлигации тех же США, помогая им финансировать гигантский дефицит счета текущих операций.

Дешевые кредиты стимулировали поглощения на заемные средства фондами - прямых инвестиций, рост цен на недвижимость, распространение ипотеки для высокорискованных заемщиков, на которых зарабатывали и упаковывавшие их банки, и инвесторы, в эпоху низких ставок жадные до доходности. «Пока музыка играет, ты встаешь и танцуешь. Мы все еще танцуем», - сказал гендиректор Citigroup Чарльз Принс в июле 2008 года за месяц до того, как «музыка стихла».

Когда долго не случается большой волатильности и убытков, кажется, что такого и не произойдет никогда, и всё более заманчивой становится перспектива смягчить правила и увеличить кредитное плечо, - написал клиентам Говард Маркс, председатель совета директоров компании Oaktree, управляющей активами в $55 млрд.

Пузырь надувался, но практически все были уверены, что это относительно безрисковый тренд. Так, директор аналитической компании Stockcube Research Дэвид Фуллер перечислил популярные (но, как оказалось, несостоятельные) идеи последних лет: «дом - самое безопасное вложение денег», «развивающиеся рынки отвяжутся от развитых», «нефть кончается», «риск был секьюритизирован и переложен на тех, кто может его нести». Теперь на повестке дня совсем иные мысли. Все тот же Сорос пишет - «Фундаменталисты считают, что рынок тяготеет к равновесию и что преследование участниками рынка личных интересов в наибольшей степени отвечает интересам общественным. Это неверно, потому что от кризиса финансовые рынки всегда спасало вмешательство властей».

«Идея, что рынки всегда правы - безумная идея. Идея невмешательства государства умерла. Идея всемогущих рынков умерла», - заявил в октябре 2008 года Николя Саркози, собрав лидеров Евросоюза на экстренный саммит, на котором было объявлено о масштабной господдержке финансового сектора. Даже Джордж Буш признал, что ему пришлось «отказаться от принципов свободного рынка, чтобы спасти рыночную систему».

Все больше экспертов-экономистов полагают, что идет огосударствление мировой экономики – это замедлит экономический рост, но иного выхода нет. Однако вряд ли рыночная экономика потерпела фиаско. На рынке кроме потребителей и производителей ещё есть масса агентов, которые помогают тем и другим купить или продать, но фактически со временем начинают считать себя главным участником процесса и требуют за свои услуги неподъемные деньги. Эти «посредники» рынка - банкиры, страхователи, аудиторы, чиновники, не говоря уж о брокерах, риэлтерах и мудрого вида аналитиках - и довели мир до кризиса. Всем посредникам и топ-менеджерам не помешало бы умерить аппетиты. А производитель выживет и даст нужную продукцию потребителю по справедливой цене. Это и есть тот идеальный рынок, к которому стремятся как теоретики, так и практики. И на котором реальность снова возьмёт верх над виртуальностью.