Русская идея будущего = новгородская идея прошлого

Каждый человек и каждый народ нуждается в «идее», которая открывала бы ему смысл жизни и вдохновляла на историческое творчество. Высшая идея, конечно, сопряжена с Небом, причем как Божественным, так и Богоборческим (богоборец Иаков-Израиль, большевистский «Штурм Неба»). Мировые религии индуизма, буддизма, зороастризма, иудаизма, христианства, ислама в наибольшей мере отвечают высшим духовных запросам рода человеческого и произрастают из единого Богочеловечского корня. Исторически так сложилось, что русский народ выбрал христианскую веру, причем в её византийском изводе. Однако высшие ценности-интенции христианства как в Византии, так и на Руси отнюдь не унифицированы, о чем свидетельствует борьба паламистов с варлаамитами, на фоне которой только и можно понять суть Сергия Радонежского. Спор нестяжателей духа, олицетворенных Нилом Сорским, со стяжателями царства, олицетворенных Иосифом Волоцким, отнюдь не закончился в 1503 году с формальной победой иосифлян, отстоявших право монастырей владеть землёй. Он возник задолго до впадения Русской Православной Церкви в болезнь иосифлянства, он обострялся в XVII веке при патриархе Никоне, он вспыхнул после Октябрьской революции и особенно после Декларации митрополита Сергия (в миру Иван Николаевич Страгородский) 16 /29/ июля 1927 года, и он крайне актуален в эти дни накануне Поместного Собора РПЦ и избрания Патриарха.

Однако самоопределиться по отношению к власти и к своему пастырскому долгу в новых условиях и научиться отвечать на духовные запросы современного человека вряд ли удастся в ближайшее время. Слишком далеко зашли болезни РПЦ, погрязшей не только в примитивном обрядоверии, но и в узах зависимости от нынешней неправедной власти. И снова становится очевидным, что правоверные верующие и грешные священноначальники – это разные миры. Не покушаясь на духовные сокровища Русского Православия, следует решительно отмежевываться от неправедных дел церковной бюрократии. Ибо бюрократия – это нарост, а праведность и правоверность – это осознанный выбор верующего. Век за веком в Русском Православии идёт спор между теми, кто постигает Бога всей душой и тем самым субъектно, и теми, кто слепо-досубъектно следует обряду часто слепого пастыря.

Кроме торжествующих поныне иосифлян, в Русском Православии всегда были исихасты-старцы-нестяжатели и всегда были различающие между Божьим и Кесаревым, которые не падали ниц ни перед Золотым Тельцом, ни перед Грозным Тираном. И когда говорят о том, что история русского народа и русского государства в последнее тысячелетие неотрывна от Православия, то надо спрашивать, какое Православие имеется в виду – или стяжательское, или нестяжательское, или подневольное Князю, или свободно-соборное.

Профессор Владислав Аркадьевич Бачинин, который является доктором социологических наук и главным научным сотрудником Социологического института Российской Академии наук и пастором евангельской церкви «Милость» (Санкт-Петербург), - профессиональный ученый. Будучи как евангелист-протестант несколько отстраненным от священноначалия РПЦ и потому способным субъектно-критически относиться к застарелым спорам внутри её, он объективнее-многокрасочнее, чем церковно-ангажированные историки, представляет альтернативы русской как церковной, так и светской истории. Особенно фундаментален в этом плане его труд «Национальная идея для России: выбор между византизмом, евангелизмом и секуляризмом (Исторические очерки политической теологии и культурной антропологии)». Идеи и суждения этой монографии рассмотрим позднее. А сейчас на сайте «Русский Архипелаг» прочтём его статью «Новгородское "Окно в Европу" и несостоявшаяся русская реформация» (Христианская мысль: социология, политическая теология, культурология. Том I, Санкт-Петербург, 2004):



«Новгородская феодальная республика

На русском севере, в бассейнах рек Онеги, Печоры, Северной Двины лежала новгородская земля. Ее коренным населением были приильменские словене. Наиболее развитые в социально-экономическом и культурном отношении, они доминировали среди присоединившихся к ним неславянских племен, называвшихся водь, ижора, карела, чудь, меря, весь.

Все эти племена существовали в некоторой обособленности от остальной Руси. В XII в. им удалось создать свое государство - Новгородскую республику. Оно просуществовало почти три с половиной столетия, с 1136 г. по 1478 г., пока не была поглощена Московским царством.

Новгород сумел вырваться из-под влияния киевских князей и обрести политическую самостоятельность. Окружавшие его города Старая Русса, Ладога, Орешек, Торжок были самоуправляемы, но в то же время являлись вассалами Новгорода. Долгое время в состав Новгородской республики входил Псков.

Высшим органом власти у новгородцев было вече. Оно избирало посадника, тысяцкого и архиепископа, возглавлявшего исполнительную и судебную власть, распоряжавшегося казной, внешними сношениями. Вече приглашало князя из других княжеств и заключало с ним договор - «ряд». Так, прославленный Александр Невский прибыл из Владимирского княжества, чтобы выполнять функции военачальника.

Новгородцы активно общались с Западом, торговали с городами Швеции, Германии и Дании. Нередко им приходилось воевать с западными державами. Из-за того, что шведы пытались захватить финские земли, население которых платило дань Новгороду, между ними и новгородцами было около тридцати войн. С Ливонским орденом, пытавшимся завоевать Прибалтику, новгородцам пришлось воевать одиннадцать раз.

Особое благословение для Новгорода состояло в том, что его земли не знали ужаса татаро-монгольского ига. Значительная отдаленность Новгорода, затерянность его земель среди северных лесов и болот, а также мудрая политика Александра Невского и других новгородских князей, признавших себя вассалами Золотой Орды и платившими ей дань, спасла Новгород от участи других русских городов, разграбленных и сожженных татарами.

Среди новгородцев был высок уровень грамотности. Даже простолюдины умели читать и писать. Об этом свидетельствует множество найденных берестяных грамот, заменявших бумагу.

Москва предпринимала неоднократные попытки подчинить себе Новгород. Это заставляло его в ряде случаев искать союза с Литвой. В 1470 г. новгородцы пригласили на княжение литовского князя Михаила Олельковича. Москва в ответ активизировала свои усилия двинула войско на север. В 1471 г. новгородцы потерпели поражение от москвичей в битве на реке Шелони. А спустя семь лет, в 1478 г. Новгородские земли официально вошли в состав Русского централизованного государства.

Стригольничество

В Новгороде была весьма активной религиозно-духовная жизнь. Многое в ней имело сходство с тем, что происходило в Европе в преддверии Реформации. Очень высока была богоискательская активность новгородцев, выходившая за пределы официального православия. Именно с Новгородом связана история самого крупного религиозно-реформационного движения Древней Руси - стригольничества.

Стригольничество — первое из известных русских христианских вероучений, альтернативных духу официальной церковной догматики. Оно возникло в новгородско–псковских землях во второй половине XIV в. Его история - одна из наименее проясненных глав в истории религиозно-гражданской жизни Древней Руси.

Это было организованное религиозное движение cо своим учением. Однако сочинения стригольников не дошли до нас. Они могли быть уничтожены по распоряжению высших церковных иерархов. Сохранились лишь отрывочные сведения о стригольническом движении. Их находят в некоторых летописных источниках и в полемических сочинениях оппонентов.

Особую неприязнь у стригольников вызывало церковное стяжательство. Они критиковали православный клир, ратовали за отделение от официальной церкви, чтобы не оскверняться общением с попами-мздоимцами. Они обличали митрополитов, епископов, игуменов с позиций высшего евангельского идеала нестяжания. О мздоимцах говорили как о недостойных служения: «Сии учители пьяницы суть, едят и пьют с пьяницами и взимают от них злато и сребро и порты от живых и мертвых». В глазах стригольников священники, не способные побороть искушение мздой, различными мирскими соблазнами, в том числе винопитием, не имели права стоять между Богом и прихожанами и требовать от тех исповедей.

Многих церковников возмущала стригольническая критика стяжательства. И их, конечно же, весьма тревожили выводы, согласно которым мздоимствующие иерархи теряют свою благодать, становятся не нужны прихожанам и даже вредны, поскольку оказываются запятнавшей себя, безблагодатной темной преградой между ними и Богом.

Стригольники довольно логично подошли к выводу о том, что для исповедания истинной веры христианину не нужны церковные иерархи, и в итоге оказались в рядах тех, кто во втором тысячелетии истории христианства сформулировали принцип беспоповства.

Таким образом, не только в Европе, но и на Руси готовилась почва для того, чтобы этот принцип стал впоследствии одним из ключевых в реформационном движении Лютера и в раскольническом движении русских староверов.

Идеалом стригольников была первая апостольская церковь. В рамках идеалов первоначального христианства они утверждали достоинство человека, его право быть учителем веры в жизни, независимо от принадлежности к духовному сословию. Они считали, что каждый мирянин имеет право проповедовать, если ведет нравственную жизнь.

У прихожан рождались мысли о том, что не священник должен отпускать грехи. Он - такой же грешный, как и все, человек. Отпускать грехи может только Бог, всеведущий и бесконечно милостивый. Он и без посредника-попа услышит слова исповеди-покаяния, идущие из глубины молящегося сердца.

В стригольниках было много качеств, роднящих их с жителями Флоренции или Венеции эпохи раннего Возрождения, их современниками. Там в это же самое время гражданская жизнь била ключом. В сущности, свободолюбивые итальянцы были не просто современники столь же свободолюбивых новгородцев, но их духовными братьями. Это сопоставление делает для нас более понятными многие стремления стригольников. Если они хотели оставаться во время исповедально-покаянной молитвы наедине с Богом, то это стремление было продиктовано развитым сознанием собственного достоинства, желанием защитить свой внутренний мир от лже-пастырей, растерявших свой духовный и нравственный авторитет.

Обращает на себя внимание еще один аспект проблемы отношения властей к стригольникам. Константинопольский патриарх и московский митрополит весьма желали, чтобы еретики раскаялись. Они хотели, чтобы стригольники отказались от своих беспоповских идей, признали авторитет духовенства и вернулись в лоно православной церкви. И в этом направлении они готовы были использовать самые сильные средства.

На ранних ступенях развития российской государственности первоначальные формы гражданской жизни всегда возникали стихийно и непременно облекались в религиозные «одеяния». Без этого они не могли бы закрепиться на социальной почве, совершенно не приспособленной для их культивации. Но и это чаще всего их не спасало. Средневековая социальная почва на Руси не имела необходимого слоя цивилизационного «гумуса». Поэтому государство, извечный оппонент всех форм гражданского активизма, легко с ними справлялось. Можно видеть, как на стригольниках была опробована репрессивная модель отношения властей к религиозно-гражданским инициативам социальных низов.

Всё сказанное позволяет сформулировать несколько выводов:

Первое. История со стригольниками показывает, что далеко не всегда то, что квалифицировалось официальной церковью как ересь, на самом деле являлось таковой. Если учитывать, что еретическими называют учения, противоречащие апостольской традиции, извращающие содержание Священного Писания, то стригольничество под это определение не попадает. В нем, как в массовом проявлении религиозно-гражданской активности социальных низов, движимых духом религиозных исканий, нравственной требовательностью, жаждой оздоровления религиозно-нравственной жизни, присутствовало реформационное начало. Оно-то и вызывало яростные нападки церковных властей и жестоко подавлялось официальной ортодоксией.

Второе. Не следует забывать, что новгородские стригольники были едва ли не самой «продвинутой» частью русских людей. Широко распространенная грамотность, активные контакты с цивилизованным Западом и византийским Югом, счастливое неведение ужасов татарского ига, сохранность накопленных за многие годы культурных ценностей, в том числе ценнейших книг, устойчивые традиции народно-вечевого самоуправления - все это поднимало их самосознание на порядок выше самосознания московитов и киевлян. Поэтому не стоит удивляться тому высокому чувству собственного достоинства, той развитой потребности в духовной свободе, которую они выказывали, например, в своем неприятии унизительных вопросов из того перечня, которым на исповедях руководствовались приходские священники.

Третье. За обвинениями стригольников в том, что они почитали «древо разумное», видится недовольство властей тем, что в низах общества распространяются грамотность, книжное знание, образованность, а значит и способность самостоятельно судить о сущем и должном, свободно выносить критические оценки, делать нелицеприятные выводы и предлагать какие-то свои рецепты реорганизации, переустройства духовной и практической жизни, не совпадающие с интересами власть имущих.

Четвертое. О высокой гражданской активности стригольников говорит их искренняя забота о чистоте нравов, о здоровой нравственной атмосфере в сфере религиозно-церковной жизни, которая в их глазах была важнейшей из всех сфер человеческого существования. Там, где государственная власть не могла и даже не пыталась заниматься воспитанием народа и где церковники скомпрометировали себя недостойным поведением, заявляли о себе идущие «снизу» религиозно-нравственные инициативы младогражданского общества.

Пятое. Весьма важным является то обстоятельство, что реформационные инициативы стригольников носили отнюдь не агрессивный, не бунтарский характер. Выказывая свое недовольство попами-мзлоимцами, они, однако, не нападали на церковные институты. Они не были разрушителями ни в одном из проявлений своей религиозно-гражданской активности.

Вторая реформаторская волна: новые стригольники

Вторая волна стригольнического движения заявила о себе во второй половине XV в., в эпоху Ивана III. На этот раз оно было связано не только с Новгородом, но и с Москвой. Противники дали этому новому поколению стригольников грубое, оскорбительное прозвище «жидовствующие». Первыми его начал использовать Иосиф Волоцкий, а вслед за ним и новгородский архиепископ Геннадий (Гонозов). Иосиф утверждал, что у истоков течения стоял некий еврей по имени Схария. Однако, никаких достоверных источников, подтверждающих это высказывание, не найдено. Сам Иосиф не привел сколько-нибудь убедительных подтверждений этому обстоятельству.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: А если бы и нашлись достоверные свидетельства деятельности Схария /Захария/, что вполне вероятно, - ничего страшного в этом нет. Восприняла же русская интеллигенция марксизм, созданный евреем Карлом Марксом, - как вершину западной мысли. Прорыв низовой субъектности свершился раньше на Западе, а еврей-купец Схария мог позаимствовать идеи гуманизма и свободомыслия у итальянцев и у своих еретических соплеменников в Крыме или в Константинополе (Стамбеле) и затем распространить в Великом Княжестве Литовском и на Руси. Мир был тесен уже тогда/

Возникает вопрос, что могло заставить Иосифа Волоцкого прибегнуть к введению в полемику с «еретиками» этой мифической фигуры? Здесь возможно cледующее предположение. Политический темперамент иерарха был таков, что нередко заставлял его переступать нормы нравственности и пользоваться недозволенными средствами. Указание в борьбе на иудейские («жидовские») корни идейного противника означало использование, хотя и запрещенного, но эффективного полемического приема. Этому не следует удивляться, если иметь в виду, что в российской религиозно-политической истории различные формы антисемитизма, от бытовых до правительственных, использовались издавна и регулярно.

Инициатива и в этот раз исходила опять от Новгорода, что не было случайностью. Ведь то была независимая республика, наподобие Флоренции. Новгород активно взаимодействовал с Европой, и ему было чем поделиться с Москвой в духовном отношении.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Русская Православная Церковь и великокняжеский двор в Москве активно взаимодействовали с той же Флоренцией начиная с Флорентийской унии 1439 года, а благодаря византийскому митрополиту Виссариону Никейскому, который после Унии стал кардиналом в Риме и вторым по значимости иерархом при папском престоле, состоялось 12 ноября 1472 года бракосочетание в Успенском соборе Кремля племянницы последнего византийского императора Зои (Софии) Фоминичны Палеолог с Великим Князем Московским Иваном III Васильевичем. Вместе с Софией и вслед за ней в Москву приехали ряд итальянских мастеров, принесших с собой устремления низовых итальянских субъектников. Кстати, София – бабушка Ивана Грозного/

Оживленная религиозно-гражданская жизнь новгородско-псковских земель - примечательное явление в российской истории. Вторая половина XV столетия была временем острых религиозных дискуссий среди священников, монахов и мирян. Богоискательские настроения перестали быть уделом одиночек, охватив значительные слои населения.

В условиях, когда вопросов было гораздо больше, чем ответов, обнаружилась острая потребность в обращении к первоисточнику - тексту Священного Писания. Ее испытывали обе стороны, то есть и новые стригольники, и православный клир. Это заставило одного из главных гонителей «жидовствующих», новгородского архиепископа Геннадия выступить инициатором перевода недостающих книг Библии. В результате появился полный переведенный текст Священного Писания - так называемая «Геннадиева Библия».

Новые религиозные умонастроения стали распространяться в Москве, среди низшего и среднего духовенства. Они встретили поддержку широких слоев горожан - служилого люда, купцов и даже представителей придворных, великокняжеских кругов.

Учение новгородско-московских реформаторов

Новогородско-московское учение явилось теологически более зрелой формой того раннего евангелизма, который на Руси впервые обозначился в движении стригольников.

На прямую связь этого учения со стригольничеством указывает эпизод из жизни архиепископа Геннадия. Когда он узнал, что подчиненный ему инок Захар отвергал «поставление священников на мзде», святость церковной иерархии и таинств, то сразу же заявил, что Захар - стригольник, и сослал того в пустынь. Однако, когда великий князь и московский митрополит узнали про этот случай, то Захар был направлен в Москву, где его радушно приняли под свое покровительство.

Исходные посылки вероучительной позиции новгородско-московских реформаторов были сформулированы Федором Курицыным в его сочинении «Лаодикийское познание». В нем также отчетливо просматривается связь с первоначальным стригольничеством. Вместе с тем обращает на себя внимание его более значительная евангельская углубленность.

Религиозно-реформаторское содержание этого сочинения сводится к следующим положениям: 1) критическое отношение к церковному преданию и убежденность в том, что индивидуальная вера должна основываться на Священном Писании; 2) отвержение иконопочитания; 3) отрицание значительной части православных церковных ритуалов; 4) идея прямого молитвенного общения с Богом, убежденность в том, что между Богом и человеком не должно быть посредников; 5) отрицание права официальной церкви на духовную монополию; 6) отрицание монашества и монастырей; 7) отказ от поклонения мощам; 8) проповедь широкой демократизации «учения книжного»; 9) высокая оценка активной деятельности человеческого разума и всех положительных проявлений личности; 9) идея равенства всех людей и народов.

Новгородско-московские реформаторы не могли принять в деятельности и образе жизни православных священников того, что шло вразрез с заветами Иисуса Христа и с чем сама православная церковь не могла справиться. Они осуждали невежественных и грубых иереев, склонных к пьянству, стяжательству, считали, что такие люди недостойны принимать исповеди прихожан. Они обсуждали вопросы о том, каким образом реформировать церковную жизнь, чтобы избавиться от ее темных сторон.

Одно из решений напрашивалось само собой. Оно заключалось в том, чтобы вообще отказаться от института профессиональных священнослужителей. Позднее в русском просторечье эта идея получила название беспоповства. Она в разных вариациях проходит сквозь всю русскую богоискательскую литературу. Так, в «Трифоновском сборнике» говорится о том, что сами миряне могут выдвигаться в учителя веры, если пребывают на должной духовной высоте. Там же указывается на право христиан собираться вне церкви, чтобы слушать учителей из народа.

Об этом же писал автор «Слова о лживых учителях»: «Лепо же есть всем славити Бога и проповедовати учение его» (Буганов В.И., Богданов А.П. Бунтари и правдоискатели в Русской православной церкви. Москва, без года, стр. 16).

Совершенно очевидно, что эти идеи перекликались с зарождавшимися в это же самое время реформационными умонастроениями в Европе. В них есть сходство с идеями чешских гуситов, которые признавали высший авторитет за Священным Писанием, отрицали институт монашества, отвергали традиции поклонения иконам и мощам. Это сходство объясняется, по меньшей мере, двумя обстоятельствами.

С одной стороны, оно было следствием внутренней логики развития русского христианского сознания, которое в своих богоискательских инициативах успело отчетливо обозначить свои социально-богословские приоритеты уже в первоначальном стригольничестве. Оказалось, что эти умонастроения до сих пор сохранили свою значимость и популярность и нашли своих приверженцев в других русских городах. К концу XV в. в самой Москве обнаружилось значительное число их сторонников. И «Лаодикийское познание» высокообразованного дьяка Федора Курицына явилось следующим шагом в развитии этих раннеевангельских исканий.

С другой стороны, это было связано с контактами Новгорода с Европой. Его многогранные деловые, торговые, дипломатические отношения с Западом отличали Новгород от других русских городов. Гуситско-таборитские влияния были сильны в Литве и Польше. А от них было рукой подать до Новгорода.

Среди православных иерархов было совсем не много тех, кто мог бы выставить против реформаторов серьезные богословские возражения. Примечательна история новгородского епископа Феофила, который отказался от сана архиепископа из-за того, что признал «грубость и недостаточность» своего ума, то есть свою неспособность исполнять роль духовного пастыря в существенно усложнившейся духовно-религиозной ситуации.

О несостоявшейся русской Реформации

Новгородско-московское религиозное движение представляло собой начальный, подготовительный этап будущей, возможной русской Реформации. Если бы эта Реформация состоялась, то она, вероятно, не только предотвратила бы русский раскол XVII века, но и изменила бы весь ход российской истории. Однако ей не дано было осуществиться. И причин того, что этот проект не реализовался, заключалась не только в отсутствии в нем религиозно-политического лидера такого масштаба, как Лютер. Истинную причину следует искать глубже. Очевидно, внутри самой Российской цивилизации не было требуемого комплекса необходимых предпосылок. А без них нельзя было претворить возможную Реформацию в Реформацию действительную.

Церковные и светские власти сумели в конечном счете заблокировать все те направления, по которым могли бы разворачиваться вероятные сценарии религиозно-церковных трансформаций. Им удалось консолидировать свои усилия и направить их против «еретиков».

В этом отношении характерна ситуация с созывом Собора 1490 г. В период его подготовки у них появились опасения, что он может утвердить в правах «еретическое» учение и тем самым открыть широкие возможности для религиозной реформации. В пику этому были предприняты огромные усилия, в результате которых удалось добиться того, что лидеры движения были арестованы, подвергнуты пыткам, а затем казнены. Так завершило свое существование одно из самых ранних движений российской религиозно-гражданской жизни. Реформаторские идеи двух генераций стригольников не получили развития в Русской земле.

Некоторое время спустя в Европе заявило о себе движение лютеровской Реформации. Однако на Руси ничего подобного уже более не обнаруживалось. Это, впрочем, не мешает исследователям по сей день задаваться вопросом: а что было бы, если б новгородская реформаторская идея взяла верх над консервативной, византийско-московской идеей?

Ю. М. Лотман в своей работе «Механизм Смуты (К типологии русской истории культуры)» привел пространную выдержку из доклада отечественного слависта А. В. Исаченко, высказанную тем в начале 1970-х в Варшаве на международном конгрессе славистов. Она достаточно точно передавала суть новгородской идеи.

Доклад имел нетривиальное название: «Если бы в 1478 году Новгород поразил Москву (об одном несостоявшемся варианте истории русского языка)». Это была попытка «мысленного эксперимента», который, по словам автора, позволял рассмотреть один из возможных вариантов развития Российской цивилизации. «Совершенно очевидно, — начинал Исаченко с резонной посылки, — что история не пишется в кондиционале. Однако, и утверждение, будто то, что случилось на самом деле, «должно было» случиться именно так, следует признать неубедительным. Легко стать пророком задним числом. История всегда держит наготове несколько вариантов. И нет оснований считать то, что фактически произошло, во что бы то ни стало проявлением «прогрессивного хода истории».

Всё развитие России сложилось бы совершенно иначе, если бы в конце XV века Новгород, а не Москва, оказался руководящей, главенствующей силой объединяемой страны. И такая возможность реально существовала.

Новгород XV века был почти что европейским городом, не знавшим ни коррупции, вызванной в оккупированной части страны татарщиной, ни жуткой азиатчины московского великокняжеского и боярского быта. Опираясь на древнюю демократически-республиканскую традицию, поддерживая самые живые торговые и политические отношения со странами Запада, Новгород во главе объединенной Руси не допустил бы рокового изолирования страны от духовного и технического прогресса Европы эпохи Возрождения. Идеи гуманизма, идеи Реформации не остановились бы на границах Польши и глубоко изменили бы облик отсталой Московитии, приобщая страну к главным источникам европейской мысли. Весьма вероятно, что под влиянием Реформации в Новгороде появился бы первый перевод Библии не на почти что заумный древнеболгарский, а живой русский язык (сравни литературную деятельность «жидовствующих»).

Реакционная деятельность балканских эмигрантов, тянувших Москву вспять к Византии, не нашла бы себе почвы в условиях европеизации, истинная литература (а не только письменность) на русском языке появилась бы на два с половиной века раньше, и сам литературный язык отразил бы в себе не столько шамканье московской просвирни, сколько язык просвещенных новгородцев. Литературный язык развивался бы не в оранжерейных условиях славянщины, не в затхлой среде малокультурного духовенства, а в демократической среде свободного города, духовно открытого на Запад, как и на Восток». (Лотман Ю. М. История и типология русской культуры. Санкт-Петербург, 2002, стр. 38).

Таков один из прогнозов развития российской цивилизации. Ему не удалось реализоваться ни в XV, ни в XVI, ни в XVII веках. «Окно в Европу», существовавшее на Руси благодаря Новгороду, было накрепко заколочено, и началась эпоха Московского царства, названная Н. А. Бердяевым самым душным периодом в русской истории".

В Эпилоге своего главного труда «Национальная идея для России: выбор между византизмом, евангелизмом и секуляризмом» профессор Владислав Бачинин пишет:

«Для современной России крайне важно отчетливо сформулировать свою национальную идею. От этого будет зависеть ее способность решать свои насущные социальные проблемы.

Все эти проблемы пребывают в духовном пространстве, где на протяжении вот уже нескольких столетий действуют три крупные духовные силы – евангелизм, византизм и секуляризм. Первые две имеют христианские основания. Третья отличается ярко выраженной антихристианской направленностью.

Евангелизм характерен тем, что в нем божеское твердо и непреложно возвышается над человеческим. В византизме их соотношение иное: высшее, божеское оказывается в подчинении у низшего, человеческого - церковь под пятой у государства, богословие под гнетом идеологии, нравственность в подчинении у политики и т. д. В секуляризме все выглядит еще более сумрачно: там, где он господствует божеское вытеснено разрушительными демоническими началами.

Россия начнет успешно разрешать свои социальные, политические, экономические проблемы только тогда, когда осознает их как проблемы религиозные и нравственные. От способности ее коллективной души осознать свою христианскую идентичность и встать на стезю евангелизма зависит ее будущее».

Но что такое современный евангелизм, как не Правая Вера, и что такое постиндустриальное «общество знания» для России, как не возврат к ценностям низовой субъектности, за которые боролся ертически-прапротестантский Великий Новговод. Мы, православные русские, такие же люди, как и остальные народы, и потому мы не обречены генетически на рабство в той или иной разновидности досубъектности, десубъектизации, неоопричнины, а способны не хуже других (и даже кое в чем лучше) субъектно-инновационно штурмовать Небо высших ответов на высшие вопрошания человечества.