Разговор о национализме. 1

Разбирал архив, искал фотографию своей первой встречи с олицетворением русского национализма Василием Витальевичем Шульгиным (1878-1976), позвонил Николаю Николаевичу Лисовому, нет ли у него дубликата, но фотку делал наш друг Никита Юрьевич Минин, у него могли сохраниться негативы, он же пока недоступен. Саму фотку помню – мы с Никитой более сорока лет назад поехали к Шульгину во Владимир наугад в летний день, не зная его адреса, и с ходу не нашли, на ночь отправились в лес за Клязьму, переспали под кустом, а утром в справочной нам сказали, где живет их местная знаменитость, мы заявились к Шульгину на улицу Фейгина дом 1 квартира 1, ему было около девяносто лет, никто за ним не ухаживал, мы сбегали в магазин за продуктами (бутылка коньяка у него была под столом), и Никита заснял очень выразительный кадр – только что вылезший из-под куста, я держу яркую лампу над лысиной Василия Витальевича.

Очень обрадовался старик нашему визиту и говорил с нами несколько часов, многое мы узнали уникального, и вернувшись в Москву, рассказали своим друзьям – и Николаю Лисовому, и Дмитрию Жукову (отцу нынешнего вице-премьера Александра Жукова). Они вместе с нами или самостоятельно потом ездили во Владимир и записывали рассказы выдающегося писателя и общественно-политического деятеля, а затем привезли его в Москву, и он жил сначала у нашего общего благодетеля художника Ильи Сергеевича Глазунова, затем у Николая Лисового в Красногорске, а потом в уютной двухкомнатной квартире другого нашего близкого друга (ныне известнейшего философа) Сергея Сергеевича Хоружего на Фестивальной улице около метро «Речной вокзал».

Обсуждали с Николаем Николаевичем Лисовым предстоящее в этом 2009 году издание материалов следственного дела Василия Витальевича Шульгина, о чем сообщил доктор исторических наук Александр Витальевич Репников. Вообще помянули добрым словом Шульгина, как же нам повезло! Ведь он учил нас русскому национализму и еврейскому вопросу, и Николай на основании сделанных им стенограмм рассказов Шульгина и переданных ему тетрадок с записями «вещих снов» Василия Витальевича составил книгу «Василий Шульгин. Последний очевидец. Мемуары. Очерки. Сны» (Москва: ОЛМА-ПРЕСС Звездный мир, 2002. – 588 стр.; с иллюстациями. – Серия «Эпоха и судьбы»). Что же писал и что говорил нам о национализме Василий Витальевич Шульгин? И я читаю книгу «Последний очевидец», прежде всего текст Николая Лисового – его вступительную статью «Последний очевидец» (стр. 3-22) и заключительную «Поздний Шульгин (Вместо послесловия)» (стр. 572-580). Кстати, напомню ещё раз, что тексты Николая Николаевича воспринимаю как свои собственные, настолько в резонансе мы с ним мыслим и чувствуем (при всем различии политическо-бытовых обстоятельств).



В Аннотации к книге сказано – «Автор книги В. В. Шульгин - замечательный писатель и публицист, крупный политический деятель предреволюционной России, лидер правых в Государственной Думе, участник Февральской революции, принявший отречение из рук Николая II. Затем - организатор и идеолог Белого движения. С 1920 г. - в эмиграции. Арестован в 1944 г. и осужден на 25 лет, освобожден в 1956 г. Присутствовал в качестве гостя на XXII съезде КПСС. В настоящее издание включены: написанная в тюрьме книга «Годы» (о работе Государственной Думы), а также позднейшие воспоминания о Гражданской войне и Белой эмиграции, о Деникине, Врангеле, Кутепове. Умно, жестко, ярко свидетельствует Шульгин об актуальных и сегодня трагических противоречиях русской жизни - о всесилии подлых и гибели лучших, о революции и еврейском вопросе, о глупости патриотов и измене демократов, о вырождении нации и конце Империи».

«Исполняется сто двадцать пять лет со дня рождения одного из самых интересных русских политиков ушедшего двадцатого столетия - Василия Витальевича Шульгина, - начинает Николай Лисовой свою вступительную статью (стр. 3). - Он родился в Киеве на Новый год, или, как тогда говорили, в Васильев день, 1 (13) января 1878 года. А умер во Владимире на девяносто девятом году жизни, в праздник Сретения Господня, 15 февраля 1976 года. Если вспомнить еще, что умер и родился в воскресенье, вся мистика дней и чисел налицо.

Василий Витальевич верил в мистику, и действительность давала ему для этого богатейший материал. Уже сама его долгая жизнь была чудом - после бесчисленных войн и революций, парламентов и тюрем.

Депутат Государственной Думы (1907-1917), он с самого начала обратил на себя внимание всей России двумя речами - о «бомбе» и о «суде Линча». В первой он бросил вызов «неприкасаемым» тогда революционерам: обращаясь к депутатам от левых и имея в виду развязанный в 1905-1907 годах «революционный террор», спросил насмешливо, не прихватил ли, мол, с собой кто-нибудь из демократов в российский парламент «бомбу в кармане». Его удалили тогда из зала заседаний как хулигана - но это, кажется, и все, чем «отомстила» ему левая фракция.

Во второй речи, о смертной казни, он доказывал необходимость сохранения ее в России - во избежание народных судов Линча. Линчеванием молодой депутат с Волыни угрожал активу и авангарду русской революции - евреям.

...Евреи и революционеры наказали его примерным долголетием и всесветной славой черносотенца и антисемита.

Жилец иной эпохи,
Иду своей межой.
Мне нынешние плохи,
И я им всем чужой».

«/стр. 4:/ Десять лет жизни Шульгина были связаны с недолгой историей русского парламента: II Дума (1907), III Дума (1907-1912), IV Дума (1912-1917). Все эти годы его характеризовали в печати как «правого», «черносотенца», «монархиста», «националиста». Что касается конкретной партийной принадлежности, Шульгин причислял себя к фракции (и позднее партии) националистов. Впрочем, всегда подчеркивал разницу между национализмом как течением и националистами как партией.

«Столыпин поддерживал национализм. Это течение, которое можно разделять или нет, но это не партия. К какой партии принадлежал Столыпин? К националистам? Нет, если бы он принадлежал - он принадлежал бы к октябристам. Должен был, - как /стр. 5:/ правительство Его Императорского Величества. Тем, кто считал себя верноподданными, только и можно было стоять на точке зрения «17 октября», пока он не был отменен.

Сказать, что Столыпин был партийным, было трудно. Нужно, вернее, сказать, что октябристы и националисты поддерживали Столыпина. Можно сказать, что националисты оказались самыми преданными». (Имеются в виду последний для Столыпина правительственный кризис 1911 года и травля премьера, в которой смыкались и правые, и левые.)

Аналогично оценивал Шульгин отношение к партии крупнейшего тогда публициста М. О. Меньшикова - главного автора и идеолога газеты «Новое время».

«Меньшиков не был националист... Меньшиков был один. Нельзя считать «Новое время» органом националистов. Он (М. О. Меньшиков) был совершенно обеспечен материально, ни от кого не зависел. Слишком имел большую славу, чтобы считаться с какими-то Балашовыми, Шульгиными и т. д. (П. А. Балашов - организатор и лидер фракции и партии националистов. - Н. Л.). Наоборот, мы всячески заискивали в нем»…

О редакторе «Нового времени», знаменитом А. С. Суворине, старик рассказывал:

«К Суворину мы ходили однажды ночью. (Суворин, как и Столыпин, работал и принимал глубоко за полночь. Не Сталин ввел эту моду.) Чтобы он укротил своих корреспондентов, которые очень замалчивали наши речи... Мы с ним считались, но не он с нами. У нас (националистов) не было, кроме «Киевлянина», никакого органа. До такой степени, что, когда Столыпина убили, выражением нашей скорби стала моя статья в «Киевлянине» - «Сильный и добрый». Вообще мы имели большое влияние в Государственной Думе, но поддержка страны у нас была слабая».

Грустная картина... Столыпин, Меньшиков, Шульгин... И все порознь, и никакого органа, и «слабая поддержка страны»... Все, как сейчас, как будто столетия не прошло. Сейчас нет, правда, у России даже и в одиночном варианте ни Столыпина, ни Меньшикова, ни Шульгина...

/стр. 6:/ С 1913 года Шульгин - редактор «Киевлянина», в 1915-м - один из создателей «Прогрессивного блока», в 1917-м - член Временного Комитета Государственной Думы, пытавшегося встать во главе Февральской революции. Он и А. И. Гучков едут 2 марта в Псков принимать отречение Николая II...

А потом, в ноябре семнадцатого, он - один из организаторов Белой Добровольческой армии (вступил в нее 29-м по списку), создатель подпольной организации «Азбука», один из идеологов Белого Дела...

Крымский крах Врангеля подведет печальный итог этих трех лет (1917-1920). Шульгин окажется в эмиграции. И будет вспоминать. Всю оставшуюся жизнь вспоминать...

Будут мелькать Константинополь (член Русского совета при Врангеле), Варна, София (до 1922 года)... Германия, Чехия, Франция... С 1929 года - в Югославии. ...1944 год. В Югославию вступила Красная Армия. Шульгин арестован на улице в Сремских-Карловцах (шел с бидоном за молоком), отвезен на мотоцикле в Венгрию («холод был в коляске и стук ужасный»), а оттуда - на самолете в Москву. Все думали - в Кремль, к Сталину. Оказалось - на Лубянку.

«На Лубянке, у первого столика, отобрали кольца из желтого металла. Выдали квитанцию. Потом спрашивают:
- Вы член партии?
- Нет.
- Беспартийный?
/стр. 7:/ - Нет, я монархист.
- Таких у нас нет.
И записали «беспартийным».

«Двадцать пять лет от ОСО я обрел», - стихами скажет потом Шульгин. В 1969 году мы с ним шутили: «Василий Витальевич! А ведь сейчас вас уже все равно выпустили бы». ...Но выпустили раньше, в 1956-м - по хрущевской амнистии. Старик до конца дней был благодарен Никите Сергеевичу. Дали квартиру, персональную пенсию, разрешили писать мемуары, пригласили сняться в фильме «Перед судом истории». В 1961 году - гостевой билет на заседания XXII съезда КПСС. Но советского гражданства он так и не принял. Остался с зеленым удостоверением, где стояло большими буквами по диагонали: БЕЗ ГРАЖДАНСТВА. За границей он тоже жил без гражданства. Остался гражданином Российской Империи...

/стр. 8:/ Двадцатый век, подчеркивал он не раз, - век национализма и фашизма. В одну из долгих бесед, в начале семидесятых, когда В. В. Шульгин гостил у меня в Красногорске, мы попытались, перечитывая главы из старых его книг, сформулировать, как он говорил, «аксиомы националистической этики», которым он старался следовать в жизни. И которые, думаю, поучительны для всех.

Национализм есть способ смотреть на мир глазами своей нации, оценивать ситуации и поступки с точки зрения интересов своей нации, жить и мыслить в традициях и понятиях своего нацио/стр. 9:/нального космоса. Поэтому первая аксиома Шульгина (в книге 1929 года он называл ее «аксиомой националистического мира») звучит так:

«Каждая нация, раса, народ имеет право на место под солнцем. Хороша она или плоха, но тем фактом, что она существует, она имеет ярлык на продолжение бытия. Народ народился на свет Божий, он существует, он хочет существовать и дальше. И хочет быть таким, как он есть. Русский народ, разумеется, не составляет исключения. Поэтому, ввиду выше указанной политической аксиомы, он имеет право существовать и далее. И притом в качестве именно русского, а не какого-либо другого народа».

Вторая - «аксиома вождя». Для каждого народа существует свой оптимальный образ существования. Поэтому, строго говоря, сколько в мире наций - столько и типов национализма. Но для анализа удобнее свести разговор к различию двух основных типов. «Еврейская солидарность, - писал Шульгин в книге «Что нам в них не нравится», - существует вне зависимости от того, нарочитая ли она (по приказу тайного правительства) или бессознательная. Муравьи и пчелы тоже солидарны до удивительности, но они бессознательно солидарны. Кто-то, конечно, муравьями и пчелами управляет, но этот «кто-то» не персонифицируется в какой-нибудь пчеле или синедрионе пчел. Наоборот, другие животные слепо повинуются видимым вожакам и безоговорочно выполняют их приказы.

Среди людей можно тоже себе представить эти два типа солидарности. Солидарность бессознательную, или непосредственную, и солидарность - «через фокус». В первом случае люди стремятся к одной цели без видимого приказа - это, скажем, случай пчелиный или еврейский; во втором случае люди делают общее дело только по приказу своего видимого вожака или владыки - это, скажем, случай бычий или русский».

«Мы, русские, носим в себе какое-то внутреннее противоречие. Мы (особенно остро это чувствуется со времени революции) не лишены патриотизма; мы любим Россию и русскость. Но мы не любим друг друга: по отношению к ближнему своему мы носим в душе некое отталкивание».

Отсюда вывод: «Для русских наивыгоднейшая форма общежития есть вожачество. К такому вожачеству (в форме монархии, диктатуры или иной) русские, понявшие свою истинную природу, будут стремиться. Важно для русских не то, будет ли парламент, Земский собор, вече или еще что-нибудь в этом роде. Важно, чтобы у нации был духовно-политический центр. И важно, чтобы был вожак, который ослаблял бы неистовое взаимотрение русского народа, направлял его усилия к одной цели, складывал бы русские энергии, а не вычитал /стр. 10/ их одну из другой, как это неизменно делается, когда воцаряется хаос, именуемый некоторыми «русской общественностью», а другими - «российской демократией».

Исторически Россия так и жила. Великие князья... цари... императоры... Но «времена меняются. В былое время было достаточно быть Царем, чтобы вбирать в себя все лучшие токи нации. Сейчас государь, который хотел бы выполнить царево служение былых времен, должен быть персонально на высоте своего положения. Если же этого нет, то рядом с ним становится вождь, который, по существу, исполняет царские функции».

Здесь уместно, может быть, сказать о том, что, всегда оставаясь принципиально монархистом, Шульгин очень критически относился к самой правившей династии. «Николай II не был великим человеком... Он был в обращении прост, вежлив, благодарен людям, которые хорошо к нему относились. Но... он не был рожден для власти... этого воспитать нельзя...»

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Держим в уме, что этот текст Николай Лисовой публиковал после того, как Архиерейский собор РПЦ в августе 2000 года канонизировал Николая II и тем самым бросил вызов устоявшейся оценке этого исторического деятеля. Умысел ясен - нанести удар по коммунистической эпохе в истории России, чтобы угодить компрадорско-антикоммунистическому режиму/

Не разделяя крайностей правых, которые на деле смыкались с левыми в нападках на царя, Шульгин тем не менее вполне логично проэволюционировал в своем монархизме до последнего царского поезда в Пскове, где принял 2 марта 1917 года отречение из рук Николая Александровича...

Подлинными героями, Вождями с большой буквы, навсегда остались для Шульгина лишь два человека, два Петра - Столыпин и Врангель. Столыпина он неоднократно, имея в виду «функции Вождя», называл «предтечей Муссолини».

Были, впрочем, у Василия Витальевича и вполне пессимистические оценки прошлого:

- Сверху надо было человека... сильного и доброго... Даже не очень умного... Вот такого, как был Александр III... И чтобы все чувствовали такой добродушный кулак...
- Парадокс столыпинских реформ в том, что для осуществления реформ нужна была железная воля, а ее не было...
- Ничего нельзя было спасти... Нужен был опыт Ленина, чтобы что-то понять (то есть Россия должна была пройти через этот «опыт». - Н. Л.).

...Киев, июль 1918 года. Получено сообщение об убийстве царской семьи. В Князе-Владимирском соборе служили панихиду.

- Я не пошел, - вспоминал Шульгин, - мне было стыдно.

Прошло пятьдесят пять лет. Владимир, июль 1973-го... Василий Витальевич дает телеграмму на имя Андропова, тогда шефа КГБ, /стр. 11:/ с просьбой разрешить отслужить 4 (17) июля панихиду «по убиенному Государю Императору». Старик жалел потом, что поддался ребяческому порыву. Ответа он, конечно, не получил. Просто пришли к нему, на улицу Фейгина /дом 1, квартира 1/, двое в штатском и сказали:

- Вы же верующий человек, у вас дома иконы. Кто вам мешает молиться? Зачем беспокоить по пустякам Юрия Владимировича?

И еще о «монархизме». В эмиграции в двадцатые годы монархисты делились, в грубом приближении, на два больших лагеря. Одни - за Великого князя Николая Николаевича, дядю Царя. Другие - за Великого князя Кирилла Владимировича, двоюродного брата Царя, провозгласившего себя в 1923 году в Кобурге «императором Российским». Шульгин скептически относился к обоим претендентам. Формально придерживаясь - как и Врангель, и шедший за ним РОВС - ориентации «николаевцев», фактически он был, как сам говорил, чистым «вранжелистом», то есть лучшей кандидатурой не только в национальные вожди, но при случае и на престол считал самого Врангеля и весьма критически оценивал великого князя:

- Я говорил о нем с Врангелем. Петр Николаевич сказал: «Я думаю, если бы он стал Царем, это был бы Николай Третий. Многим кажется, что у него воля, но у него не воля, а просто грубость».

И наоборот, о Врангеле, даже в шестидесятые и в семидесятые годы, Василий Витальевич говорил:

— Если был человек, действительно достойный управлять Россией, то после Столыпина это был только Врангель... Это был настоящий варяг!

Скажем прямо: воспоминания Шульгина о Врангеле (читатель прочтет их в этой книге) во многом развенчивают этот созданный когда-то мемуаристом для себя самого политический миф о «настоящем варяге». И «искусственный героизм» барона, и отсутствие у него реальной конструктивной программы... Вопреки очевидности Шульгин до старости демонстрирует верность романтическим идеалам своей давней политической философии.

Зато с неизменным сарказмом он вспоминает об «императоре Кирилле» и поддерживавшей Кирилла партии младороссов. Младороссы, ориентировавшиеся на эмигрантскую монархическую молодежь, называли себя «второй советской партией», или, по полному титулу, «советской националистической монархической фашистской партией». Они пытались скопировать одновременно структуру самых различных партий и организаций. У них был /стр. 12:/ (с 1923 года) свой «император», был «председатель партии» - великий князь Дмитрий Павлович (участник убийства Распутина), был, по принципу фюрерства, «глава» - А. Л. Казем-Бек, и был, по примеру ВКП(б), «генсек» - К. Елита-Вильчковский... Их газета в Париже называлась, как у нас теперь чай, - «Бодрость».

Глава младороссов Александр Львович Казем-Бек, человек яркий, умный, энергичный, вернулся после 1945 года на Родину (в отличие от Шульгина добровольно). Впоследствии жил в Москве, работал в Московской Патриархии, в отделе внешних церковных сношений.

Когда снимался в начале шестидесятых фильм «Перед судом истории» и не знали, чем его кончить, Василий Витальевич предложил устроить ему встречу с бывшим вождем младороссов.

- Я скажу: «Казем-Бек! Вы же гениальный человек! Вы придумали когда-то лозунг «Царь и Советы» - и Сталин тотчас осуществил ваш лозунг».

После этих слов авторы фильма почему-то сразу отказались от идеи встречи с Казем-Беком...

Но вернемся к аксиомам. Третья из них гласит: последовательно патриотической позицией определяется отношение к лицам других национальностей. В силу все той же первой аксиомы («народ хочет оставаться именно таким, каков он есть, каким его создал Бог») необходима защитная реакция национального организма на попытку внедрения в его генетический и ценностный код чуждых посторонних систем, с данным организмом не совместимых, способных лишь паразитировать на нем и разрушать его. С этой точки зрения пресловутая черта оседлости в царской России представляла собой отнюдь не репрессивную, «юдофобскую» санкцию, но способ ограждения коренных народов империи от этого нежелательного и объективно (независимо от намерения) разрушительного внедрения. Меру, если угодно, предотвращения и пресечения именно антисемитизма.

Василий Витальевич различал три типа антисемитизма: (1) биологический или расовый, (2) политический или, как иногда он говорил, культурный, (3) религиозный или мистический.

«Антисемитом я стал на последнем курсе университета, - вспоминал Шульгин в своей книге «Что нам в них не нравится». - Мой антисемитизм был чисто политического происхождения. Еврейство завладело политической Россией. Мозг нации оказался в еврейских руках и привыкал мыслить по еврейской указке».

Именно ощущение опасности для «мозга нации», для национальной культуры и самосознания (так называемое «еврейское за/стр. 13:/силье») лежит, по мнению Василия Витальевича, в основе политического или культурного антисемитизма.

Вопрос даже глубже, не в одном «засилье». Вопрос в различии двух мироощущений, двух жизнепониманий, когда, как сказано выше, одна традиция может внедриться в другую лишь путем ее разрушения.

«Я вполне себе представляю еврея, который совершенно проникся русской культурой: подобно Айхенвальду бредит русской литературой, подобно Левитану влюблен в русский пейзаж, подобно Антокольскому заворожен русской историей. И все же этот еврей, вся душа которого наполнена русской культурой, будет разрушать действительно русскую силу, эту культуру создавшую и создающую. Будет разрушать, ибо эта сила ему стоит поперек дороги, той дороги, которая в его самых сокровенных мыслях русская, а на самом деле еврейская».

Это тоже из книги 1929 года, а много лет спустя, летом 1971 года, мы перечитывали с Василием Витальевичем статью знаменитого художника Н. К. Рериха «Талисман», напечатанную ровно за полвека до того в парижской эмигрантской газете «Последние новости». Возник интересный разговор. Рерих писал в статье о том, что до революции, в царской России, «мы не знали, что такое антисемитизм». В Академии художеств, в Школе поощрения молодых художников было множество евреев (шли перечисления наиболее известных: Анисфельд, Бакст, Бенуа, Левитан...), и не возникало никаких проблем. Потому что была культура, было творчество. И кончал автор выводом: «антисемитизм начинается там, где кончается культура».

Шульгин слушал недоверчиво, морщился. Потом ехидно сказал:

- Ну, конечно... Там, где кончается черта оседлости... Пока, при царе, была, антисемитизма в России действительно не замечалось...

И продолжал думать вслух:

- Культура всегда - избирательность, предпочтение, вкус... А значит, нужны принципы отбора... умение отличить русское от нерусского, немца от еврея... Рерих должен был бы сказать наоборот: культура начинается с антисемитизма.

Улыбнулся собственному афоризму и уже снова серьезно:

- А может быть, он и прав... В каком смысле? Пока существует культура, есть Пушкин, Гете, Бетховен, - есть и какие-то критерии... А в эпоху вырождения и гибели культуры - падает вкус, появляются люди, способные путать Баха и Оффенбаха. Тогда возникают и подмены... сначала почти незамеченные.... И вытеснение подлинного поддельным... А отсюда - копящееся раздражение, /стр. 14:/ противление, взрыв... Это то, что я назвал в своей книге: «зрелая карма».

Что касается непосредственно линии его политического поведения, Василий Витальевич писал о ней в своей книге так:

«В русско-японскую войну еврейство поставило ставку на поражение и революцию. И я был антисемитом.
Во время мировой войны русское еврейство, которое фактически руководило печатью, стало на патриотические рельсы и выбросило лозунг «война до победного конца». Этим самым оно отрицало революцию. И я стал «филосемитом». И это потому, что в 1915 году, так же как в 1905, я хотел, чтобы Россия победила, а революция была разгромлена.
Вот мои дореволюционные «зигзаги» по еврейскому вопросу: когда евреи были против России, я был против них. Когда они, на мой взгляд, стали работать за «Россию», я пошел на примирение с ними».

В гражданскую войну произошел новый «зигзаг». Шульгин пишет: «Как бы там ни было, факт налицо: в Белом движении участвовали только единичные евреи. А в Красном стане евреи изобиловали и количественно, что уже важно: но, сверх того, занимали «командные высоты», что еще важнее. Этого было достаточно для моего личного «зигзага». По времени он обозначился в начале 1919 года».

И опять обострение носило взаимный характер.

«В Киев летом 1919 года приезжал Бронштейн-Троцкий. Он выступил публично, сказав речь. Призыв Троцкого означал избиение русской интеллигенции. И избиение произошло. Особенно при этом пострадал суд, которому, должно быть, мстили за дело Бейлиса. Безумцы! Ведь это киевский суд в конечном итоге оправдал Бейлиса. Разумные евреи должны были поставить памятник сему суду где-нибудь под Стеной Плача в Иерусалиме. А они вместо этого поставили киевский суд просто «к стенке».

Четвертая аксиома Шульгина (в 1971 году он назвал ее «аксиома совести») была им сформулирована так:

«Необходимо ввести борьбу в известные рамки. Следует пуще евреев бояться собственной совести. Эту последнюю ценность не следует предавать ни в коем случае, ибо это значило бы приносить Бога в жертву земным интересам. И между двумя голосами, голосом Божественным, который говорит через совесть, и голосом человеческим, которым грохочет государство или народ, в случае конфликта между сими голосами, нельзя отдавать предпочтение голосу человеческому. Я хочу сказать: то, что кажется тебе подлым, не совершай и во имя Родины».

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Это – позиция Правой Веры, правоверного православного. Не надо защищать собственных негодяев только по тому мотиву, что они «одной» с тобой крови. Полицай или предатель и прочая мразь могут быть одной с тобой крови, но злейшим врагом рода, народа, Родины и тебя самого. Как будто мало насмотрелись за последние два десятилетия на "своих" по крови выродков и оборотней? И вообще нельзя соучаствовать в делах тьмы. Отсюда ясно, что ценность этноса или нации высока, но ещё выше - Бог и его заповеди. Всякий "изм" – не абсолют, а лишь одна из граней. И надо различать этнос (народ) как досубъектную природно-культурную общность от нации как одной из форм самоорганизации низовой субъектности. Поскольку же в нынешней рассыпавшейся ошкурившейся и потому самопредательской России так и не взрастилась "критическая масса" экономически-самодостаточных и потому политически-субъектных низовых русских хозяев-собственников, то нет пока и русской нации, а под именем "русского национализма" обычно выступает досубъектный русский этнозоологизм/

/стр. 15:/ Пятая аксиома: беспощадность к себе. Шульгин не раз возвращался к этой мысли:

- Обрати внимание на себя. «Познай самого себя», - говорил Сократ. Начинай с себя...
- Надо бить качеством. Конструктивный нееврей - объективный антисемит. Будьте на высоте: никогда не лгите и будьте ярки. Если каждый выжмет из себя все, что может, - еврейского вопроса не будет. Льва Толстого не заклюют никакие евреи... Но это трудно. Трудно быть всегда на высоте самого себя, как говорил Шаляпин...

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Поскольку я исповедую эту пятую аксиому и подвергаю самокритике прежде всего себя и критикую свой нынешний ошкурившийся и потому рассыпавшийся и сдавший завоевания славных предков русский народ, всякие ура-патриоты и интеллигентствующие русопяты называют меня русофобом и отшатываются. Мол, не надо говорить низких истин, они-де деморализуют, хватит очернительства, а надо-де говорить "нас возвышающую ложь". Полагаю, что ложь - это для слабых и подлых, а субъектный русский человек не должен страшиться правды, какой бы горькой она ни была. Как выиграть бой, если даже знать не хочешь исходных диспозиций и отшвыриваешь данные разведки или диагноз врача?/

- До тех пор, пока мы сами не скажем: мы слабы, но давайте встанем, - надо признать свою слабость, как признавал Столыпин. Положение печальное, но нет такого положения, из которого нельзя было бы выйти с честью. Надежда есть... Но только надо быть беспощадным к самим себе. Как говорил Ницше: «Будьте жестоки». Надо уметь говорить себе жестокие вещи. Надо быть жестоким. К себе. К своему сыну. Керенский не хотел лить крови - и обратил всё в «керенщину». Столыпин лил кровь - и удержал Россию». /Продолжение следует/