Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

Прозревающие аналитики о России и Путине

Если верен мой диагноз сиюминутного состояния России (страна периферийного зависимого
капитализма латиноамериканского типа во главе с проамериканской «русской сомосой»),
то прогноз – весьма неутешителен. Ряд стран Латинской Америки прозябает под властью
сомосы уже более полутора веков, а ведь латиноамериканцы, в отличие от сломленных
и рассыпавшихся русских, отличаются темпераментностью и даже некоторой пассионарностью.
Дело в том, что почти любой бедный человек, занятый повседневным выживанием,
не может самостоятельно мыслить, он несубъектен и голосует обычно так, как хочет
власть. Раз за разом он переизбирает сомосу. 

А сомоса давно знает, что главное условие её господства – нищета народа. Ни в
коем случае нельзя допускать взращивания «критической массы» низовых экономически-самодостаточных
и тем самым политически-субъектных хозяев. Десубъектизировать население, держать
низовое предпринимательство в полупридушенном состоянии с помощью «силовиков»-хунтовиков
– простой рецепт сомосы. Чем безсубъектнее живут люди – тем больше они связывают
свои надежды и свою судьбу с  сомосой. Они молятся на неё. 

Срабатывает «стокгольмский синдром» - заложники воспринимают террориста как Бога,
от которого зависит их жизнь и смерть. «Господи, помилуй мя!» - взывает несчастный
к Небу. «Смилуйся, господин!» - умоляют заложники, надеясь на милосердие террориста.
Поскольку, как известно, милосердие чуждо Путину, то упования россиянцев на него
со стороны выглядят иррационально. Так и хочется сказать – «Да не пожалеет он
вас!». Россиянцы тем не менее очень обижаются, когда им говоришь эту очевидную
правду. 

Согласен, что суровую правду очень тяжело вынести. Однако если ты назвался аналитиком
и берешься судить патологическую российскую действительность, то уж наберись
мужества, не подменяй логику рассчета – эмоцией упования. И вот я читаю стенограмму
очередного «круглого стола» «Литературной газеты» под названием «Альтернатива
«безальтернативности»» (2004, 25 февраля – 2 марта, № 8 /5962/, стр. 3-4  (http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg082004/Polosy/art3_1.htm).
Ведёт дискуссию мой давний знакомый Александр Сергеевич Ципко, которого я не
раз критиковал в последнее время за его апологетизацию Путина. Участвуют уважаемые
эксперты. И я с удовлетворением вижу, что они прозревают на глазах! 

Политолог Алексей Елыманов напоминает вехи становления сомосы в России. «В 93-м
Ельцин монополизировал часть – исполнительную власть. Естественно, что свой успех
он пытался развивать. В 96-м он показал, что уже является полным властелином
всех ресурсов в сфере выборов исполнительной власти. Далее он повёл наступление
в направлении представительной власти».
 
«Помню, - говорит Алексей Елыманов, - с каким восторгом кремлёвские политтехнологи
говорили тогда, что, начиная с операции «Мордой в грязь» против Гусинского, стартовала
кампания запугивания элиты, чтобы она не выдвинула кандидата против Ельцина.
Было продемонстрировано, что такое суперпрезидентская республика – абсолютная
власть одной группировки, персонифицированной в президенте, над всеми политическими
ресурсами, по крайней мере, на выборах главы административной вертикали». 
 
После того, как президент утвердился на этом плацдарме, началось наступление
на сферу законодательной (представительной) власти. Оно реализовалось в 1999
году, когда партия «Медведь» этого «большого человека» вместе с региональными
«баронами» поделили думский «рынок». «Слугам народа», административным элитам
удалось избрать в Думу своих слуг, создать собственный парламент. Президентские
выборы в 2000 году уже стали плебисцитом в полном смысле этого слова. Появился
настоящий хозяин двух основных политических рынков России. 

«Суперпрезидентская» власть, отмечает Алексей Елыманов, по своей сути исключает
всякий демократический процесс. Это власть над всеми политически значимыми ресурсами,
конституционная диктатура, ибо по большому счёту Конституция 1993 года узаконила
ликвидацию системы «сдержек и противовесов». 
Если власть на монополизированном политическом рынке захватит абсолютно новый
фигурант, то он немедленно отберёт и переделит все ресурсы в свою пользу. Поэтому
лучше всего закрыть доступ на этот рынок любым аутсайдерам и договариваться между
своими, передавая власть из рук одного смотрящего в руки другого. Только так
можно учесть интересы старой элиты и не ущемить новую. Всякий, кто избран демократически,
разрушит эту систему. 

«Невозможна и никакая реальная оппозиция, - делает вывод Алексей Елыманов, -
потому что мы имеем дело с монополизированным политическим рынком, который в
настоящее время решает совсем другие задачи. Его хозяевам даже не до борьбы с
оппозицией. Идёт процесс подстройки экономики под политическую монополию. 
Система монопольного рынка развивается по логике загнивания». 

Признаться, спорить с этой констатацией фактов трудно. Важно знать - что будет
дальше?  Загнивать можно несколько столетий - загнивающему плохо, а червям в
загнивающем теле хорошо. Однако научный руководитель Института проблем глобализации
Михаил Делягин ликует – «Я оптимист. Монополия загнивает – прекрасно, значит,
сгниёт. И экономику перестраивают так, что из ничтожеств, из абсолютных сторонников
режима выковывают пламенных и эффективных оппозиционеров, и этот процесс продолжится».
 
По мнению Михаила Делягина, то, что пришло вместе с Путиным, – это не новая элита,
а второй-третий сорт ельцинской элиты, и она будет меняться в рамках системы,
возможно, вплоть до «седьмого сорта». Смена элит произойдёт через кризис, и в
муках, уповает наивный аналитик, «родятся более ответственные, а значит, и более
эффективные элиты». В Латинской Америке что-то не наблюдалось за полтора века
рождения более эффективных элит – одна сомоса сменялась другой. Ведь из порочного
круга «нищета-авторитаризм» не выпрыгнуть, и себя не вытащишь из болота за собственные
волосы. И тот факт, что нищета не совместима с демократией, уважаемый Михаил
Делягин вроде бы осознает:
 
«Когда мы в первобытно-общинном обществе создаём парламент и всеобщие выборы,
мы создаём не демократию, а жесточайшую диктатуру в лучшем случае и хаос в худшем.
Только для развитого общества инструментом функционирования демократии служит
парламент».
 
По мнению Михаила Делягина,  как наши олигархи продают под видом алюминия дешёвую
брикетированную электроэнергию, Зюганов точно так же продавал государству брикетированный
социальный протест. При Ельцине всё было очень просто: с одной стороны был народ,
с другой – олигархи и либералы, которые его грабили. Теперь, помимо этих лагерей,
есть ещё доблестная бюрократия, которая отпочковалась от олигархов и начала бороться
за самостоятельность, которая ненавидима и народом, и олигархами и которая давит
тех и этих. «Доблестная бюрократия», о которой говорит Михаил Делягин, не вспоминая
про доминирование силовиков при Путине, - это на самом деле и есть сомоса.

Далее Михаил Делягин начинает фантазировать, не опираясь даже на исторические
аналогии. Мол, покончив с олигархами, бюрократия попытается создать своих олигархов,
которые от неё отпочковаться уже не смогут. Как только они попробуют, их начнут
уничтожать, а пока они будут с ней слиты, на них невозможно опереться. «И это
будет конец бюрократии, высшая стадия её загнивания. Путин, отказываясь от независимых
государственных СМИ, независимых правительства и парламентариев, Минюста и суда,
действовал в этой же логике освобождения бюрократии, доводя её до высшей стадии.
И здесь Путин – продолжатель и, надеюсь, завершитель дела Ельцина». 

Михаил Делягин надеется, что «если президент занимается патриотической риторикой,
но не решает проблемы экономики и социального развития – нарастает кризис, тогда
оппозиция неизбежна и патриотична». Михаил Делягин видит эволюционный выход из
тупиков российской сверхпрезидентской республики -  через системный экономический
кризис, переходящий в социальный, политический, эту монополию разрушающий. Кризис
будет намного более жестокий и глубокий, чем в 98-м. «Ещё сохраняется возможность
его избежать, если президент реально начнёт заниматься решением проблем модернизации,
мы ещё сможем от этого кризиса отрулить. Но поскольку имеет место монополия,
и он часть этой монополии, шансы можно оценивать как малые. Надо постоянно пытаться
заставлять его делать что-то, понимая, что нужно использовать любой шанс, чтобы
потом иметь хотя бы чистую совесть».
 
Пропутинский аналитик Александр Ципко вставляет реплику – «Монополия Путина отличается
от монополии Ельцина. Путин изменил опору власти, он ограничил влияние на общество
либеральной элиты, отдалил от себя часть олигархов, черпает свою силу, легитимность
в поддержке народного большинства. Для Путина важно, что думает о нём население
и как к нему относится. 
Одновременно Путин в лице «Единой России» вытащил в Москву провинциальную бюрократию.
Путин сделал свой ясный выбор в пользу силовиков как носителей государственного
начала и государственной традиции. Ельцин боялся силовиков, разрушал наследство
КГБ». 

Михаил Делягин отвечает – «Если взять не кадровую, не персональную, а экономическую
политику, то увидим: Путин – более последовательный либерал, чем Ельцин. В 97-м
были разработаны реформы пенсионная, реформы естественных монополий, земельная
реформа – и Ельцин этого реализовывать не стал. Эти реформы были слишком либеральны,
слишком разрушительны даже для него».

Директор Института стратегических оценок и анализа Вагиф Гусейнов полагает, что
Путину удалось объединить вокруг себя немалую часть российского электората своими
действиями, риторикой,  позицией по ряду вопросов внешней и внутренней политики.
Но всё-таки не стоит сбрасывать со счетов несколько миллионов избирателей, голосовавших
за «правую идею», не будем сбрасывать со счетов ряд СМИ, занимающих достаточно
критическую позицию к курсу президента, в том числе и электронных – НТВ, REN
TV. Говорить о полном отсутствии оппозиции не приходится. Другое дело, что у
нас оппозиция в том же состоянии, в каком и демократические процессы в стране.
Полагаю, что это взаимозависимые процессы.

Почему российские либералы и Запад соглашались с «имитационной демократией»?
– вопрошает Вагиф Гусейнов. «Не могли они, наверное, занимать другую позицию.
Они всё-таки организовывали и мобилизовали эту модель в нашей стране, а выразителями
её были люди, наиболее тяготевшие к западной модели. Что касается имитации, и
те, кто поддерживал, и те, кто начинал это у нас в стране, наверное, представляли
себе, что после тоталитарного режима построить в стране реальное демократическое
общество практически невозможно. А соглашательство американцев? Они с этим соглашались,
понимая, что это, наверное, самое лучшее, что они могли иметь в нашей стране».


Разумную мысль высказывает, на мой взгляд, Вагиф Гусейнов. «Я не вижу, - говорит
он, - эволюционного выхода из нынешней ситуации. Мне кажется, что всем нам надо
набраться большого терпения на несколько десятков лет. А увидеть в ближайшем
обозримом будущем – через 5–7 лет, что основные, фундаментальные ценности демократического
общества в России будут построены и послужат возможностью для эволюционного выхода,
нам, мне кажется, не доведётся».  

Небезызвестный аналитик Виталий Третьяков, ныне главный редактор журнала «Мировая
энергетическая политика», тоже задается вопросом - «Возможен ли эволюционный
выход из тупиков российской сверхпрезидентской республики?». 
«Я утверждаю, - говорит Виталий Третьяков, - что выход всё-таки возможен. И один
из его вариантов – появление гениального реформатора. Большим препятствием для
этого являются нынешние политтехнологи, которым никакие ленины, маоцзэдуны, ден-сяопины
и прочие во главе власти не нужны по ряду причин. Но, согласитесь, это тоже не
исключено. Были два гениальных политика в России в начале ХХ – Сталин и Ленин.
Потом большой провал в 80 лет, и вполне возможно, что жизнь вот-вот родит нового».
 
Второй вариант выхода – рост демократии снизу, от народа.

Если бы кто-то сейчас систематизировал всё, что было ранее написано, то можно
было бы по крайней мере убедиться, что всё было предсказано, обо всех ошибках
власть была предупреждена, и тем не менее система, общество, власть регулярно
шли по пути в тупик.
 
То, что сейчас говорят записные либералы или демократы, напоминает Виталий Третьяков,
коммунисты говорили давно. «Напомню свою статью, которая называлась «Российская
политика и политики в норме и в патологии» и посвящалась Жириновскому. Он отражает
все пороки как власти, так и критиков власти. И в этих патологических формах
всё время вываливает в лицо и тем, и другим фактически то, о чём они думают и
что они делают. И поэтому он востребован, несмотря ни на что, хотя политике он
вроде бы уже не нужен. Когда он кричит: «Нам нужен однопалатный парламент, нам
нужен парламент, где будет властвовать одна партия», с одной стороны, он вроде
выдаёт тайные, а теперь уже не тайные мысли партии власти или Кремля, а с другой
стороны, тайные желания либералов… Патологичность нашей политической жизни будет
продолжаться, и лучший её барометр – Владимир Вольфович». 

По мнению Виталия Третьякова, «один из теоретических вариантов того, чтобы демократия
в России вдруг родилась бы полноценно, был бы тот, если б коммунисты пришли к
власти в 95-м или на президентских выборах в 96-м, когда у них было и большинство
в Думе, и не отменили бы многопартийность». «Первый тур в 96-м году Зюганов,
конечно же, выиграл, - считает Виталий Третьяков. -  Зюганов знал, что выиграл.
Он поступил антидемократично, что не взял тогда власть, демократы не менее антидемократично,
ибо не отдали тогда ему власть. Тут грех на каждом, хотя именно благодаря коммунистам
долгое время и сохранялась демократическая модель парламента, они были единственной,
реальной оппозицией. Преступлений против демократии, совершённых не только властью,
но и теми, кто провозгласил себя борцом за демократию, много. Незаконный разгон
и расстрел парламента 93-го года – это очевидно. Незаконная борьба с коммунистами
– это очевидно, ибо это была борьба с оппозицией, т. е. с демократией. Сегодняшние
коммунисты никаких революций не совершали и не собирались совершать. А если бы
и хотели: разве это преступление в истории человечества? Далее – это, конечно,
Конституция 93-го года, референдум не состоялся, все это знали…».
 
Надо говорить о сущности власти в России, продолжает Виталий Третьяков, о бюрократическом
классе, который всегда остаётся у власти. Он не терял власть в начале 90-х, он
просто растерялся, что процесс пошёл не так управляемо, как предполагалось, что
начали у него отбирать собственность какие-то выскочки. Думали, что сделают,
как наметили сами, между собой разделят, а тут появились прочие странные люди.
Растерялись сначала, потом пришли в себя, по счастью, компромата ни на кого искать
специально было не нужно, он автоматически создавался трудом олигархов как отходы
производства. Как только все запросили порядка, уже при Ельцине это началось
– так всё это и было актуализировано. Это всё настолько естественно, что пугает.


Эволюционный выход возможен, повторяет Виталий Третьяков. «Он связан, с одной
стороны, с появлением гениального реформатора или группы людей такого уровня
во власти. Это первое. Второе – он связан с появлением снизу альтернативной персоны,
которая может появиться на рубеже 2008–2012 годов. То ли она придёт из молодых,
которым сейчас 20 лет, а будет 30, то ли по какой-то боковой линии, из губернаторов,
но что-то подобное возможно. А за ближайшие полтора-два года мы должны во всех
деталях понять, почему с нами произошло то, что произошло, и как это можно изменить».
 
Лучше всех, на мой взгляд, хотя и не без ляпа, высказался эксперт Горбачёв-фонда
Валерий Соловей. Он указывает, что 10–15 лет назад ситуация не выглядела безальтернативной.
Путь, по которому пошла страна, был предопределён прежде всего позицией и поведением
элиты, транслирующей в общество систему ценностей, социокультурные образцы и
модели поведения. Элита определяла логику адаптации к национальной почве демократических
ценностей и процедур. Причём образцом для общества в целом служило поведение
самой элиты. 

И именно европейски образованные интеллектуалы и мнившие себя демократами политики,
продемонстрировав циничное пренебрежение любыми демократическими, и главное,
моральными нормами, любовно взращивали авторитарную тенденцию российской политики.
Её вехи: расстрел парламента; «протащенная через задницу», по выражению Бурбулиса,
Конституция 1993 г.; похабные президентские выборы 1996 г.; квазидинастическая
передача власти в 1999 г., которая близка сейчас к окончательному завершению.


Именно они создавали и оттачивали технику манипулирования общественным мнением.
И стоит ли удивляться, что сконструированная ими машина обернулась сейчас против
них же в полном соответствии с народной мудростью: за что боролись, на то и напоролись.
 

«Сознание этих людей, формировавших интеллектуальный климат в стране, создававших
её репутацию за рубежом и оказавших критическое влияние на становление посткоммунистической
парадигмы российской политики, цинично и авторитарно в несравненно большей степени,
чем сознание старой советской элиты. Интегральную характеристику сословия современной
российской элиты можно свести к трём качествам: экзистенциальная чуждость русскости
и России, асоциальность, неактуальность (понимая под последней некомпетентность
и неспособность «оседлать тигра» – понять и использовать новые тенденции мировой
политики). Большинству её представителей свойственны все три качества, порою
они сочетаются попарно». 

Почему Путин, проводящий не менее либеральную политику, чем Ельцин, пользуется
у народа репутацией государственника, наслаждаясь невиданной популярностью? –
задает вопрос Валерий Соловей. И отвечает, увы, не очень убедительно, механически
используя идею цикличности русской истории от Смуты (то есть тотального бунта)
к воссозданию и (гипертрофированному) укреплению государственности и наоборот.
«Вот и сейчас маятник пошёл в сторону государства: вдоволь пресытившись анархией
90-х гг., массовое сознание взалкало его возвращения. Хотя люди прекрасно знают
цену современной российской власти и институтам государства, небезосновательно
считая их, как показывает социология, неэффективными, некомпетентными, коррумпированными».

 
«Рискну предположить, - говорит Валерий Соловей, - что в государственническом
крене массового сознания «фактор Путина» как личности ничтожен. «Нечаянно пригретый
славой», он оказался в роли суверена тогда, когда почти любая фигура, действующая
в государственнической парадигме (а другая разве была возможна в конце 90-х?),
неизбежно оседлала бы возвратную волну массовых настроений. 
Правда, Путину очень везёт пока с обстоятельствами, что не даёт возможности проверить
его качества национального лидера, начни спокойная доселе стихия вдруг возмущаться
или радикально изменись благоприятный внешний контекст. 
Значит ли, что складывающийся режим «всерьёз и надолго»? Я склонен, скорее, предполагать
обратное».

На самом деле не только в российской истории, но и  в истории почти всех бедных
стран качается маятник «имитационно-обезьянья демократия – олигархия – тирания
– фаза демократизации – новая олигархия – новая тирания». Ещё античные мыслители
открыли этот круговорот или, точнее, «порочный круг» нищих обществ. Тупик может
быть бесконечным, вечным. Как сомоса в Латинской Америке. 

Однако Валерий Соловей, как и Михаил Делягин, настроен оптимистично. 

«Во-первых, - говорит он, - нынешняя российская власть малоэффективна и вряд
ли способна выдержать серьёзный вызов как изнутри, так и извне, особенно если
вызовы совпадут по времени. Захват заложников на Дубровке продемонстрировал наглядно
всё ничтожество пресловутой «вертикали власти». 

Во-вторых, заметно нарастающее сопротивление нынешним тенденциям российской политики.
Это не единая оппозиция, а дисперсное, рассеянное сопротивление. Политические
организации и финансовые группы, работники СМИ, общественные движения и отдельные
люди недовольны происходящим в силу самых различных причин, но их недовольство
сливается в общий вектор. Именно такая дисперсная оппозиция (или молекулярная
агрессия) составила движущую силу антикоммунистических революций в России, Восточной
и Центральной Европе.

В-третьих, весьма велика вероятность того, что общество, уже во многом потерявшее
надежду увидеть изменение своей участи к лучшему в силу неспособности власти
(то есть Путина) справиться с грядущими вызовами, придёт к убеждению: царь –
поддельный, государство – фальшивое, в Кремле – измена.  
Я даже не исключаю возможности столь быстрого и радикального развития событий
в этом направлении, что вопрос о президентском «наследнике» в 2008 г. попросту
окажется неактуальным».

Чем мне не нравятся подобные рассуждения? Они слишком абстрактны. Исторические
процессы воспринимаются объектно, а не субъектно. Иногда объектное и субъектное
совпадают (когда низовая субъектность взрастает сама собой и достигает «критической
массы», взрывающей авторитаризм), но сейчас сомоса научилась не допускать «критической
массы» и, поддерживая низовую нищету, обеспечивать стабилизацию ситуации и преемственность
режима.
 
Рассуждая теоретически, продолжает Валерий Соловей, и с учётом отечественного
исторического опыта, существуют три возможности выхода из статус-кво. «Первый:
власть прогниёт настолько, что обрушится внутрь самой себя. Второй: произойдёт
разделение власти в себе самой. Не важно, в каких формах: это может оказаться
и новый Ельцин или раскол правящей элиты, как в 1999 г. Третий: русский бунт.
То есть маятник от точки государственности снова пойдёт в анархическом направлении.
В действительности, конечно, мы увидим сочетание элементов всех этих трёх моделей».

Но в чём базисные предпосылки каждой из трех надстроечных возможностей – Валерий
Соловей не разъясняет. А без этого рассуждения повисают в воздухе.

Александр Ципко, к моему удивлению (неужто и до него дошло, «кто есть мистер
Путин?»), усиливает критический настрой Валерия Соловья – «На VIII Всемирном
русском соборе я почувствовал настроения, подтверждающие твою мысль. У простых
русских людей, которые ощущают себя обиженными, действительно существует потребность
в патриоте, альтернативном Путину, который, с их точки зрения, «служит олигархам».
Это вполне вменяемые, оцерковлённые люди, которые считают, что Россия в беде
и что кто-то должен их призвать к её спасению. 
Путин избегает прямых обращений к русскому православному народу, а потому их
взоры оказались устремлены к Глазьеву, которого во время думских выборов они
воспринимали как мессию. Кстати, все видели и понимали, что Глазьева выпустил
на политическую сцену Кремль, все знали о перипетиях его политической биографии,
но всё равно голосовали за него, ибо другой альтернативы Путину нет. И сейчас,
когда началась вся эта свара за контроль над «Родиной», эти люди вдруг увидели,
что он «неподлинный» вождь, и начали с большой неохотой разочаровываться в нём.
Перемена взгляда на Путина может тоже произойти в любой момент». 

По мнению телеобозревателя Алексея Пушкова, «Путин обеспечил преемственность
того типа правления, созданного при Ельцине, но придал ему другую форму. Ельцин
создал квазидемократию, настолько жёстко манипулируемую, что она на всех своих
этапах была абсолютно законченным авторитаризмом. Сейчас говорят, что телевидение
якобы было свободно. Но это неправда. Оно обеспечивало борьбу с коммунизмом,
это верно. Разве 1-й или 2-й каналы выступали против тех групп, которые реально
управляли Кремлём? Никогда. И НТВ в основном вело антикоммунистическую пропаганду.

Тогда ТВ утверждало завоевания «демократической революции», которая на самом
деле была антикоммунистической, а это далеко не одно и то же. В системе власти
была узкая олигархическая группа, решавшая все вопросы совместно с узкой группой
высшей бюрократии. 

При Путине олигархов чуть-чуть отодвинули, и – шум, гам. Но власть у нас по-прежнему
мало прозрачна, и суть её не изменилась. Просто ельцинский авторитаризм возник
на волне слома коммунистической системы, и ему пытались придать демократические
черты, чтобы он лучше смотрелся. 

Почему Запад аплодировал Ельцину, когда он в 93-м году расстреливал законный
парламент? 

Западу не нужна в России демократия. Ему нужна контролируемая Россия при лидере,
который ориентировался бы на Запад. Речь шла лишь о том, чтобы «демократия» давала
доступ к власти очень узкому кругу людей, отражавших интересы Запада, прежде
всего группе Гайдара, Чубайса. 

Путин сумел объединить вокруг себя очень разные группы, он политик интегрирующий.
Выходец из КГБ, работавший с демократом Собчаком, это человек с большой способностью
к личной интеграции и восприятию разных взглядов. В итоге он создал интегрированную
систему власти. Это не значит, что она абсолютно равновесна и никогда не упадёт.
Но на настоящее время он создал систему наибольшего баланса, который только может
быть создан».
 
По мнению Алексея Пушкова, «не надо считать арест Ходорковского началом антиолигархической
революции. Олигархи в целом сохранили влияние. Большинство не считают, что завтра
придут за ними. Да, теперь они исходят из того, что правила игры несколько изменились.
Но разве у них что-то отняли? Их лишь немного отодвинули от политической власти.
Все группы влияния, бывшие в администрации, остались. Группа ельцинских назначенцев
потеряла Волошина, но блистательно представлена сейчас Сурковым. Сурков – архетип
нынешней системы власти, он и ельцинец, и путинец одновременно, и в этом его
блеск. Он строит абсолютно управляемую систему – несбывшуюся  мечту Ельцина.
Рядом с этой группой вторая, реформаторы: Кудрин, Греф. Силовики – третья, но
особого перекоса в их сторону нет. Это уникальное равновесие, которое сумел создать
Путин, эта высокая степень интеграции различных политических игроков и привела
к безальтернативным выборам». 

«Я глубоко убеждён, - справедливо говорит Алексей Пушков, - что лидеры нашего
демократического движения ни в какую демократию не верили. И в их кругах никаких
размышлений о том, как реально двигать демократию в России, никогда не было.
Путин пришёл из силовых структур и оказался в этих «демократических кругах»,
которые, совершенно не занимаясь развитием демократии, занимались освоением политического
пространства и экономических ресурсов. Откуда же возьмётся уж такая углублённая
вера в демократию?» 

Член Научного совета Московского центра Карнеги Андрей Рябов констатирует, что
выгоды от реформ есть только у верхних общественных слоёв, может, у части среднего
класса. Они получили от революционных 90-х годов власть и собственность во многом
благодаря тепличным условиям, которые создала для них государственная власть.
Она защитила их от конкуренции как иностранного капитала, так и российского среднего
и мелкого бизнеса. Потому лозунгом нынешней элиты стали слова «Хватит революции.
Да здравствует порядок!». Отсюда стремление ограничить конкуренцию для укрепления
своего монопольного доминирования везде – в политике, медиа, экономике, где угодно.
Одна страна, один король, один профсоюз, одна газета – вот схема, которая по
большому счёту устраивает нынешнюю элиту. 

Но на уровне массовых слоёв населения, ничего не получивших от реформ, наблюдается
иная картина. Люди хотят стабильности, потому что очень устали от хаоса и несправедливости
ельцинского периода. Для масс населения стабильность базируется на ожиданиях
перемен к лучшему. Но ожидания в политике являются крайне неустойчивым фактором.
Сегодня они одни, завтра – другие. Именно по этой причине наша сегодняшняя стабильность
по своей природе весьма нестабильна. 

«Российские реформы, - говорит Андрей Рябов, - имели весьма специфические цели,
в отличие, скажем, от преобразований в Восточной Европе. У нас цель трансформации
никогда публично сформулирована не была. Но это не значит, что её не существовало
вовсе. У верхних слоёв была чёткая задача интегрироваться в мировую элиту, сохранив
при этом некую «самость». Но такую цель нельзя было подать как общенародную.
Где-то к концу 90-х годов проблема интеграции в основном была решена. Но при
этом российская элита не хотела бы переходить на международные правила игры.
Ей очень бы хотелось сохранить привычные порядки. 

В нынешней системе воплотилась потаённая мечта брежневской элиты 3-4-го эшелона
– сохранив иерархическую организацию политического, социального и экономического
пространства, создать систему, при которой одновременно можно было бы много зарабатывать
без опасений быть исключённым из партии. 
«Единая Россия» – воплощение мечтаний номенклатуры КПСС: вовремя голосуй, как
надо, одновременно можешь зарабатывать, где хочешь и как хочешь. Но система абсолютно
лишена внутренних источников саморазвития и ориентирована на упорядочивание.


Но при нынешнем упорядочивании утрачивается очень важный элемент любой политической
системы – обратная связь, которая делает её устойчивой к новым вызовам. Вопрос
о способности системы адекватно реагировать на новые вызовы нужно оставить пока
открытым. Вспомните демонстрации в Воронеже весной 2002 г. против повышения тарифов
на услуги ЖКХ. Тогда никто ни в Воронеже, ни в Москве ничего не хотел решать,
брать на себя ответственность за решения. 
Любой серьёзный вызов – внешнеполитический, техногенный, теракты – может стать
серьёзной проблемой для системы,не имеющей обратной связи с обществом». 

Сейчас очевидно, делает вывод Андрей Рябов, что в общественном мнении доминирует
запрос. Его содержание удачно дал Виталий Третьяков. Это антидемократизм, антилиберализм,
антизападничество, безальтернативность. 
Этот запрос рождался естественным путём, стихийно. Властвующая элита своими действиями,
особенно позицией на последних думских выборах, только подтолкнула его формирование
и усиление. 

Шансы на появление альтернативности или оппозиции связаны с двумя простыми вариантами.
Первый – это раскол властвующей элиты. Сейчас признаков раскола элиты нет, и,
судя по всему, в ближайшее время при отсутствии внешних для системы вызовов они
вряд ли появятся (кажется, это действительно так). 

Второй вариант, полагает Андрей Рябов, связан с цикличностью смены общественного
запроса. Этот «объектный» фактор меня сразу настораживает. Мол, сейчас отличительная
черта системы, её самый главный критерий – сокращение количества и ослабление
игроков, акторов, способных вести относительно самостоятельную политику. Я называю
эту «отличительную черту» сомосы – десубъектизацией, а Путина считаю идеальным
десубъектизатором России. Десубъектизация – не объектный или тем более «циклический»
процесс, а целеустремленный субъектный акт десубъектизатора. 

До последних выборов более или менее субъектным игроком была КПРФ, «теперь её
нет». «Были, - отмечает Андрей Рябов, - какие-то слабые либеральные партии. Но
сейчас они фактически исчезли с политической арены. Были олигархические кланы,
но ныне они отказываются от попыток играть в политику. Губернаторы уже давно
не претендуют на роль самостоятельных игроков, по крайней мере, на федеральном
уровне. Но запрос на альтернативную политику всё же существует». 

Стремление к субъектности, повторяю, всегда существует – то есть, «запрос на
альтернативную политику». Но сомоса элементарно придушивает низовую субъектность,
просто подрубая экономическую самодостаточность, и никакой «цикличности» не допустит.
Так что не надо скатываться в упования на что-то объектное и неотвратимое, словно
природная стихия. Вопрос о власти – всегда субъектен и зависит от воли властителя
и от воли его оппонентов. И если есть осознанное стремление к десубъектизации,
то воля выстроить неволю способна на достаточно долгий срок заблокировать волю
к воле.