[Будь-здоров! 2] Почему у нас умирающие обречены на страдание?

[Будь-здоров! 2] Почему у нас умирающие обречены на страдание?
приветствует Вас!
Здравствуйте, Будь-здоров.

Помощь умирающим - это даже не реанимационный экстрим, а намного сложнее. Не
каждый выдержит на стыке земли и неба, где жизнь встречается со смертью.
Некоторые
справляются. Например, Анна Сонькина, врач-педиатр, консультант по
паллиативной
помощи службы <Милосердие>.

Для тех, кто не знает, речь идет об облегчении страданий у неизлечимо
больных
людей, чтобы оставшиеся дни, месяцы, годы были не чередой мучений, а
спокойным,
а иногда даже счастливым периодом.

Доктору Анне нет и тридцати лет.

Еще на четвертом курсе мединститута она пришла в Первый московский хоспис
медсестрой.
Начинала, правда, волонтером. У легендарной Веры Васильевны Миллионщиковой,
возглавлявшей хоспис, было условие для кандидатов: шестьдесят часов
безвозмездного
служения и три месяца испытательного срока. Кто-то уходил сам, кому-то
показывали на дверь. Анна Сонькина прошла проверку и поняла: ее место рядом
с
теми, кто вступает в последний этап болезни, когда обычные врачи
капитулируют.

- Анна, первую смерть в хосписе помните?

- Мне было страшно, и я не очень помню детали. Из-за неуверенности в себе
побоялась
прийти в хоспис с улицы: <Не нужна ли вам медсестра?> И попросила, чтобы
меня привел отец Христофор (Хилл), я ходила в церковь, где он служил. Меня
очень
плохо приняли. Присматривались: кто ты такая, подумаешь, пришла от
священника!
Та женщина была примерно пятидесяти лет, с черными, видимо, крашеными
волосами,
высохшая от долгой болезни, с желтухой. Она умирала. Началось пищеводное
кровотечение. Была ночь. Вера Васильевна Миллионщикова сказала: <У нас
положено,
чтобы с умирающим человеком всегда кто-то находился рядом>. Мне не нужно
было куда-то бежать, спасать, реанимировать - делать то, что может отсрочить
умирание. Я сидела рядом, смачивала женщине губы. Запомнила на всю жизнь:
перед смертью очень сохнет рот.

- Быть рядом с умирающим, смотреть, как истекает жизнь. Это милосердное, но,
мне кажется, такое тягостное для души служение. Ведь традиционная медицина
нацелена на победу.

- Да, у большинства врачей призвание - спасать жизни. Я буду счастлива
попасть
к такому врачу. Но я не хотела бы оказаться в ситуации, когда надо спасать.
Мне кажется, я не умею это делать, это не про меня.

- Был негативный опыт?

- Когда у нас в мединституте читали курс скорой помощи, я попросилась в
педиатрическую
бригаду. Первый же вызов к двухмесячному ребенку, неделю назад выписанному
из больницы. Он родился с гастрошизисом. Это тяжелая патология - несращение
передней
брюшной стенки, когда кишки наружу. Ребенка несколько раз оперировали,
шрамы были по всему животу. Заходим с врачом <скорой>, и растерянная мама
говорит:
<Что-то с ним не так, он не дышит!> Синеть начал. Видно было, что ребенок
умирает. Мы провели все возможные реанимационные мероприятия и все равно не
смогли
спасти. У меня в руках было это крошечное тельце. Я делала массаж сердца
в первый и, надеюсь, последний раз в жизни. На работе недавно приглашали
освежить
навыки в сердечно-легочной реанимации. Я отказалась. Это не мое.

- Наверное, в вас что-то надломилось из-за той детской смерти. Чуда не
произошло,
обреченный ребенок погиб. Через такое переживание трудно перешагнуть.

- Возможно, причина в этом. Мы учимся на врачей в очень молодом возрасте,
когда
все слишком сильно запечатлевается в памяти. Но с тех пор не могу
реанимировать
людей. Если человек уходит из жизни, зовите меня! Мое дело сидеть рядом с
умирающим:
держать его за руку, снять ему боль. В хосписе я всегда знала, что
сказать близким, когда умирает человек.

А что можно сказать в этот момент?

- Самое простое: <Мы с вами>. Ситуация понятна: человек умер от неизлечимого
заболевания. Никто не виноват. Но в тот момент, когда мы потеряли ребенка,
у меня из сердца что-то рвалось, но я не смогла найти нужные слова, которые
надо
было сказать родителям, испытавшим тяжелейший шок.

- А вам когда-нибудь приходилось сообщать родителям о смерти их ребенка?

- Не приходилось, но я много раз разъясняла родителям, чем болен их ребенок
и
почему ему нельзя помочь. Если ситуация безнадежная, не следует дарить
ложную
надежду. Очень часто люди, скрывая от человека то, что с ним на самом деле
происходит,
просто говорят: <Слушай, ты сегодня лучше выглядишь!> Он воспринимает
эти слова как надежду на выздоровление. Вера Васильевна, которая никогда
никого
не обманывала, могла сказать: <Вы сегодня лучше выглядите!> И человек
понимал
ее адекватно: <Я все равно умираю, но сегодня будет хороший день!>
Категорически
нельзя вселять ложные ожидания, заставляя больного верить в то, что не
произойдет. Мы ведь делаем это ради себя, а человеку от этого фимиама не
станет
лучше. Он будет страдать и почувствует себя обманутым, потратив массу сил
физических и духовных на борьбу, которая не имеет смысла. У него не
останется
времени подготовиться к смерти.

- Но ведь есть случаи, когда человек с безнадежным диагнозом живет всем
прогнозам
вопреки!

- Когда речь идет о БАС (боковой амиотрофический склероз), приводят пример
физика
Стивена Хокинга, которому несколько десятилетий назад поставили диагноз.
При этом заболевании у человека отмирают нейроны, которые отвечают за
управление
мышцами. Через три-пять лет после появления первых симптомов болезни
наступает
смерть, потому что перестает сокращаться дыхательная мускулатура. По сути,
от
удушья. Стивен Хокинг - счастливое исключение из правила, но он знает, что
неизлечимо болен.

- Тяжелобольные дети поражают какой-то взрослой мудростью. Они многое знают
про
свою болезнь. Надо ли говорить им всю правду? И как отвечать на вопросы
о смерти, если их задает ребенок?

- Дети с муковисцидозом долго болеют, в течение всей их жизни умирают их
друзья,
они все понимают. Если ребенок спрашивает о своей смерти, не надо делать
то, что большинству кажется естественным. Он говорит: <Мне страшно. Я умру?>
- а ему отвечают: <Ну что ты, это ерунда!> Маленький человек, который что-то
предчувствует, оказывается в полном одиночестве. Иногда ты говоришь: <Я тоже

простой
вопрос: <А почему ты сейчас спрашиваешь?> - и услышать, что сегодня у него
особенно
болит. Он может к вопросу о смерти больше не вернуться.

- На самом деле умирать никто не хочет: ни старые, ни молодые. Люди
цепляются
за жизнь. Вера Васильевна рассказывала мне, что бывают случаи, когда
непонятно,
из каких источников черпаются силы. Вот мать умирает, а дочь не может
смириться.
Недолюбила, недодала внимания и умоляет: <Мамочка, не умирай!> И мама
опять делает вдох. Еще страшнее, когда нарушается естественный ход жизни и
уходит
ребенок. Трудно отпустить...

- Нормально, что люди не хотят отпускать. Некоторые священники говорили
матерям
наших детей: <Вы эгоистичны, думаете только о себе>. Мне хочется спросить
такого батюшку: <Ты когда-нибудь терял ребенка? Что ты об этом знаешь?> У
меня
дочь провела ночь в реанимации, а я сидела под дверью. Мне никто ничего
не говорил. И я молилась горячо, чтобы только дочь осталась жива. У нее была
излечимая инфекция с хорошим процентом выживаемости, но, если бы она умирала
от рака, я не знаю, молилась бы я так же горячо? Нельзя осуждать человека за
его реакцию. Одна из функций паллиативной команды - сопровождение людей в
ситуации утраты. От шока через отрицание, гнев и депрессию к принятию.
Человек
легче умирает, если он в стадии принятия. Для этого необходимо
обезболивание,
достойный уход. Люди должны умирать в человеческих условиях. Хосписы делают
свое
дело, но есть больные, которые туда не попадают: неонкологические или
дети. И хосписы не могут решить эту проблему.

- По данным Всемирной организации здравоохранения, в Дании полностью
обезболивают
100 процентов больных, в Великобритании - 95, в США - 50, а у нас - всего
один процент! Причем это только люди с онкологическим диагнозом, к которым
наша
медицина проявляет хоть какое-то милосердие. В хосписах пациенты избавлены
от боли, но людей, умирающих не от рака, туда не принимают. Как в такой
ситуации
работать в паллиативной медицине?

- Хороший вопрос. Ты знаешь, что нужно больному, но этого невозможно
добиться,
у тебя абсолютно связаны руки. В службе, где мы работаем с БАС, это
постоянные
истории. Мы на этом выгораем. Наши лидеры паллиативной помощи любят
говорить:
ничего не запрещено, пожалуйста, назначайте. Но эти рекомендации Минздрава
не привели к тому, чтобы наши больные имели необходимые препараты. В одном
частном
медицинском центре получили лицензию, там даже есть ставка врача
паллиативной
помощи. Задаю вопрос: <Вы неонкологическим больным можете наркотические
препараты
выписывать?> Отвечают: <Нет, боимся!> Вся эта сложная забюрократизированная
система устроена так, что если ты выпишешь морфин, а кому-то не понравится,
-
ты сядешь. Если не выпишешь, тебе ничего за это не будет. Врачи боятся
обоснованно.
И случай с Валентиной Хориняк, которую в Красноярске чуть не посадили за то,
что она выписала рецепт умирающему, доказывает это. Никто не хочет вникать
в ситуацию. Я была на ток-шоу, посвященном этой истории. Врачи говорили: <Мы
поступили бы так же!> Вранье! Человек задыхается, кричит от боли. А лекарств
нет. Что делать?

- Что испытывают ваши пациенты?

- Они испытывают боль. Нестерпимую одышку и удушье, которое снимается только
наркотическими анальгетиками. Этим больным нужен морфин. Им его никто не
выпишет,
потому что нигде в наших устаревших инструкциях это не указано. Зато
написано,
что морфин угнетает дыхание. Уже весь мир продвинулся вперед. Это стандарт
терапии больных с БАС. В итоге они испытывают страшнейшее удушье и, когда
становится
совсем плохо, вызывают <скорую>, которая закономерно их интубирует.
Люди оказываются на аппарате искусственной вентиляции легких (ИВЛ), и у них
только
два варианта: либо жить в реанимации и умереть от осложнений, либо
родственники
должны отдать все, что у них есть, залезть в долги и взять больного домой на
портативный аппарат ИВЛ. Некоторые готовы страдать месяцами - лишь бы жить.
Это их выбор. Но есть достаточно случаев, когда больные начинают просить их
отключить.
Они обездвижены, у них все болит. Они не могут ни есть, ни пить,
а этот аппарат продлевает мучения. Но мы не можем отключить. Потому что в
России
это называется эвтаназия.

- Что же получается? Разве я не имею права отказаться от медицинской помощи?
Если я не хочу, чтобы <скорая> везла меня в реанимацию, где меня опутают
проводами
и будут кормить через зонд? Мне не дадут умереть дома, в своей постели?

- Знаете, от чего это зависит? Если все находящиеся в этот момент в квартире
четким и очень уверенным голосом скажут: <Нет, сделайте только укол!>, -
тогда
да. Врачи подпишут отказ от госпитализации и уедут. Но если они увидят в
глазах
родственников хоть какое-то сомнение - все, увезут насильно, потому что
это потенциальная жалоба в дальнейшем. Если больной умрет и возникнет
подозрение,
что это случилось из-за того, что его не госпитализировали, то никакие
отказы не помогут. Врача могут обвинить либо в эвтаназии, либо в причинении
смерти
в результате ненадлежащего исполнения лицом своих обязанностей. В России
законодательство вокруг смерти и лечения умирающих очень противоречиво. Да,
есть
положение, что любой человек имеет право на отказ от медицинской помощи,
но существует еще больше положений, которые накладывают на врача огромную
ответственность
в случае смерти больного.

- А если ничего не предпринимать и отпустить все на волю божью? Разве это не
та же эвтаназия, только щадящая?

- Я категорически против эвтаназии - активного введения врачом человеку
лекарства,
чтобы его убить. Пассивную эвтаназию нигде в мире эвтаназией не называют.
Это решение человека отказаться от лечебных мероприятий, которые, с его
точки
зрения, неадекватны и продлевают его страдания. Он должен иметь право
умереть
своей смертью, без искусственного вмешательства в то, что невозможно
обратить.
Но в нашей стране каждого пациента лечат до смерти, констатированной после
30 минут неэффективных реанимационных мероприятий.

- Анна, вы учились на Западе. Приходилось встречаться с врачами, которые
выполняли
это действие - эвтаназию?

- Я специально ездила в Голландию на интенсивный курс биоэтики умирания и
смерти.
По статистике, 60 процентов врачей хотели бы никогда не участвовать в
эвтаназии.

- Сам больной тоже может это сделать.

- А это уже ассистированное самоубийство. Чисто этически разницы нет
никакой.
Врач, вкалывающий лекарство, и врач, дающий больному стакан с ядом,
поступают
одинаково. Разница только в психологическом воздействии. У нас настолько
боятся
всего, что попахивает эвтаназией, что отказывают людям в праве на
естественную
смерть в своей постели с лекарствами, которые облегчают эти последние
минуты.
И позволяют провести их в отчаянии с единственной мольбой - скорей бы
умереть.
То есть помощь заключается в том, чтобы вытащить человека из постели,
оторвать
от родных, приковать голым к железной койке реанимации, опутать проводами
и не пустить близких.

- Могут и к детям не пустить?

- Могут. Такие правила. Все зависит от человеческого фактора. Многие
реаниматологи
думают, что это ни к чему. Зачем вам видеть ребенка, который на волосок
от смерти? На мой взгляд, это непрофессиональный подход. Когда ребенок
умирает,
ему необходимо, чтобы рядом был родитель. Доказательств масса.

- Наверное, рядом с мамой ему не так страшно?

- Каждая мама знает: ребенок быстрее выздоравливает, когда она рядом. А
ребенок
умирающий испытает меньше боли и страха, если он не один, а с родителями.
Это азы. И если ты профессионал, ты понимаешь, что переживание утраты для
родных
произойдет мягче, если они могли присутствовать в эти минуты. Сказать
последние слова, держать за руку, перекрестить лоб, поцеловать. Но чаще
бывает
иначе. Родители стоят за дверью реанимации, когда их ребенок умирает. А
если это происходит ночью, они узнают о смерти утром, когда придут
справиться
о его состоянии. По телефону такие вещи не сообщают. На мой взгляд, практика
запретов - это уход от ответственности. Если ты пустишь родителей в
реанимацию,
они увидят, что больные в пролежнях, голые, привязанные к кроватям. А кто-то
начнет плакать, истерить, задавать лишние вопросы. Кто умеет с этим
работать?
Порой наша медицина ставит людей в такую ситуацию, что они начинают мечтать
о смерти.

- Верующим людям уходить легче?

- По-настоящему верующим - да. Мне жаль, если для кого-то это прозвучит как
ересь,
но настоящая вера и декларирование себя в качестве православного человека
- разные вещи. А иногда видишь настоящую глубокую веру у человека, который
никогда
не скажет: <я - православный!> Он не повторяет через слово <спаси, Господи>,
не крестится на каждую икону, но ты видишь веру его в момент прощания или
принятия
смерти.

- В надежде на исцеление люди ездят по святым местам, прикладываются к
чудотворной
иконе, пьют воду из святого источника. Помогает?

- Есть люди, которые делают все это просто из суеверия: <я поеду - и
произойдет

верю, что можно вымолить человека. Бывают случаи, когда кто-то вопреки всему
жив. Это всегда чудо.

- Анна, а как вы относитесь к такой теории, будто болезни детей за грехи
родителей?

- Это помогает только священнику, который не знает, что сказать матери. Не
умеет
поддержать, не понимает, зачем люди идут в церковь. И мать начинает
заниматься
самобичеванием и каяться. Вместо того чтобы быть рядом с ребенком.

Елена Светлова

Источник:
mk.ru