Александр Солженицын и Чингиз Айтматов

Почти круглосуточно смотрю Российский исторический телеканал «365 дней ТВ», это нечто для меня наркотическое, воспринимаю бездну качественной исторической информации, эйфория не проходит, лишь два-три раза в день переключаюсь на ЕвроНьюс, но вчера с огромным интересом на телеканале «Культура» просмотрел беседу с Чингизом Торекуловичем Айтматовым (передача «Линия жизни» 19.50-20.45). Этот мудрец прожил 80 лет (12 декабря 1928, село Шекер, Киргизия - 10 июня 2008, Нюрнберг, Германия). Я всей душой его понимаю и принимаю. И сопоставляю с его почти современником и тоже «властителем дум» Александром Исаевичем Солженицыным (11 декабря 1918, Кисловодск, РСФСР - 3 августа 2008, Москва, Российская Федерация) – оба, как и я, «стрельцы», родились почти в один декабрьский день, оба помнят военные годы (правда, Айтматов, в отличие от Солженицына, не успел побывать на фронте), оба стали печататься практические одновременно в журнале «Новый мир» в годы хрущевской оттепели, оба покинули нас прошлым летом, и оба произвели на меня большое впечатление.

Но, слушая Чингиза Торекуловича, ловлю себя на желании перечитать его книги, ибо в них преобладает художественное постижение. Желания же перечитать книги Александра Исаевича у меня нет – нюансов в них для меня не осталось, поскольку их идеологическая заданность подавляет художественную сокровенность. Увы, клетка идеологической предвзятости угнетает птицу творческого воображения.

В американском Интернет-журнале «Чайка» год назад опубликован материал Михаила Бузукашвили из Нью-Йорка «Чингиз Айтматов: Основу жизни составляет любовь» (№ 23/106/ от 1 декабря 2007 г.), и поскольку в нём передается суть его вчерашней беседы по телеканалу «Культура», приведу его ниже:

«Давайте вспомним названия хотя бы нескольких книг Чингиза Айтматова, каждая из которых становилась событием. "Джамиля", "Тополек мой в красной косынке", "Первый учитель", "Прощай, Гульсары!" "Белый пароход", "Материнское поле", "Буранный полустанок", "Плаха" ... Они были переведены на множество языков. По многим из этих книг снимались фильмы, которые с интересом смотрятся и сейчас.

Из более поздних романов запомнил "Тавро Кассандры", глобальную притчу о зле. Главный герой Филофей, летающий вокруг земли в космической станции, прежде был ученым, который экспериментировал на женщинах-заключенных и пытался вывести искусственных людей. Но эмбрионы отказывались появляться на свет, в котором правит бал зло. Сама природа хочет защитить себя от человечества, творящего несправедливость и насилие.

Мне было очень приятно услышать голос знаменитого писателя. Я его встречал не раз, и всегда у меня было такое чувство, будто беседую с его героями, чистыми, добрыми, открытыми ко всему хорошему и светлому в мире, не боящимися бросить вызов всему хищному и деспотичному, мешающему нормально жить.

Чингизу Айтматову я звонил в Брюссель. Многие годы он был послом СССР, а потом России в Люксембурге. Сейчас он Чрезвычайный и Полномочный посол Киргизии в странах Бенилюкса, представитель Киргизии в НАТО и ЮНЕСКО.

— Чингиз Торекулович, вы выдающийся, известный во всем мире писатель. И вы дипломат. Как это сочетается? Вообще в истории таких случаев было немало, когда известные писатели — представляли свои страны на международной арене. Но обычно со словом посол ассоциируется нечто, извините, строго официальное, застегнутое на все пуговицы. Послы говорят то, что им положено. А писатели говорят часто то, что не положено, иначе их неинтересно читать. Как вам удается совместить застегнутость с раскованностью?

— По-разному бывает. Одно другому часто не мешает. Я обычно представляюсь в качестве действующего дипломата, принимаю участие в международных форумах. Естественно, знают меня больше как писателя. Никаких неудобств моя дипломатическая работа мне не приносит, ни в чем меня не ограничивает. Единственное, что мне мешает, это нехватка времени, приходится жертвовать творческими возможностями...

В среде дипломатической многие знают, что я литератор, особенно в таких странах, как Германия, Австрия, Швейцария, Нидерланды. У меня в европейских странах много книг выходит, их читают. За последние годы только на немецком языке больше миллиона экземпляров выпущено. Это немалый тираж для Европы. Издают меня в Японии, Китае. В России, естественно. В Америке мои книги переводились раньше. Что теперь происходит - мне неведомо.

— Кто из писателей ближе вам?

— С детства на меня оказал огромное влияние Эрнест Хемингуэй. Одно время я был главным редактором журнала "Иностранная литература", и мы печатали много американских авторов. Недавно в Германии одну из моих повестей, "Пегий пес, бегущий краем моря", поставили на оперной сцене и назвали почти по Хемингуэю — "Мальчик и море". Кстати, и книгу издали под таким же названием. На русском языке в названии своя поэтика, а тут ассоциации с американским классиком. Как и у Хемингуэя, действие происходит в море, но там судьба старика, а у меня судьба мальчика. Я очень доволен такой параллелью. Из мировой литературы близки мне Маркес, Джойс, Пруст. Из наших писателей - Фазиль Искандер.

— Я не могу сейчас точно сказать, какой это был год, примерно 20 лет назад. Мы вместе с вами после интервью спускались по широкой, залитой светом лестнице в новом тогда здании в Останкино, и я у вас спросил, как вы относитесь к Джеку Лондону. Вы ответили, что он писатель для детей. Потом вы увидели, что у меня расстроенное лицо и сказали - очень хороший писатель. Тогда вы еще не были дипломатом, но я в вас эти дипломатические черточки почувствовал.

- Спасибо, что мне напомнили. Я Джеком Лондоном в детстве зачитывался, он оказал на меня большое влияние. И что-то от Джека Лондона нашло отражение и в моем творчестве. Я ведь написал роман "Плаха", в котором среди персонажей не только люди, но и волчья семья. У них тоже своя судьба. Это не случайно. Есть что-то от "Белого клыка".

— Вы сказали о волчьей теме. Была у меня одна знакомая, ослепительная красавица, которая у нас на радио работала. Как-то зашел разговор, на кого она похожа, и она сказала: "Я Акбара", - то есть волчица из вашей книги. Она хотела подчеркнуть независимость и силу своего характера.

— У меня был другой случай. Однажды ко мне в Москве подходит женщина и здоровается. Я думал, кто-то из моих знакомых. Она подошла ближе и говорит: "Я Акбара". Я хотел сказать, зачем вы себя сравниваете с волчицей. Но не успел. Она молча пошла дальше. Наверное, что-то в их судьбах было общее, что побудило ее идентифицировать себя с волчицей.

— По-видимому, в каждой шутке есть доля истины. Про вас как-то говорили, что в прежней жизни вы сами были волком.

— Говорят так. Я не возражаю.

— Все мы дети природы?

— Волк - это классический хищный зверь, который везде находит себе место: в горах, степях, лесах. Есть прекрасные качества, которые человек может сопоставить с мужеством, бесстрашием, свирепостью волчьей. С птицей может себя сравнивать, с орлом. А некоторые болтливые люди могу сравнивать себя с сорокой. Здесь каждый сам по себе, как он себя осмысливает и видит.

— Какие ваши личные качества вам помогали в жизни, а может быть, и мешали?

— Трудно сказать. Я не позволяю себе резко выступать, кого-то в чем-то обвинять, скандалить, стараюсь быть более сдержанным.

— В международном лексиконе укоренилось слово "манкурт", которое во многом пошло от вас, из вашего романа "Буранный полустанок" ("И дольше века длится день"). Ваша легенда о манкурте облетела весь мир. Нет ничего более дорогого у человека, чем память. Если нет ее, то нет ничего, человек перестает быть человеком.

/КОММЕНТАРИЙ: Манкурт - популяризированная Чингизом Айтматовым в романе "И дольше века длится день" ("Буранный полустанок") тюркская легенда о том, как человека превращают в бездушное рабское создание, полностью подчинённое хозяину и не помнящее ничего из предыдущей жизни. Согласно Айтматову, предназначенному в рабство пленнику обривали голову и надевали на неё шири - кусок шкуры с выйной части только что убитого верблюда. После этого ему связывали руки и ноги и надевали на шею колодку, чтобы он не мог коснуться головой земли, и оставляли в пустыне на несколько дней. На палящем солнце шири съёживалась, сдавливая голову и причиняя невыносимые страдания, усиливаемые жаждой. Через какое-то время жертва либо гибла, либо теряла память о прошедшей жизни и становилась идеальным рабом, лишённым собственной воли и безгранично покорным хозяину. Рабы-манкурты ценились гораздо выше обычных. В "И дольше века длится день" рассказывается о том, как молодого кипчака Жоламана, сына Доненбая, попавшего в плен к жуаньжуанам, сделали манкуртом. Его мать Найман-Ана долго искала сына, но когда она нашла его, он её не узнал. Более того, он убил её по приказу своих хозяев./

— Это из нашего древнего эпоса "Манас". Там еще история о том, что ребенка, у которого было будущее великого вождя, пытались превратить в манкурта, то есть лишить его памяти, чтобы он даже не знал, кто он, как его зовут, чтобы он только исполнял то, что ему прикажут. Я писал о том, как из людей делали манкуртов в действительности. Это выражение сейчас широко применяется, когда речь идет о политической, социальной, культурной жизни. И люди в разговоре упоминают - ты что, манкурт?

— Как вы думаете, не может ли в наше весьма непростое время случиться так, что именно манкурты, - люди-роботы, люди, подчиненные только одной цели, которую им навязывают другие, - будут определять будущее человечества?

— Во всех эпохах был этот фактор, когда манкурты отрицательно влияли на развитие человечества. И сейчас такая опасность есть. Современное общество очень уязвимо. В эпоху глобализации, когда идет всеобщая универсализация, национальные культуры во многом утрачивают свои возможности, и это может привести к манкуртизму. Все вместе взятые национальные культуры могут оказаться под одним колпаком тоталитарной массовой культуры. Я надеюсь все же, что демократические тенденции будут вести нас к прогрессу и не допустят зловещего развития событий.

— Я помню, было время, когда вы организовывали Иссык-кульские форумы и к вам в гости, к Чингизу Айтматову, приезжали знаменитейшие писатели со всего мира.

— Да, было. Многих уже нет. Артур Миллер, например, сравнительно недавно ушедший из жизни, приезжал. Теперь наш форум превратился в Международный форум Айтматова. Мы сотрудничаем с ЮНЕСКО, с другими международными организациями, проводим конференции, особенно для творческой молодежи из многих стран мира. Так что продолжение преемственности Иссык-кульского форума осталось.

— В ваших книгах драматический, трагический накал отношений мужчины и женщины, отношений волка и волчицы. Любовь описывается у вас как нечто космическое.

— Современная жизнь показывает, что мужчина и женщина должны быть равноценными фигурами, равноценными личностями. И тогда их усилия помогают достигать цели. Именно любовь составляет основу жизни. Любовь и те эмоции, которые с ней связаны. И без таких эмоций, страстей, жизнь человеческая не будет полноценной.

— У вас есть идеал женщины?

— У меня была такая повесть "Джамиля". Ее до сих пор читают. В Европе даже некоторые говорят, что своим дочкам имя дали Джамиля. А мальчикам давали имя Данияр - в честь моего героя. Даже итальянский Данияр у меня есть. С идеалом женщины у меня всегда была связана интеллигентность.

— А если брать мировую литературу, где любовная тема больше всего проявилась?

— Для меня вершиной, средоточием мировой литературы является русская литература. Это глубочайшая, богатейшая по своим формам и языку литература. Классика остается классикой навсегда.

— Именно русская литература, на мой взгляд, еще в 19-м веке поставила главные проблемы века 21-го - "Отцы и дети", "Преступление и наказание", "Война и мир"...

— Литературоведы уже постигают значимость русской литературы для мирового литературного процесса. Но все это надо донести до массового читателя.

— Коль скоро мы заговорили о мировой литературе, как, по-вашему, сегодня - важный этап мировой литературы, или время затишья, когда ничего особенно интересного не создается?

— Мне трудно ответить на ваш вопрос. Это надо на многих языках читать в оригинале. Но то, что мне доступно, вынуждает меня говорить, что ничего очень значительного, на уровне мирового открытия, в литературе за последнее время не появлялось.

— Наверное, это нечестно с моей стороны задавать такой вопрос вам, потому что я сам ответа не знаю. И, тем не менее, вы помните, какие писатели за последние пять лет получили Нобелевскую премию по литературе? Кому вы бы сами дали эту премию, если бы были в Нобелевском комитете?

— Я тоже не помню, признаться. Премии носят порою конъюнктурный характер. А если бы я был в Нобелевском комитете, наверное, принял бы во внимание немало разных факторов.

— Я помню, мы в свое время спорили: а на каком языке пишет Чингиз Айтматов - на русском или киргизском?

— Я пишу на двух языках. Но в Европе я пишу только на русском. Русский язык дает больше возможностей. Потому, что это сразу находит отклик. И переводчики ждут, практически сразу переводят на немецкий, французский и другие языки.

— Когда мы "Плаху" читали, у нас возникали некоторые ассоциации, которые связывали и с вами, и с Михаилом Булгаковым, с его знаменитым "Мастером".

— Никаких в то время ассоциаций у меня не было. У Булгакова были описаны последние дни и часы жизни Иисуса Христа. Они общезначимы. Эту тему каждый по-своему может толковать. Это навеки данная сцена. Существуют вечные сюжеты, которые переосмысливаются, прилагаются к новой действительности, к новой человеческой сущности. Но все равно остается основополагающий фундаментальный источник событий, написанный однажды и навсегда.

— А что вы сейчас пишете?

— Это наша современность, о людях, переживающих нашу современную политическую эпоху. Трудно пока говорить».

Итак, позавчера отмечали 90-летие Александра Солженицына, а вчера – 80-летие Чингиза Айтматова. О Солженицыне несколько апологетически написала 11 декабря 2008 года в своём блоге «Доебаться до небес: Игры разума Новой Изиды» жижистка kleo в заметке «Солженицын: отвергнутый пророк»:

Я написала это эссе в начале августа, когда Александр Исаевич покинул этот грешный мир. Тогда оно прошло практически незамеченным - возможно, потому, что серьезный разговор о Солженицыне вытеснила начавшаяся буквально через день после его ухода юго-осетинская война; еще возможно, потому, что сетевое (со)общество оказалось не готово к серьезному разговору о столь спорном и неоднозначном классике; а возможно, и потому, что ЖЖ - не лучшее, мягко говоря, место именно для серьезного разговора о чем бы то ни было. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Почему? Пиши от души и выражай в ЖЖ свою суть – этого достаточно/

Так или иначе, я полагаю уместным вспомнить свой текст сегодня, сейчас, заново, через четыре месяца после кончины Солженицына, в день его 90-летнего юбилея - и всего через неделю после ухода в лучший мир другого основательного, значимого и неоднозначного старца - Алексия II. В самом деле, разве возможно не заметить, насколько, при всей своей разности, похожи эти двое - патриарх Литературы и патриарх Церкви. А похожи они более всего именно в том, о чем идет речь в моем эссе, что вынесено в subj и отражает, на мой взгляд, главную проблему современного нам общества: оно разучилось - или пока не научилось заново - слушать и слышать пророков в своем Отечестве.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Разве Солженицын и тем более Алексий II Ридигер – пророки? Что они конкретно напророчили? Они были просто «властители дум» многих своих современников, но преходящая политико-идеологическая мода – не пророчество/

Однажды любимый фантаст моей бурной юности Ник Перумов (captain_urthang), находясь на пике популярности, в ответ на славословия очередной журналисточки скромно заметил: "Я не писатель. Писатель - это Солженицын. А я - литератор".

Много словесной воды утекло с тех пор. Она затопила издательства и излилась на полки книжных магазинов. Книгоиздание окончательно превратилось в шоу-бизнес, притом, совмещенный с русской рулеткой. Среди топей графоманского чтива остались островки, где безраздельно правят бренды (такие, как Перумов). По слухам, дошедшим до юного читателя 2000-х из прошлых эпох, где-то еще существуют заброшенные континенты: Гоголь, Достоевский, Толстой, Пастернак, Шолохов... и, в числе этих немногих, Солженицын. Они - классики. А кто такой классик? "Классик - это писатель, которого хвалят, но не читают" © мой парафраз марктвеновского афоризма.

Солженицын был живым классиком в стране, которая его не читала, и пророком в отечестве, которое его отвергло.

Его, конечно, знали и превозносили, по его книгам снимали фильмы, его именем вручали премии и т.д. и т.п. - но его не читали, не слышали, не понимали и, что еще важнее, не пытались понять. Как "знаковую фигуру" его пытались растащить на символы, но в символы чего бы то ни было он годится еще менее, чем бедный Николай II. Солженицын слишком противоречив и многогранен, в нем всегда было, есть и будет что-то отвращающее даже самых преданных поклонников (сторонников?).

Для либеральной интеллигенции он чересчур националистичен. Для националистов - непатриотичен. Для патриотов он - антисоветчик. Для коммуняк - вестимо, антикоммунист. Для власти - слишком независим. Для оппозиции - слишком вменяем. Для реалистов и прагматиков - слишком романтик, если не идеалист. Для идеолога - слишком расплывчат. Для политика - слишком писатель. Для писателя - больше политик.

И, наконец, для обычного читателя когда-то "самой читающей страны в мире" он - слишком тяжек.

Солженицын был глыбой, тектонической плитой, на которой русская литература и русская общественная мысль могли бы выстроить великое множество прекрасных и полезных зданий. Но вместо этого они пошла другим путем - а Солженицын всегда шел своим.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Был бы «глыбой»-«плитой» - сгрудилась бы вокруг его идей и замыслов хотя бы группка единомышленников, было бы продолжение, как есть у почивших Александра Зиновьева или Георгия Гачева. У Солженицына – нет продолжения. По мере угасания моды на антисоветизм – угасает и интерес к нему/

"Какой матерый человечище!", - писал о Льве Толстом Владимир Ленин. И то правда: кого угодно "зеркалом русской революции" ее, революции, вождь называть не стал бы.

Избавиться от аналогий Солженицына с Толстым - невозможно. От внешности до роли и масштаба - это почти один и тот же человек, во всяком случае, один и тот же социально-культурный типаж, с разницей в сто лет. Бьюсь об заклад, наши потомки через какой-то век-другой и вовсе будут путать их, и обязательно появятся фоменки, которые "математически" докажут идентичность обеих русских глыбищ.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: У Льва Толстого превалирует примат художественной честности, которая затмевала идеологическую ангажированность, и благодаря этой художественной искренности можно Толстого назвать «зеркалом» тогдашней русской жизни в целом, а не только такой её грани, как «русская революция». А у Александра Солженицына – наоборот, политическая страстность гасит художественное пламя, и закоптилась его «отражалка», и о «зеркале» смешно говорить/

Но Солженицын - это несостоявшийся Толстой; это правдивое зеркало, в которое общество не захотело смотреться, предпочтя зеркала кривые.

Подобно Солженицыну, Толстой был бунтарем. Однако, в отличие от Солженицына, Толстой был признан и принят русским обществом. Вы чувствуете разницу? Властью и церковью - отвергнут, а обществом - признан и принят. Его читали, им зачитывались все, кто мог тогда читать. Представить грамотного человека в России начала ХХ века, не читавшего Льва Толстого, совершенно невозможно. Когда Лев Николаевич скончался, его оплакивала и провожала вся думающая Россия. Не верите? смотрите газеты 1910 года, там есть.

Сегодня - ровным образом наоборот: и власть, и церковь – превозносят /Солженицына/, а общество - молчит.

Или же вы возьметесь утверждать, что все эти поэты, публицисты, журналисты, интеллигенты и отдельные блоггеры - это и есть общество, какое оно есть?

Нет, общество молчит, потому что для него смерть Солженицына - "не событие, а всего лишь новость". Не повод поразмыслить, а очередное некролог-шоу, одно из многих, к каким давно привыкли. Десятки людей, вроде бы порядочных и умных, в эти дни не нашли в себе сил промолчать, а десятки других, не разбирая дороги, кинулись на защиту мертвого льва.

А общество отсиживалось дома, у голубых экранов "Дома-2" и "новых русских сериалов".

Вы помните, как оно провожало Высоцкого в 1980-м? Я - нет, но я читала и смотрела. Зато я помню, как провожало оно Сахарова в 1989 году (для совдепии Солженицын и Сахаров - близнецы-братья, и для наивной перестроечной надежды - тоже). Я помню, было холодно, декабрь, но люди шли и шли. Людское море!

А вы говорите - дождь.

Да если бы обществу взаправду нужен был этот могучий и загадочный пророк, этот матерый человечище - неужели бы оно осталось дома даже в самый лютый шторм?!

Солженицын, он как мамонт, еще при жизни замерз во льду - во льду людского равнодушия.

Он пытался обращаться к людям не только со страниц своих книг, но и с экранов телевизоров. Помните? или уже нет? Пытался, что называется, заставить врага работать на дело, которое считал важным и которому посвятил жизнь. Но голубой экран его отторг: солженицынские программы прикрыли "из-за низких рейтингов". Судьба жестоко подшутила над писателем: при Соввласти, к которой он был так непримирим, его бы не закрыли из-за каких-то рейтингов. Наоборот, его программы - если это надо - воткнули бы в прайм-тайм и всех заставили бы смотреть. И общество бы приняло его - через "не хочу", "не могу" и "не осиливаю" - приняло бы, никуда не делось бы.

Солженицын стал жертвой, одной из многих, прекрасного путинского ренессанса. Той самой "золотой осени", в которой нам выпало счастье жить, снимая сливки с трудов всех предыдущих поколений. Писатель-идеолог оказался лишним в обществе, которое забило толстый болт на всякую идеологию, кроме банальной потребительской. Страшно далеким от него, от общества, остались "Красное колесо", "Архипелаг ГУЛАГ" и "200 лет вместе". Страшно далеки от солженицынских книг и идей нынешние хозяева жизни и дискурса: кто похитрее - примазывается к образу, делит наследство, кто понаглее - брезгливо лыбится на свежую могилу.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Насчет «прекрасного путинского ренессанса» - сочтем за изящную иронию. Ренессанса чего? Новой Изиде не мешало бы в этом пункте «доебаться до небес»/

По-солженицынски вдумчивое раскрытие опасных тем живой истории обществу неинтересно. Для миллионов, живущих только одним днем, сегодняшним днем, едой, семьей, карьерой и развлечениями - не существует ни литературы, ни истории, есть только исторические и литературные анекдоты, то бишь, забавности с приколами. И эти миллионы готовы слушать тех, кто может рассказать истории забавно и прикольно. А Солженицын - он не смог. Вернее, он не захотел. Поняв, что чужд окружившей его реальности, не стал цепляться за настоящее, а вверился будущему. Предпочел замерзнуть заживо, тем самым сохранив себя не для современников, но для потомков.

Заметьте: точно так же поступил Наполеон, избрав для себя Св. Елену.

Но вспомят ли Солженицына обычные, простые люди, как вспомнили Наполеона, вернут ли его прах с островов равнодушия и обратятся ли всерьез к его обширному наследию?

Не знаю. Если совсем уж честно - думаю, скорее, нет. Во всяком случае, при этой жизни - вряд ли. Скорее, он станет экзаменом, обязательным испытанием силы и стойкости всякого, кто хочет выбиться в интеллектуалы: "осилил Солжа - проходи", но если ниасилил - извини, ты ни разу не интеллектуал, так, "образованец" (солженицынское слово!). Со временем, когда интеллектуальные занятия вновь войдут в моду и станут по достоинству цениться обществом, читать Солженицына станет престижно. А раз престижно, то не так уж сложно.

Тогда-то он и оживёт, тогда-то и узнаем настоящего Солженицына.

А нет - так просто будет еще один матерый человечище, достойный экспонат в музее социокультурной палеонтологии. Бойкие англоязычые гиды будут водить к нему богатеньких туристов из-за океана, а те будут фоткаться на фоне Солжа да удивляться, какие мамонты водились некогда в этой забытой Богом Рашке».

bussy:
не соглашусь. солженицын конечно столп и глыба, но ни разу не классик. Классик это не тот кого хвалят не читая. Это тот, кого цитируют не читая. Классик не может быть отвергнут обществом, он таковым становится ровно тогда, когда происходит его приятие обществом. Высоцкий стал классиком еще при жизни. Пушкин - глубоко после. Вопрос в том, что равнодушие общества величина неизменная. Гениальность классика именно в том, что он нащупывает критические точки и через них пробивается. Солженицына в классики записывать рано.

smorodinov:
Если соотнести грамотное население, Пушкин при жизни был не менее популярен, нежели Высоцкий. А классика вообще временем поверяется, а не популярностью (попсостью). У Канта выдрали всего одну цитату, ибо он не "цитатный" автор, но из классиков его уже не вычеркнешь.

bussy:
вы меня решительно не поняли. но оk, пойдем по вашему пути. что есть классик, и если он "проверяется" временем, то чем именно во времени?

revoltp:
"нет пророков в своем отечестве" сказано задолго до нас и совсем в другом отечестве. Вспоминается Лермонтовский пророк, превращающегося в пушкинского поэта "меж детей ничтожных мира быть может всех ничтожней он..." и бежит ну не в пустыню, как Креститель, но где в России пустыни, а в "широкошумные дубравы..." Солженицына восторженно встретила страна, на его пути из владивостока в москву. Раньше, люди жизнью рисковали, чтобы размножать его литературу. Не жизнь человека, а просто - мечта литературная, вот что такое судьба Солженицына. По крайней мере - мечта Толстого. Причем при всей своей резкости Солженицын был резок "по адресу", а не так неопределенно-широко, как Толстой. Но для меня Солженицын - пример мощи человеческого Духа. Безвестный зек в казахских степях возомнил себя сильней Советского режима. И - оказался прав. А пророка мне больше напоминает Сахаров.

o_umi_enso:
Спасибо. Я даже не знаю, что тут и сказать. Мне (а затем моему брату) мама в 14 лет выдала "Один день Ивана Денисовича" и сказала "Читай. Дедушка хотел, что бы вы это прочитали". Слишком много дало.

bigbeast_kd:
Разница между Толстым и Солженицыным одна, но принципиальная - первый любил людей, второй - ненавидел. Посему ничего, кроме забвения, его и не ждет. По сеньке и шапка.

Сравнивать Александра Солженицына надо с более-менее равномощными фигурами, но не с Львом Толстым (Солженицын и Толстой - величины несоизмеримые, потому что у первого идеология первичнее художественности, а у второго все же художественность довлела над идеологическими пристрастиями). Лучше сравнить с Варламом Шаламовым и Чингизом Айтматовым. По художественному потенциалу Солженицын, по-моему, сильнее Шаламова, но поскольку допустил больше идеологических закидонов, то более-менее сравнялся с ним. Айтматов художественно сильнее Солженицына и меньше его ангажирован идеологически, и поэтому меня, например, тянет как ценителя литературы перечитывать книги Чингиза Торекуловича, а повесть «Один день Ивана Денисовича» и рассказы Солженицына начала 1960-х годов, как и книги Дудинцева, Бека, Рыбакова или Гроссмана, интересны были в далекие позднесоветские годы как факт общественной жизни, однако каждому овощу - своё время. Общественная фигура - это одно, а художественный маг - другое. Что касается таких историческо-документальных текстов, как «Архипелаг ГУЛАГ», «Красное Колесо», «Двести лет вместе» и массы статей – то их как историк читаю критически, сопоставляя с источниками, оставляя за скобками эмоции и оценки автора. Вряд ли непрофессионал осилит эти многие тома. Ведь мало кто, кроме специалистов, читает сейчас «Дневник писателя» Фёдора Достоевского или публицистику Льва Толстого.