Из истории советской философии – Василий Васильевич Соколов (1919-). 3

К.: А работа, которую вы сейчас пишите, она как-то связана с методологией истории философии?

С.: Она пишется по парадигме субъект-объектности, которая, по-моему, дает возможность более обобщенно, эвристично излагать материал по проблемам, в основном по проблемам. Конечно, есть фигуры - Платон, Аристотель, Кант, их никак не растворишь в общей проблематике. Но они все равно излагаются в контексте субъект-объектной проблематики. Вот Эриугена тоже отдельно, потому что и эпоха такая, понимаете. Он не вписывается в эту эпоху: Гегель девятого века.

К.: То есть вы хотите всю историю философию как бы заново посмотреть в контексте субъект-объектности?

С.: Действительно, так. Не знаю, сколько мне Бог отпустил. Я через год надеюсь подать все это до эпохи Просвещения, начиная с мифологии. А там, если… Я в церковь не хожу… Но считаю, что Бог как проблема необходим. Без нее нет метафизики, значит, нет высшей философии. Вот эта идея…

К.: Но означает ли это, что, например, надо вводить, теологию в высшей школе? Философия и богословие, это соратники, союзники или антагонисты, все-таки, как вы считаете?

С.: Философию и теологию я там рассматриваю как конвергенцию мировоззренческих форм. Это значит, что очень их трудно бывает отделить, а в Средние века просто невозможно, философию от теологии. Более того, марксизм – это идеология религиозная, хотя и светская, и это не парадокс. Какой признак идеологии? Авторитарность, массовость. Какой признак философии? Индивидуальность, личностность. А вот насчет «преподавать – не преподавать», ну что вам сказать, история философии убеждает, что даже смелые философы осторожничали, например, Декарт, Спиноза, ибо в 17 веке объявление в атеизме равно обвинению «врагов народа» в 37 году. Все они писали по-латыни. Гассенди, священник, был эпикурейцем, но писал только по-латыни. Спинозе предложили перевести «Богословско-политический трактат» на голландский язык. Он этому решительно воспротивился. Почему? Потому что, писал он в том же произведении: «Библия принесла народу большое утешение». Народ - это толпа. Чернь, vulgus, не может жить без религии с ее суевериями. В русском языке мы переводим теологию как богословие. У западных философов - это theologia inspirata, богооткровенная теология. Это богословие по-русски. У Аристотеля теология завершает метафизику учением о едином Боге, перводвигателе, философском Боге.

К.: А религиозная философия для вас это деревянное железо? Или все-таки вы допускаете ее существование?

С.: Да, вот как сказать. Был спор, во Франции в частности, между Брейе и Жильсоном. Жильсон - крупнейший медиевист-философ, он сказал: да, философия религиозная должна быть! А Брейе: какая?

К.: Это издатель Плотина Брейе?

С.: Да, но потом его многотомная «История философии» вышла. Он был весьма квалифицированный ученый, давно умер, как и Жильсон. Он отрицал саму возможность религиозной философии, философия для него светская. Но, повторяю, что в силу конвергенции и дивергенции мировоззренческих форм возможна религиозная философия… Ну, вот, надеюсь, моя книга выйдет. Она будет называться: «Историческое введение в философию». Там эта проблематика будет развернута подробно. И тут сразу вопросы: «Вы историю философии пишите?». Но историй философии уйма. Они чем отличаются? Тем, что пересказывают, как правило, персональные идеи многих философов хронологически. Конечно, и по именам можно и нужно излагать идеи различных философов. Студенту ведь что нужно? Что сказал Демокрит и что сказал Платон. А проблемное изложение обобщенно. Я делаю такую попытку. И я уже многое написал. Получится листов 50-60, но если будут годы и если Бог, так сказать, даст.

К.: Философский бог.

С.: Да, философский. Бог философов. Другой мне не понятен.

К.: Как построен ваш рабочий день, Василий Васильевич? Вы много работаете?

С.: К сожалению, я работаю много, хотя, увы, неумело. Поэтому, наверное, и Ойзерман меня учил, когда мы работали с Ойзерманом вместе: умей работать, умей отдыхать и умей держать язык за зубами. Вот я не научился. Работать, думаю, научился, отдыхать не умею, и язык за зубами не умею держать.

К.: Вы пишите ручкой?

С.: Увы, ручкой. Я не овладел компьютером - научиться, говорят, долго, а времени у меня осталось мало.

К.: А вот процесс писания сколько занимает, когда вы садитесь за письменный стол?

С.: Да по-разному, видите ли… Больше всего уходит времени на концептуальное обдумывание. Оно часто занимает больше времени, чем само писание. Мой то стиль такой: я стараюсь, чтобы не было лишних слов.

К.: Это черта поэта. Вы не писали стихи?

С.: Стихи я писал в детстве. Но я с вами согласен в одном. То есть я согласен с Некрасовым - считаю, что и философ должен этому следовать:

Стих как монету чекань
Строго, отчетливо, честно.
Правилу следуй упорно,
Чтобы словам было тесно,
А мыслям просторно…

Вот так надо… Но это меня засмеют какие-нибудь модернисты. Какой-нибудь поклонник Мамардашвили… В их трактовках философии обычно разговор ни о чем… Я с порога этого не приемлю как бессодержательно-бесполезное. Сейчас широко разлилась графомания, особенно в философии. Значимость философа у нас определяется количеством статей и тем более книг. Категория качества фигурирует в наших оценках крайне редко. Вот, например, сравнительно молодой писатель-философ В.В. Ильин, опубликовал 10 книг, если не более чуть ли не по всем вопросам. Но в этих книгах - темнота, беспредметность, терминологический разврат. Такой ассоцианистический ум и стремление как можно больше выдать «на гора». Вот, смотрите, у нас один издал 20 с лишком книг, другой молодой человек, я о нем говорил, Ильин, 10 книг, но ведь это… бог знает что же… что там можно понять? Да. Темнота, беспредметность, термины надумывает. И тут вот ничего, тут вот так, такой ум. Такой ум.

К.: А вот кроме Аверинцева, в современной истории философии, культуры…

С.: Ну, Аверинцев, он культуролог, но… он не гносеолог, конечно.

К.: Он филолог, прежде всего…

С.: Филолог, они разные филологи. И Лосев филолог. Но он филолог, я бы сказал философствующий. Возьмите статьи Аверинцева в «Энциклопедии», они превосходны по содержанию и по точной и незаурядной стилистике. Между прочим, Аверинцева для философии открыл я! Это был где-нибудь 66-ой год. Он заканчивал аспирантуру, не защитив еще диссертации, работы ему не «светило». Тогда для «Энциклопедии» я написал статью о патристике. Поступает рецензия. Рецензия такая въедливая, такая эрудированная, что я ахнул. Звоню и говорю: «Ну, это А.Ф. Лосев, пускай он и пишет». «Василий Васильевич, это не Лосев». «Ну а кто же?». «А вот есть такой аспирант – Аверинцев. У вас там на кафедре классической филологии». «Ну, думаю, нужно познакомиться с ним». И привел его на заседание нашей кафедры. Он выступает. Заикается, но говорит вещи необычные. После кафедры А.С. Богомолов говорит: «Откуда вы его выкопали?». Сказали ему, что он аспирант кафедры классической филологии. Предложил Ойзерману: «Давайте его на кафедру привлечем? У нас хороших античников нет. Асмус стар, да и мы уже не молоды. Аверинцев блестяще знает языки и новые, и древние». И мне удалось добиться ему должности младшего научного сотрудника. «Сергей Сергеевич, идите на нашу кафедру. Будете заниматься античной философией». Он было согласился. Но через неделю мне звонит: «В-в-василий Васильевич, поймите меня правильно, я ведь все-таки не историк философии». Я говорю: «С вашими знаниями вы быстро войдете в эту проблематику». Все равно отказался, и удалось устроить его редактором в «Мысль». Я там в некотором роде руководил. Конечно, главой редколлегии был Митин, потом Федосеев. Но им хватало ума всерьёз не вмешиваться в процессе издания классиков философии. Их дело - руководить политически, идеологически. Аверинцев начал готовить издание «Платона». Потом удалось его зачислить на должность лаборанта в ИМЛИ. И там он быстро выдвинулся, человек он, действительно, талантливый. Защитил диссертацию «Плутарх и античная биография». Выступавшие неофициально оппоненты предлагали присвоить ему степень доктора филологических наук. Но в гуманитарных науках такое происходило крайне редко. Тогда Аверинцеву присвоили лишь кандидатскую степень. Через 5-10 лет он защитил и докторскую - «Поэтика византийской литературы». Но ему повезло, он родился вовремя. Воскресла проблематика патристики, в которой Аверинцев сделал очень много. Но содержательно писал и по некоторым вопросам новой философии – западной и русской. Удалось добиться для него премии Ленинского комсомола (довольно значительной).

К.: Получил?

С.: Да. Конечно. Там было такое. Послали на рецензию крупному античнику Блаватскому Владимиру Дмитриевичу. Он дал совершенно отрицательную рецензию. Её отложили в сторону. Послали на рецензию Петровскому и получили сугубо положительную. Значительная премия была получена. Здесь С.С. Аверинцев стал читать лекции по средневековой культуре и религии. В МГУ. С большим успехом, хотя лектор он никакой, заикающийся, но не в этом дело. Гегель был, как известно, тоже плохой лектор. В дальнейшем Аверинцев получил и значительную премию «Триумф» (средства Березовского). Она предназначалась для писателей, артистов. Единственный ученый, ее получивший – С.С. Аверинцев.

К.: А вы не находите, что в культуре российской есть какие-то символические фигуры. Вот как академик Лихачев покойный. То есть люди безусловно достойные, но все-таки как-то фортуна к ним повернулась, и, может быть…

С.: Ну, Лихачев, тоже ведь, понимаете, и сидел, в Соловках (как Лосев, в другом месте). Человек высоко культурный. И прошлые страдания обернулись авторитетом и наградами.

К.: Ну, на роль вождя нации духовного не подойдет, к сожалению, ни Аверинцев, ни Лихачев.

С.: Думаю, что они на такую роль не претендуют. Аверинцев, конечно, знает, чего хочет. В горбачевские времена его выдвинули делегатом съезда народных депутатов. У нас была создана кафедра «Истории и теории культуры». Она создавалась под Иванова и Аверинцева. Но они скоро убыли за рубеж, Аверинцев – в Вену, Иванов – в Лос-Анджелес. По слухам, австрийская церковь дала Аверинцеву премию за способствование возрождению религии в России. Хотя религиозники его не терпят. Мол, он экуменист, приблизившийся к Ватикану.

К.: Вы писали о новоевропейской философии, о средневековой, о возрожденческой. Вот как вы, что называется, уже войдя в пору мудрости и зрелости философской, себя оцениваете? Вы человек возрожденческий или средневековый? По духу? Какая эпоха вам ближе?

С.: Ну если так высоко взять, то я думаю, что я скорее возрожденческий, я всё люблю. Я весьма любознателен с детства. Считал, что в философии господствует интуиция целостности, многознание ей показано.

К.: Вот Лосев, он был человек нового средневековья.

С.: Пожалуй, мне всё интересно. Хотя, конечно, в конкретных познаниях я полный дилетант. Сравниться с Лосевым с его углубленностью в лингвистику, математику, музыку, - было бы совершенно неуместно. Но все же познавательная активность присуща мне с моего деревенского детства и даже «политическая». Я был тогда очень активный пионер. Можно считать, что принимал участие в организации колхоза в нашем огромном селе. Наш парторг («избач») научил нас: ребята (а я их возглавлял), вот будут сейчас уполномоченные выступать, призывая вступать в колхоз, «несознательные мужики» будут яростно выступать против. А вы, когда будут эти выступать, заберитесь на кулисы. Сцена была такая. И орите изо всех сил, бейте ногами, чтоб их заглушить. Так мы и делали. Колхоз организовали, и я с грустью наблюдал, как в марте 30-го года появилась статья Сталина «Головокружение от успехов», «несознательные мужики» быстро уводили своих лошадей, инвентарь, всякий скарб. Мгновенно развалился колхоз. Собрали библиотеку у раскулаченных. Один имел много книг. Отрубник еще сохранился в 30-й год. Отрубник со времен…

К.: Столыпина…

С.: Столыпина, конечно. Да… Библиотека хорошая была. Ну, почитаем. А я очень любил читать всё, что под руку попадалось. И комитетчики сделали меня библиотекарем в 11 лет, я выдавал книги. Местный парторг любомудр был умный, активный был, «избач». Секретарь партбюро, ну несколько коммунистов-то было. Потом уже услышал в Москве, что его расстреляли. Но он «просветитель», организовал на селе некий театр, ставил пьесы всякие. Вовлек и меня в некоторые роли. Я имел большой успех, например, в роли черта.

К.: В какой пьесе?

С.: По-моему, Городецкий «Старуха на духу» - атеистическая агитка.

К.: Это в 30-е годы такое существовало?

С.: В 29-е, 30-е…

К.: И театр был у вас вот в селе, в клубе?

С.: Конечно, в клубе деревенском. А село большое было, около 3000 «душ».

К.: У меня дед тоже сельский театрал, в 30-е годы.

С.: Ваш отец, наверное, моложе меня?

К.: Мой отец моложе вас на 5 лет. Я имею в виду деда, дед был режиссер сельского театра. А дед с 1905-го года.

С.: Это все же была эпоха романтическая по-своему. Искренняя вера в «лучшее будущее». Хотя далеко не все мужики разделяли такую веру.

К.: Вера в социализм…

С.: Вера, что будет лучше. Но далеко не всех мужиков она привлекала, большинство было против, против... Моя собственная мать, простая крестьянка-колхозница. Я ее уговорил вступить в колхоз, но она была очень недовольна, хотя работала одна. Отец уехал в Москву, а потом пропал без вести в одной из командировок. Две сестры уехали из села на торфоразработки. Мы с младшим братом остались. И меня отправили в 5-й класс, в Москву к дяде, к брату матери. Там не было 5-го класса. У нас была лишь начальная школа. Сейчас говорят: о, как плохо живем! Господи, да вы не жили тогда! А я прибыл в квартиру дяди.

К.: Коммунальную?

С.: Коммунальная квартира, представлявшая собой полный подвал до окон. Квартира состояла из 4-х комнат, из 4-х семейств. Комната дяди 14 метров.

К.: В каком районе?

С.: Это хороший теперь район. 4-я Тверская-Ямская, теперь это центр. За Садовым.

К.: Тогда это были трущобы почти?

С.: Как вам сказать, соседние дома были хорошие, кирпичные. Но тогда мало строили. Мужики, как мой дядя, бежали из колхозов и селились, где было свободно. Собственные квартиры имели немногие, из начальства в особенности. Например, Павлик Коган жил в отдельной квартире, ибо его отец в Главчае работал. Квартиры тогда, это, знаете, - признак, как теперь если не миллион, то как…

К.: 600-й Мерседес.

С.: Да. Если хотите. Комната дяди 14 метров. Двое детей, я пятый, да еще приезжал и жил иногда брат жены дяди. Где заниматься? Кухня одна, примуса горят, ну вот так и жили. Правда, в 6-м и 9-10-м классах переселялся к тетям (по отцу), к двоюродному брату в крохотную комнату.

К.: В какую гимназию вы ходили?

С.: Какая гимназия? Школа ФЗС, дорогой Алексей Павлович. Фабрично-заводская семилетка.

К.: Там же на Тверских-Ямских?

С.: Сейчас скажу. Школа-то там же на Миусах. Я ходил туда недалеко, пока жил у дяди. А когда жил у родных в районе Рижского вокзала, добирался на трамвае, бывало на буферах. Один день мы работали в Щепетилинском трамвайном парке. Что-то делали. На станке практически не работали, но целый день проводили там. Но с 34-35 года открыли десятилетки. И наш класс был второй по выпуску в 36-м году. Я и еще одна согрупница получили аттестат отличника (золотые медали появились значительно позже). Он давал право поступать в ВУЗ без экзаменов. Десятилетки давали, можно сказать, довольно систематическое образование. Думаю, что тогда их оканчивали процентов 5 от всех советских детей. Этому фактору придавали очень большое значение. А я к тому же имел рабоче-крестьянское происхождение.

К.: Рожали не так, зачаты не там…

С.: Это, считалось, уже другие люди, родившиеся при социализме. С 30-го года по 56-ой, когда мне дали первую квартиру, я сменил 17 мест жительства, считая общежития, родных, у которых я жил.

К.: Дядя-то хорошо к вам относился?

С.: Видите ли, я вам скажу так: они были люди малограмотные, но глубоко моральные. Родной, так родной…. Живи. Правда, было трудно, очень голодно. Раз на сколько-то месяцев лишили карточки. Дети да, а причем здесь племянник? Еду к матери, благо не очень далеко, 250 км на поезде. За пирогами, за сухарями.

К.: Мать долго прожила?

С.: Нет, моя мать умерла рано. Она шла откуда-то из района и провалилась в апреле в ледяную воду. У нее сразу начался скоротечный туберкулез. И в 37-м году, 46-ти лет она умерла. 46-ти лет. Сильная женщина была. Очень богомольная.

К.: Верующая, да?

С.: Верующая. Отец таким не был, не был. Он погиб в 31-м году в одной из командировок, страдал запоями. Хороший, многосторонний был мастер. В селе-то он был кузнец. Но очень любил читать книги, увлекался чтением. Мне его брат, значительно позже, уже в 70-е годы рассказал, что когда отцу исполнилось 19 лет, пора жениться, а девки его не знают, он все книги читает и в кузне у себя работает, на поле не работал совсем. Что делать? Поехали в соседнее село Богослово, 4 км. Приехали, спрашивают: а невесты здесь есть? Какие-то бабы-мужики говорят: «Вот, знаете, тут у Дияновых Машка засиделась. Ей 18-й год доходит, а она еще не замужем». Поехали к Дияновым, привели. Нравится? Нравится. Женились. Родили 5 детей. Это считалось маленькое семейство, нередко были и 10 человек.

К.: Вы каким были?

С.: Я был четвертым. Мне предшествовали три сестры, после меня был брат. В 44 году лейтенант Иван Соколов был убит в Румынии. Мне же повезло. Мне же повезло, в одном бою чуть не сгорел, а вообще был шустриком таким. Память была очень хорошая. Я поэтому наизусть многое-многое знал. Я и сейчас люблю Пушкина (но мой первый поэт – Лермонтов). Стараюсь запоминать стихи философского содержания.

К.: Я помню, вы читали оду Державина «Бог».

С.: Я ее знаю наизусть. Что мне нравится, особенно с философским оттенком, стараюсь запомнить и даже иногда произношу это на лекциях. Например, великолепный перевод из Рильке Пастернака. Там такие слова:

Как мелки с жизнью наши споры,
Как крупно то, что против нас!
Когда б мы поддались напору
Стихии, ищущей простора,
Мы выросли бы во сто раз!

Все, что мы побеждаем, - малость,
Нас унижает наш успех.
Необычайность, небывалость
Зовет борцов совсем не тех.

Так ангел Ветхого завета
Нашел соперника подстать.
Как арфу, он сжимал атлета,
Которого любая жила
Струною ангелу служила,
Чтоб схваткой гимн на нем сыграть.

Кого тот ангел победил,
Тот правым, не гордясь собою,
Выходит из такого боя
В сознаньи и расцвете сил.

Не станет он искать побед.
Он ждет, чтоб высшее начало
Его все чаще побеждало,
Чтобы расти ему в ответ.

Вот, видите, какая здесь поэтическо-философская мощь. Эти строфы так уместны, например, при характеристике волюнтаристской моральности Фихте».