Модернизация и Kulturkampf

Сегодня, когда в путинской РФ в интересах компрадорско-неофеодальных кланов происходит умышленная демодернизация России и всячески насаждается реакция и многие интеллектуалы вдарились в апологетизацию доктрины «самодержавие-православие-народность» как выражающую якобы саму русскую суть, уместно с высоты исторического кругозора бросить взгляд на то, как прорывались и прорываются в ряды успешных стран другие общества Нового Времени и наших дней. Ведь ясно, что при нынешнем переходе от уже изжившего себя индустриализма к существенно иной эпохе постиндустриализма вырабатывается и принимается новая глобальная система ценностей, против которой яростно выступают традиционалистские круги и реанимируют ветхие системы ценностей и провоцируют «войну цивилизаций» и питают направленный против нового информационного постиндустриального общества «международный терроризм».

В свою очередь, модернизаторы вынуждены были вести «культурную войну» с реакцией очень жестко. Эта «культурная война» или «война культур» (новой системы ценностей с ранее доминировавшей) получила название Kulturkampf – этот термин использовал германский канцлер Бисмарк, когда созидал германскую нацию и из прежних полуфеодальных княжеств строил единое национальное государство и притом осуществлял индустриальную модернизацию. До Бисмарка аналогичную борьбу прежде всего с церковью вела прорывающаяся английская и французская национальная буржуазия, взрывая монастыри и аббатства и нередко ликвидируя католических попов. О погроме церквей и уничтожении монашества в ходе буржуазных революций на Западе можно прочитать в исторических романах Вальтера Скотта или Александра Дюма. Столь же решительно вели Kulturkanpf наши большевики или китайские хунвейбины. Такие же Kulturkampf происходят на наших глазах - например, в небезуспешно модернизирующейся Турции.

Сегодня Павел Саркисьян пишет в статье Эрдогану придется оправдываться: Правящая партия Турции может оказаться под запретом (Независимая газета. НГ-Дипкурьер, Москва, 14 апреля 2008 года, № 077 /4318/, стр. 22):

«В Турции назревает очередной кризис власти, вызванный давним конфликтом между ведущими политическими силами государства – националистами и исламистами. На днях Конституционный суд страны принял к рассмотрению иск генерального прокурора Абдуррахмана Ялчинкая против правящей Партии справедливости и развития. Поводом для такого решения стало снятие депутатами Меджлиса запрета на ношение хиджабов студентками высших учебных заведений, в котором прокуратура усмотрела признак исламизации.

Если высший судебный орган страны примет положительное решение, то партия окажется под запретом, а ее руководство не сможет принимать участие в политической жизни страны в течение пяти лет. Примечательно, что за начало этого процесса высказались все одиннадцать судей. Это обстоятельство практически не оставляет сомнений в исходе дела. Другой вопрос заключается в том, сможет ли суд довести задуманное до конца.

Как известно, по итогам прошлогодних парламентских выборов умеренные исламисты одержали убедительную победу над своими оппонентами-националистами, защищающими светские устои Турции. Немного позже глава правительства Реджеп Тайип Эрдоган был вновь утвержден на своем посту, а президентом был избран его ближайший политический союзник Абдулла Гюль. В результате в республике впервые сложилась ситуация, при которой все ветви власти, за исключением судебной, перешли под контроль сил, считающихся исламистскими. Возникновение такой политической конфигурации в реалиях кемалистской Турции по определению было чревато нарастанием внутренних противоречий.

Борьба между исламистами и националистами традиционно считается одним из ключевых факторов внутренней политики Турции. Причем конфликты между этими двумя силами временами принимали форму военного противостояния – история страны насчитывает четыре государственных переворота. Это обусловлено спецификой государственного устройства Турции: едва ли не ключевая роль в управлении страной принадлежит армии, которая фактически исполняет функции главного гаранта сохранения светского характера республики.

В целом же в Турции в последнее время все очевиднее становятся расхождения между некоторыми принципами, установленными первым президентом Кемалем Ататюрком, и настроениями, набирающими силу в обществе. Причина в том, что за десятилетия существования республики турки так и не смогли преодолеть главное внутреннее противоречие и однозначно ответить на вопрос о том, что же для них важнее: ислам или заветы Ататюрка. С одной стороны, кемализм, несмотря на все усилия властей, так и не смог вытеснить из турецкого сознания мусульманскую идеологию. Более того, основная часть населения склоняется к необходимости роста роли ислама в общественной жизни.

Но вместе с этим турки не мыслят свое государство без мощной и влиятельной армии. Военные в Турции представляют собой нечто вроде элитного сословия, уполномоченного официальной властью и обществом решать вопросы государственного масштаба по своему усмотрению. Такая роль армии главным образом объясняется особым отношением турок к Кемалю Ататюрку. В свое время он, командуя вооруженными силами, спас Турцию от распада и стал основателем современной республики.

Драматизм ситуации заключается в том, что две основные идеологии, на которых зиждется сегодняшняя Турция – кемализм и ислам, – находятся в состоянии острого противостояния друг с другом. Противоречия нарастали на протяжении десятилетий, и, по всей видимости, в обществе все большую актуальность обретает вопрос о том, за какой из двух идеологий должен остаться приоритет.

С другой стороны, исламистами Эрдогана и Гюля можно назвать лишь условно. Предлагаемая ими модель управления не имеет ничего общего с государственным устройством классических исламских стран, например, Ирана или Саудовской Аравии. В данном случае премьер и президент, скорее, выступают в качестве реформаторов, оппонирующих консервативно настроенным националистам, представленным в Меджлисе Народно-республиканской партией и Партией националистического движения. В конце концов, сегодня главное противоречие между правительством и оппозицией сводится к перераспределению властных полномочий в стране. Президент и премьер выступают за сокращение роли армии в управлении государством, тогда как парламентское меньшинство считают это недопустимым.

Как ни странно, то, что сегодня принято называть «турецким исламизмом», нисколько не тревожит Европу. Реджеп Эрдоган и Абдулла Гюль рассматриваются на Западе как серьезные и заслуживающие доверия политики. К зависти националистов, именно с ними Брюссель начал обсуждать вопрос вхождения Турции в ЕС. К тому же высокопоставленные представители Евросоюза уже высказались против запрета Партии справедливости и развития.

Важно отметить, что в случае с женскими головными уборами правительство не пытается что-либо навязать обществу. Немалая часть турчанок, проживающих в провинции, а порой и в крупных городах, испытывала определенные неудобства в связи с действовавшим запретом. В этом смысле решение о его отмене по своей сути демократично, так как оно ни к чему не обязывает граждан, а наоборот, оставляет им право выбора.

С другой стороны, вопрос об уместности демонстрации религиозной принадлежности в учебных заведениях отнюдь не праздный и вызывает споры не только в Турции. Совсем недавно эта тема широко обсуждалась во Франции, где в результате все же был наложен запрет, аналогичный тому, который до недавнего времени действовал в Турции. Однако, принимая решение по столь деликатному вопросу, необходимо учитывать местную специфику. Например, французское общество многонационально, многокультурно, а в таких условиях демонстрация символов религиозной принадлежности может способствовать разобщению. В Турции же доля мусульманского населения составляет 97–98%.

Тем не менее опасения националистов небеспочвенны. Во-первых, если в крупных городах религиозный фактор не играет большой роли и они легко собирают многотысячные антиисламистские митинги, то в провинции, где живет основная часть населения, все обстоит иначе. В этом смысле исламская тематика – очень удобный инструмент в работе с избирателями, и здесь преимущество явно на стороне ПСР.

Оппоненты Эрдогана по определению не могут разыграть исламскую карту в Турции, поэтому они с большой тревогой следят за тем, как это делает действующее правительство. Если Эрдоган и Гюль не совершат серьезных просчетов в вопросах экономики, а также внутренней и внешней политики, то шансы националистов выиграть в обозримом будущем парламентские выборы будут крайне низкими.

И, во-вторых, не лишены оснований предостережения оппозиции, настаивающей на том, что предлагаемые властью послабления могут повлечь за собой необратимые последствия. Конечно, само по себе разрешение носить хиджаб в учебных заведениях не означает того, что религиозные нормы взяли верх над юридическими. Но эта мера будет прямо или косвенно способствовать дальнейшему укоренению религиозных порядков и может стать первым шагом на пути к настоящей исламизации. В стане националистов нередко высказываются опасения, что в определенных условиях обстановка может выйти из-под контроля правительства и на смену умеренным лидерам может прийти радикальный ислам.

Националисты оказались в непростой ситуации. Со времен Ататюрка их позиции никогда не были настолько слабыми. Сегодня их поддерживают только судебная власть, инициировавшая процесс против правящей партии, и армия. Причем вопрос о том, готова ли армия встать на сторону националистов в их конфликте с правительством, до сих пор открыт. Конечно, у генералитета есть некоторые основания для опасений. Помимо негативного отношения к разрешению хиджаба военные помнят о предвыборном обещании Эрдогана ограничить политические полномочия армии.

Однако реформы, о необходимости которых говорили премьер и президент, в полном объеме пока не начаты, влияние армии остается прежним, да и события в Курдистане показали, что правительство и генералы вполне могут находить общий язык. Но самое главное, что на сей раз мировое сообщество и, в частности, Евросоюз, мнение которого для Турции особенно важно, резко осудит любые силовые акции против правительства. Продолжение практики военных переворотов похоронит все надежды Анкары на членство в ЕС. В таких условиях армия едва ли решится на радикальные действия. Однако военные будут пристально следить за тем, чтобы предложенные обществу послабления религиозного характера не переросли в нечто большее.

Тем временем руководство ПСР готовится к защите. Расследование будет длиться не менее полугода, и в настоящее время партийные юристы рассматривают способы опровержения обвинений. Как заявил изданию Turkish Daily News заместитель премьер-министра Джемиль Чичек, для начала в Конституционный суд будет направлено разъяснительное письмо, состоящее из трех частей. В первой части будут содержаться рекомендации международных организаций и специалистов в области права по вопросу закрытия политических партий. Во втором разделе предполагается предоставить комментарии юристов к обвинениям, озвученным в адрес ПСР генеральным прокурором. И в третьей части эксперты правящей партии намереваются обратить внимание судей на неточности и противоречия, по их убеждению, содержащиеся в запросе Ялчинкая.
Но такое письмо, равно как и все остальные попытки оправдаться перед судом, которые планирует предпринять правящая партия, будет больше похоже на формальность.

Очевидно, что в данном случае судьи будут принимать решение, основываясь в первую очередь на собственных политических предпочтениях, а не на доводах обвиняемой стороны. В то же время в распоряжении руководства ПСР остается более сложный, но в юридическом отношении безупречный способ сохранить партию. Для этого придется путем всенародного голосования изменить Конституцию, лишив Конституционный суд права роспуска политических объединений. Не вызывает сомнения, что если Эрдоган прибегнет к этой мере, то поддержка общества будет ему обеспечена.

Вероятность того, что чаяния националистов сбудутся и Конституционному суду удастся запретить Партию справедливости и развития, крайне невысока. Тем не менее это не означает, что начатый судебный процесс не принесет им никаких политических дивидендов. Националисты получили хорошую возможность в очередной раз обрушиться с критикой на правительство и вынудить его оправдываться. Однако для оппозиции это лишь тактический успех. Выдвинутые обвинения не создадут правительству непреодолимых препятствий, способных поставить под вопрос использование карт-бланша, обеспеченного ему в результате прошлогодних выборов. До тех пор, конечно, пока армия остается в казармах».

В данной ситуации я как правоверный субъектник и сторонник постиндустриальной модернизации – на стороне националистов. Традиционалистские испамисты тянут турецкое общество в сторону и назад. Другое дело, что турецким националистам, как и модернизаторам многих других стран, не хватает чётко сформулированного богословия Првой Веры, чтобы противопоставить его традиционалистскому досубъектному обрядоверию, на которое опираются исламисты. Чтобы расчистить Турции дорогу в Европейский Союз и вообще в постиндустриализм, исламское обрядоверие должно быть вытеснено правоверным исламом, то есть Правой Верой. Аналогично и в других модернизирующихся обществах, в том числе в России, местное традиционалистское обрядоверие должно быть заменено Правой Верой.

Встречался с таким правоверным турком, как лауреат Нобелевской премии по литературе 2006 года Орхан Памук, и написал об этом заметку Наш человек в Стамбуле. О его позиции в разгоревшемся конфликте между исламистами и националистами говорится в беседе Орхан Памук: "Мы не можем защищать светскую Турцию без демократии", которую с ним провел Хуберт Шпигель из газеты «Франкфуртер Аллгемайне Цайтунг» (3 мая 2007 года):

«Сегодня вечером Орхан Памук начинает поездку по Германии со встречи с читателями в Гамбурге. В интервью FAZ лауреат Нобелевской премии рассказывает о своей новой книге "Стамбул", о причинах, заставивших его отказаться от посещения Германии в феврале, а также о политических настроениях на его родине.

- Сегодня вечером в Гамбурге начинаются ваши встречи с немецкими читателями. Вы собираетесь прочесть им отрывки из вашей недавней книги "Стамбул". Согласитесь ли вы с утверждением, что эта книга о большой любви?

- Я не хотел бы представлять мои отношения со Стамбулом более мелодраматичными или более сенсационными, чем они есть на самом деле. Но мне кажется, в книге мне удалось показать, что меня создал Стамбул. Если я говорю, что люблю Стамбул, то это так же само собой разумеется, как если бы я сказал, что я люблю свое тело. Я настолько не отделяю себя от этого города, что метафора о наших любовных отношениях не может быть неверной по определению, однако их суть она отражает не полностью.

- При каких обстоятельствах возникла эта книга?

- При необычных. Прежде я никогда не писал книги с подобной скоростью. Она написана всего за 14 месяцев в приступе настоящего креатива. Это, вероятно, способствовало тому, чтобы многие читатели восприняли "Стамбул" как мою самую личную книгу.

- Как она была встречена в самом Стамбуле?

- Очень доброжелательно, как и все мои книги в Турции. Безусловно, на этот раз наибольший отклик я нашел среди читателей моего поколения. Стамбул молодого поколения уже давно не такой меланхоличный, печальный и черно-белый, как город моей молодости. Сегодняшний Стамбул гораздо красочнее, солнечнее и веселее. Моя книга заканчивается 1974 годом. За те 33 лет, которые миновали с тех пор, город расцвел, стал богаче, сюда приезжает намного больше туристов. Однако если посмотреть правде в глаза, то сегодня внутренние противоречия Стамбула, пропасть между бедностью и богатством, культурные конфликты – всего этого стало больше, чем было тогда.

- Сейчас вы отправились в турне, которое изначально было запланировано на другое время. Тогда вы отказались от поездки в связи с убийством вашего друга Гранта Динка. Почему вы не приехали в Германию в феврале?

- Знаете, если живешь в той части света, где живу я, к угрозам смерти не нужно относиться излишне серьезно. Они поступают с большей или меньшей регулярностью. Но тут мне пришлось понять, что после Нобелевской премии и убийства Гранта Динка данные угрозы воспринимаются иначе. На них сконцентрировались все средства массовой информации. Я не боялся за свою безопасность в Германии, но был убежден, что в тот момент меня будут спрашивать исключительно об этих угрозах, а это придало бы им ненужный вес.

- Вернетесь ли вы в Стамбул?

- Естественно! Ведь я не в эмиграции. Я недавно был в Стамбуле и скоро снова туда поеду. Я вообще не склонен драматизировать ситуацию. Я преподавал в Америке, я путешествую по всему миру, особенно после присуждения мне Нобелевской премии, я много выступаю с лекциями. В последнее время я далек от событий, от политических волнений в Турции.

- Удается ли вам работать во время ваших поездок?

- Да, я работаю постоянно. Сегодня утром я дописал последние страницы своего нового романа "Музей невинности". Наверное, осенью он выйдет в Турции.

- В последние дни у вас на родине прошли крупные демонстрации, частично, как стало известно, организованные женщинами. Заметили ли вы, что среди демонстрантов было необычно много женщин – причем женщин без платков?

- Я очень рад, что сторонники светской Турции выступили столь внушительно, но еще больше меня радует, что среди приверженцев антиклерикализма и светского государства так много женщин, которые выступают за право самим решать, какая одежда им нравится, что им идет и что им носить. Это хороший знак: сторонники светской Турции прекрасно понимают, что они имеют право требовать для себя жизни в светском обществе.

- Военные однозначно дали понять, что они готовы встать на защиту этого требования. Не грозит ли Турции путч?

- Чтобы защищать антиклерикальное движение в Турции, помощь армии не нужна. И все те, кто влился в ряды участников этих внушительных демонстраций ради пропаганды военного вмешательства, только вредят идее светского государства. Эта идея тесно связана с демократией и правами человека. Мы не можем защищать светскую Турцию, не опираясь на демократию и права человека. Поэтому было бы ошибкой положиться на армию в деле защиты светского государства. Главная поддержка этой идеи – вовсе не армия или какие-то другие институты. Ее поддержка заключается в демократии, в праве на свободные выборы, в гражданских правах и правах человека».

Пресловутая «война цивилизаций», обострившаяся при переходе от индустриализма к постиндустриализму, - это типичный Kulturkampf как борьба нового со старым, прогресса с реакцией. Россия пережила такую борьбу во времена большевистской надстроечной модернизации и базисной производственной индустриализации и переживает её сегодня во времена демодернизации и наступления реакции. Но три века назад при модернизационном рывке Петра Великого тоже кипели страсти и под натиском новоевропейской субъектной системы ценностей рушилась старая система обрядоверия, удерживаемая закосневшей Русской Православной Церковью. Как проходила петровская Kulturkampf – подробно и красочно рассказывает журнал «Родина» за ноябрь 2007 года, откуда перепечатываю две статьи. Сначала - Эрнст А. Зицер (США) «Мой Гаврилушка»: Фаллическая символика культа личности Петра Великого (Родина, Москва, 2007, № 11: Специальный выпуск «Россия Петра Великого», стр. 113-115). Это - перевод Александра Филюшкина под редакцией Эрнста А. Зицера фрагмента из книги: Zitser Е. A. Sacred Parody and Charismatic Authority at the Court of Peter the Great. Cornell University Press, 2004 (планируется выход полного русского перевода в издательстве «Новое литературное обозрение»):

«Частое употребление нецензурного обозначения мужского полового органа (х..) в пародийных посланиях и жалованных грамотах, адресованных петербургской части Всешутейшего и всепьянейшего собора Петра Великого в 1718-1719 годах, подчёркивает непосредственную соотнесённость недавней придворной инсценировки кощунственной пародии таинства рукоположения с политической «кастрацией» царевича Алексея Петровича и его «папистских» сторонников. Факт, что «слуги» новоизбранного «архи-князя-папы» (П. И. Бутурлина) обращались друг к другу «х..» говорит о том, что все члены царского пародийного «священного собора» (причём и мужчины, и женщины) метафорически олицетворяли собой жизненную оплодотворяющую мощь царского фаллоса.

Список служителей «архикнязь-папы», который, видимо, был составлен накануне свадьбы-маскарада Бутурлина с вдовой предыдущего князь-папы (10 сентября 1721 г.), см.: РГАДА. Ф. 9. Отд.1. Кн. 67, Л. 73. Он был опубликован в отредактированном виде: Семевский М. И. Пётр Великий как юморист // Очерки и рассказы из русской истории XVIII в. Слово и дело! 1700-1725. Санкт-Петербург, 1884, стр. 313-314).

Действительно, непристойные слова, использовавшиеся в их церковных псевдонимах, демонстрировали, что царь и его приближённые стремились почти дословно реализовать идею слияния религиозной харизмы и политического могущества. В свою очередь, эта стратегия репрезентации царской власти была результатом как успешной борьбы Петра I со своим «непотребным» сыном, так и диспута главного идеолога петровских церковных преобразований, Феофана Прокоповича, против московских «латинщиков». Фактически метафорическая важность обряда обрезания в современных богословских спорах вокруг доктрины «оправдания» указывала на ключевой момент для понимания того, почему Пётр решил сочинить пародийную церемонию избрания и поставления «князь-папы Петрох..» в момент, когда закулисная борьба за наследование царского и патриаршего престолов достигла критической стадии. Только для тех придворных, которые были на стороне царя, можно было представить опыт обращения в новую «гражданскую» веру, соизмеримый с «обрезанием сердца» апостола Павла (Рим. 2, 29); и вследствие этого только те члены государевой свиты, которые могли открыто декларировать их чистосердечную приверженность царю, могли стать жрецами императорского культа Отца Отечества и, таким образом, обладать сомнительной привилегией носить скабрезный псевдоним для membrum virile.

Тот факт, что иностранцы, приближённые ко двору, также восхваляли мощь государева фаллоса, наводит на мысль, что этот троп имел широкое хождение среди членов разношёрстной «кумпании» Петра и что именно он сближал их с царём. Этот тезис может быть проиллюстрирован любопытным рисунком гигантского фаллоса в момент эякуляции, начертанным на обратной стороне обложки рукописной брошюры, содержащей статуты, правила и список служащих и церковнослужителей пародийного религиозного ордена, известного как «Великобританский славный монастырь» или как «Бенго-коллегия» Санкт-Петербурга.

/ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА: Оригинал брошюры хранится в ОР БАН. № MS 17.7.12. Л. 104-115. Текст был впервые опубликован и проанализирован С. Ф. Платоновым: Платонов С. Ф. Из бытовой истории Петровской эпохи. Бенго-коллегия и Великобританский монастырь в Санкт-Петербурге при Петре Великом // Известия Академии наук СССР, 1926, № 7-8, стр. 527-546. Также см.: Алексеев М. П. Русско-английские литературные связи (XVIII — первая половина XIX в.). Москва, 1982, стр. 74-76; Cross A. G. The Bung College or British Monastery in Petrine Russia // Newsletter of the Study Group on Eigteenth-Century Russia, 1984, Vol. 12, р. 14-24; Idem. By the Banks of the Neva: Chapters from the Lives and Careers of the British in Einteenth-Century Russia. Cambridge, 1997, р. 31-34.
Исследование состава членов «Великобританского славного монастыря» показало, что это были иностранные финансисты, купцы и специалисты в различных областях, которые были очень близко связаны с царём и оказывали ему различные «особые» услуги. Так, например, «медикус» Вильям Горн, хирург, оперировал царя совсем незадолго до его смерти от почечной недостаточности в январе 1725 г., был членом данного «монастыря». Также им являлся петровский официальный историограф и панегирист («Фамусов», от английского «fame-sow») барон Генрих фон Хюйссен. Пример Хюйссена показывает, что часть лиц, записанных в данный «монастырь», не были англичанами (по подсчётам Энтони Кросса, 18 из 46)/.

Оценивая деятельность шутовской организации, описанную на страницах брошюры, можно сделать вывод, что «Великобританский монастырь» был иностранной «дочерней компанией» Всешутейшего и всепьянейшего собора князь-папы, который также существовал в основном только на словах. Как он высмеивал церковников, так и «сумазбродное братство» «монастыря» жило по правилам римского бога вина. Как и русские последователи Бахуса, члены организации формально подчинялись шутовскому первосвященнику Преображённого царства, который проживал как раз напротив помещения, где находился «Великобританский славный монастырь», на Большой Дворянской улице в Санкт-Петербурге. Как и другие члены свиты князь-папы, они также должны были принимать участие в ежегодной святочной процессии, которая была важной частью зимних придворных праздников конца XVII — начала XVIII века.

/ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА: Вообще, при прочтении источников, касающихся придворных зрелищ Петровской эпохи, приходится признать, что учреждения под названием «Всешутейший собор» не существовало. Существовал особый язык личного господства Петра, элемент властных отношений, отражавший распределение сил при царском дворе. История Всешутейшего собора, таким образом, неотторжима от общей истории «языков власти» и риторических стратегий Петра и его свиты/

Если взглянуть на «монастырь» как сквозь призму его устава, так и через псевдонимы некоторых его членов, последние делили с их русскими двойниками то, что Энтони Кросс, английский историк «Бенго-коллегии», осторожно определил как «озабоченность срамными органами». Красноречивым символом этой озабоченности и был вышеупомянутый рисунок «Моего Гаврилушки», гигантского эрегированного фаллоса.

С. Ф. Платонов, который первым опубликовал и проанализировал устав «Великобританского монастыря», трактовал «неприличный рисунок», который он обнаружил на последней странице обложки церемониальной брошюры, как символ того, насколько неприличными были развлечения британской общины в Петербурге в начале XVIII века. Они являлись недостойными таких уважаемых персон, как барон Генрих фон Хюйссен и будущий академик Иоганн Вернер Паус (в чьём персональном архивном фонде и был найден дискредитирующий документ).

/ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА: Иоганн Вернер Паус (1670-1735), немецкий учёный, приехавший в Москву в начале XVIII в. как миссионер пиетизма (мистическое течение в протестантизме в XVII-XVIII вв.). Позже он продолжил свою карьеру в Санкт-Петербурге как глава переводчиков при недавно основанной Российской Академии наук. См.: Торопов В. Н. Глюк и «немецкая» русская поэзия первой трети XVIII века // М. В. Ломоносов и русская культура. Тарту,1986, стр. 11-16; Перетц В. Н. Историко-литературные исследования и материалы. Том 3. Санкт-Петербург, 1902, стр. 143-246/

Не отрицая того факта, что рисунок непристоен, я в то же время не думаю, что это была «непристойность ради непристойности», сделанная из хулиганских или циничных побуждений. Чтобы избежать таких анахронических суждений о безнравственности деятелей Петровской эпохи, следует установить, как современники отличали дозволенную правилами словесного и изобразительного искусства эротику от запрещённой законами государства и церкви порнографии. В действительности, как увидим, в рамках петровского придворного общества фаллическое изображение «Моего Гаврилушки» могло быть истолковано как остроумное использование политической эмблематики культуры ба/стр. 114:/рокко не только наёмными иностранцами, но и самим царём.

Как пример picta poesis, которая стала популярной при московском государевом дворе не ранее середины XVII века, эта фаллическая эмблема может быть истолкована как композиция, объединяющая три элемента: собственно рисунок (pictura, imago), обязательную латинскую над¬пись-посвящение (motto, lemma) и под¬пись под иллюстрацией (subscriptio, explicatio).

/ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА: О стиле русских барочных эмблем петровского времени см.: Морозов А. А. Эмблематика барокко в литературе и искусстве петровского времени // XVIII век. Выпуск 9.1974, стр. 184-226; Сазонова Л. И. Общеисторические черты восточнославянского барокко. Из наблюдений над поэтикой: Acumen, poesia artificiosa, emblema, picta роеsis // Славяноведение, Москва, 2002, № 2, стр.107; Поэзия русского барокко (вторая половина XVII - начало XVIII в.). Москва, 1991/

При сравнении латинской надписи («Finis coronat opus» = «Конец венчает начало») и русской подписи («Не покручинися что учинено не против препорций за умалением бумаги») правильное прочтение композиции обнажает скрытый смысл всей эмблемы. В соответствии с имманентными особенностями эмблем эпохи барокко - а именно их остроумием (acumen) - этот скрытый смысл должен быть одновременно поучительным и забавным, особенно для посвящённых.

При дворе Петра Великого эти посвящённые включали всех, кто принимал непосредственное участие в вакхических таинствах Преображённого царства. Эти особы не могли не быть осведомлены о затруднениях царя, последовавших после загадочной смерти (от пыток) царевича Алексея и непредсказуемой кончины в апреле 1719 года бесспорного наследника престола царевича Петра Петровича. К весне 1720-го, когда составлялся пародийный устав «Великобританского монастыря», перед царём встала трудноразрешимая проблема, одновременно биологическая и политическая: отсутствие наследника мужского пола. А поскольку Пётр должен был произвести его вскорости, он вынужденно попал в незавидное положение - трон было возможно передать или сыну погубленного царевича Алексея Петровича, или кому-то из дочерей.

/ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА: Несмотря на плодовитость и относительную молодость новой царицы, рождённые ею мальчики умирали один за другим в первые же месяцы жизни. О числе детей Петра см.: Hughes L. A Note on the Children of Peter the Great // Study Group on Eighteenth-Century Russia Newsletter. 1993, № 21, р. 10-16/

Ни первый, ни второй вариант не мог вызвать у царя положительных эмоций. Его отношение к потомству крамольного царевича Алексея понятно. Вариант с дочерьми тоже не проходил. Для Петра, который на собственной судьбе познал, что такое «женское правление» в годы своей юности и регентства Софьи, и тяжело добивался утверждения «мужского» облика своего правления, этот путь был неприемлем. В этом контексте угасания династии фаллическая символика «Моего Гаврилушки» имела гораздо более серьёзное значение, чем принято считать.

Латинская надпись даёт нам один из ключей к прочтению политического смысла эмблемы - смысла, который мы встречаем ещё раз в эмблематике октября 1721 года, посвящённой празднованию окончания многолетней Северной войны между Россией и Швецией (1700-1721). В первой в России книге эмблем и символов, опубликованной в 1705 году, слова «Finis coronat opus» были переведены на три языка: «Конец венчает дело» (русский), «Das Ende kronet die Arbeit» (немецкий) и «At the end You see the work» (английский).

В петровской книге эмблем, однако, эти слова сопровождены другой картинкой - изображением корабля, попавшего в бурю, однако достигшего гавани. В качестве родственной эмблемы было представлено изображение собаки, убивающей пойманного кролика. И эмблема с кораблём, и эмблема с охотничьей собакой выражали идею триумфального завершения смелого предприятия: «окончание дела приносит славу» (gloria finis). Но при этом «корабельная символика» подчёркивала, что довести дело до успешного конца было важнее отбора средств для достижения чаемого успеха (Махов А. Е. Эмблемы и символы. Москва, 1995, стр. 95-96 (примечание 103); 218-219 (примечание 591).

Морской вариант данной символики использовался при разработке праздничных зрелищ и салютов в честь заключения Ништадтского мира в 1721 году. Судя по запискам голштинского дипломата Фридриха Вильгельма фон Берхгольца, очевидца событий, один из фейерверков изображал гигантский, сияющий огнями щит с фигурой корабля, достигшего гавани, с подписью: «Finis coronavit opus» (Дневник камер-юнкера Берхольца. Том 1. Москва, 1902, стр. 140).

/ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА: Аналитическое описание этих торжеств см.: Hughes L. Russia in the Age of Peter the Great. New Haven, 1998, стр. 272-274; Агеева О. Г. Общественная и культурная жизнь Петербурга первой четверти XVIII в. /Диссертация ... кандидата исторических наук. Москва, 1990, стр.72-77; Погосян Е. Пётр I: Архитектор русской истории. Санкт-Петербург, 2001, стр. 149-163, 220-229; Васильев В. Н. Старинные фейерверки в России (XVII - первая четверть XVIII века). Ленинград, 1960, стр. 46-50; Wortman R. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Vol. 1. Princeton, 1995, р. 60/

Как аллегорический комментарий к долгожданной победе России, эта символика связывала русскую военную победу и только что появившуюся новую титулатуру Петра: «Император», «Отец Отечества» и «Великий». Фактически этот иллюминированный щит нёс в себе символический смысл, который любой образованный свидетель (такой, как сам Берхгольц) без труда мог расшифровать: конец (войны) увенчал дело (преобразования России).

Ввиду того, что устав «Великобританского монастыря» завершался аналогичным девизом, можно предположить, что авторы изучаемой брошюры были знакомы со смыслом корабельной эмблемы. Однако они явно переделали эту эмблему в соответствии с их творческой фантазией. Используя непристойную двусмысленность слова «кончить», члены «монастыря» заместили на картинке корабль, достигший гавани, изображением извергающего сперму фаллоса - иллюстрация, указывающая на сексуальный подтекст всей композиции: и рисунка, и лозунгов. Как гигантский фейерверк выстреливал свой заряд, данный рисунок царского фаллоса публично демонстрировал уровень потенции - потенции, которая ещё больше подчёркивалась ироническими словами о пропорциях между маленьким рисунком и гораздо большим в реальности оригиналом («учинено не против препорций»).

В свете того, что мы знаем о трудностях Петра с продлением его династии, можно предположить, что эта фаллическая эмблема служила как своеобразный талисман, воплощая в себе и магически осуществляя самоутверждение харизматической власти Отца Отечества. Действительно, в контексте кризиса наследования фаллос оказывался одновременно аллегорией творящей силы Божьего промысла, позволившей Петру привести к триумфальному концу противостояние со шведами, и символом веры в дары богоизбранного царя, призванного исполнить свой долг и успешно завершить предопределённое предприятие. На этом фоне стоит вспомнить евангельскую речь архангела Гавриила: «И се зачнеши во чреве, и родиши сына... Сей будет великий... и даст ему Господь Бог престол Давида отца его» (Евангелие от Луки 1:31-33).



И в самом деле, сквозь эту призму «Мой Гаврилушка» может рассматриваться как символ Царя-Фаллоса - другими словами, как олицетворение власти Отца Отечества над Родиной-матерью».

Идёт схватка в Турции между правящими исламистами, разрешившими студенткам носить хиджаб в вузах, и кемалистами-националистами, стремящимися превратить Турцию в современное продвинутое светское государство. Последователи великого реформатора и «отца турецкой нации» Кемаля Ататюрка (1881-1838) видят в исламском обрядоверии тормоз развития и опасность реакции, но они не вооружены богословием правоверного ислама, то есть Правой Верой, хотя к этому стремятся. Нобелевский лауреат 2006-го года Орхан Памук – типичный правоверный. На таких, как он, - надежда не только Турции, но и всего мира. Прогресс предполагает борьбу новых субъектизирующих ценностей с изжившими себя ценностями менее субъектных эпох. При каждом рывке модернизации неизбежна борьба новых ценностей против истлевших – Kulturkampf. И яркий пример такой борьбы в нашей истории – эпоха Петра Великого, фактический разгром традиционного русского православного обрядоверия путём издевательства над ним и подмены его и экспроприации церковного добра. Продолжаю цитировать историка из США Эрнста А. Зицера (Родина, Москва, 2007, № 11, стр. 114):

«В таком случае непристойная эмблема «Великобританского монастыря» повторяет в более откровенном варианте мужские фантазии придворной культуры петровского царствования. Чтобы убедиться в этом, нужно только вспомнить панегирики придворных проповедников Петра, и в особенности Феофана Прокоповича. Так, в своём знаменитом «Слове о власти и чести царской...», произнесённом в присутствии царя и столичной знати в Вербное воскресенье 1718 года, в самом разгаре политических процессов против врагов отечества, Прокопович смело изобразил монарха как обладателя огромной потенции, который «во всём обновил, или паче отродил, Россию» (Прокопович Ф. Слово похвальное в день рождества благороднейшаго государя царевича и великого князя Петра Петровича // Прокопович Ф. Сочинения. Москва; Ленинград, 1961, стр. 93).

В рамках парадигмы московского барокко эти политические аллегории могли быть связаны как с интерпретациями классических античных мифов, так и с понятиями современной Прокоповичу натуральной философии. Так, например, можно привести другое объяснение, почему царь и его придворные надевали маски выпивох-распутников, последователей бога вина Бахуса: между употреблением спиртного и достижением мужчиной половой зрелости предполагалась тесная связь. Общим местом медицинских наставлений эпохи раннего Нового времени были интерпретации высказывания римского поэта Теренция: «Без Бахуса Венера увядает» (Laquer Th. Making Sex: Body and Gender from the Greeks to Freud. Cambridge, 1990, р. 116).

В этих же текстах содержатся рассуждения о связях между вином и мужским семенем, глухие отголоски которых можно расслышать в богословских диспутах «о душе» московского двора конца XVII века, и даже в корреспонденции царя с его приближёнными. Так, во время диспута 15 марта 1685 гo/стр. 115:/да между братьями Лихудами и Яном Белобоцким, своеобразного «учёного турнира, происходившего в присутствии братьев вдовствующей царицы Марфы Матвеевны Апраксиной (супруги царя Фёдора Алексеевича), племянника патриарха Иоакима - Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, переводчика Посольского приказа Николая [Милеску]-Спафария и многих других знатных персон», обсуждался следующий «философский» вопрос: «Рождается ли душа от семене мужеска или посылается от вне, рекши от Бога?» (Прозоровский А. Сильвестр Медведев /Его жизнь и деятельность/. Опыт церковно-исторического исследования. Москва, 1896, стр. 243-244; Памятники к истории протестантства в России. Под редакцией Цветаева Дм. Москва, 1888, стр. 240-241).

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Вопрос глубинный и актуальный. Философски на него давал ответ Мартин Хайдеггер в своём учении о Entwurf (намет), изложенном в Параграфах 31 и 32 трактата Sein und Zeit (1927)/

Как видно из этого перечня лиц, некоторые из присутствовавших придворных входили во двор молодого Петра. Это были прежде всего братья Апраксины, позднее занимавшие высокие посты в «регулярном государстве», и свойственник патриарха боярин И. А. Мусин-Пушкин, слывший внебрачным сыном царя Алексея Михайловича и, таким образом, также и сводным братом Петра. Об осведомлённости самого Петра в этой медицинской литературе свидетельствует отражение идей Гиппократа и Галена в его переписке с Гавриилом Ивановичем Головкиным, например, в письме от 24 июня 1696 года (Письма и бумаги Петра Великого. Том 1. Санкт-Петербург, 1887, стр. 570).

Конечно, новая Россия не произросла из головы Петра, как Афина - из головы Зевса, и не была вылеплена, как Галатея Пигмалионом, несмотря на популярность последнего образа в иконографии Петра (Матвеев В.Ю. К истории возникновения и развития сюжета: «Пётр I, высекающий статую России» // Культура и искусство России XVIII века. Ленинград, 1981, стр. 26-43; Hughes L. Russia in the Age of Peter the Great, р. XII-XIII, 479). И не оплодотворил её своим боговдохновлённым семенем Царь-Фаллос. Тем не менее, как и античные мифы, российские фантазии на тему государевой мужской силы имели самостоятельную жизнь и значение. Для нас они важны тем, что проливают свет на проблему, как основатели великодержавной Российской империи видели своё детище. Анализ фаллического личного культа царя демонстрирует, что для Петра и его наиболее преданных сторонников, и русского, и иностранного происхождения, реформы в России были не только результатом импорта рациональных бюрократических технологий власти. Они также были следствием проявления политической воли, ассоциировавшейся с мужественностью творца империи и членов его «кумпании».

О том, что Пётр находил этот непристойный вид остроумия наиболее выгодным и забавным, свидетельствуют неприличные псевдонимы, которые он сам присвоил членам пародийного освящённого собора Преображённого царства. Список слуг «архикнязь-папы» датируется началом 1720-х, то есть хронологически совпадает со временем составления устава «Великобританского монастыря». Сам Пётр там фигурирует как «архидьякон Пахом Пихай х.. Михайлов» (РГАДА. Фонд 9. Отдел 1. 67. Лист 73; Семевский М. И. Указанное сочинение, стр. 313-314). В этой сложной филологической конструкции обыгрывается и русская средневековая манера уничижительного написания имени человека с полуотчеством, и распространённое среди священнослужителей имя «Пахомий», которое по созвучию объединяется с русским обозначением места расположения на теле срамных органов (пах).

Непритязательный чин Петра среди организации князь-папы («архидьякон») в сочетании с потенциалом превращения в Отца Отечества делал сексуальную жизнь государя воплощающей в себе принципы зачатия и рождения. Действительно, аллитерирующий псевдоним Петра неразрывно связан со знаменитым русским словом из трёх букв «х..», которое в данном словосочетании стояло на месте церковно¬славянской формы обращения (кир), час/стр. 116:/то используемой православными священниками в их переписке для указания должного почтения при написании имени адресата. Преднамеренное решение Петра использовать христианское имя его деда - основателя дома Романовых, царя Михаила Фёдоровича - в качестве полуотчества (вместо более традиционного «Петра Алексеева», Петра Алексеева сына, где «Алексеев» - не фамилия, а имя отца) указывает на принципы наследственной преемственности власти от имперской персоналии. Причём в свойственной Петру имперской парадигме эти принципы предполагали и восстановление власти его деда над Прибалтикой, и рождение подобающего наследника престола, и обновление православной церкви.

/ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА: Здесь мы наблюдаем соответствие с практикой Московской Руси использовать крестильное имя деда как одно из отчеств (так называемое дедичество). См.: Кобрин В.Б. Власть и собственность в средневековой России (XV-XVI вв.). Москва, 1985, стр. 25-26. Об использовании Петром I данной практики см.: Майкова Т. Пётр I и православная церковь // Наука и религия, Майков, 1972, № 7, стр. 44,46/

Позиционируя себя как «Пахом Пихающий х.. Михайлов», Пётр представлял себя одновременно как наследника мужской линии дома Романовых и как харизматического основателя нового порядка (Петра Первого и Отца Отечества) - единственного Романова, способного исполнять свои обязанности перед Богом и царским домом.

Сходным образом низкий ранг дьякона - чин, который Пётр имел на протяжении всего своего членства в Святейшем соборе князь-папы, - подчёркивал божественный промысел государя.

/ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА: Около 1710 г. пародийный «митрополит Ижоры и Санкт-Петербурга Петрох*й» (П. И. Бутурлин) возвёл «протодьякона Всешутейшего патриарха» (Петра I) в чин «архидьякона... нашей епархии» //РГАДА. Фонд 9. Отдел 2. Опись 3. 4.1. Книга 11 (1710). Лист 188/

Согласно весомым аргументам, собранным в исследовании Б. А. Успенского, Пётр играл роль дьякона, поскольку его клерикальный ранг символизировал статус византийского императора по отношению к константинопольским патриархам. Согласно Успенскому, этот священнический титул давал возможность царю подчеркнуть его особую харизматическую роль как дважды помазанного православного царя - единственного мирянина, который мог получать причастие как священник, прямо из потира, внутри алтаря за Царскими вратами (Успенский Б. А. Царь и патриарх: харизма власти в России /византийская модель и её русское переосмысление/. Москва, 1998, стр. 156: Примечание 2; Зазыкин М. М. Патриарх Никон: Его государственные и канонические идеи. Том 1. Москва, 1995, стр. 191).

Таким образом, петровское присвоение низкой клерикальной должности дьякона, так же как в других случаях - скромного шкипера, служило для подчёркивания его высокого императорского достоинства. Более того, тот факт, что Всепьянейший собор пародийного архиерея Преображённого царства высмеивал как «патриарха», так и «папу», даёт нам повод предположить, что царские «потехи» представляли вполне серьёзные претензии Петра на харизматический авторитет истинно христианского императора против католичества в целом, кем бы оно ни было возглавлено. Судя по такой интерпретации харизматического сценария власти Петра, карнавальной ролью дьякона царь переворачивал все доводы как Восточной (Апостольской), так и Западной (Католической) церквей о доминировании священства над царством, клерикалов над светской империей - с ног на голову.

Известно, что вплоть до конца 1718 года Пётр не имел твёрдого намерения уничтожить патриаршество. Но, судя по участившимся антикатолическим выпадам членов Всешутейшего собора и в письмах, и на обсценных церемониях, устроенных царским двором в связи с избранием и постановлением нового архиерея Преображённого царства, видно, что именно в это время Пётр размышлял над вопросом, как решить раз и навсегда две главные проблемы последних лет своего царствования: наследование царского и патриаршего престолов. Таким образом, ещё до того, как кровавое расследование «Авессаломской злости» Алексея обнаружило связи несчастного царевича с некоторыми видными иерархами, Пётр на шаг приблизился к радикальному решению обеих проблем.

Доверив Феофану Прокоповичу - главному панегиристу харизматической власти русского помазанника божьего - разработку плана повторного подчинения верхушки Русской православной церкви (узаконенной «Духовным регламентом» 1721 года), Пётр наконец-то разрубил гордиев узел, сдерживающий полный апофеоз Отца Отечества».

/ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА: О царском видении церковной реформы см.: Верховской П. В. Учреждение Духовной коллегии и Духовный регламент: К вопросу об отношениях церкви и государства в России. Исследования в области истории русского церковного права. Часть 2. Ростов-на-Дону, 1916, стр. 6; Cracraft J. The Church Reform of Peter the Great. London, 1971, р. 60-62,135,147-153/

Обобщеннее о Kulturkampf Петра Великого и об отношении модернизатора к окружающему его и сковывающего и тормозящего обрядоверия говорит далее редактор отдела истории религии журнала «Родина» Сергей Антоненко в статье «Священная пародия» или новое благочестие? Личная религиозность Петра I как феномен «культуры перехода» (Родина, Москва, 2007, № 11, стр. 117-118):

«Фрагмент работы Эрнста Зицера, в целом выдержанный в русле не теряющих своей популярности на Западе фрейдистских интерпретаций «эмблематов» истории, обращает наше внимание на ряд особенностей не только политической, но и духовной культуры России начала XVIII века. Вздыбленная державной рукой реформатора страна переживала кризис переоценки ценностей, иерархическая вертикаль которых прежде была скреплена старомосковским «литургическим благочестием», единым для представителей как элиты, так и народных низов. Начавшийся с первых годов XVIII века раскол русского общества, сформировавший в нём фактически два различных цивилизационных типа («мужика» и «барина»), прорастал во все сферы жизни.

Эпизоды с фаллической символикой, «всешутейшим собором» и иными запредельными непотребствами, не мыслимыми в церемониальной структуре царского двора Московии (даже с поправкой на периодические проявления органичной для традиционного общества «карнавальности»), выводят нас на тему складывания в ходе реформ социокультурной личности «нового человека». «Культура перехода» радикально сдвигала границы допустимого, «пристойного», задавала иные принципы легитимации власти и насилия. И при этом - что немаловажно - петровское время создало свой тип религиозности и благочестия, первым носителем которого можно считать самого царя.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Принципиальный момент – великий царь-реформатор, отрицая традиционалистское косное обрядоверие, выступал, как позднее большевики, за более высокую и правильную веру, стремился к правоверию. Не в сатанизм он впадал, как трактуют некоторые традиционалисты-обрядоверцы, а взыскивал Града Небесного/

Благодаря огромному корпусу петровских документов и бумаг и немалому количеству мемуарных свидетельств, не только политический, но и психологический портрет первого императора поддаётся реконструкции в гораздо большей степени, нежели образы-«парсуны» предшествовавших государей.

В личности Петра Великого парадоксальным образом сочетаются глубокая личная религиозность, постоянное соотнесение своей воли с Творцом и Победодателем, мистическое ощущение избранности, призвания с дикими по степени своей похабности (особенно если учесть, что творил их не распоясавшийся подросток, а муж зрелых лет) антицерковными выходками. Очевидно, вопрос здесь не в самом наличии веры - в её искренности не сомневаются ни старые, дореволюционные, ни современные исследователи, - а в её характере.

Первый император относился свободно к церковным формам богопочитания. По живости характера он мог даже принимать участие в богослужении - пел на клиросе и читал Апостол, но обрядовое исповедничество Древней Руси было совершенно не в его духе. Воспринимая свою деятельность как воплощение Промысла Божия, Пётр не оставлял времени для длительных богомолий, каждодневного присутствия на протяжённых службах - то есть для всего того, что делало из московского царя фигуру, наделённую мощным, но несколько пассивным сакралитетом. Известно, что в многотрудной жизни царя-реформатора были минуты, когда он молился горячо и искренне. Свидетелями обращений Петра к Создателю были полтавские поля, скалы у Белого моря и даже гора близ Карлсбада, где ещё в XIX веке стоял крест, обозначавший место уединённой царской молитвы...

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: До чего же верно пишет Сергей Антоненко, как удачно выбирает слова! Выше я бы не прыгнул/

Очевидно, что Пётр ощущал над собой прямое водительство Божие, освобождавшее от строгого соблюдения церковных уставов. Те его сподвижники, которые были готовы не щадить сил и живота своего ради государя и Отечества, также не чувствовали необходимости в детальном следовании церковным предписаниям.

Для понимания особенностей «петровского благочестия» необходимо вспомнить, что именно царь-реформатор придал особое значение добродетели трудолюбия, возвысив ценность любого (в том числе и грубого физического) «безустанного труда». «Мы, последуя слову Божию, бывшему ко праотцу Адаму, в поте лица трудимся», - писал из Голландии государь московский, не стеснявшийся учиться у иноземцев (а ведь его матушка Наталья Кирилловна не допускала «нехристей» даже целовать руку!).

Но активная преобразовательная дея¬ельность осмысливалась Петром во вполне теократических категориях. Через все его письма и распоряжения красной нитью проходит идея о Божественном руководстве и ответственности самодержца перед Творцом. «С помощью Божиею» и с верою, «что всё находится не в человеческой, но в Его воле», приступал Пётр к любому делу. Перед битвой он писал: «Завтра надеемся увидеть врага, милость Божия да будет с нами», а в письме после одержанной победы говорится: «Господь Бог нынешнюю кампанию так счастливо начати благоволил».

По случаю взятия Азова царь писал Шереметеву: «Письмо ваше о пресчастливой победе с превеликою радостью приняли и Господу Богу сердечно благодарили; ибо таковые случаи Ему Единому приписывать достоит». После битвы при Гангуте в одном из писем Петра появляется следующая фраза: «Всемогущий Господь соизволил почтить Россию». По заключении Ништадтского мира Пётр сказал: «Зело желаю, чтоб весь наш народ прямо узнал, что Господь Бог прошедшей войной и заключением мира нам сделал. Надлежит Бога всею крепостию благодарить».

Твёрдая надежда на особую милость Всевышнего не оставляла Петра даже в самые трудные моменты. После неудачи на берегах Прута царь писал в Сенат: «Так воля Божия благоволила и грехи христианские допустили... Но мню, что праведный Бог может к лучшему сделать».

Дерзновенная мысль о прямом участии Бога в истории через царя сближает петровскую религиозность с архаическими структурами, ярко проявленными в библейских текстах - например, в повествованиях о Моисее, о державном вожде Израиля Иисусе Навине, о Давиде, Соломоне и т. д.

Антиклерикализм и антицерковность многих мероприятий Петра, вполне возможно, имеют более глубокое, нежели связанное с протестантскими влияниями, идейное основание. Церковь с её иерар/стр. 118:/хией теряет значительную часть своего сакрального значения, когда Богу предстоит ведающий Его волю царь-пророк, пастырь своего стада (см. передающую портретные черты Петра Великого фреску «Пастырь Добрый» в Преображенском соборе Александро-Свирского монастыря).

Самодержец, ощущающий полноту своей ответственности за подданных, не может быть просто смиренным слушателем проповедей и наставлений. Современники свидетельствуют, что Пётр проявлял интерес к теологическим дискуссиям. Феофан Прокопович говорит, что царь «и в разговорах богословских и других слышати и сам не молчати не токмо, как прочие обыкли, не стыдился, но и с охотою тщался и многих в сумнительстве совести наставлял».

Пётр ясно ощущал свою непосредственную включённость в мистерию власти, и метафизические основания бытия были для него укоренены скорее в «самодержавстве», чем в церковности. Он не испытывал благоговения перед святостью духовного сана или трепета перед церковной иерархией. Царь рассматривал представителей клира как служащих, отвечающих за определённый «сектор» социальной и идеологической работы.

Отмечая это, не стоит забывать, так сказать, о качественном составе тогдашнего духовенства. После отпадения в раскол значительной части тех, кто серьёзно относился к своей вере, после погрома Русской церкви, связанного с реформами Никона и репрессиями против самого патриарха, - в среде высшего духовенства возобладало стремление любыми средствами поддержать внешний авторитет церкви. Ради этого иерархи были готовы занимать предельно конформистскую позицию в диалоге с государственной властью. Характерны слова, сказанные патриархом Иоакимом в бытность его чудовским архимандритом: «Я не знаю ни старой, ни новой веры, но что велят начальницы, то я готов творить и слушать их во всём».

Отчаянно цепляясь за внешние атрибуты «старины» (вспомним борьбу патриарха Адриана против брадобрития и употребления табака), церковное руководство в конце XVII века из опасения латинской диверсии готово было свернуть просветительские программы, ещё больше замкнуться в уставном благочестии, вырождавшемся в обрядоверие...

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Это всё термины и мысли Сергея Антоненко, респект ему!/

Вместе с тем нива православной святости не была бесплодной даже в эти сумрачные переходные годы. Начало Петровской эпохи знает святителя Митрофана Воронежского. Святитель Митрофан, благословивший начало строительства русского военного флота (в этом виделось начало исполнения вековечной мечты об освобождении единоверных православных братьев от магометанского ига), жертвовал ради нужды государственной церковными средствами, собранными при кафедре, и одновременно был бескомпромиссно непоколебим, когда дело касалось потворства языческим веяниям. Известна история, когда, уступая его требованию, Пётр был вынужден убрать изваяния античных божеств, стоявшие у ворот воронежского дворца.

В деятельности этого пастыря (как и в трудах близких ему по духу иерархов Афанасия Холмогорского и Иова Новгородского) отчётливо проявляются черты нового благочестия: сугубое попечение о благе государственном как исполнение духовного дол¬га, ревность о делах просвещения и хозяйственного строительства, демократизм, простота в обхождении. По преданию, когда святитель Митрофан в 1703 году преставился, царь сам нёс его гроб, сказав: «Не осталось у меня такого святого старца, буди ему вечная память!»

И действительно, подобные широко мыслящие и вместе с тем твёрдые натуры не столь часто встречались среди тогдашнего великорусского высшего духовенства. Пётр сделал осознанный выбор в пользу выходцев из западнорусских земель, киево-могилянских воспитанников. Если принять во внимание тот отпечаток римско-католической религиозной культуры, который несли практически все они, понятнее становится острота первоначально антилатинских сатир «Всешутейшего собора». Это была своеобразная инициатическая прививка, вырабатывавшая в элите иммунитет против возможного (и вероятного!) латинского влияния.

Отметим, что сто лет спустя, в эпоху Павла I и Александра I, когда подобной «вакцинации» не проводилось, католичеству удалось собрать немалый урожай душ в рядах русской аристократии.

И всё же «всешутейшие» хулиганства не сводимы только к антилатинству и антипапизму. Совершенно очевидно, что их мишенью становились внешние стороны не только католической, но и православной веры. Почему же Пётр, столь прагматически и практично относившийся к церковным вопросам, при всей своей рассудочной религиозности оказался столь пло¬хим психологом? Ведь грубые кощунства «Всешутейшего собора», равно как и антиканонические перемены церковного управления, воспринимались народом гораздо серьёзнее, нежели членами Духовной коллегии. Всё это в конечном итоге не могло не дестабилизировать ситуацию в стране (вспомним памфлеты-обличения «антихристовых новин», религиозные аспекты восстания Булавина-Некрасова, Тарский бунт 1722 года).

Как ни парадоксально это прозвучит, все эти выходки на грани и за гранью богохульства были для Петра религиозно окрашенным и мотивированным действием, проявлением благочестия и даже морализма. Ключевое слово здесь - «ханжество», самый страшный порок в глазах царя, преодоление которого было актом духовного очищения. Для Петра, в отрочестве и юности насмотревшегося на «старо¬московское благолепие», бывшего свидетелем как невежества и интриганства придворного духовенства, так и грозных стрелецких бунтов "за старую веру", ханжество было матерью всех грехов. В записках «О блаженствах против ханжей и лицемеров» царь собственноручно делает глубокий анализ метафизической природы религиозного фарисейства:

«[Вопрос] Описав все грехи против заповедей, один токмо нахожу грех лицемерия и ханжества, не обретающийся между прочих вышеописанных, что зело удивительно, - для чего? [Ответ] Того ради, понеже заповеди суть разны и преступлении разны - против каждой; сей же грех все вышеописанные в себе содержит... Против первой грех есть атеистство, которой в ханжах есть фундаментом, ибо первое их дело - сказывать видения, повеления от Бога и чудеса все вымышленные, которых не бывало; и когда сами оное вымыслили, то ведают уже, что не Бог то делал, но они - какая ж вера в оных? А когда оной нет, то суть истинные атеисты».

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Здесь Пётр Великий предстает камнем и опорой Правой Веры/

Таким образом, борьба с ханжеством - в том числе и гиперадекватными методами - становилась для Петра в прямом смысле борьбой за веру, против атеизма, который в глазах царя был не просто состоянием, угрожающим благу государства, но и восстанием против Того, Кто - как твёрдо и практически знал император-воин - подаёт победу. Не случайно «Артикул воинский» от 26 апреля 1715 года открывался главой «О страхе Божием», первая статья которой грозно утверждала:

«...И понеже всякое благословение, победа и благополучие от Единого Бога Всемогущего, яко от Истиннаго Начала всего блага и Победодавца происходит, и Оному токмо молитися и на Него надежду полагати надлежит... того ради через сие все идолопоклонство, чародейство, чернокнижество наикрепчайшее запрещается, и таким образом, что никоторое из оных отнюдь нигде ни в лагере и нигде инде не будет допущено и терпимо. И ежели кто из воинских людей найдётся идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговоритель, суеверный и богохульный чародей: оный по состоянию дела в жестоком заключении, в железах, гоняем шпицрутен наказан или весьма сожжён имеет быть».

МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Таков правоверный завет нашего отца и вдохновителя Петра Великого – как вести беспощадную Kulturkampf с врагами модернизации и как Правой Верой (с её сердцевинной «прикладной эсхатологией») вытеснять традиционалистское, ложное, фарисейское, лицемерное обрядоверие. И как верной службой Единому Богу Всемогущему становиться воинством Божьим во главе с Верным Всадником, схожим с Всадником Медным. Ибо, сказано в Откровении святого Иоанна Богослова (19:11-16):

11 И увидел я отверстое небо, и вот конь белый, и сидящий на нем называется Верный и Истинный, Который праведно судит и воинствует.

12 Очи у Него как пламень огненный, и на голове Его много диадим. Он имел имя написанное, которого никто не знал, кроме Его Самого.

13 Он был облечен в одежду, обагренную кровью. Имя Ему: "Слово Божие".

14 И воинства небесные следовали за Ним на конях белых, облеченные в виссон белый и чистый.

15 Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы. Он пасет их жезлом железным; Он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя.

16 На одежде и на бедре Его написано имя: "Царь царей и Господь господствующих".