Радиостанция «Эхо Москвы»: Собрание Третьяковки, Воскресенье, 12 Август 2007
http://echo.msk.ru/programs/tretiakovka/53964/index.phtml
sys/logo_print
Собрание Третьяковки
Cовместный проект Эхо Москвы" и "Третьяковской галереи". В каждой программе - беседа об одном шедевре и историях, происходивших вокруг него.

таблица из 2 столбцов и 2 строк
Ведущие:
Ксения Басилашвили
Ксения Ларина
Гости:
Людмила Марц
завотделом скульптуры ХХ века Третьяковской галереи
конец таблицы
Воскресенье, 12 Август 2007

К. ЛАРИНА: 14 часов 10 минут! Добрый день! У микрофона Ксения Ларина. Мы начинаем программу «Собрание Третьяковки». Напомню, что Ксюша Басилашвили у нас
в отпуске, поэтом я в качестве ведущей выступаю одна. А в гостях у нас сегодня Людмила Марц, заведующая отделом скульптуры ХХ века Третьяковской галереи.
Добрый день, Людмила!

Л. МАРЦ: Добрый день!

К. ЛАРИНА: А героем нашим сегодня будет знаменитейший человек, скульптор Иван Шадр. Кстати, у нас третья программа, посвященная скульптуре. Мы говорили
о Голубкиной, мы говорили о Вере Мухиной, естественно. И вот третье имя, звездное, безусловно, - это Иван Шадр. Самая известная скульптура его, которую
мы знаем еще со школы советской, это, конечно же, его «Булыжник – орудие пролетариата». Конечно, много можно увидеть замечательных работ Шадра в Москве.
В частности, об одной из них мы будем сегодня говорить – это памятник Максиму Горькому. Прежде чем начать наш разговор, давайте послушаем историю от Третьяковки,
а потом продолжим, вопрос вам зададим, поскольку у нас есть еще призы для вас.

СЛУЧАЙ В МУЗЕЕ

Очень большие сложности при подготовке выставки «Европа-Россия-Европа» возникли у нас с бельгийским разделом. Наши бельгийские коллеги оказались очень пугливы,
их страшило длительное путешествие на фургоне, поэтому они сказали, что только самолетом они будут перемещать свои шедевры. Таким образом, у нас из списка
выпал Тенирс, который ни в один самолет не влезал, выпал и Панамаренко, работы которого очень хрупки. Поэтому были сделаны замены: вместо Тенирса мы получили
Ликерта, а Панамаренко не поехал вовсе. Даже в таком варианте наши бельгийские коллеги очень волновались и сказали, что они все равно требуют, чтобы кто-то
следил за выгрузкой произведений из самолета, и за перевозом их на склад. И выяснилось по всей Москве, что единственный человек, который может это сделать,
это посол Бельгии, с которым мы встретились в 5 часов утра в Шереметьеве и который по своему дипломатическому паспорту прошел и проследил за безупречной
выгрузкой и отправкой на склад бельгийских произведений искусства. Он просто очень сознательный человек и очень любит искусство!

К. ЛАРИНА: Вот, очередную историю нам рассказала главный хранитель Третьяковки Ирина Селезнева. Так, у нас есть призы для вас, уважаемые друзья: это замечательные
каталоги из Третьяковки. И есть вопрос. Давайте мы его вам зададим сразу.

Л. МАРЦ: Вопрос: какое самое известное произведение Ивана Шадра установлено на Новодевичьем кладбище в Москве?

К. ЛАРИНА: Пожалуйста! Ваши вопросы принимаются на наш sms: +7-985-970-45-45. А мы обращаемся к Максиму Горькому. И для начала давайте поймем, о чем мы
говорим. Это тот Горький, который в Третьяковке или тот Горький, который на улице?

Л. МАРЦ: Ну что значит «который в Третьяковке»? В Третьяковке у нас хранится шесть Горьких.

К. ЛАРИНА: Шадра?

Л. МАРЦ: Шадра. Шадра вообще, к слову сказать, у нас 59 произведений – большое собрание. Но у нас хранится модель фигуры памятника, который был создан Шадром
для Москвы, он должен был быть установлен на Манежной площади. Но сделан он был в 1939 году, пока суд да дело, прошел конкурс, он победил в этом конкурсе,
но в это время Шадр заболел и 3 апреля 1941 года он умер. Поэтому другого Горького шадровского, точно шадровского, не существует – только эта модель фигуры,
но она послужила образцовой моделью действительно для памятника Горького, который установлен в Москве.

К. ЛАРИНА: Он сначала стоял у Белорусского вокзала, да?

Л. МАРЦ: Вы знаете, к 1941 году, даже Шадр об этом знал, что решили изменить его местоположение, что не Манежная площадь будет, а Белорусский вокзал, но
он ничего не успел изменить. Над его прахом его близкий друг и наш великий скульптор Вера Игнатьевна Мухина поклялась, что она поставит этот памятник.

К. ЛАРИНА: То есть она просто доделала его, да?

Л. МАРЦ: Понимаете, в чем дело, это очень сложно сказать. Если Вы позволите, я бы рассказала драматичную историю, если не трагичную. Началась война. Мухина
не оставляла эту идею – надо было знать ее настойчивость и верность слову – и она в 1946 году вместе со своими двумя помощницами Зеленской и Ивановой приступила
к работе. Местоположение было известно: Белорусский вокзал, площадь. А модель фигуры и модель памятника была рассчитана, самое главное, что был поставлен
постамент. Сначала Шадр хотел, чтобы это была скала, потом он сделал треугольный такой высокий постамент, который никак не годился для Белорусской площади.
И все началось тем, что это было очень сложно. Там как идет Горький, как стоят ноги, как развернута фигура, там треугольное было основание, и нужно было
найти другое какое-то основание. И с этим довольно много было работы. Был еще такой архитектор Розенфельд, и они вместе с Мухиной решили эту проблему.
И дальше они стали работать. То есть это было увеличение. В то время был такой председатель комитета по искусству Храпченко, он требовал, чтобы предельное
было соответствие памятника Горького и чтобы образ был сохранен. И они работали с этим два года, очень долго. Наконец, был в гипсе сделан памятник, он
был принят комиссией и отлит в бронзе. По настоянию скульптора его выставили в парке культуры Горького с тем, чтобы народ видел этот памятник. И вот тут
Храпченко снимают с должности, назначается новая комиссия, новый председатель комитета. В эту комиссию входят, насколько я вычитала, Ворошилов и Каганович.
И комиссия камня на камне не оставляет от этого бронзового монумента, прежде всего совершенно не устраивала трактовка образа, это было совершенно неприемлемо.

К. ЛАРИНА: А что так раздражало?

Л. МАРЦ: «Гипертрофированность внешних черт лица, ненужная их заостренность, проповеднический характер», - я просто цитирую из постановления.

К. ЛАРИНА: А что значит проповеднический характер?

Л. МАРЦ: Вы знаете, у Шадра все равно он даже старый верил в «Буревестник», верил в будущее, вел за собой. Вот таким его Шадр изобразил: старым человеком,
но несломленным и полным такого духа. И что потребовали: «Придать опять теплочеловеческий характер». Меня совершено покорило это выражение. Практически
памятник не был принят, а он был отлит в бронзе. В бронзе переделать уже ничего было невозможно, и вот эти три скульпторши, ну, Мухина во главе, конечно,
должны были делать новый памятник. К счастью сохранилась гипсовая модель, по которой отливали. И вот по гипсу они стали снова работать. Ну, что значит:
они водрузили эту гипсовую модель на место, на нужную высоту, возвели леса и там стали сбивать килограммами, срезать. То есть сначала полностью изменили
голову. Когда они работали первый раз, они совершенно не пользовались иконографическими материалами. Есть прекрасный портрет Горького шадровский – и они
только им пользовались. А тут пришлось полностью поменять портрет. Затем – придать ему такой светский спокойный характер.

К. ЛАРИНА: То есть от Шадра там ничего не осталось, по сути?

Л. МАРЦ: По образу – практически не осталось, кроме постановки фигуры, что он опирается на палку. Там очень много поменялось. Причем, работали они по 14
часов в сутки, работали до ноября, когда уже шел снег. И, для того чтобы четко понять, что срезать, что добавлять, эти десятки килограммов гипса, Мухиной
приходилось по 10-20 раз спускаться с лесов, отходить в сторону, смотреть ракурс, подниматься, снова делать. В общем, в результате была просто изменена
трактовка образа. Хотя, может быть, несведущий, поверхностный взгляд понимает, что Мухина пыталась предельно сохранить Шадра: она его по-настоящему очень
любила и ценила как скульптора. И, когда была завершена гипсовая работа, она была затонирована под бронзу, ее отвезли на сей раз на ВДНХ, опять выставили,
и она была принята. И она была отлита. Но отливалась она уже повторно Лукьяновым, нашим замечательным литейщиком, но в это время он работал уже в очень
тяжких условиях. Короче говоря, отливка была некачественная, ее было очень трудно отлить. Я вот все думаю, а куда же делась первая? Вот бы найти! Не известно.
И вот эта вот достаточно некачественная отливка была установлена с большими огрехами литейными, технологическими. Она была установлена на площади Белорусского
вокзала. И 1951 года 10 июня памятник был открыт. За время этой работы Мухина перенесла инфаркт легкого – ее физически сломал этот памятник.

К. ЛАРИНА: Почему?

Л. МАРЦ: Это просто невозможно было, потому что то, что она предприняла, потому что она сделала 2 памятника фактически. И вот в таких условиях, когда, вы
представляете, немолодой женщине забраться на леса – это же больше пяти метров высота – и спускаться по многу раз, и в дождь, и в холод, и в мороз. В общем,
Мухина не оправилась. Она умерла в 1953 году, она не выходила из больниц, хотя она поставила еще после этого памятник Чайковскому. Но в общем дорогой ценой
был поставлен этот памятник.

К. ЛАРИНА: То есть все равно получается, что это больше скульптура Веры Мухиной, чем Ивана Шадра?

Л. МАРЦ: Вы знаете, это было и желание Веры Мухиной, хотя она говорила: «Не тот Иван Дмитриевич памятник задумывал». Но она никогда не называла его своим
памятником. Все-таки он у нас всюду значится как памятник Шадра, который восстанавливала Мухина. Может быть, это все-таки, я думаю, справедливо: он всю
жизнь мечтал его сделать.

К. ЛАРИНА: Давайте дальше проследим судьбу памятника уже после ухода из жизни Веры Мухиной. Дальше что было с этим памятником?

Л. МАРЦ: Он стоял, очевидно зная, что он не очень хорош. В 1972 году, всего-навсего через 20 лет, а это очень мало, была проведена реставрация Лукьяновым.
Для чего-то она понадобилась. Кстати, в документах она не значится, но ее помнят те скульпторы, которые видели ее и смотрели.

К. ЛАРИНА: Это была настоящая реставрация или какие-то доработки?

Л. МАРЦ: Это была чисто реставрационная работа, доработок не было никаких. Но дело в том, что внутри любого памятника – гипс, то есть у бронзовой отливки
внутри есть каркас. Он держит все, если большая скульптура. И вот этот каркас у него был плох, он плохо был сделан, у него были такие металлические стержни,
которые были углублены в постамент, и он плохо стоял. Было ясно, что у него очень плохой каркас. И вот это пытался Лукьянов изменить: он забетонировал
внизу весь этот постамент и в том числе бронзовую часть. Но вот сейчас, когда этот памятник снимали в связи с полной реконструкцией всей площади Белорусского
вокзала…

К. ЛАРИНА: Когда это произошло?

Л. МАРЦ: В феврале. Я думаю, что здесь не было должного внимания: все-таки, когда его снимали, пытались срезать, а он был весь забетонирован с постаментом,
в общем был разрушен полностью плинт и часть, я это хорошо видела, я внимательно смотрела, там есть разошедшиеся трещины, потому что все равно он отливался
по кускам и сваривался. Вот эти сварные швы где-то разошлись совсем.

К. ЛАРИНА: А он большой?

Л. МАРЦ: Четыре с лишним метра, четыре тридцать, кажется. Поэтому сейчас идет работа. Работает – я не очень ее знаю, поэтому даже не буду называть – некая
организация реставрационная частная.

К. ЛАРИНА: Давайте просто по событиям скажем, что второго августа началась официальная реставрация памятника.

Л. МАРЦ: Нет, не второго августа – началась она раньше. Второго августа была пресс-конференция, посвященная этой проблеме. Пытались заверить общественность
Москвы, что памятник будет отреставрирован. Но он года два, не меньше, простоит.

К. ЛАРИНА: А ничего, что он под открытым небом?

Л. МАРЦ: А он и должен быть под открытым небом.

К. ЛАРИНА: А реставрационные работы тоже на улице?

Л. МАРЦ: Ну, там сварка идет. И потом, сейчас прекрасная погода, а они собираются завершить это буквально в две недели.

К. ЛАРИНА: А после реконструкции площади Белорусского вокзала его планируют вернуть на то же место?

Л. МАРЦ: На то же место. Вот в чем моя мечта – как говорят, что пожар Москвы содействовала ее украшению – хочется, чтобы это произошло с памятником. Пытаются
они заделать те вещи, которые действительно нарушены. Но памятник в плохом виде. Хорошо бы правительство Москвы или Министерство культуры озаботилось тем,
чтобы вообще его за эти два года отреставрировать этот замечательный памятник с тем, чтобы он не только вот эти огрехи убрать, а вообще просмотреть всю
конструкцию, весь каркас. За два года сделать можно многое.

К. ЛАРИНА: Заново сделать его практически?

Л. МАРЦ: Его не надо менять. Но надо сделать рентген, увидеть микротрещины – это все технология, вполне возможная, но дорогая.

К. ЛАРИНА: А как Вы вообще как специалист оцениваете этот памятник?

Л. МАРЦ: Он очень хороший!

К. ЛАРИНА: Просто я чувствую, что это какая-то вещь для Вас очень важная.

Л. МАРЦ: Вы знаете, я уже десятки лет в скульптуре, для меня скульптура – это очень близкое. И потом, в Москве не так много хороших памятников, скажем так
мягко.

К. ЛАРИНА: Ну почему она Вам так легла на сердце? Чем она Вам так нравится? Чем она Вас волнует?

Л. МАРЦ: Каждый памятник и каждая скульптура отображает то, что хотел вложить в нее автор.

К. ЛАРИНА: От Шадра там осталось?

Л. МАРЦ: Осталось! Там есть неуемность этого человека, неуемность этого романтика, мечтателя. И есть трезвость Мухиной, деловитость и мастерство. И все
же насколько возможно сохранить? Я пыталась, я сразу посмотрела модель – это же рядом с нами. Знаете, так же, как был поставлен Гоголь, где написано «Николаю
Васильевичу Гоголю» от советского правительства. И этот памятник тоже имеет такую же надпись. Вот памятник, который от правительства, он другой должен
быть, и требовали, чтобы он был теплочеловеческий.

К. ЛАРИНА: Пока мы говорили о памятнике Максиму Горькому, к нам пришли уже ответы от победителей. Нужно было назвать самую известную скульптуру Шадра на
Новодевичьем кладбище. Это памятник Надежде Аллилуевой – правильный ответ. Наши слушатели Дмитрий – 352-…, Максим – 954- …, Ирина – 548-… - получают каталоги
от Третьяковской галереи. Наверное, стоит назвать и остальные надгробия. Не только Аллилуеву делал Шадр, но и Немировича-Данченко.

Л. МАРЦ: Это Екатерина Немирович-Данченко, жена Владимира Ивановича Немировича-Данченко. И прекрасный клоун Дурова. Три памятника там. Надо просто сказать
два слова, просто я очень люблю этот памятник Аллилуевой – помню его еще и девочкой видела. Всегда такая пронзительность была в нем. У Шадра было свойства,
как, впрочем, и у многих скульпторов, или под музыку, или под какие-то стихи делать – для него это было важно. Пока он делал Аллилуеву, для него все время:
«Мне грустно и легко; // Печаль моя светла, // Печаль моя полна тобою…». Вот эти вот стихи непрерывно, как рефрен. И вот эти стихи он вложил в этот памятник.

К. ЛАРИНА: Давайте сейчас мы про Шадра все-таки расскажем, тем более Вы говорите, что это был человек очень эмоциональный.

Л. МАРЦ: Это был совершенно удивительный человек. У нас не было такого больше скульптора. Он невероятно неистощимый романтик и мечтатель. В работе он даже
был строг и трезв, но в свих мечтаниях, в своих проектах… Мне хочется рассказать вам о проектах совершенно невероятных, которые он придумывал. Вы спрашивали,
почему он Шадр? Ну, он Иван Иванов – проще некуда. Родился он в 1886 году в городе Шадринск. Город он свой нежно любил. В то время это был очень богатый
промышленный торговый город. Город, который много ему дал, потому что когда он поехал учиться - решил поехать учиться - во Францию, Городская дума дважды
выделяла ему довольно большую стипендию, которая позволяла ему там быть довольно долго. Еще будучи за границей, он взял себе этот псевдоним, сказав, что
Ивановых было так много.

К. ЛАРИНА: Обычно наоборот поступают – берут себе псевдоним Иванов.

Л. МАРЦ: Ну нет, у нас Ивановых в искусстве русском очень много, правда не в скульптуре. Кстати сказать, когда он еще учился в екатеринбургской художественной
школе и часто бывал в семье директора школы – совершенно замечательный был такой Василий Каменский, – его прозвали Жан Вальжан, и он какое-то время подписывался
Жан’. А потом взял псевдоним Шадр и с ним и вошел в историю. Город Шадринск сейчас хранит его память. Я позавчера звонила в краеведческий музей города
Шадринска, где находится большой отдел Шадра. Там стоит памятник. Я бы хотела сказать, что памятник поставлен в 1985 году, скульптор – наш замечательный
скульптор академик Юрий Львович Чернов – сделал сложную композицию, он создал фигуру Шадра, а внизу он композиционно сумел отлить такие известные работы,
как «Булыжник – орудие пролетариата» и «Сезонник». «Сезонник», изображающий отца Шадра, оказавшего на него огромное влияние. Он был простой плотник в семье,
где было 18 детей. Но мечтатель, который всю жизнь мог заплакать, видя первые подснежники каждую весну. Шадр весь в отца, он внешне невероятно похож на
отца. И вот такая мечтательность и тяга к красоте абсолютно с малых лет у него. Такая мечтательность вообще вола в его личность. Он придумывал невероятные
какие-то огромнейшие проекты. Начав работать над первым памятником Ленина для Гознака в Москве на небольшую площадь, он забылся, что это небольшая площадь,
и сделал памятник все равно в 25 метров. И когда его наконец приняли, то поняли, что ставить его все равно негде в Москве. Хорошо, были представители Грузии,
которые поставить его на слиянии Арагвы и Куры, это знаменитая Земо-Авчальской ГЭС. И там большущий памятник Шадра. Надеюсь, что он и сейчас там стоит.

К. ЛАРИНА: А зачем он такой большой?

Л. МАРЦ: Вы знаете, у него была такая тяга. Он участвовал в конкурсе на памятник Горькому. Там же сразу три предлагалось: памятник в Нижнем Новгороде, в
Москве и в Ленинграде. Так вот он сделал проект для памятника молодому Горькому: 60 метров берег, 17 метров постамент и 20 метров фигура. Что-то совершенно
немыслимое.

К. ЛАРИНА: То есть он такого монументального мышления был.

Л. МАРЦ: Его мечты его захлестывали абсолютно. Я даже думаю, что и многие профессионалы не знают: в 30-е годы, удивительные годы, которые требуют повторного
и повторного нашего осмысления, нас, конечно, гнетет и убивает 37-й год и все репрессии, которые были, и они, конечно, проходят страшной черной страницей
в нашей истории, - и одновременно в 30- е годы был какой-то немыслимый энтузиазм, так вот Шадр в 30-е годы придумывал проект памятников. Вот один из сумасшедших
– проект памятника Амундсену, человеку и человеческой воли, которая покоряет вечную мерзлоту. Памятник должен был быть поставлен на Северном полюсе, он
должен быть из нержавеющей стали, стекла, хрусталя и льда. Вокруг - вылетающие из ангаров самолеты, а на постаменте корабельные доки. Причем его обвиняли
в том, что у него совершенно фантастические идеи, сумасшедшие идеи – но он не мог остановиться. А памятник Колумбу! Я думаю, что Зураб Константинович очень
скромный человек по сравнению с тем, что… Это был международный, между прочим, конкурс. Он не был осуществлен, но этот маяк, усыпальница, световые феерии,
сад радости и сад страдания, искусственные озера, огромный парк – это все он придумывал. Одновременно, понимаете, что самое главное, ему хотелось сделать
центром эстетической организации пространства скульптуру. Он очень любил скульптуру.

К. ЛАРИНА: Подождите, с одной стороны, я прекрасно понимаю Ваш восторг перед такими масштабами таким размахом, а с другой стороны…

Л. МАРЦ: Перед личностью!

К. ЛАРИНА: Ну, в это тоже есть какая-то маниакальная страсть к гигантомании. Она тоже опасна.

Л. МАРЦ: Вы знаете, она опасна…. Мечтатели в истории человечества и в истории культуры должны быть.

К. ЛАРИНА: Кампанелла такой, да.

Л. МАРЦ: Да, я считаю, что он вообще был утопист, немыслимый романтик, который, когда делал скульптуру, по-настоящему начинал делать вещь, то он становился
деловым, отбрасывающим все свои лишние фантазии и делал очень точно. Когда он делал «Булыжник – орудие пролетариата» - опять стихи: «Есть упоение в бою».
«Есть упоение в бою», - твердил он.

К. ЛАРИНА: А как сочеталась такая лиричность, о которой Вы говорите, такая эмоциональная открытость, незащищенность и железная такая поступь человека, у
которого такой размах?

Л. МАРЦ: Ну, железной поступи не было. Но я вернусь к 30-м годам. Вообще удивительное время: «Марш энтузиастов» пишет Шостакович, Мухина, трезвый человек,
тоже создает такие проекты, может быть они и должны были существовать, но они тоже фантастические: пантеон погибших летчиков, где круглый пантеон, озеро
и в это озеро падает Икар – великолепная скульптура, которая у нас осталась 30 сантиметров высотой. Это ничего не могло быть осуществлено, но какой-то
немыслимый был энтузиазм. Я понимаю, что Шадр - мечтатель невероятный, но Мухина не была такой мечтательницей. И то же самое памятник челюскинцам: огромное
стекло, под которым фигура Борея, бога севера. И одновременно Шадр очень дружил с Шервудом. Понимаете, Шадр недостаточно оцененный скульптор. Мухина, увидев
его работу «Борьба с землею», сказала: вот у кого надо учиться. Мухина не была щедра на похвалы, она очень строгий человек. А Роден, увидев в нашем посольстве
картину Шадра матери [«Портрет матери»], долго рассматривал, а потом сказал: Шадр у вас это явление! А оценка Родена многого стоит.

К. ЛАРИНА: Вы понимаете, какая штука, Роден все-таки человек, свободный от идеологии, и он совершенно по-другому оценивал работы своих коллег. А у нас,
к сожалению, того же Шадра, как и Веру Мухину, присвоила себе пропагандистская машина. И все. Поэтому он недооценен, наверное.

Л. МАРЦ: Вы понимаете, то, что было с Верой Мухиной в перестроечные годы, когда ее сделали идеологом социализма, которым она никогда по сути не была – она
была очень закрытый человек. И то, я еще раз - передо мной Наталья Александровна замечательно говорила о Мухиной – но я еще раз говорю о погибшем памятнике
«Рабочий и колхозница». Это же такая утрата для культуры, которую трудно даже осознать!

К. ЛАРИНА: Вы считаете, что «погибший»?

Л. МАРЦ: Насколько я знаю - да, восстановлению он не подлежит. А вот по поводу идей Шадра: он был очень дружен с Щусевым, многие годы, всю жизнь, как они
познакомились, - так вот, они вместе обошли всю Москву, и был составлен план скульптурного обновления всего города. Не где-то памятник поставить кому-то,
на пересечении магистралей какие должны быть скульптурные ансамбли. Это, понимаете, реальный ход был, так надо было – это до сих пор не сделано. Он мечтал
о создании Академии пространственных наук (я бы тоже о ней мечтала), где едиными были бы скульпторы и архитекторы. Он считал, что вообще скульптура должна
архитектуру совершать таким образом, чтобы включать ее в пространство, но ни в коем случае не заниматься украшательством, как это на Библиотеке им. Ленина
поставлены фигурки.

К. ЛАРИНА: А все, что связано с его мечтами скульптурными, это тянулось с юности? Он сначала же художником, наверное, был в какой-то период, а потом стал
скульптором. Или сразу амбиции были такие?

Л. МАРЦ: Нет, он мальчиком ушел в люди, чтобы уменьшить количество ртов. Детей отдавали бесплатно. Он попал в семью жесткого купца, но там был очень просвещенный
сын купца, который обратил внимание на этого мечтательного мальчика, который с ним прочел стихи. Впервые услышал их в 14 лет, между прочим, не раньше!
Он услышал стихи Некрасова «Русские женщины», он плакал навзрыд.

К. ЛАРИНА: Сентиментальный ребенок!

Л. МАРЦ: Вы знаете, это было всю жизнь, не исчезало никак. А потом сын хозяина, который очень увлекался искусством, рассказал ему о посещении Сикстинской
капеллы, то есть Сикстинской Мадонны Рафаэля, описывал ему свои впечатления. И на всю жизнь в Шадра вошла репродукция Сикстинской Мадонны. Выше красоты
он не представлял, хотя потом он много путешествовал за границей и в Сикстинской капелле сутки провел, пока его не выгнали. Любимыми его скульпторами были
Микеланджело, Роден и Бурдель, конечно, которому он очень многим обязан. Он [Шадр] был уникальным явлением, конечно. Я считаю, учиться у него было невозможно,
подражать тем более. Это просто невероятная была личность.

К. ЛАРИНА: Смотрите, он все азы образования, мастерства своего изучил до революции, побывав в Париже.

Л. МАРЦ: Вы знаете, я отвечу на Ваш вопрос: вот этот его благодетель, сын купца, определил его в екатеринбургскую ремесленную, художественно-промышленную
школу. И вот там, кроме того, что был замечательный директор Василий Каменский, там преподавал скульптуру Теодор Залькалн, который вошел в историю как
великий латышский скульптор, основатель латышской современной школы скульптуры.

К. ЛАРИНА: Это было в Екатеринбурге?

Л. МАРЦ: В Екатеринбурге, самый конец XIX века. То есть первые годы он учится в этой школе: 4-7-й годы. Залькалн очень много дал, хотя никогда не правил.
И тогда он уже почувствовал, что, наверное, буде скульптором. Но он со своим другом решил ехать в Петербург, ехать было не на что - Горький уже был его
героем: они пошли пешком в Петербург из Зауралья.

К. ЛАРИНА: Пешком?! То есть через всю страну практически.

Л. МАРЦ: У них была программа: Урал, Поволжье, Кавказ, Украина.

К. ЛАРИНА: А сколько они шли?

Л. МАРЦ: Ну, около года шли.

К. ЛАРИНА: Ничего себе!..

Л. МАРЦ: И когда они пришли в Петербург, то выяснилось, что поступить он сразу не поступил на рисунок. Он пришел в Академию учиться. Он был босяком, ночевал
часто где-то на каких-то баржах, и, пытаясь достать себе кусок хлеба, он с шарманкой ходил по Петербургу с обезьянкой и пел. Тут его услышали – у него
был прекрасный голос. Его определили в школу драматическую. Он учился в драматической школе и пел.

К. ЛАРИНА: Как артист?

Л. МАРЦ: Как артист. Говорили, что он прекрасные подает надежды, и он часто участвовал в спектаклях.

К. ЛАРИНА: Кстати, это тогда была популярная история такая, когда таких самородков отыскивали на улице.

Л. МАРЦ: Вот я думаю, как мы своих детей стараемся скорей в 17 лет определить в институт. А какую школу до того проходили! Он играл в спектаклях, но он
все равно так рисовал, что директор этой школы решил его познакомить с Рерихом, и Рерих сказал: знаете, надо, чтобы он учился. Более того, Рерих определил
его. Он год почти учился в этой школе – Общество поощрения художеств, замечательная школы была. Он учился в этой школе и играл в театре, учился в театральном
училище. В конце концов, Репину послали его рисунки. И он сам поехал туда: он считал, что Репин его как-то встретит. Репин молча посмотрел на его рисунки
и сказал: молодой человек, через 15 минут отходит поезд, успеете на обратную дорогу.

К. ЛАРИНА: Типа, что «не твое это дело»?

Л. МАРЦ: Нет. Он, когда вернулся, выяснил, что пришло письмо от Репина, он пишет, что это очень талантливый молодой человек и он советует ему заниматься
искусством изобразительным. И после того как он занимался в Обществе поощрения художеств, ему сказано было, что надо заниматься скульптурой, и он понял,
что тогда надо ехать в Париж. Обращается в Шадринскую Думу, получает деньги.

К. ЛАРИНА: А первая его скульптура, которую он создал руками своими?

Л. МАРЦ: Самая первая – это был рельеф журавля. Это еще в художественной школе.

К. ЛАРИНА: Он сохранился?

Л. МАРЦ: Нет, ничего не сохранилось. Опять в числе этих его сумасшедших памятников… Он всегда участвовал в революционном движении. Не в сознательном революционном
движении, но в стачках.

К. ЛАРИНА: Вот так запросто, поняв, что у него есть мечты, планы, а главное - такие способности, его взяли и отправили во Францию учиться.

Л. МАРЦ: Ну, посоветовали.

К. ЛАРИНА: А на какие деньги?

Л. МАРЦ: Обратились в Шадринскую Городскую Думу, и Шадринская Дума дважды платила.

К. ЛАРИНА: Шадринская Дума дважды платила за своего гражданина?

Л. МАРЦ: Да, за сына плотника. Мы же очень много там не знаем. Например, в этой замечательной екатеринбургской художественной школе, которая образовалась
за два месяца до того как Шадр туда поступил, - вот этот Василий Каменский был уникальной личностью! Он пытался разглядеть любой талант. Там, например,
был такой случай: там был человек, неграмотный, ему уже было 30 лет, но он очень хотел знать, как делаются красивые городские вазы. И ему сказали, если
он по одной рельсе дойдет до Екатеринбурга, тогда он поступит, - он прошел. Пришел к Каменскому, и Каменский, вопреки всяким правилам, взял его, человека
неграмотного, и оказалось, что это замечательный, талантливый резчик. Судьбы удивительные!

К. ЛАРИНА: Давайте вернемся во Францию. Вы говорите, что он там активную жизнь вел, в том числе и политическую.

Л. МАРЦ: Нет, не политическая – политическая жизнь была в России. Он вообще далек был от политики. Он действительно увлекался только образом Владимира Ильича.

К. ЛАРИНА: А где, Вы говорите, он участвовал в стачках?

Л. МАРЦ: Стачки были в Екатеринбурге.

К. ЛАРИНА: А, это было начало, первая революция еще.

Л. МАРЦ: Да. Но он вообще был увлекающийся такой человек. Он учился у Родена и Бурделя – это 10-11-й годы – первая поездка. А затем он просит снова, и еще
в Рим и Английская Академия искусств, 11-12-й год. Так что образование в общем хорошее.

К. ЛАРИНА: Прекрасное образование.

Л. МАРЦ: А потом, вернувшись в Москву, кем он только ни был! Я уже говорила, что актером, певцом он был. Дальше занимается оформлением – нужно было зарабатывать
на жизнь – оформлением театра Струйского и дворца Юсупова, он оформляет спектакли в Художественном театре, он очень много работает художником у Ханжонкова,
он создает костюмы, декорации. Он универсальный был художник. И в его скульптурных проектах эта универсальность тоже проявлялась. Когда началась идея создания
метро, он сразу придумал, что надо все станции – он прошел по всей Москве с планом метро – посвятить событиям, которые там происходили: вот на Болотной
площади станция должна быть…

К. ЛАРИНА: А у него остались какие-то вещи в метро? В метро есть его скульптуры?

Л. МАРЦ: Нет.

К. ЛАРИНА: А почему? Казалось бы, абсолютно его стихия.

Л. МАРЦ: Да, его. Но, Вы знаете, я достаточно хорошо знаю ту обстановку: трудно было тогда, очень сложно. Хотя, допустим, в 20-е годы именно он лепил посмертное
изображение Ленина скульптурное у гроба, 46 часов.

К. ЛАРИНА: А вообще на этой лестнице советских официальных скульпторов он какую ступень занимал? Чиновником не был?

Л. МАРЦ: Нет, никогда. Понимаете, когда создался Союз художников, вот там он в правлении такую программу наметил: осмысление всей истории скульптуры, создание
в Манеже особых образцов скульптур мира для обучения молодых художников. Вот, кстати, он очень много работал с молодыми художниками. Он был невероятно
щедрый и очень бескорыстный человек. У него был такой проект памятника «Мировому страданию» – это гигантский памятник, с пантеоном, кстати его обсуждали,
его хотели поставить. Горький очень высоко ценил этот памятник.

К. ЛАРИНА: И эскизы были?

Л. МАРЦ: Макеты! Есть фотографии. Но ничего не сохранилось. Американцы предложили переехать: «Вы будете у нас богатым человеком». «Нет», - сказал он. «Ну,
поезжайте на то время, пока у вас тут тяжело. Станет легче – Вы вернетесь». Он отказался. Они говорят: «Ну как Вам помочь?». – «Если хотите, пошлите посылку
моему отцу в Шадринск, семье – им нужно».

К. ЛАРИНА: Скажите, пожалуйста, а вождей он не лепил?

Л. МАРЦ: Ленина.

К. ЛАРИНА: А Сталина?

Л. МАРЦ: Нет.

К. ЛАРИНА: Почему? Не заказывали или сам не хотел?

Л. МАРЦ: Я не знаю. Сам не хотел, никогда не было – я не встречала в литературе. А Ленина самозабвенно. Даже была у него (тоже мало кто знает) такая скульптура,
правда она для закрытого просмотра была и исчезла в один миг, она простояла очень немного – он создал Ленина на смертном одре. Это был уже 39-й год, год
был невероятно плодотворен для него, плодовитый такой. Это в гробу с красными знаменами обнаженный Ильич – такая античная фигура.

К. ЛАРИНА: Да Вы что, обнаженный?

Л. МАРЦ: Да. Ее мало кто видел, и мгновенно ее закрыли, запретили, уничтожили.

К. ЛАРИНА: То есть ее сейчас нету?

Л. МАРЦ: Нет.

К. ЛАРИНА: Ни фотографии, ничего нет?

Л. МАРЦ: Ничего нет.

К. ЛАРИНА: И Вы об этом тоже знаете по описаниям?

Л. МАРЦ: Я знаю по описаниям от нашей преподавательницы университетской Анны Яблонской, но я прочла сейчас в книге.

К. ЛАРИНА: Вы в начале сказали, что он недооцененный скульптор. Можно, наверное, назвать его и нереализованным до конца, да?

Л. МАРЦ: Нереализованным – конечно! Но по-настоящему реализованных скульпторов в наше советское время и не было. И Вера Игнатьевна Мухина нереализованный
человек. У нее были такие наследники, которые издали три тома е наследия. А здесь… Кстати, я позвонила в музей – архив очень маленький. Жена, вдова Татьяна
Владимировна, была очень близкий ему человек, еще в 60-х годах она была жива, но она перед смертью уничтожила всю переписку их. А настолько она близкий
ему человек, что он без конца писал ей о своих замыслах, о том, как идет работа – и она все это сожгла. Архив в Шадринске хранится очень небольшой, хотя
я все равно собираюсь туда поехать почитать. Там много фотографий от родственников – 13 человек было в семье живых, 11 выросло, так что там племянников
много.

К. ЛАРИНА: Кто-то пошел по его стопам?

Л. МАРЦ: Нет, нет.

К. ЛАРИНА: Ни художников, ни скульпторов больше нет?

Л. МАРЦ: Нет. У них детей не было своих.

К. ЛАРИНА: Я имею в виду вообще из родственников.

Л. МАРЦ: Нет, нет.

К. ЛАРИНА: К сожалению, Людмила, мы уже должны заканчивать нашу передачу. Но интуиция мне подсказывает, что мы еще вернемся к этому имени. Давайте это сделаем.

Л. МАРЦ: Давайте это сделаем. Но учтите, что у нас удивительные скульпторы ХХ века удивительные! Такие имена и такие судьбы! И у нас прекрасное собрание.

К. ЛАРИНА: Спасибо большое! Людмила Марц, завотделом скульптуры ХХ века Третьяковской галереи. Я так понимаю, что очень много людей захотят прийти в зал
скульптуры Третьяковской галереи и посмотреть, что там происходит - приглашаем вас.

Полная версия

Copyright © 2004 - 2006
Радиостанция «Эхо Москвы»