Заря первой русской модернизации
Пришел ответ из Минска – «А какую роль сыграл Скорина? Он издал первую Библию
за полвека до Фёдорова. Как повлияла его Библия на развитие русского языка?»
Отвечаю: Период после Брестской унии 1596 года существенно отличается от более
ранних времен Франциска Скорины или Василия Тяпинского. В 16-ом веке более или
менее нормированным был церковнославянский язык, а светские литературные произведения
типа Переписки Ивана Грозного и Андрея Курбского или Дневника Фёдора Евлашевского
отличались грамматической и лексической ненормированностью. Издания Библии на
церковнославянском языке, пражские и виленские первопечатные книги Франциска
Скорины имели, конечно, огромное общерусское культурное значение. Однако в 17-ом
веке вклад Мелетия Смотрицкого или Симеона Полоцкого в становление общероссийского
литературного языка носит именно нормирующий характер. Вообще в 17-ом веке благодаря
прорыву буржуазной субъектности и соответственно благодаря становлению наций
во всей Европе, в том числе в Восточной, происходит становление национальных
языков. Страны победившего протестантизма индуцировали окрестные земли, в том
числе перепаханные Контрреформацией и оставшиеся католическими. Получив импульс
от пассионарного протестантства, выстоявшее католичество, в том числе в Польше,
мобилизовалось на экспансию. Пострадала Московия. Уцелевшие в Западной Руси (в
том числе в Беларуси) православные сблокироваллись с протестантами, постарались
отстоять свои плацдармы в Речи Посполитой. Им это удалось. В результате западным
православным выпала историческая роль передать импульс Нового Времени от протестантского
эпицентра на восток Восточной Европы, в Великороссию. Вот почему Львов, Вильна,
Витебск, Полоцк, Могилев, Луцк и Киев стали центрами формирования общерусского
разговорного и письменного койне, откуда оно распространилось по всей Руси. И
нет ничего удивительного, что Скорина и Федоров начинали первопечатание русских
книг в припротестантской зоне, ближе к источнику современной общемировой цивилизации.
Это - азбука истории, об этом - во всех учебниках. Другое дело, что я здесь сознательно
выставляю вперед тот порыв к субъектности, который породил все современные национальные
государства и прямо или косвенно (индукционно) определил развитие современных
языков, включая русский. Возникновение новых наций типа белорусской или украинской
приводит к кристаллизации новых национальных языков, но это уже вторичные явления,
побочные завихрения истории. Как на англосаксонской или немецкой общенародной
основе возникло несколько наций, так и на общерусской основе в ходе истории,
тем более на православно-католическом фронтире, сложились наряду с русской также
украинская и белорусская нации. Но это уже другой сюжет, другая проблемная тема.
Как оценивать людей: Колмогоров – уникальный гений или просто
великий математик?
Увидел в книжном киоске Государственной Думы Российской Федерации двухтомник
Владимира Андреевича Успенского «Труды по НЕматематике с приложением семиотических
посланий А.Н.Колмогорова к автору и его друзьям» (Москва: Объединенное гуманитарное
издательство, 2002). Купил за $13.
Автор заведует кафедрой математической логики и теории алгоритмов механико-математического
факультета Московского государственного университета имени Михаила Васильевича
Ломоносова (МГУ), он – уважаемый человек и авторитетный профессионал. В его трудах
и заметках – заведомо немало интересного для меня.
Начал листать, вчитываться – немного смутила как бывшего редактора Издательства
физико-математической литературы некая эмоциональность и даже кэвээнщина, чуть
ли не выпендрёж. Кое-где усмотрел вкусовщину и групповщину, а у меня больше доверия
вызывает хотя бы формальная беспристрастность в оценках людей и идей.
Резанула фраза про «лингвиста номер один современности и блестящего лектора,
гениального А.А.Зализняка» (с. 965). Не перебор ли? Зализняк – крупный ученый
и даже, возможно, «один из крупнейших», но уж точно не «номер один современности»
ни в мире, ни в России.
А вот ещё – «Мне в моей «математической карьере» повезло и притом неслыханно
повезло: меня принял в число своих учеников один из трёх (наряду с Ломоносовым
и Менделеевым) великих учёных России – Андрей Николаевич Колмогоров» (с. 11).
Я учился на физическом факультете МГУ в 1955-1961, жил в отдельной комнатке общежития
на Ленинских Горах, не раз бывал на лекциях Колмогорова и на встречах с ним.
Естественно, Андрей Николаевич – незаурядный человек, производил сильное впечатление.
Однако наша страна породила в прошлом веке целую плеяду выдающихся математиков,
и не только их, и отдать кому-то пальму первенства – нерешаемая задача. Каждый
из них был силен и уникален в своей области.
Столь же проблематично выстраивать ряд самых великих ученых или мыслителей или
писателей России. Исторически и логически первый отечественный ученый-универсал,
основоположник отечественной науки – Ломоносов. Затем на российском научном небосклоне
заблистали звезды Лобачевского, Менделеева, Павлова, Тимирязева, Вавилова и других.
Вероятно, Колмогоров – одна из таких звезд первой величины, но не самая яркая
после Ломоносова или Менделеева.
Если сравнивать с русской литературой, то вобрал в себя её потенции и стал её
Солнцем – Пушкин, а затем воссияла россыпь ярчайших звезд, каждая из которых
уникальна в своём роде.
Большое видится на расстояньи. Ближе к земле Нобелевские премии для корифеев
науки и гуманности или премии Филдса для молодых математиков. Профессиональное
же сообщество, особенно если оно разделено на конкурирующие школы, не всегда
справедливо в своих приговорах и оценках. У каждого эксперта, в том числе у меня,
тоже имеются и информационные лакуны, и пристрастные предпочтения. И не всегда
эксперт самокритичен.
Казалось бы, точность оценок повысится, если их выносить не единолично, а коллегиально
– силами судейской бригады, как в боксе, или компетентного жюри, или Ученого
совета. А если в коллегию подбираются представители одной школы, одного направления?
Хорошо бы делать Панлог при участии профессиональных сообществ, с учётом различных
мнений и подходов. Но пока энтузиастов нет, работаю в одиночку и волей-неволей
беру на себя функции судьи, выносящего приговор на основе данных предварительного
следствия и свидетельских показаний.
Конечно, я общаюсь с профессионалами, которым доверяю, и во многом опираюсь на
их мнение. Например, насчёт Колмогорова я могу посоветоваться с Сергеем Михайловичем
Половинкиным, с которым сидел за соседним столом в Физматгизе в 1961-1962 (кстати,
видел его 14 марта на книжной ярмарке в Выставочном комплексе ВДНХ). Он знает
математическое закулисье не хуже, чем я - физическое, и тоже партийно неангажирован.
Проблема адекватной оценки того или иного человека, продукта, идеи - остается.
Вот попался на глаза параграф воспоминаний Владимира Успенского «Кафкианская
осень 1967 г.», где автор сетует, что у него для описания тогдашних событий на
филологическом факультете МГУ «нет ни таланта Войновича, ни тем более гения Кафки»
(с. 1038). Другими словами, Владимир Войнович и Франц Кафка ставятся фактически
на одну доску, поскольку не определено, как соотносятся «талант» и «гений», разной
ли они «мощности» или одинаковой. Если разной мощности, то использованное словосочетание
некорректно ни с точки зрения математической логики, ни даже с точки зрения логики
бытовой, несмотря на оговорку «тем более». Если считать Войновича эталоном «таланта»,
то как избежать пристрастности, ведь другие уважаемые люди оценивают творчество
этого писателя по-другому. Например, вот у меня под рукой воспоминания композитора
Георгия Свиридова, и там я вычитал совсем иное мнение – «Похабная, грязная литература»
(Свиридов Г. Музыка как судьба. Москва: Молодая гвардия, 2002, с. 536). Наверное,
это тоже эмоция, чреватая субъективизмом, вкусовщиной и даже групповщиной.
Так что и человек математики, и человек искусства могут быть равнонеубедительными
в своих оценках, если поддаются «слишком человеческому». А ведь мне в Панлоге
предстоит составить максимально справедливую взвешенную «визитку» Владимира Николаевича
Войновича, который, кстати, не раз довольно едко отзывался обо мне.
Впрочем, надо следовать древнеарийской заповеди tat twam asi («то ты еси») и
относиться к любому сущему, сколь бы субъективно неприятно оно ни было, с таким
же интересом и сопереживанием, с каким энтомолог относится к любому насекомому,
к тому же пауку или клопу. Вообще к любому человеку, даже к обуянному бесами,
надо относиться как доктор к больному согласно призыву мудрого Спинозы «не смеяться,
не плакать, не проклинать, но понимать».
Но вернемся к оценкам Колмогорова, Зализняка и других личностей. Попробуем все
же поместить их в некую приблизительную оценочную систему координат, приписать
им не просто тот или иной экспертный количественный балл, а некий качественный
ранг. Ранговая шкала должна отражать не только прижизненное и посмертное профессиональное
признание, но и моральную оценку. Данный свыше «намёт» человека (в смысле Хайдеггера)
вбирает не только призвание и профессию, но также нравственную направленность
жизни и деяний. В душе человеческой борются примерно равные силы Добра и Зла,
но бывает устойчивый дефицит той или противоположной силы, бывают нравственные
уроды и калеки. Как их ранжировать, как вообще подводить баланс Добра и Зла?
Пока я склонен придерживаться следующей десятибалльной шкалы:
(Увы, не укладываюсь в допустимый объем. Продолжение - завтра)