Рассылка закрыта
При закрытии подписчики были переданы в рассылку "Крупным планом" на которую и рекомендуем вам подписаться.
Вы можете найти рассылки сходной тематики в Каталоге рассылок.
Скурлатов В.И. Философско-политический дневник
| Информационный Канал Subscribe.Ru |
Не бонапарт и даже не сомоса, а просто вампир В одной из предшествующих заметок я пытался показать, как распространенное ныне подведение режима Путина под понятие «бонапартизм» не совсем адекватно и может подтолкнуть кондовых марксистов к кружковщине, сектантству и даже к политическому самоубийству, ибо перекрывает им путь к участию в право-левой коалиции, которая стихийно сложилась, например, у нас в 1992-1993 годах в виде Фронта Национального Спасения (где я был, кстати, одним из сопредседателей). Кратко повторю свою аргументацию. Во-первых, есть существенные отличия стран капиталистической метрополии от зависимых стран периферии, и «бонапартизм», свойственный некоторым фазам классического капитализма, нельзя переносить на те или иные режимы стран «третьего мира», где типичен почти с неотвратимостью возникающий режим компрадорско-полицейской авторитарной «сомосы»; сомоса и бонапарт – две большие разницы; один из возможных могильщиков бонапарта - «коммуна» с ключевым участием рабочего класса, а сомосу обычно приканчивает широкая антиавторитарная коалиция, в которой ведущую роль играют «средние». Во-вторых, бонапартизм процветал в прошедшую эпоху индустриализма, когда рабочий класс находился на подъеме и боролся за идеалы социализации, а сейчас наступил постиндустриализм, главную роль в котором играют «новые средние слои», борющиеся за идеалы субъектизации. Хотя социализация является лоном субъектизации, но всегда и везде именно субъектизация движет социализацию. Казалось бы, о чем спорить, тем более что месяц назад советник президента по экономическим вопросам Андрей Илларионов признал, что Путин выбрал для России «третий мир». Режим Путина – типичная латиноамериканская сомоса с силовиками-хунтовиками в команде (или, ближе, нечто подобное режиму «черных полковников» в соседней православной Греции, позорно свергнутому в 1974 году). Но вот читаю в последнем выпуске еженедельной общественно-политической газеты «Московские новости» на первой странице в «прямой линии» её главного редактора Евгения Киселева (28 января – 03 февраля 2005 года, № 04 /1271/, стр. 1 http://www.mn.ru/issue.php?2005-4-1): «Сергей, читатель из Самары, упрекнул меня в том, что я перегнул палку, когда в прошлом номере сравнил Путина с Бонапартом. Не согласен. Это - не красивая гипербола. Давайте, например, заглянем в классический словарь Брокгауза и Ефрона. Там вы прочтете, что бонапартизм характеризуется, в частности, "взглядом на общество и народ как на враждебную или опасную силу, которую надо постоянно обуздывать и ограничивать строгими предупредительными мерами или же усыплять блеском внешних предприятий, развлечений и эффектов". Вам это ничего не напоминает? А вот мнение современного ученого. Андрей Медушевский в подробнейшей статье "Бонапартистская модель власти в России", опубликованной еще в январе 2001 года, писал: "Современный российский режим приобрел ряд ключевых признаков классического бонапартизма... Его характерными проявлениями являются двойная легитимность (демократическая, через выборы, и авторитарно-патерналистская), антипарламентаризм, недоверие к политическим партиям, непартийное техническое правительство, централизм, бюрократизация государственного аппарата и формирующийся культ сильной личности". Так что никаких гипербол». На самом деле гипербола есть, поскольку «возвышает» Россию до «первого мира», а мы все же оказались в кювете истории, нищими и беззащитными, «третий сорт». Не с бонапартом нам Путина сравнивать, а с сомосой, но справедливости ради надо напомнить, что сомоса хотя и мародерничает в доставшейся ему стране, но обычно не вампирствует, не сживает со света бедных стариков и не устраивает умышленно и напористо «социальный геноцид». Может быть, есть более подкованные аналитики, чем Андрей Медушевский, на которого ссылается Евгений Кисилев? Вот ведущий специалист Московского центра Карнеги Лилия Федоровна Шевцова опубликовала в «Независимой газете» за 21 и 25 января 2005 года большую работу под названием «Россия – 2005 год: Логика отката. Основные тенденции развития власти, экономики, социальной и внешней политики» (http://www.ng.ru/ideas/2005-01-21/1_otkat.html и http://www.ng.ru/ideas/2005-01-25/1_otkat.html): «На протяжении 2004 года в России произошло слишком много событий, требующих рефлексии: президентские выборы; принятие решения о монетизации социальных льгот; банковский кризис; трагедия в Беслане; централизация власти; вмешательство России в выборы на Украине и Абхазии; разгром ЮКОСа; трения между Россией и Западом; остановка экономических реформ. Эти события, внешне не связанные друг с другом, тем не менее заставляют делать вывод о нарастании в стране признаков системного кризиса. В 2005 г. России предстоит испытание на способность выйти из прострации и начать осознавать, что означают появившиеся тревожные симптомы, пока еще есть время размышлять. С одной стороны, уже очевидно, что правящая команда с упорством, достойным лучшего применения, строит систему, которая не только таит в себе колоссальные угрозы для российского общества, но и может выйти из-под контроля своих строителей. Но с другой – в России до сих пор нет политических альтернатив и влиятельных сил, которые бы могли остановить скатывание страны к опасной черте, за которой обществу грозит загнивание, обвал либо попытка диктатуры. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Силы есть, пусть и разрозненные, и лидеры есть вполне достойные и перспективные не хуже Виктора Ющенко, достаточно назвать хотя бы Юрия Михайловича Лужкова, и альтернатива есть, достаточно посмотреть нашу коллегиально-выработанную надпартийную Программу постиндустриальной модернизации России «Путь из тупика». Но это до сих пор не было востребовано/. Новый режим как способ спасти старую власть В ходе своего первого президентства Владимиру Путину удалось довольно быстро построить собственный политический режим. Тем самым он подтвердил диалектику воспроизводства постсоветской власти: для того чтобы контролировать ситуацию и получить собственную легитимность, преемник должен демонтировать политический режим своего предшественника, при этом прямо или косвенно возложив на него ответственность за свои будущие проблемы. Причем преемник может не ограничиться ликвидацией старого режима, а пойти дальше и начать развинчивать конституционные рамки. Таким же образом будет формироваться и режим власти путинского наследника, если только Путин решит уйти из Кремля в 2008 г. Короче, в России сохраняется власть, при которой каждая смена лидерства обрекает страну на встряски, которые будут дестабилизировать общество. Но при этом смена политического режима и выдавливание старой правящей элиты оказываются средством выживания традиционно российской власти: происходит отрицание частного во имя самосохранения целостности. Правда, российская традиция единовластия в 90-е гг. претерпела изменения, и отныне власть формируется выборным способом – это то наследие Горбачева и Ельцина, которое пока сохранилось, но которое начинает мешать новой элите. Однако важно то, что суть власти остается прежней. Сегодня власть нашла воплощение в президентской моносубъектности,возвышающейся над обществом и обществу не подконтрольной. При Ельцине эта моносубъектность имела авторитарно-монархическую природу, а при Путине – получила авторитарно-технократическое содержание. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Отдает доморощенностью, далекой от стандартного политологического анализа. Анамнез важен, но спектр заболеваний единообразен для всех обществ, а Шевцова не ставит диагноз, пытаясь найти ключ в анамнезе/ Выборное единовластие – это результат обвала прежнего способа упорядочивания общества и одновременно неспособности политического класса принять либерально-демократические принципы. Следствием этой межеумочности в России стала система, которая включает несовместимые начала – персонифицированную власть и демократический способ ее легитимации, рынок и стремление государства его поглотить, частную собственность и бюрократический контроль над ней, прозападный вектор и антизападное державничество. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Опять Шевцова ломится в открытую дверь. Не только бонапарт, но и сомоса сохраняют демократический фасад и прозападный вектор. Никакой несовместимости авторитаризма и имитации псевдодемократизма нет, а наоборот – имитация давно стала необходимой и полезной для авторитаризма/ Сохранение гибридности власти в период ельцинского правления, наличие в ней как персонифицированного начала, так и демократической легитимации являлось источником постоянных колебаний. Но в этой гибридности было и нечто положительное: возможность движения как к демократизации, так и в противоположную сторону. Словом, неизбежности последующей эволюции власти не было. Путин, начав строить свою президентскую «вертикаль», опираясь на исполнительную власть и подчиняя ей остальные власти, сделал выбор в пользу традиционного властвования, отбросив Россию в догорбачевское прошлое и выбросив в мусорную корзину опыт 90-х гг., когда Россия пыталась учиться жить в плюралистическом обществе. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Тошно всю эту надстроечную муть читать! Ни слова о том, что от базиса зависит тип режима и судьба страны. Свобода материализуется в деньгах. Если развивается низовое предпринимательство, то развивается и базис демократии. Если душат низовое предпринимательство – то общество обрекается на нищету и, следовательно, авторитаризм. Естественно, компрадорский олигархат пытается вытеснить и разорить национальный капитал, «сомоса» же потому и держит низовое предпринимательство в полупридушенном состоянии, что видит в экономически-самодостаточных и тем самым политически-субъектных низовых хозяевах, а не в «рабочем классе», - своего могильщика. Так, Путин с помощью налоговой полиции и вообще налоговых органов целенаправленно запугивает и подавляет низовых предпринимателей и некоторых независимых олигархов типа Михаила Ходорковского. Пусть страдает бизнес, лишь бы сомосе было спокойней. А что касается «фазовых переходов» зависимого компрадорского режима от олигархата к хунтоизму и авторитаризму – то это правило и норма, ничего особого/ Путинское правление позволило увидеть природу постсоветской власти, во времена Ельцина смазанную неопределенностью и аморфностью. На примере путинского единовластия мы можем наблюдать, как вырванные из контекста принципы оборачиваются своей противоположностью и как работает закон непреднамеренных последствий.Так,выдергивание из либерально-демократической системы института выборов превращает эти выборы в средство воссоздания самодержавия, на сей раз в виде президентского правления. Однако в то же время попытка укрепить президентскую моносубъектность за счет ликвидации независимых институтов ввергает ее в зависимость от случайных сил и персонажей, его обслуживающих и действующих по принципу: «Чего изволите?» – но на деле не заинтересованных в сильной власти. Все это подтверждает, что современное высокоорганизованное общество может эффективно функционировать только тогда, когда ему удается соединять демократию (правление большинства), либерализм (гарантии прав и свобод личности) и республиканскую традицию (идею общественного служения). /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Это возможно лишь в ходе экономического расцвета, который в России ещё не начинался – за него надо бороться, свергнув сомосу/ Президентские выборы 2004 г. легитимировали новый политический режим власти в России, который можно условно определить как бюрократически-авторитарный режим власти. Похожие режимы власти существовали в Латинской Америке и Юго-Восточной Азии в 60–70-е гг. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Слава Богу, наконец-то ближе к истине. Хотя ни слова о режиме «черных полковников» в Греции, или о режимах авторитарно-фашистского типа в странах Восточной Европы и Прибалтики в 1930-х годах, или о режимах ряда стран сегодняшней Африки/ Вот их основные компоненты: персонифицированная власть лидера, вынесенного над обществом; наличие в правительстве технократов, которые являются проводниками либеральных реформ; опора лидера на бюрократию и армию; участие западных монополий в развитии экономики; деполитизация общества. Не правда ли, все это напоминает российское единовластие? Попытки ряда российских аналитиков определять российское самодержавие как «неконсолидированную демократию» или даже как «функционирующую эффективную демократию» свидетельствуют либо о чересчур рьяных апологетических усилиях, либо о чересчур минималистском понимании демократии, которая не отличается от безвольного авторитаризма, что все вместе говорит о пренебрежении к репутационному ущербу. Некоторые бюрократически-авторитарные режимы пытались провести авторитарную индустриализацию – но речь шла о модернизации аграрных, крестьянских стран. Кое-где бюрократическому авторитаризму это удалось, например, в Чили, Южной Корее, Тайване. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Никакого понимания сути «новых индустриальных стран»! Никакого анализа соотношения между компрадорским и национальным капиталами! Какие-то поверхностные сопоставления, профессионально-слабовато/ Но в большинстве стран, в частности в Аргентине, Перу, Венесуэле, Бразилии, бюрократически-авторитарные режимы породили потрясения, от которых эти страны до сих пор не могут оправиться. В двадцать первом веке подобные режимы власти считаются историческим анахронизмом, неспособным отвечать на новые вызовы. Пример Китая, который многие в России рассматривают как образец авторитарного государства, осуществляющего успешную модернизацию, еще одно тому доказательство. Сегодня Китай сталкивается с мучительной альтернативой – сохранение политической монополии компартии либо эффективный рынок – и начинает искать выход в осторожной разгерметизации режима, с тем чтобы предотвратить кризис управления бурно развивающейся экономикой. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Опять наив, в том числе насчет Китая. В одну кучу свалены разные страны, в которых разный расклад политических сил. Руководство КНР не ищет выхода, а следует без всякой особой мучительности намеченному ещё Дэн Сяопином прагматичному плану постиндустриальной модернизации. Принятая на последнем съезде КПК концепция «трех представительств» надстроечно вполне отвечает решаемым Китаем четко-сформулированным базисным задачам/ А тем временем Россия возвращается к порядку властвования, который неоднократно, в том числе и в самой России, продемонстрировал свою нежизнеспособность. Правда, довольно благоприятный начальный этап путинского правления и достижение макроэкономической стабилизации могли создать впечатление, что в России удастся перехитрить закономерности и успешное сочетание единовластия и рыночных реформ еще возможно. Однако, высвободившись от обязательств перед прежней правящей корпорацией и получив полную свободу рук, Владимир Путин отказался даже от тех половинчатых модернизационных шагов (дерегулирования экономики, углубления административной реформы, борьбы с коррупцией), которые он инициировал, придя в Кремль. Неспособность продолжать модернизацию говорит о том, что российская моносубъектность свою роль в качестве инструмента демонтажа коммунизма выполнила, а к новой конструктивной роли она не готова. Российская власть подтвердила аксиому: бюрократически-авторитарные режимы не могут осуществлять постиндустриальные преобразования, которые требуют плюрализма и состязательности, а следовательно, изменения природы этих режимов. А если эти режимы все же идут на реформы, они при этом отказываются от единовластия, а не укрепляют его. Свою дилемму «авторитаризм либо модернизация» Путин решил не в пользу модернизации. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Ещё 17 июля 2000 года на пленуме Общероссийского общественно-политического движения «Возрождение» было принято Заявление «Полицаизация вместо модернизации», которое подвело итог первым месяцам правления Путина. Ума много не надо, чтобы понять суть режима Путина/ Некоторое время казалось, что оформившаяся в России власть способна по крайней мере гарантировать стабильность в обществе. Но и здесь стали ясны пределы президентского единовластия. Российская стабилизация в 2000–2003 гг. оказалась весьма недолговечной, и понятно, что стало ее предпосылкой: высокие цены на нефть, что позволяло несколько поднять жизненный уровень общества; отрицательная реакция населения на ельцинскую эпоху, в сравнении с которой путинское правление выглядело выигрышно; стремление политического класса к статус-кво; политика попустительства Запада в отношении путинского режима в обмен на участие России в антитеррористической войне и снабжении западных стран энергетическими ресурсами. Российское общество начинает осознавать уязвимость ситуативной стабильности, и отражением этого является углубление пессимизма. Опросы Левада-Центра показывают: 52% опрошенных считают, что страна «движется по неверному пути» (только 35% считает, что «по правильному пути», – в 2003 г. соотношение было противоположным). РОМИР подтверждает и раскол общества, и ощущения значительной части общества – по его опросам, 41% полагает, что страна в тупике. Президента должен встревожить тот факт, что в январе 2004 г. ему доверяло 53% опрошенных, а в декабре 2004 г. – уже 39%. До сих пор люди терпели потому, что надеялись на лучшее, и этот фактор был основной предпосылкой стабильности. Сейчас социологи предупреждают: все больше россиян полагают, что проблема не в ошибках курса, а в неправильной ориентации движения страны, то есть проблема имеет системный характер. Власть – основная цель власти События, происходившие на протяжении 2004 г., неожиданно грубо начали раскачивать ситуацию. Трагедия в Беслане стала подтверждением провала чеченской операции Кремля как способа упрочения Российского государства и обеспечения безопасности общества. История с ЮКОСом продемонстрировала неспособность власти гарантировать частную собственность и независимость судебной системы. Вмешательство Москвы в украинские выборы показало, что имперские интересы все еще определяют внешнюю политику Российского государства, но при этом политический класс не может их успешно продвигать. Монетизация социальных льгот, ставшая шоком прежде всего для путинского электората, преданного президенту, вызвала первый при Путине социальный кризис. Как на эти события реагирует власть? Она с упорством продолжает свой путь, постепенно отказываясь от имитации либерализма и демократии. И дело здесь не только в политических предпочтениях самого президента. Дело в том, что начала работать логика единовластия, которая заставляет отсекать все чужеродное. Так моносубъектность реагирует на проявления кризиса. Кроме того, приближение очередного цикла воспроизводства власти требует контроля за собственностью и концентрации всех государственных ресурсов в руках моносубъекта. Начинается и поиск виновных в нынешних и будущих провалах, что говорит о том, что люди, сидящие в Кремле, ощущают зыбкость своих позиций. Фактически с осени (после Беслана) власть взялась за формирование идеологии отката, пытаясь объяснить и обосновать, почему отныне в России не до реформ и благополучия и почему населению нужно мобилизовываться и против кого. А вскоре нам будут объяснять, почему нужно затянуть пояса. Власти очень повезло в том, что не нужно было искать ведущего врага. Им стал терроризм, причем одновременно внешний и внутренний – международный и чеченский терроризм. Впервые за долгую историю общения с нами Запад был привлечен к участию в оправдании российской реставрации. Но топка мобилизационного режима постоянно нуждается в дровах, и потому нет сомнений в том, кто будет назначен на роль нового врага. Конечно, либералы! И самые нетерпеливые сторонники чрезвычайщины уже открыли свой сезон охоты. Что же, либералы и при Ельцине, и при Путине сами предложили себя на заклание, позволив использовать либеральную идеологию и самих себя для прикрытия власти, которая осуществляет антилиберальную политику. И этот факт делает особенно противоречивой роль либералов-технократов в правительстве и Кремле. С одной стороны, они не хотят более быть декорацией – об этом говорят и антипрезидентский бунт президентского советника Андрея Илларионова, и не менее отчаянные интервью экономического министра Германа Грефа, в которых он, по существу, выступает против экономического курса власти. Но, с другой стороны, сохранение либералов-технократов наверху в ситуации, когда вектор выбран, делает их ответственными и за провалы недореформированной экономики, и за дискредитацию либерализма. Но либералами дело не кончится, и рано или поздно мы увидим новый этап «охоты на ведьм», когда режим начнет пожирать сам себя, требуя жертв среди правящей команды. Заметьте: до сих пор Путин никого не трогал на своей поляне. Но рано или поздно ему придется начать шерстить своих людей – топка требует дров, особенно если брожение в обществе усилится и нужно будет запускать конвейер из «козлов отпущения». Примечательно, что ельцинское единовластие выживало за счет постоянных уступок и раздачи властных полномочий. Ельцин не искал врагов, они у него были и их наличие помогало ему выглядеть меньшим злом. Путинское единовластие держится за счет концентрации полномочий и устрашения. У Путина не осталось врагов, во всяком случае явных, и теперь ему их придется создавать, чтобы оправдать силовую направленность режима. При Ельцине существовали если не независимые политические институты, то хотя бы атрибуты политики. При Путине политика как совокупность институтов и процедур, воспроизводящихся автоматически и диктующих каждому должностному лицу жесткие и общепринятые правила игры, исчезла. Новый политический режим создал вокруг себя вакуум. Перефразируя Фукуяму, который говорил о «конце истории», можно сделать вывод о конце политики в России. Ликвидировав политическую систему, президентское единовластие поглощает и само государство, превращая его в суррогат и подчиняя его потребностям своего выживания. И чем быстрее происходит этот процесс, тем активнее апологеты власти обращаются к державнической риторике, пытаясь оправдать подмену государства самодержавным режимом. И здесь стоит отметить своеобразную ловушку единовластия. На первых порах архитекторы моносубъектности в целях ее сохранения и придания ей современного вида обращаются ко всякого рода демократическим и либеральным украшениям, что, собственно, делал Ельцин. Но на самом деле эти чуждые для единовластия механизмы, как-то: выборы, свобода СМИ, оппозиция – в конечном итоге подрывают единовластие. Это продемонстрировал еще опыт правления Горбачева, который, подключая к советской системе выборы, надеялся, что сообщает ей импульс развития. Между тем он закладывал взрывчатку под ее несущую конструкцию – выборы в итоге развалили СССР. Сохранение политического плюрализма неизбежно должно было разрушить выборное самодержавие, которое Путин получил от Ельцина, и Путин это понял, начав закручивать гайки. Но возвращение единовластия к чистоте своих принципов при отсутствии желания либо возможности использовать откровенное насилие в массовом масштабе только ускоряет крах моносубъектности, имитирующей силу и тем самым демонстрирующей слабость. Однако и переход к откровенному насилию в конечном итоге загоняет власть в бункер, лишая ее возможности маневра, обрекая ее на одиночество и верное поражение. Причем российская реальность такова, что чем больше персонифицированная власть опасается за свое будущее, тем больше она тяготеет к привычной для нее форме существования, ограничивая чуждый ей и беспокоящий ее плюрализм, который подрывает определенность, столь необходимую для монопольно-корпоративного правления, и делая упор на административно-силовые механизмы. Уже Ельцин, назначив своим преемником представителя силовой структуры, тем самым дал толчок к усилению репрессивности постсоветской системы. Впервые в российской истории представители силовых ведомств не только стали носителями монополии на власть, но и пытаются захватить контроль над собственностью, что закладывает вероятность попыток власти прибегнуть к насилию для самозащиты. Парадокс, но факт: коммунистические правители были больше уверены в своих позициях и не допускали силовиков на ключевые роли – эти правители знали, чем это может кончиться. Впрочем, перевод власти в административно-силовой ритм вряд ли отвечает устремлениям той части политического и экономического класса, которая привыкла к жизни в рамках состязательности и которая, поддержав Путина и отвергнув клан Лужкова–Примакова, надеялась на сохранение ельцинского плюрализма. Теперь ей придется либо смириться с новой тенденцией, либо размышлять о сопротивлении. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Пока идет не анализ, а сплошная надстройщина!/ Конечно, еще рано делать вывод о том, что следующая инкарнация российской власти обязательно будет сопровождаться насилием. Пока неясно, поддержат ли силовые ведомства попытку представителей спецслужб, оказавшихся в Кремле, закрепить свою власть либо стать олигархами. Возможность отторжения профессиональными силовыми структурами своих людей, которые обменяли профессионализм на власть либо ее обслуживание, вещь отнюдь не уникальная в мировой практике. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Это так – читай историю ряда стран «третьего мира»/ У России нет опыта участия армии как института в политике. А опыт прихода в политику отдельных генералов (Лебедя, Шаманова, Пуликовского) заканчивался фиаско. После поражения в чеченской войне стало очевидно, что российская армия не может обеспечить авторитарный поворот, а тем более успешный переворот. К тому же кадровая политика единовластия выбрасывает из номенклатуры сильных людей, реальных претендентов на роль Малюты Скуратова, и культивирует среди хранителей трона совершенно иной тип личностей. Журналисты их окрестили «андроидами», имея, в частности, в виду их безликость и сервильность. И в этом ощущается еще одно противоречие единовластия: с одной стороны, оно тяготеет к опоре на силу, но с другой – оно само этой силы страшится и делает все, чтобы обуздать ее, выбирая себе в обслуживание ручных и податливых и превращая их в никчемных и жалких. Все это может свидетельствовать о том, что если российский режим будет двигаться в сторону ужесточения, то претендентов на «железную руку» следует искать за пределами президентского окружения. Урок парадокса, или Как можно подрывать то, что укрепляешь Пока же может показаться, что президентская «вертикаль» гарантирует воспроизводство власти во главе с Путиным либо его наследником. Тем более что общество не противится экспансии монопольно-корпоративного начала. И все же это впечатление может оказаться обманчивым, ибо сама персонифицированная власть порождает конфликты, которые грозят подорвать ее устойчивость, причем в недалекой перспективе. Так, во-первых, очевиден конфликт из-за стремления правящей команды одновременно гарантировать несовместимые вещи – сохранить статус-кво и перераспределить в свою пользу экономические ресурсы, что неизбежно порождает столкновение групповых интересов. Более того, борьба за собственность всегда разрывает правящую команду. История с конфискацией ЮКОСа это подтверждает. Во-вторых, попытка манипулировать выборами их дискредитирует, другой же легитимации власти (партийной, идеологической, наследственной, силовой) в России нет. А без выборной легитимации власть в России может сохранить только сила. Но о том, какова она, мы говорили выше. В-третьих, стремление ко все большей управляемости неизбежно оборачивается усилением анархии и непредсказуемости, и советская история, а также история всех, по выражению Макса Вебера, неопатримониальных режимов, осуществляющих свои интересы под декларации об общем благе, - тому пример. В-четвертых, ликвидация независимых политических субъектов ведет к возложению всей ответственности за развитие на лидера. Но и лидер пытается избежать этой ответственности, и в результате сама власть порождает безответственность. Трагедия в Беслане – подтверждение безответственности власти на всех уровнях. А безответственность ведет к деградации всех политических институтов и превращению их руководителей в фарсовых персонажей, как будто скопом выскочивших из «Аншлага». Все это вместе консервирует раздробленность общества и открывает дорогу к власти для маргинальных, а то и откровенно криминальных сил. В-пятых, отсутствие обратной связи с обществом и каналов независимой информации ведет к неадекватности власти. Путин дважды поздравил Януковича с победой, которой не было, – вот это и есть наглядный пример неадекватности Кремля. А присуждение Рамзану Кадырову звания Героя России? А реакция правительства и Думы на последствия монетизации? По мере же выстраивания тотальной «вертикали» неадекватность власти усиливается, и общество должно быть к этому готовым. В-шестых, ликвидация политического плюрализма подрывает институт лидерства, делая его марионеткой в руках им же выстроенных теневых структур. Кстати, ельцинское правление было более жизнеспособным, ибо допускало многообразие политических сил, и их борьба давала возможность лидеру играть роль арбитра и выживать даже при минимальной поддержке общества. Сейчас Кремль создает впечатление, что президент, устав разнимать, выбрал для себя роль наблюдателя. Но ведь при таком режиме кто-то должен постоянно нажимать на кнопки – и кто этот анонимный кнопочник, который нажимает, пока Путин отправляется в свои постоянные зарубежные вояжи? Мы видим, как постепенно даже те позитивные черты нынешнего единовластия, которые выгодно отличали его от предыдущего правления, оборачиваются своей противоположностью. Харизма лидера на глазах тускнеет и начинает вызывать усмешку. Хваленый прагматизм политического курса оказывается попыткой скрыть отсутствие стратегии. Консолидация власти осуществляется за счет умышленной консервации неконсолидированности общества. Впрочем, сомнительна и консолидация власти, коль скоро ее расколола драка за куски собственности. Борьба с олигархами ведет к появлению более паразитического их подвида. Формирование нового «консерватизма», который провозгласили придворные политологи, оборачивается возвратом к дремучему архаизму, от которого отказалась даже компартия. Что же толкает Путина к строительству «тотальной вертикали»? Видимо, появление проблем, с которыми власть не знает, как справиться; отсутствие Проекта, то есть видения дальнейшего развития России; несоответствие правящей команды объему задач, стоящих перед страной; наконец, страх перед собственным будущим вне власти. Уже то, что представители Кремля начинают обращаться к сталинистской риторике, а президент Путин при этом не дезавуирует эти попытки, свидетельствует о появлении среди правящей команды неуверенности в своем будущем. При этом обратите внимание на странное сочетание: чем больше правящая команда стремится гарантировать свое политическое будущее, тем больше она ведет себя как команда временщиков. Когда премьер Фрадков требует внести в правительственную программу тезис об удвоении ВВП, это означает, что он не хочет противоречить президенту. Но одновременно ему безразлично, что произойдет через год-два, когда окончательно станет ясно, что удвоение ВВП – очередная лапша. Отсутствие обеспокоенности за свою репутацию – это брэнд нынешнего поколения российских политиков и кремлевских пропагандистов. Наконец, президентство, в рамках которого лидер наделен максимальными полномочиями и минимальной ответственностью, тоже работает в логике временщичества. Президент Путин не проявляет готовности к жесткому авторитаризму. Кроме того, в России существуют факторы, которые могут стать препятствием для движения в этом направлении: отсутствие эффективной и лояльной вождю силовой структуры, готовой к насилию; коррумпированная бюрократия; наличие региональных и олигархических интересов, которые не совпадают с интересами президентской «вертикали»; привычка общества к определенным свободам; включенность России в международные экономические структуры; страх перед диктатурой среди части политического класса; открытость границ, которая затрудняет превращение России в «осажденную крепость». Но существование препятствий на пути превращения бюрократического авторитаризма в полноценный тоталитаризм не означает, что власть не будет двигаться в этом направлении – ибо так запрограммировано единовластие. Коль скоро развилка, когда еще был шанс пойти в другом направлении, уже пройдена, России, возможно, уготовано пережить испытание диктатурой, которую попытаются установить те, кому есть что терять при потере власти. Но установление диктатуры в обществе, которое успело вдохнуть свободы и перестало зависеть от государства (а так говорят 45–47% опрошенных), потребует очень большой крови, и по сравнению с российским «возвратом в холод» белорусский режим Лукашенко может показаться субтропиками. Основным испытанием для президентской моносубъектности являются выборы, особенно если они формально должны означать завершение цикла правления. Сегодня беспокойство о том, что произойдет за пределами президентского срока, настолько охватило правящую команду и политический класс, что у них не остается энергии и времени думать о чем-то другом. Если политика была уничтожена в России президентской «вертикалью», то элементарное управление было уничтожено подчинением государства одной цели – поискам гарантий самосохранения режима за пределами 2008 г. И если вспомнить, что началу нынешнего правления предшествовала вторая чеченская война и разгром соперничающего политического клана Примакова–Лужкова, то новая политическая корпорация для того, чтобы остаться в Кремле, уже не будет долго думать перед тем, как переступить следующую черту. И, кстати, именно Борис Ельцин снял у российской элиты страх перед табу, которые Горбачев никогда не преступил, а потому и потерял власть. Вопрос в том, что окажется за чертой на этот раз. Допускаю, что сам лидер, явно уставший и постаревший за эти годы кремлевской службы, был бы готов сдать вахту. Иногда это читается в выражении его лица, которое должно быть непроницаемым, но выдает многое, когда официальные новости демонстрируют нам президента, выслушивающего своих подчиненных, сидя за коротким и неудобным столиком. И такая тоска и отсутствие присутствия бывает на президентском лице! /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Опять надстроечные фантазии. Зачем Путину уходить из власти? Тогда его привлекут к суду. Инстинкт самосохранения сильнее совести/ Путин по завершении своего президентского мученичества вполне мог бы стать, скажем, руководителем мощнейшего энергетического мегахолдинга, который бы включил «Газпром», российскую нефть, атомную и прочую энергетику. Но ведь он оброс «семейными» привязками и обязательствами, и его корпорация ни за что не позволит ему вот так уйти, бросив ее на произвол судьбы. На наших глазах уже начинается битва за продление правления: это и национализация ЮКОСа, и назначение губернаторов, и формирование новой партийной системы, и приручение судей, и Общественная палата, и остальные строительные упражнения. А тем временем появляются знаки на стенах, предупреждение о том, что будущее моносубъектности среди политической пустыни может оказаться не столь уж и безоблачным. Грузинская и украинская революции стали первым массовым протестом постсоветского общества, и не только против бюрократически-авторитарного режима и кланового капитализма. Это протест против попыток сохранить власть через манипулирование выборами. Уже две страны в постсоветском пространстве показали пределы административного ресурса, совершив нечто для российской элиты невыносимое и непростительное – дав понять, что то, что произошло в соседних с Россией государствах, возможно, не случайность, а Тенденция. А если окажется, что это действительно так, то российский бюрократически-авторитарный режим, пытаясь себя воспроизводить, может сам поднести фитиль к уже заложенной под него взрывчатке, которой являются выборы. Не исключено, что на Украине, а может быть, и в Грузии антирежимная революция приведет к антисистемной революции – смене не только лидера, но и принципов построения государства, то есть переходу от монополизма к плюрализму и расчленению власти. И таким образом будет сформирована еще одна опасная для российского самодержавия тенденция. В России вряд ли стоит сейчас же ожидать аналогичного развития событий. Ряд обстоятельств (высокая цена на нефть, деградация политического класса, державническая психология, отсутствие альтернатив лидеру, пассивность основной части молодежи) препятствуют возникновению здесь революционного момента. Причем, как свидетельствует история, все европейские революции и массовые протесты (начиная со взятия французской Бастилии и кончая чехословацкими событиями 1968 г. и появлением польской «Солидарности» в 70-е гг.) кончались ужесточением режима в российско-советской империи. Влияние украинских событий скорее всего приведет к попыткам Кремля следовать привычке и традиции. Однако советский опыт говорит и о том, что нерасчлененность власти, особенно в ситуации «открытой форточки», – гарантия ее недолговечности. И попытки тотального контроля за политическим процессом, страх потерять этот контроль лишь ускоряют созревание ситуации, когда украинский и грузинский опыт революций может быть востребован. В любом случае чем больше власть окапывается, тем больше эта власть начинает работать на саморазрушение. Лидерство: шаг вперед и два назад Движущей силой бюрократически-авторитарных режимов власти является лидер. На этапе становления своего режима, когда лидер создает свою собственную базу, пытаясь отмежеваться от своего предшественника (даже если он и запрограммирован им), он имеет возможность придать своему курсу ту или иную направленность. Владимир Путин сумел пойти дальше своих предшественников в формировании технократичного стиля лидерства, став первым российским лидером, не прошедшим школу советского номенклатурного возвышения. Путин ведет себя как реформатор, когда он говорит о системных проблемах Российского государства, в первую очередь о коррупции. Он стал первым российским лидером, который попытался начать дерегулирование экономики и административную реформу, затрагивающую основы традиционного государства. Он повернулся в сторону партнерства с Западом, избегая конфронтировать с ним, даже когда затрагивались российские сферы интересов. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Обычное поведение «сомосы», как 2х2=4/ Именно Путин начал приспосабливать российские глобальные амбиции к скромным ресурсам страны, и отражением этой адаптации явилась взвешенная позиция Москвы в период выхода США из договора ПРО, расширения НАТО, расширения ЕС и иракской войны. Путин попытался было ограничить имперскую роль России в постсоветском пространстве, «экономизировать» российскую внешнюю политику. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Обычное национал-предательское поведение компрадора или, если говорить жестче, сдача интересов России ради своих шкурных интересов/ Но каждый раз, сделав шаг в сторону обновления, президент Путин немедленно подстраховывался за счет поворота в противоположном направлении. Несколько ослабив бюрократический контроль за экономикой, он «подвесил» приватизацию и институт частной собственности действиями в отношении ЮКОСа. Неоднократно выступая против коррупции, он, усилив централизацию власти и отдав административную реформу в руки аппарата, тем самым расширил поле для этой коррупции. Начав свою «антиолигархическую революцию», Путин сохранил крупные финансово-промышленные группы, деятельность которых ограничивает конкуренцию. Партнерство Путина с Западом сопровождается усилением антизападнических настроений во внутренней политике. Продекларировав отказ от гегемонизма на постсоветском пространстве, Кремль грубо вмешался в украинский выборный процесс. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Опять обычное поведение шкурника, не думающего о будущем России и умышленно заблокировавшего её модернизацию. Особенность Путина – его изощренное лицедейство, когда он говорит одно, а делает наоборот/ Словом, Путин в своем лидерстве вплотную подошел к пределам нынешней российской системы. Но он решил не искушать судьбу и отступил. Он показал, что он может быть системным реформатором, то есть политиком, готовым на перемены, но в целях укрепления старых устоев. Он так и не смог – не сумел, не захотел – отказаться от четырех основных принципов, которые цементируют постсоветскую систему: нерасчлененной власти, доминирования аппарата, державничества и контроля государства над собственностью. Более того, сделав ставку на авторитарный вектор, президент тем самым изолировал модернистски настроенную часть общества, предоставив карт-бланш традиционалистским силам и конформистам. Если считать, что у Владимира Путина в первые годы его правления была миссия сделать Россию современным государством, то он сам уничтожил в себе реформатора. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Если судить по делам, а не по словам, то никакой такой миссии у Путина и в мыслях не было, а была программа десубъектизации России/ Когда Путин пришел к власти, перед ним теоретически было три варианта развития. Первый: начать создавать либеральную демократию с разделением властей. Второй: перейти к рыночному авторитаризму, ограничивая роль бюрократии. Третий: сделать выбор в пользу бюрократического капитализма с опорой на аппарат. Путин выбрал третий вариант. Могло ли развитие при Путине пойти в сторону либеральной демократии? /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Читать дальше нудно, ибо развесисто-надстроечно/ Для того чтобы Владимир Путин попытался вырваться за пределы выборного самодержавия, необходимо существование в обществе влиятельных либералов-демократов, которые могли бы стать для лидера опорой, активное стремление к институциональной демократии со стороны общества, понимание необходимости реформы власти внутри политического класса. В момент прихода Путина к власти эти предпосылки отсутствовали. Даже российские либералы поддержали режим «сильной руки», видимо, надеясь, что авторитарный лидер может стать гарантом рыночной трансформации. Не исключено, что на первых порах, когда ему подарили власть, идти в сторону политического плюрализма было для Путина самоубийственно. Но когда он получил общественную поддержку, он мог начать демонтировать традиционное государство, избавляясь от самых архаичных его элементов. Я предполагаю, что в конце 2000 – начале 2001 г. президент имел возможность изменить логику российского развития. Замеры общественных настроений показывают, что 60–70% модернистски настроенных россиян могли поддержать создание ответственной системы, которая бы гарантировала правовой, а не авторитарный порядок. Ставшие уже классическими переходы к демократии в Испании, Португалии, Южной Африке оказались успешными именно потому, что лидеры этих стран, вышедшие из авторитарных режимов, осознали их исчерпанность. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: В этих странах к власти пришли, опираясь на низовую субъектность и с обязательствами поддерживать и развивать её, - патриоты, а не шкурники подобные тем, которые пришли к власти в Российской Федерации/ Но Путин, имея возможность начать трансформационный процесс, не стал рисковать. Он выбрал самый простой для себя вариант – ставку на управляемость. Более того, Путин сделал акцент на административно-силовой каркас государства. Побоялся сломать себе шею? Возможно. Хотя, скорее всего, его выбор можно объяснить даже не отсутствием мужества, а отсутствием веры. Российский президент, видимо, не верил, что Россия готова к модернизации без скрепляющей роли авторитаризма. Но теперь ему придется убедиться в том, что российская модернизация невозможна при сохранении единовластия. Режим угрожает лидеру Российскому президенту придется на своем опыте познакомиться с некоторыми закономерностями той системы, которую он сегодня в пожарном темпе укрепляет. Так, концентрация всех властных полномочий в одном кулаке неизбежно ведет к тому, что лидер будет перераспределять часть этих полномочий в пользу аппарата, становясь зависимым от него. Недаром Сталин постоянно срезал один за другим исполнительные эшелоны власти, а Мао совершал «культурную революцию» – это был способ стряхнуть с себя влияние аппарата. В нашем случае мы наблюдаем не только усиление роли бюрократии, которая подменяет институты, но и формирование фаворитизма и новой политической «семьи», которая начинает вертеть президентом. А это означает, что круг замкнулся и ельцинская история повторяется. И здесь я процитирую то, что мы с Игорем Клямкиным писали в «НГ» в 1998 г.: «С одной стороны, единовластие, не имеющее опоры в институтах и структурах, всегда и неизбежно тяготеет к переводу функциональных отношений в личные, основанные на персональном доверии... Вынужденное уповать только на личную преданность и нуждаясь, как в наркотике, в каждодневных заверениях в ней, оно вводится в то же время в состояние постоянного ожидания предательства». Перетряска кадров либо смена лидера является естественным способом продления жизни моносубъектности, и Путину еще придется выучить этот урок. В условиях персонифицированной власти государственный аппарат является основной опорой власти лидера, а также регулятором его отношений с обществом. Сам этот факт заставляет лидера проводить политику попустительства по отношению к бюрократии, позволяя ей выдавать свой корпоративный интерес за государственный. Причем российская бюрократия исключительно рациональна – но в рамках системы, в которой она работает. Она выживает при любых обстоятельствах и при любых, даже самых трагических ошибках. При Ельцине чиновники опасались непредсказуемости лидера, который в силу недостаточной поддержки в обществе был вынужден постоянно трясти аппарат и искать виновных в провалах. Сегодня чиновники получили исключительно тепличную атмосферу – они возвратили себе роль стержня государства. Бесконтрольность бюрократии и ее стремление контролировать бизнес порождает в России системную коррупцию – в отличие от Запада, где коррупция является следствием деформации принципов. В современной России коррупция имеет три формы проявления. Во-первых, она существует как следствие возвращения лидера к номенклатурному принципу кадровой политики. Это находит отражение в формировании кадрового корпуса не по профессиональному принципу, а на основе лояльности лидеру. Так, президент не избавляется от доказавших свою полную некомпетентность Наздратенко, Яковлева, Шаманова и многих других, а лишь передвигает их с одной должности на другую. Вторая форма коррупции является следствием незавершенной либерализации, в первую очередь непрозрачного механизма приватизации. Наконец, третья форма коррупции связана с неопопулистским механизмом консолидации власти. Неопопулизм – явление далеко не новое, оно впервые возникло в Латинской Америке. Речь идет о попытке лидера избавиться от зависимости от институтов и партий и мобилизовать поддержку в обществе за счет прямого обращения к массам через политические технологии и телевидение. Новые технологии, однако, требуют немалых средств и бесконтрольного их использования. Для того чтобы получить их, латино-американские лидеры придумали оброк с крупного бизнеса. Так, бразильский президент Фердинандо Коллор и аргентинский Карлос Менем достигли совершенства в технологии неопопулизма. Но этот путь формирования поддержки рано или поздно даже сильных лидеров ставит перед проблемой их «залоговых аукционов» и возвращения долгов поддержавшей их олигархии либо аппарату, который занимается взиманием оброка с бизнеса. Судьба лидерства в рамках бюрократически-авторитарного режима обычно бывает сложной, порой драматической: концентрация в своих руках всех ресурсов и одновременно зависимость от самодержавного «двора»; стремление к грандиозным проектам и одновременно жизнь одним днем. Один из классиков политологии Гиллермо О’Доннелл определил драму такого лидерства так: «Бессилие всевластия». Иногда лидеру приходится пройти весь путь, чтобы осознать эту драму. Еще хуже то, что за бессилие всесильной власти каждый раз приходится расплачиваться обществу. Российская «бензиновая» экономика Российская экономика постоянно держит наблюдателей в напряжении, заставляя их разрываться между крайностями в своих оценках. Еще в начале 2004 г. российское правительство и сам президент излучали невероятный оптимизм. И вдруг к концу года как будто кто-то Россию сглазил. Началось затухание темпов экономического роста, что, видимо, стало сюрпризом для правительства. Вначале оно уверяло и себя и окружающих, что дело в сезонных колебаниях. Но оказалось, что все сложнее. Сократились инвестиции – с 12,3% в 2003 г. до 10,8% в 2004 г. Усилился отток капитала – по оценке Кудрина, в 2004 г. этот отток составил 9 млрд. долл., а по другим данным, и все 15 млрд. долл. Инфляция упорно не хотела падать ниже 12%. Международные финансовые институты (ЕБРР) зачислили Россию в список стран с самыми медленными темпами рыночных реформ. Между тем российская экономика вполне предсказуема, если только ее рассматривать в политическом контексте. Тот факт, что российская власть занялась тем, как продлить себе жизнь, говорит о том, что о дальнейших экономических реформах в России стоит на ближайшие годы забыть. Но экономика может какое-то время развиваться и без радикальных реформ, если сохраняется умеренно либеральный вектор и благоприятная для бизнеса атмосфера. Однако в России не произошло даже этого, ибо Кремль сделал ставку не на либеральный вектор, а на пакт аппарата и части крупного бизнеса, который является основой российского статус-кво. Все, что угрожает этому пакту, – конкуренция, незыблемость частной собственности, открытые суды и транспарентность процесса принятия решений, свобода прессы, – будет и дальше ограничиваться. А следовательно, будет закрыт доступ воздуха для развития нормального рынка. Россия входит в период стагнирования в полном соответствии с политической логикой. Ибо персонифицированная власть, размышляющая о том, как сохраниться за пределами 2008 г., не способна не только к реформам, но и к поддержанию экономического тонуса. Конечно, и цены на нефть сыграли свою роль – они позволили расслабиться и не думать о реформах. Ведь реформы проводят от отчаяния, а не тогда, когда все и так хорошо! /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Опять не совсем адекватный анализ. А как объяснить упорное форсирование «социального геноцида» и настырного проталкивания лично Путиным людоедской «монетизации льгот». Лилия Шевцова не только не формулирует суть режима Путина хотя бы как «сомосизма», но и не упоминает его отличительную особенность – не просто мародерство, а вампиризм/ Экономическая модель, возникшая в России, удивительно напоминает Petrostate – «бензиновое государство», классическим примером которого являются Нигерия и Венесуэла. Такое государство характеризует в первую очередь сырьевая ориентация. Напомню, что в России, согласно Мировому банку, ТЭК в 2004 г. обеспечивал 80% российского экспорта, и 25% ВВП составили поступления из нефтяного и газового секторов. Так вот, в «бензиновых государствах» есть вполне определенные родовые признаки: смычка аппарата и бизнеса; появление класса рантье, который существует за счет дивидендов от продажи сырья; системная коррупция; господство крупных монополий под контролем бюрократии; зависимость экономики от внешних шоков; угроза «голландской болезни»; государственное вмешательство в экономическую жизнь; разрыв между богатыми и бедными. Государство такого типа заинтересовано не в модернизации, а в воспроизводстве сырьевой экономики. Не правда ли, очень похоже на то, что мы имеем в России?! Причем есть своя логика в том, что монополия на власть в России дополняется государственным монополизмом в экономике. Правда, такая исключительная патология случается не всегда. В некоторых других государствах, в которых в свое время тоже существовал бюрократически-авторитарный режим, скажем, в Чили, власть пыталась закрепить рыночные принципы и даже независимый суд, который, кстати, впоследствии судил эту самую власть. В России прорывающаяся через все режимы традиция поглощения властью собственности взяла верх. Сомнений в том, какая модель экономики – дирижистская, либерально-институциональная, популистская – формируется в России, уже нет. Эти споры пора кончать. То, что в России формируется дирижистская экономика, стало очевидно осенью 2003 г., когда «началось дело ЮКОСа», национализация которого полтора года спустя стала ударом по свободе предпринимательства в России. Причем есть признаки того, что мы имеем дело не с единичным случаем, а с тенденцией прямого вовлечения политического режима в экономический процесс. Конечно, власть, учитывая тот имиджевый ущерб, который ей принесло дело ЮКОСа, а также склоки, начавшиеся по этому поводу внутри правящей команды, вряд ли примется немедленно уничтожать другие частные компании. Но власть, которая рассматривает контроль за собственностью как гарантию своих позиций, не остановится перед дальнейшим ограничением экономических свобод. Между тем отказ от принципа незыблемости частной собственности и «подвешивание» результатов приватизации уже сделали свое дело, подорвав российский рынок. Во всяком случае, пока государство, а вернее, политический режим, который это государство подменяет, является и судьей, и ведущим игроком в экономике, пока аппарат вмешивается в экономический процесс с целью изъятия прибыли, оживления экономики ожидать нереально. А пока вместо обещанных реформ власть занялась формированием многопрофильного сырьевого гиганта на основе «Газпрома». Логика государственной экспансии неизбежно захватит и другие сферы экономики. Мы видим замкнутый круг: в ходе непродуманной приватизации 90-х гг. государственный монополизм уступил место олигархическому монополизму, а последний вновь заменяется монополией государства. Как будет функционировать экономика под контролем власти, ясно – российские государственные кампании, в том числе и «Газпром», известны как самые закрытые и отвратительные собственники. «Сегодня наше государство неэффективно и государственные кампании, как следствие, в подавляющей массе тоже», – признает Герман Греф, который знает, о чем говорит, и он же добавляет, чтобы не было никаких недомолвок: «Неэффективность «Газпрома» очевидна». После того как стало очевидно, что правительственные либералы поняли, что их используют для декоративных целей, они решились публично выступить против наступления власти на экономику, надеясь достучаться до президента и уговорить его вернуться к либерализму. Они до сих пор не верят, что Путин, который толкнул каток, уже не может его остановить без угрозы подорвать свою власть. Даже если президент вновь сделает либеральный жест, он не изменит вектора – каток пошел. А если президент вдруг бросится его останавливать, он рискует под него попасть сам. Ядерная держава как сырьевой придаток Правда, кое-что, чем российское «бензиновое государство» отличается от его собратьев, все же есть. Нет ничего уникального в том, что чем сильнее сырьевая направленность российской экономики, тем быстрее Россия превращается в сырьевой придаток Запада. То же самое происходит и с другими «бензиновыми странами». Но у нас чем больше Россия становится сырьевым придатком Запада, тем активнее российские элиты компенсируют свой комплекс неполноценности за счет усиления державнических амбиций. Ядерная держава с сырьевой ориентацией – это действительно новый мировой феномен. Любопытно, что будут петь наши державники и как будет вести себя наша власть, когда Россия превратится в сырьевой придаток Китая, страны, которая активно приглашается Кремлем приобщиться к национализации российской нефти и которая вскоре может стать ведущим потребителем российских углеводородов. Ведь поднимающая голову новая сверхдержава нуждается в энергетической подпитке. А на очереди стоит Индия, которая уже переходит к высоким технологиям и тоже нуждается в своем сырьевом придатке. Конечно, не будем преувеличивать ситуативный альтруизм российской правящей команды. В обычном состоянии российскую власть обуревают иные побуждения. Так, поскольку некоторые европейские государства, в частности Германия, сидят на российской газовой игле, у предприимчивой российской элиты может возникнуть желание их шантажировать либо вовлекать в свои «проекты». Например, немецкий канцлер Шрёдер, один из ближайших западных друзей российского президента, вместе с Deutsche Bank уже вляпались в один такой проект, собравшись было поддержать национализацию ЮКОСа через финансирование покупки «Юганскнефтегаза» «Газпромом». Российским ответом должна была стать не только досрочная выплата Россией своего долга Германии, но и, возможно, преференции для германского бизнеса в России. Это как раз тот случай, когда Запад, увлекшись, начал играть по «понятиям», забыв о своих принципах. На сей раз проект с ЮКОСом так и не был доведен до конца, ибо вмешался американский суд в Хьюстоне. Сам факт появления подобного рода «проектов» является показателем и того, насколько сложна взаимосвязь между принципами и интересами, и того, насколько Россия способна уговорить западных политиков нарушить чистоту либерального кредо. Уточню, что противоречия между принципами и интересами важны для Запада, а не для России, где принципы всегда подчиняются интересам моносубъектности. А вот в западной системе есть защитные механизмы, которые могут напомнить западным лидерам о принципах во время выборной кампании. И в этом случае Кремль может гордиться тем, что он способен повлиять на смену власти в некоторых европейских странах, с лидерами которых у Путина сложились приятельские отношения. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Наивно. Внешне отношения приятельские, а «кинуть» и «осудить» - раз плюнуть. Не надо строить иллюзий – в политике нет «приятелей»/ Стремление обезопасить себя от искушения плюнуть на принципы и одновременно ослабить зависимость от своего непредсказуемого сырьевого придатка может заставить европейцев искать новые источники энергии. Может быть, это заставит Россию осознать, что газ и нефть – это не подарок судьбы, а ее проклятье. Есть ли в России понимание того, что сырьевая экономика является тормозом в ее модернизации? Да, и этот факт неоднократно признавался самим Путиным. Но все дело в том, что диверсифицировать экономику – значит решиться на глубокие системные реформы, которые станут ударом по пакту бюрократии и сырьевого бизнеса. Эти реформы неизбежно будут означать рост среднего класса и появление новых капиталистов, которые начнут инвестировать в новые технологии. Но это движение к предприимчивости и инициативе означает подрыв основ традиционной власти, которая заинтересована в пассивном, послушном обществе и в сохранении кланового капитализма и его основы – сырьевой экономики. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Вот здесь наконец-то Шевцова говорит по сути, базису/ Недавно президент в Новосибирске горячо и искренне говорил о необходимости создания в России «технопарков», то есть переходе к высоким технологиям. Но вот вопрос: сможет ли бензиновая экономика сменить свои ориентиры и зачем ей «технопарки»?! /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Фарс в Новосибирске – обычная пиар-акция Путина/ Правда, те, кто следит за перипетиями российской экономической ситуации, не могут не заметить, что укрепление бюрократически-авторитарного режима в России отнюдь не отпугнуло мировые нефтяные кампании. Что их привлекает в России? На фоне продолжающейся войны в Ираке, сохраняющейся нестабильности на Ближнем Востоке, проблем в Нигерии и других нефтедобывающих странах российский бюрократический пресс кажется преодолимым барьером. Глобальные Oil Majors готовы потратить деньги на политические риски. Причем здесь играет свою роль и заразительный пример. Так, руководитель «Бритиш Петролеум» лорд Браун, который первым взялся вкладывать серьезные деньги в России, как бы говорит остальным, что в Россию можно идти, несмотря на все предупреждения. Более того, западный инвестор с нетерпением ждет, когда остатки ЮКОСа, «Сибнефть» и другие сырьевые активы будут выставлены на продажу. Крупный западный бизнес не пугает и неурегулированность российского налогового законодательства, и коррупция, и необходимость получения политического благословения Кремля. Инвестор, способный оплатить политические риски, готов вкладываться. В свою очередь, Российское государство намерено привлекать западных партнеров для осуществления амбициозных проектов. Речь идет в первую очередь о стремлении привлечь западные средства и технологии и нейтрализовать отрицательное впечатление, которое на Западе порождает путинский авторитаризм и его отношение к российскому крупному бизнесу. Однако западные компании рассматриваются в России лишь в качестве миноритарных инвесторов. Пример «Бритиш Петролеум» не получил продолжения и является памятником личных отношений между Путиным и Блэром. Насколько последовательной может быть политика российского бюрократического авторитаризма в отношении западного бизнеса? Опыт Exxon Mobile, которая потеряла свои инвестиции на Сахалине и была вынуждена опять участвовать в тендере на месторождение, которое считала своим, свидетельствует о том, что Кремль будет и дальше играть «по понятиям». Если интересы правящего класса потребуют отнять собственность у западного инвестора, ее отнимут. Если политическая ситуация в России потребует сделать из западного инвестора врага – он им станет, и никакая дружба президентов тому не помеха. А тем временем приход в Россию в основном нефтяных игроков еще больше укрепляет «бензиновое государство», реформировать которое будет все труднее. Возникает парадоксальная ситуация: западные монополии своим присутствием легитимируют и используют в своих интересах российское авторитарно-сырьевое государство (так же, как они легитимировали и использовали авторитарно-сырьевые режимы в 60–70-е гг.), которое при первых признаках кризиса неизбежно сделает из них своего Врага Номер Один. Вопрос лишь в том, кто успеет получить больше дивидендов из этого неустойчивого партнерства. Часть 2 (http://www.ng.ru/ideas/2005-01-25/1_otkat.html): Олигархия, существовавшая в разные времена и в разных обществах, – это сращивание власти и крупного капитала, который осуществляет свои интересы, используя государство. Есть ли основания говорить о том, что в России возникло такое явление? «Олигархия» как миф В конце первого правления Бориса Ельцина вокруг Кремля оформилась узкая группировка богатых людей («семибанкирщина», по меткому замечанию покойного Андрея Фадина), получившая доступ к рычагам управления и использовавшая этот доступ в целях личного обогащения. Политический взлет «семибанкирщины» был обусловлен параличом ельцинского лидерства. Ельцин в силу отсутствия поддержки в обществе был вынужден обратиться за помощью к крупному бизнесу и оплатить эту поддержку. С приходом к власти дееспособного лидера российская власть начала избавляться от опеки «олигархии», которая была сдерживающим персонифицированную власть фактором. Падение Березовского, Гусинского, Ходорковского было неизбежным. Оно показывает, что российская власть может использовать крупный бизнес, даже в отдельные периоды делиться с «олигархией» своими полномочиями. Но эта зависимость может быть только временной, и, укрепившись и получив поддержку других сил, единовластие стряхивает ее с себя. Падение «семибанкирщины» и ее последнего политически честолюбивого члена Ходорковского подтверждает, что в России олигархия как группа с собственными политическими интересами и гарантированными возможностями влияния на власть невозможна. Кстати, это подтверждает и то, как себя ведет российский крупный бизнес и его представительство в лице РСПП в настоящее время – они убедительно доказывают Кремлю, что не существуют как политическая группа. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Такая ситуация очень типична при любой компрадорской «сомосе» в любой стране «третьего мира», а не только при Путине в РФ/ Те, кого мы называем «олигархией», были порождены бюрократией для осуществления своих целей, а именно – для приватизации государственной собственности. Российские «олигархи» были посредниками, уполномоченными российских чиновников, нанятыми для обслуживания их интересов. И сохранение мифа о всесильных «олигархах» – в интересах тех, кто их использует либо использовал. Причем не сами «олигархи» вдруг загорелись стремлением поуправлять. Решающую роль в их объединении сыграли технократы и лично Чубайс, который нанял крупный бизнес для поддержки в переизбрании Ельцина. Примечательно, что и в других странах своим взлетом олигархи были обязаны технократам. Именно последние были связующим звеном между крупным бизнесом и армией в период правления Пиночета в Чили. На наших глазах в России произошла смена нескольких моделей отношений власти и крупного бизнеса: использование отраслевой «олигархии» в управлении в целях подавления «красного» директората (премьерство Черномырдина); доминирование крупного бизнеса в политике; равноудаленность бизнеса; подчинение крупного бизнеса власти; формирование новой касты бюрократов-олигархов. В период первого президентства Путина казалось, что власть остановится на модели корпоративизма, то есть даст возможность окрепнуть институтам представительства интересов крупного бизнесе (РСПП и Торгово-промышленная палата) и будет вести с ним диалог. Но сегодня ясно, что Кремль выбрал иную модель общения с бизнесом. О российских кентаврах: бюрократы-олигархи Ликвидация ельцинских «олигархов» тем не менее не означает возникновения пустоты. Те, кто с таким воодушевлением приветствует «антиолигархическую революцию» Кремля, рассматривая ее как полную аннигиляцию представителей крупного бизнеса, ненаблюдательны. Наряду с ударом по Ходорковскому и подчинением остального крупного бизнеса в России формируется поколение бюрократов-олигархов. Руководитель «Газпрома» Алексей Миллер, все те представители правящей команды (Медведев, Иванов, Сурков и другие), которые заседают в правлениях крупнейших компаний, представляют собой новое издание российской «олигархии». Аппарат сегодня ищет путь непосредственного сочетания властвования с владением. Внешне этот процесс напоминает создание в период южнокорейской индустриализации гигантских корпораций-чеболов, явившихся примером переплетения власти и бизнеса. Целью чеболов была концентрация ресурсов и государственной поддержки для достижения экономического прорыва. Российская смычка между властью и экономикой отражает стремление аппарата сохранить прямой контроль за собственностью. Причем российские чиновники умело используют опыт Березовского, который обогащался не за счет приватизации, а за счет внедрения своих людей в государственные предприятия и контроля за их финансовыми потоками. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Опять поверхностное сравнение. Южная Корея и РФ – из разных опер. Южнокорейская власть защищала интересы национального капитала, а российская власть – интересы компрадорского капитала. В результате Южная Корея ныне – один из крупнейших мировых производителей постиндустриальной продукции, а РФ ныне и навсегда при «сомосе» всего-навсего зависимый сырьевой придаток. Корейские чеболи – двигатели постиндустриальной модернизации, а в РФ сырьевые сверхмонополии – демодернизаторы нашей страны. Несопоставимо!/ Новые государственные корпорации, напоминающие саудовскую «Арамко», могут стать площадкой для новой роли Путина и его приближенных, если им придется покинуть Кремль после 2008 г. Проблема, однако, в том, что сам президент подрывает не только институт собственности, но и механизм взаимных обязательств. Поэтому новая правящая команда вовсе не обязательно смирится с тем, что государство будет зависеть от энергетического и топливного монополиста с политическими претензиями. «Уходя, уходи» – таков закон российской власти. Какова может быть в этом контексте судьба Потанина, Фридмана, Авена, Дерипаски и других «олигархов» ельцинской эпохи? Представитель крупного бизнеса, не встроенный непосредственно в механизм обслуживания власти, является инородным телом. Он, несмотря на все ухищрения и заверения в преданности, антисистемен, ибо, обладая самостоятельным экономическим весом и не будучи обязанным своим богатством президенту, в любой момент может начать свою игру. Он может бойкотировать законы и решения президента либо аппарата. Он может пытаться подчинить себе Думу, как это делал Ходорковский. Он может коррумпировать аппарат в своих интересах, а не в интересах единовластия. Поэтому он потенциально опасен – и в рамках данной системы обречен. Привлечение крупной мировой корпорации в качестве защитного щита, как это сделала ТНК, создав совместный нефтяной холдинг с БП, и «ЛУКОЙЛ», совершивший сделку с «Коноко-Филипс», либо использование ресурсов ельцинской политической «семьи», как это делает Дерипаска, вряд ли является гарантией выживания. Единовластие требует полного подчинения бизнеса, и этот процесс будет продолжаться. Это не означает, что за Фридманом либо Дерипаской люди в масках придут завтра. История с ЮКОСом показала Кремлю, сколь серьезны последствия кавалерийской атаки на крупного собственника, особенно создавшего подстраховку на Западе. Но вместе с тем ЮКОС продемонстрировал и то, что если нужно вычистить очередного «олигарха», то непреодолимых препятствий для этого ни со стороны общества, ни со стороны Запада не существует. Те представители крупного бизнеса, кто еще помнит вседозволенность ельцинского правления, являются последними могиканами. На их место приходят не просто другие люди, но и другой вид собственника, являющегося частью режима. Но вот вопрос: будут ли чиновники-олигархи вести бизнес более эффективно? Ни в коем случае. Этот вид собственника постарается извлекать частную прибыль, избегая любой ответственности. Безответственность власти воспроизводит безответственность бизнеса. Будут ли отношения между президентом и бюрократами-олигархами безоблачными? Отнюдь нет. Бюрократия всегда пытается задушить лидера в своих объятиях, а бюрократия, которая к тому еще и контролирует собственность, будет представлять для лидера двойную угрозу. Лидер будет иметь две возможности ответить на эту угрозу: разгромить наиболее коррумпированный и влиятельный слой созданных им же чиновников-олигархов либо поставить эту корпорацию под контроль общества и независимых институтов. Судя по всему, Путин не готов ни к одному из этих вариантов. А раз так, то он рискует в любой момент быть выброшенным на обочину. Государство высвобождается от социальных функций В ходе первого путинского президентства россиянам жить стало несколько лучше. Благодаря экономическому росту удалось смягчить социальный кризис, в котором Россия пребывала в 90-е гг. Правительство начало выплачивать зарплаты и пенсии. Стали расти доходы населения. Число живущих за чертой бедности сократилось с 37 до 25% населения. Уровень безработицы упал на 19% – с 7 млн. до 5,7 млн. человек. Однако кардинальных сдвигов в социальной политике государства и в социальной сфере так и не произошло. Дело в том, что, придя в Кремль, президент поставил перед собой две цели – консолидация власти и достижение макроэкономической стабильности. На социальную сферу не хватало не только времени, но и мужества. Ведь проведение социальных реформ означало отказ от сложившейся еще в СССР практики обеспечения стабильности. Как бы то ни было, правящая команда ограничилась тем, что пыталась сузить зону бедности за счет элементарного латания дыр. После своего переизбрания президент решился на то, что до него не осмелились сделать ни Горбачев, ни Ельцин: он рискнул начать перестраивать советскую модель социальной политики в соответствии с требованиями рынка. Летом 2004 г. Кремль предложил пакет законов, который должен был по-новому определить социальную ответственность государства. Но формирование новой социальной политики началось с провала: правительство вначале попыталось было взяться за пенсионную реформу и, когда она не пошла, решило заняться монетизацией социальных льгот. Причем ее начал проводить все тот же Зурабов, заваливший пенсионную реформу. Социальная реформа стала экспериментом на способность управлять, который власть добровольно поставила на себе и который, как и следовало ожидать, провалила. Поневоле возникает вопрос: а зачем было начинать с монетизации, когда на повестке дня более важные стратегические реформы, которыми нужно заниматься, – пенсионная, военная, реформа здравоохранения и ЖКХ? Ответ, видимо, так же прост, как и циничен: власть решила отказаться от обязательств по отношению к самой беззащитной части населения, посчитав, что эти граждане безропотно смирятся со своей судьбой, а дальше можно будет приниматься за более крепкие орешки. Старики и инвалиды должны были показать степень смирения общества. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Путин решил хладнокровно уничтожить миллионы нас, русских людей, не ради своего вампиризма, а исполняя предписание своей мондиалистской крыши – подорвать жизненную силу русского народа и сократить нашу численность до 20-50 миллионов людей, пригодных для обслуги, но уже не способных играть какую-либо субъектную роль в постиндустриальном мире/ Причем теперь подтвердилось то, что было ясно с самого начала, учитывая пофигизм правительства, а именно – что механизм осуществления монетизации так и не был проработан и денег на ее проведение во многих регионах просто не было. До сих пор отсутствует и списочный состав людей, у которых отняли льготы. Если кратко, то российская власть, сидя на сундуке, набитом нефтедолларами, решила отказаться от обязательств по отношению к самой незащищенной части населения, при этом расширяя социальные гарантии и повышая уровень жизни чиновничества. Формула новой социальной политики Кремля удивительно проста: патернализм по отношению к бюрократии и социальный дарвинизм по отношению к обществу. Даже латиноамериканские «бензиновые» режимы не позволяют себе такое наплевательское отношение к своему населению и используют нефтяные деньги для осуществления широких социальных программ. Люди, сидящие в Кремле, пусть и в разных его отсеках, делают то, что опасаются делать в Латинской Америке, и уже не важно почему – из-за уверенности, что все сойдет с рук, политической близорукости, увлеченности своими собственными потребностями. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Вот в этом вампиризме-людоедстве – существенное отличие Путина от типичной латиноамериканской мародерствующей «сомосы»/ Впрочем, такой политики и нужно ожидать от власти, которая принимает решения, не имея адекватной информации о реальности и при парламенте, штампующем решения правительства. А когда апофеоз коллективной глупости становится очевидным, все отсеки власти начинают судорожно искать виноватых. Вот этим в январе и занимаются Дума, правительство и президентская администрация. И, судя по всему, они нашли, кого сделать крайним: региональные администрации. При этом власть старается не замечать, что втолкнула страну в социальный кризис. А может быть, Грызлов, Фрадков и компания действительно не понимают, что вызвали кризис? Такая реакция на кризис может быть опаснее самого кризиса, ибо свидетельствует об угрожающем отсутствии механизма самокоррекции системы. В который раз мы сталкиваемся с законом непреднамеренных последствий: наши правители, решившие научить пенсионеров и инвалидов жить в рынке, без особых размышлений начали пилить сук, на котором так удобно устроились. Неспособность власти подумать о грядущих последствиях своей политики просто ошеломляет. Одним решением она порождает для себя сразу несколько проблем. Во-первых, сбрасывая ответственность за напряженность на региональные власти, Центр готовит почву для появления новых Ельциных. Региональной власти придется думать: что опаснее – противоречить Кремлю либо сидеть на сковороде социального недовольства, и второе может показаться более неприятным. Во-вторых, заставив «единороссов» одобрить сомнительный закон, власть тем самым заставила свое агрессивно-послушное большинство себя и высечь. Если так дело пойдет, то «единороссы» вряд ли сохранят свои позиции до следующих выборов, и власти придется думать о формировании новой «партии» одноразового пользования. В-третьих, Кремль раньше времени выбивает стул из-под правительства Фрадкова, которое может пасть до отмеренного ему срока и тем самым смешать планы по самосохранению власти. В-четвертых, власть создает почву для формирования громкой популистской оппозиции, которая неизбежно начнет играть с идеей слабого и антинародного президентства. Все наши предыдущие элиты и их лидеры проходили через кризисы и демонстрировали ту или иную степень неадекватности. Но то, как ведет себя в момент нынешнего социального кризиса эта команда, свидетельствует не только о полной беспомощности, цинизме и безответственности. Ее нынешнее поведение говорит о том, что эта элита вряд ли сможет себя воспроизвести в 2008 г. – не хватит ни ума, ни мужества. Конечно, о социальных реформах можно теперь забыть, в том числе и о тех, проводить которые позарез необходимо. Наконец, последнее. Монетизацией власть загнала себя в очередной угол, и что она ни сделает, все будет плохо: откажется от монетизации льгот – проявит слабость и ее начнут таранить со всех сторон, не откажется – народ станет «закипать», и нечего надеяться, что ОМОН без раздумий бросится бить пенсионеров. Российское общество правильно поняло сущность монетизации льгот. Согласно опросам «Левада-центра», 61% опрошенных считают, что государство заменяет льготы денежными компенсациями для того, чтобы сэкономить средства за счет беднейших слоев (только 29% думают, что для того, чтобы улучшить положение этих слоев). Люди понимают, что капитализм, в который власть вталкивает общество, построен по принципу «Выживай сам». Естественно, что граждане начинают задавать вопрос: почему экономию бюджетных средств начали с беднейших слоев? Почему не стали наводить порядок с распоясавшейся бюрократией, с «черными дырами» в федеральном бюджете, с массовой кражей средств, идущих в Чечню? Почему власть тратит сотни миллионов долларов на реставрацию президентских резиденций и дач и не найдет средств увеличить пособия для чернобыльцев? А между тем государство утратило контроль над процессами, идущими в социальной сфере, и процесс ее деградации становится необратимым. Напомню лишь некоторые факты, которые показывают драматизм проблем, стоящих перед Россией. Российское население продолжает сокращаться (оно уменьшилось со 149 млн. человек в 1991 г. до 144 млн. в 2003 г.). В 2003 г. на каждые 100 рожденных младенцев умирали 173 человека. По оптимистическим прогнозам, к 2050 г. население России должно сократиться до 102 млн., а по более пессимистическим оценкам – до 77 млн. человек. Все это заставляет задуматься о том, насколько Россия будет способна контролировать свое географическое пространство за Уралом уже через пятьдесят лет. Ситуация в здравоохранении более чем тревожная: лишь треть россиян считают себя здоровыми, часто болеют 40%, а 30% россиян страдают от хронических заболеваний. Две трети российских детей больны, и этот факт означает угрозу воспроизводства нездорового населения. Вновь начали распространяться болезни, которые в СССР были ликвидированы, среди них туберкулез и чума. Россия оказалась на грани неконтролируемой эпидемии СПИДа. До 1999 г. в России было лишь несколько тысяч ВИЧ-инфицированных, а в 2004 г., по официальным данным, 280 тыс. человек (а по неофициальным данным – около 1 млн.). Запад считает эпидемию СПИДа в России одним из мировых вызовов, а российские руководители предпочитают хранить по этому поводу молчание. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Эти скучные констатации мало кого волнуют вверху или внизу в сегодняшней России. Да, трагедия, гибель народа! Но нет пассионарности, нет веры друг друга,и отдельные здоровые русские люди бессильны что-то сделать/ В стране насчитывается около 3 млн. сирот. Сотни тысяч бездомных детей скитаются по улицам. Сотни тысяч детей-инвалидов, живущих в интернатах и не получивших профессии, не готовы к самостоятельной жизни, и они тоже вскоре пополнят ряды бомжей. Развал системы профессионального обучения означает, что Россия лишается квалифицированной рабочей силы. Еще одна проблема – вынужденные переселенцы (не менее 5 млн. человек, по официальным данным), которых государство не может трудоустроить. Этот грустный список можно продолжать до бесконечности. В психологии российского политического класса социальная политика так и осталась бременем, от которого нужно избавляться, и побыстрее. Власть не сумела – не захотела – использовать свалившиеся с неба миллиарды (!) долларов для того, чтобы облегчить жизнь простых российских граждан. Показательна структура бюджета на 2005 г., которая отражает преференции правящей команды. Расходы на оборону и безопасность составляют в нем 30,4%. Расходы на оборону в 2005 г. по сравнению с 2004 г. увеличены на 28%, на обеспечение внутреннего порядка – на 26%, а расходы на социальные нужды снижены на 1,5%, на образование – на 8,6%, на сельское хозяйство – на 10%, на окружающую среду – на 15,2%. Бюджет является зеркалом мышления людей в Кремле: они думают не о том, чтобы предотвратить недовольство народа, а о том, чтобы от этого недовольства себя защитить. Между тем в конце 2004 г. в стране усилилось социальное брожение: в октябре только в сфере образования было 5907 забастовок – в 80 раз больше, чем на протяжении 2003 г. Уже около 43% опрошенных готовы участвовать в забастовках с экономическими требованиями. Это явно новые настроения, которые говорят о том, что эволюция настроений от надежды к безысходности на этой точке не остановилась и движение идет в сторону активного недовольства общества. Правда, у власти есть средства, которые могут смягчить социально-политический протест. Среди них: организация кампании по поиску врагов; давление на компартию; дискредитация либерал-демократов; формирование партий-однодневок для воздействия на левый и правый электорат; создание национал-популистских партий типа «Родины»; задабривание подачками групп населения, которые могут раскачивать ситуацию (например, шахтеров); формирование прокремлевских молодежных движений («Идущие вместе»); использование СМИ и прежде всего телевидения для оболванивания населения и отвлечения его внимания от острых проблем. Но все это давно известные способы купирования недовольства, не ликвидирующие его глубинных корней, а только откладывающие момент социального взрыва. А жизнь порождает новые формы протеста – голодовки, блокирование магистралей, захват официальных зданий митингующими. То здесь, то там возникают очаги протеста в молодежной среде (чаще на левом – нацболы, но уже и на либеральном фланге – молодое «Яблоко»), которая может действовать как «застрельщик» массового протеста. Кстати, превращение студенческого протеста в движущую силу антирежимных революций в Сербии, Грузии и на Украине должно заставить российских наблюдателей задуматься, в какой степени этот феномен может оказаться тенденцией в постсоветских обществах. Не исключено, что Министерство обороны, ликвидируя отсрочки от призыва, внесет свою лепту в формирование студенческого протеста. Наконец, озабоченность – в том числе и власти – должны вызывать взращенные самой властью политики национал-популистского толка, которые могут выйти из-под контроля и оседлать протестную волну. История о чудовище Франкенштейна, ликвидировавшем своего создателя, имеет не только литературный смысл. Внешняя политика России: пределы прагматизма До недавнего времени внешняя политика России, проводимая Путиным, в рамках тех возможностей, которыми обладает Россия, могла считаться успешной. Второй российский президент сумел сделать внешнюю политику инструментом международной легитимации своего политического режима, повысить международный вес России и активизировать ее присутствие на мировой сцене. Причем он это сделал не за счет привычных для России воинственных приемов, бряцания оружием либо шантажа ядерным потенциалом, а за счет сдержанности. Владимир Путин попытался превратить внешнюю политику в средство осуществления внутренних потребностей России и привести внешнеполитические амбиции российских элит в соответствие с ограниченными ресурсами государства. Именно благодаря его сдержанности Россия не вступила в конфликт с Западом по поводу выхода США из ПРО, расширения НАТО и ЕС, присутствия американских военных в Средней Азии, поворота Грузии к Западу и т.д. Путин уточнил систему приоритетов России во внешней политике. Так, если Ельцин вообще забывал о существовании новых независимых государств, то новый президент сделал акцент на отношения России с государствами, возникшими на территории бывшего СССР. Это стремление понятно, ведь Россию связывают многочисленные интересы с осколками бывшей советской империи. Однако Россия при Путине так и не решила стратегический для себя вопрос: какова должна быть ее системная роль на бывшем советском пространстве, то есть должна ли Россия стремиться к формированию вокруг себя нового альянса зависимых от нее государств, продолжая имперскую тенденцию (и возможно ли это в принципе?), либо она должна двигаться к созданию новой общности государств, которая бы стала ступенью к европейской интеграции? Сам президент Путин обозначил стремление формировать постсоветскую интеграцию на основе взаимного учета интересов, а не давления либо использования России как «дойной коровы». В этом можно было увидеть попытку отказаться от отношений суверена и вассалов. Москва начала использовать экономические импульсы для восстановления влияния на своих соседей. Причем в качестве проводников экономической политики был привлечен российский бизнес и «естественные монополии», в первую очередь «Газпром» и РАО «ЕЭС России». Однако события 2004 г. подтвердили: при сохранении державничества как фактора консолидации политического класса внутри России прагматизм во внешней политике не может быть устойчивым. Причем державничество включает в себя весь набор традиционалистских атрибутов – акцент на территорию, силу, суверенитет и ядерное оружие. Российский политический класс так и не сумел перейти к новой государственной философии, ориентированной на экономическое превосходство и социальное благосостояние общества. Ментальность державничества не допускает и суверенитета государств, находящихся в бывшем советском пространстве. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: И опять какая-то надстроечность и пустые слова насчет некоего «державничества». Нет никакого державничества и государственничества у Путина! Есть имитации, за которыми ситуативные шкурные интересы. Есть слова о необходимости «поиска» национальной идеи, но нет даже стратегии поведении/ Самым серьезным испытанием для России стала Украина и ее последние президентские выборы. Они показали, насколько жив в сознании российского политического класса стереотип: «Не может быть России без Украины». Для российской элиты возможность ухода Украины на Запад, а тем более смены политического режима в Киеве оказывается ударом, чуть ли не равным по болезненности распаду СССР. Уход Украины с орбиты России продемонстрировал всему миру не только то, что Россия не является привлекательным центром притяжения, но и то, что Кремль не способен удержать государство, которое до сих пор многим в России кажется продолжением ее самой. Украинская «оранжевая революция» стала для России двойным ударом – и по державничеству как философии внешней и внутренней политики, и по режиму персонифицированной власти. Собственно, осознание этого двойного удара заставило российскую элиту так отчаянно бороться за сохранение старой правящей «семьи» в Киеве, хотя эта «семья» никогда не вела себя лояльно по отношению к Москве. Да и в целом украинские события продемонстрировали способность Кучмы весьма умело использовать Россию и Путина в своих интересах. Это говорит не только о кремлевской проницательности, но и о том, что имперские комплексы не дают возможности России трезво осуществлять свои интересы. Украина усилила самоидентификацию российской элиты на основе традиционализма и показала те ограничители, за пределы которых эта элита пока не может выйти. Собственно, то, как активно российская власть боролась за сохранение Украины в сфере своего влияния, говорит и о том, каков вектор интеграционных объединений, созданных на территории бывшего СССР при участии России, – эти объединения создаются не для того, чтобы всем вместе интегрироваться в европейскую цивилизацию. У них нет и трансформационного потенциала, то есть стимула проводить реформы. Их существование прямо пропорционально готовности России их содержать, то есть мы имеем повторение советской схемы патронажно-клиентелистских отношений между Москвой и союзными республиками, которую новые независимые государства используют более эффективно, чем Москва. Даже беглый взгляд на российскую внешнюю политику позволяет сделать ряд выводов. Во-первых, привлечение державничества в целях консолидации общества неизбежно подрывает доверие к Москве не только Запада, но и других государств, в первую очередь соседей России. Во-вторых, прозападный курс Путина в условиях расхождения ценностных систем России и западной цивилизации не может быть последовательным даже при совпадении их стратегических интересов. В-третьих, Realpolitik, которой пытается следовать Кремль, может быть эффективна, если она обеспечивается экономической и военной мощью. В противном случае Realpolitik порождает впечатление ущербности власти и страны в целом. В-четвертых, до сих пор Запад не препятствовал России осуществлять свою «доктрину Монро», то есть сохранять контроль за постсоветским пространством. Но неспособность Москвы стать гарантом стабильности в этом пространстве (в частности, провал ее попыток разрешить конфликты в Приднестровье, Абхазии и Южной Осетии) может заставить Запад отказаться от молчаливого согласия на доминирование России в этой части мира. В-пятых, России придется нести немалые расходы по сохранению своих сфер влияния в постсоветском пространстве, как это происходит в ее отношениях с Беларусью. Пока Россия развивается как Petrostate, ее интеграционные инициативы будут вести к стагнации государств, входящих в российские интеграционные проекты. В-шестых, попытка Москвы оформить доктрину «многовекторности» выглядит как опора на текущие интересы при отсутствии стратегического выбора. Противоречия между Россией и Западом будут накапливаться пропорционально стремлению Москвы использовать державничество для государственной идентификации. Это, правда, не означает возврата обеих сторон к холодной войне – в этом не заинтересованы ни Запад, ни Россия. Сам Путин не готов к конфронтационности с Западом, что подтверждает и его поведение после украинской «оранжевой революции». Но нельзя не видеть, что внешняя политика России является заложницей ее системных проблем. Усиление авторитаризма, передел собственности, попытки власти уничтожить политические альтернативы – все это сужает возможности России стать полноправным членом клуба развитых мировых держав. Имитация демократии и рынка неизбежно будет сопровождаться и имитацией партнерства России с Западом. Сам факт сохранения в России традиционалистской системы, которая стремится выглядеть современно, провоцирует непредсказуемость. Тем более что вскоре России придется убедиться в том, что ее сырьевой потенциал – больше проявление слабости, чем фактор силы. Западу же придется размышлять, является ли его партнерство с Россией стимулом для ее трансформации либо легитимацией ее скатывания к традиционализму. Отношения России и Европы в течение правления Путина наглядно демонстрируют ограниченность партнерства субъектов с разными системными векторами. Так, в 2001–2002 гг. в России было модным говорить об интеграции в Европейское сообщество. Думаю, что сам Путин задумывался над возможностью этого сценария и пытался зондировать вероятность включения России в структуры НАТО и ЕС в роли, которая предполагала для Москвы если не право вето, то возможность влияния на процесс принятия решений в этих структурах. Но к концу его первого президентства стало ясно, что ни Россия не готова к прямому вхождению в западное сообщество, ни европейское сообщество не готово рассматривать Россию как своего полноценного члена. Трения по вопросу Калининграда и расширения ЕС, резкая критика Путиным политики Брюсселя, откладывание Москвой своего саммита с ЕС, недовольство Кремля позицией европейских институтов по вопросу Чечни, противоречия в понимании «четырех пространств», то есть концепции сотрудничества, – все это лишь наиболее очевидные признаки того, что отношения России и ЕС далеко не безоблачны. Стоит отметить, что расхождения между Россией и объединенной Европой структурно обусловлены. Целью Европы является размывание национальных государств, снятие территориальных барьеров и формирование новой общности, в рамках которой политика строится на основе компромиссов и учета мнения меньшинства. Россия упорядочивает себя по-иному, продолжая делать акцент на мощное государство, территорию и суверенитет, акцентируя военную мощь, словом, старые геополитические атрибуты. Возникает ситуация, когда существование у России с Европой общих экономических, торговых интересов и интересов безопасности накладывается на несовместимость их систем и ценностей. В этой связи возникает вопрос: что окажется сильнее – общность текущих интересов либо структурные и ценностные противоречия? Пока противоречия между Москвой и Брюсселем смягчаются за счет благоприятных двусторонних отношений Москвы с отдельными европейскими столицами, в первую очередь с Берлином и Римом. Но как долго будет действовать этот смягчающий фактор? /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Пока в России «сомоса», нормальные демократические страны будут, естественно, брезговать иметь с ней равноправные отношения/ А тем временем Европа меняет свое отношение к России. В 90-е гг. Европа пыталась осуществить курс, который можно определить как «Трансформация через Интеграцию» – он предполагал, что включение России в рамки европейских структур будет содействовать российской трансформации. Этот курс так и не привел к ожидаемым результатам. Россия вместо того, чтобы растворяться в европейской общности, требовала для себя «особого статуса». Отныне Европа собирается использовать в отношении России принципиально иную формулу – «Интеграция через Трансформацию», предполагая большее включение России в европейские структуры только по мере того, как Россия будет себя реформировать в направлении либеральной демократии. Вовлечение Европы в роли арбитра в процесс разрешения украинского кризиса, активизация новых членов ЕС – вчерашних советских сателлитов (в частности, Польши) в формировании внешней политики сообщества – все это говорит о появлении новых акцентов в политике объединенной Европы в отношении России. ЕС, видимо, будет пытаться стать более активным игроком на постсоветском пространстве и претендовать на участие в разрешении конфликтов на этой территории. Вполне вероятно, что ЕС сделает своей миссией интеграцию Украины и демократизацию Беларуси. Россия, как всегда, опаздывает со своей реакцией на вероятные повороты, а опаздывая, нервничает и делает ошибки. С началом второго путинского президентства возникла и задача нового осмысления отношений России с Америкой. Первые годы путинского правления, казалось бы, говорили о возможности молчаливого принятия Россией роли младшего партнера Америки: ведь Москва неоднократно соглашалась, пусть и вынужденно, с инициативами США, даже если они затрагивали российские приоритеты. Вряд ли кто-либо в начале 90-х гг. мог бы предположить способность России совершить столь глобальное отступление со своих имперских рубежей. Первым серьезным несогласием с Вашингтоном в период правления Путина был отказ Москвы поддержать американскую военную операцию в Ираке. Но продолжение политики «младшего партнера» США для Путина имело свои пределы. Он мог осуществлять эту политику только до момента, когда эта политика начала вызывать неодобрение его политической базы и вступила в противоречие с философией державничества. Даже лояльные путинисты начали все громче ворчать по поводу соглашательства Путина в его отношениях с Вашингтоном. Перед российским президентом возникало несколько вариантов отношений с США. Первый: быть воинственным на уровне риторики, не совершая действий, которые бы могли подорвать его отношения с Вашингтоном. Второй: решиться на противостояние американским интересам, в частности в бывшем советском пространстве. Третий: перейти к более конструктивному диалогу с США, что могло означать принятие системной роли «младшего партнера». Четвертый: сделать выбор в пользу дистанцирования в тех сферах, где у России нет ресурсов сотрудничать с США на равных, и в пользу диалога в тех сферах, где Москва может быть равноценным партнером Америки. Последний вариант напоминает политику Китая. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Смешно сопоставлять современный субъектный могучий Китай с жалкой самопредательской десубъектизированной России. Все же Лилия Шевцова поверхностна, и её анализ неинтересно читать. Но её позиция – типична/ Президент Путин неоднократно доказывал, что он не готов к обострению отношений с Америкой. Однако оказалось, что у России и Америки нет и оснований для углубления партнерства. Во-первых, свое значение имеет асимметрия возможностей обеих стран. Впрочем, даже союзники по атлантическому партнерству – Франция, Германия и Великобритания – не могут строить равноправные отношения с единственной мировой сверхдержавой. Во-вторых, у России и США нет особой потребности в экономическом сотрудничестве, которая существует в отношениях между Россией и ЕС. В-третьих, сохраняется несовпадение ценностных систем. В результате между Москвой и Вашингтоном возникла своеобразная имитация партнерства, в создании которой задействованы мощные дипломатические машины, сформированные еще во времена холодной войны и способные в любой момент возвратиться к старой «музыке». Обратим внимание и на то, что США до сих пор весьма мягко относились к проявлениям путинского авторитаризма. Это давало возможность предположить, что основной целью Америки в России являлась стабильность и отказ от конфронтации там, где США осуществляют свои основные интересы. Нынешний российский президент гарантировал и то и другое. Но удар по институту частной собственности в самой России (дело ЮКОСа) и вмешательство Москвы в украинские дела были восприняты в Вашингтоне с нескрываемой тревогой. И понятно почему: дело в том, что Кремль слишком откровенно проявил пренебрежение к принципам, на которых американский политический класс строит свою внутреннюю и внешнюю политику. Трудно избежать впечатления, что сегодня возникает более жесткий фон для российско-американских отношений, который вряд ли может смягчить «личная химия» отношений между Путиным и Бушем. Более того, возникает впечатление, что оба лидера явно не понимают природу своих отношений либо намерения друг друга. Буш, видимо, считал, что их дружеские отношения с Путиным будут удерживать российского лидера в рамках, которые понятны для Вашингтона. В свою очередь, Путин рассматривал свою дружбу с Бушем как форму взаимных уступок. А так как он уже много раз уступал американцам, то он, видимо, надеялся на взаимность, на понимание его проблем в России и его способа их решать. Тем более что Путин столь открыто и рискованно поддержал Буша в период его выборной кампании. А Вашингтон не понял его намерений и – в понимании российского президента – возможно, предательски подставил его, Путина, и с ЮКОСом, и с Украиной. Только так можно объяснить трудно скрываемое возмущение Путина Америкой – и ее демократией, и ее «двойными стандартами». Так говорить об Америке, как в последнее время говорит Путин, может только оскорбленный в своих лучших чувствах человек. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: На самом деле у любой «сомосы» имеются две коронные фишки для трудного момента – напускной антикоррупционизм во внутренней политике и имитационный антиамериканизм во внешней политике. Так что за чистую монету брать его отлично-лицедейские заявления брать нельзя. Судите по делам, а не по словам. Увы, эта истина с трудом доходит даже до интеллекуалов/ Словом, возник новый фон в отношениях между Вашингтоном и Москвой, который будет ограничивать пределы взаимных уступок и прежнее попустительство Вашингтона в отношении России. В Америке впервые за долгие годы вновь слышатся призывы вернуться к «политике сдерживания» в отношении России. Тем более что существуют другие факторы, которые вряд ли способствуют расширению партнерства между Америкой и Россией: нескрываемый гегемонизм республиканской администрации, с одной стороны, и новый российский экспансионизм, с другой; заинтересованность Америки в продвижении демократии на Украине и в Беларуси (о последнем говорит принятие Акта о демократии в отношении Беларуси) и стремление Москвы возродить свое влияние в СНГ. Наконец, отметим и активизацию критического отношения к Путину и его курсу в американском и – шире – западном общественном мнении, что западные политики вынуждены учитывать, особенно в преддверии выборов, и что будет их побуждать отказываться от ситуативного прагматизма в пользу принципов. И сам этот факт может оказаться неприятным откровением для Москвы, которая все еще рассчитывает на продолжение политики «ты мне – я тебе». И теперь для того, чтобы сохранять видимость конструктивного диалога, обеим сторонам придется более активно упражнять свое воображение. В целом, если взглянуть на позиционирование России по отношению к западному миру, то Россия оказалась частично на орбите западного сообщества и частично вне этой орбиты. Россия связана с Западом рядом общих интересов и связей, но она остается несистемным субъектом для западного мира. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Россия сознательно десубъектизируется Путиным и потому заведомо не может выступать как полноценный субъект на мировой арене/ Диалог России с западным сообществом можно определить как выборочное партнерство с элементами дистанцирования. Но теперь могут возникать ситуации, когда Россия и Запад все чаще будут оппонентами. Да, «друзья-противники» – это и есть та формула, в рамках которой России, видимо, придется строить свои отношения с Западом в ближайшей перспективе. Это уникальная ситуация, которая внушает одновременно и оптимизм, и опасения. Оптимизм связан с тем, что возникшая система отношений Запада с Россией подвижна и общность некоторых интересов с Западом может в конечном итоге стать толчком для более активной интеграции России в западную систему. Опасения вызваны тем, что промежуточное, межеумочное положение России может продолжаться до бесконечности, а может и разрешиться ее уходом в большую изоляцию либо переходом к большей агрессивности по отношению к западному миру. А это означает маргинализацию страны – со всеми вытекающими для ее внутреннего состояния последствиями. Чего хочет российское общество? Готово ли российское общество к большему продвижению в направлении либерально-демократических ценностей? Большинство российских и зарубежных исследователей считают, что Россия обречена на традиционный авторитаризм. Вот, к примеру, Ричард Пайпс, старый исследователь России, в своей статье «Flight from Freedom» (Foreign Affairs, May–June 2004) попытался доказать, что Россия не готова к жизни в либеральной демократии. В качестве доказательств он приводит данные российских социологических опросов, которые должны подтвердить, что россияне не любят частную собственность, подозрительно относятся к Западу и пытаются создать новую идентичность, смешивая царизм, коммунизм и сталинизм. Впрочем, и реальная жизнь как будто бы доказывает, что Россия после периода раскрепощения в 90-х гг. возвращается в прошлое. Что же, значит, пессимист Пайпс прав? Нет, совершенно не прав. В реальности картина общественных настроений в российском обществе намного сложнее, и многие социологические опросы динамику этих настроений не улавливают. Все зависит от того, как задавать вопросы. Если спрашиваешь российскую аудиторию: «Хотите ли вы, чтобы Россия была великой державой?» – большинство россиян ответят «да», потому что россияне не знают, что такое жить в малой стране с ограниченным влиянием. Но если спросить, готовы ли вы заплатить цену за то, чтобы Россия была великой державой, вы получите совсем другой ответ – лишь 22–25% будут готовы платить за величие державы своим жизненным уровнем. Если спросить россиян об их отношении к СССР, то у многих само упоминание о Советском Союзе вызовет ностальгию, причем по разным причинам – хотя бы потому, что в СССР многие респонденты провели свою молодость. Но не многие захотят вернуться в Советский Союз. Согласно опросам, которые провели Игорь Клямкин и Татьяна Кутковец, только 7% россиян продолжают поддерживать основные принципы «Русской системы» – доминирование государства над личностью, патернализм и закрытость страны, и 22% опрошенных поддерживают два из названных признаков этой системы. Это в основном пожилые люди и люди с низким уровнем образования. Между тем сторонники модернистской альтернативы, которые поддерживают приоритет личности, ее самостоятельность, открытость страны, составляют 33% населения при 37% готовых поддержать модернистский проект. Это значит, что модернистский прорыв готовы поддержать 70% россиян! /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: В этом нет ничего удивительного – нормальные люди хотят субъектизации-модернизации, только силенок у людей мало, и реальную борьбу за преображение России и за избавление её от гнета «черных поклонников» готовы вести пока только единицу, так что до выхода из тупика пока неблизко/ Конечно, не будем впадать в иную крайность и идеализировать российское общество. Оно никогда не жило в условиях настоящей демократии не имеет привычки к самоорганизации и самоконтролю. Оно все еще колеблется, и его легко дезориентировать. Это и происходит в настоящее время. Но для народа, который не имеет традиции политических свобод и самостоятельных институтов, россияне удивительно быстро начали осваивать новые для них ценности. Так, россияне в своем сознании легитимировали принцип частной собственности. При этом они подозрительно относятся к приватизации, что естественно, учитывая грабительский ее характер. Но важно то, что большинство россиян против насильственной национализации. Согласно опросам, проведенным в 2004 г. в рамках российско-немецкого социологического проекта, 45,5% россиян относятся одновременно положительно к предпринимательству (и частной собственности) и негативно к «олигархам». Следовательно, отрицание «олигархов» в России не предполагает враждебности к предпринимательству вообще. 77,2% опрошенных согласились с тем, что нужно перераспределить природную ренту в пользу общества, но при этом 75,3% считают, что государству следует строго придерживаться закона в конфликтах с бизнесом. Большинство россиян здраво оценивают роль отдельных элитных групп в российском развитии. Так, «олигархов» россияне считают меньшим злом, чем отечественную бюрократию: помехой для выхода России из кризиса «олигархов» называют 35% россиян, а чиновников – 62%, то есть почти в два раза больше. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Это верно. Мы в Программе «Путь из тупика» записали – «для стабилизации предпринимательства и ликвидации избирательных репрессий против бизнеса, необходима «амнистия капитала», ибо виновнее не тот, кто подобрал брошенное добро, а тот, кто добро это бросил (политики, должностные лица, депутаты)». Науськивание против «олигархов» - просто перевод стрелок/ Российский народ в целом вопреки множеству утверждений больше не готов поддерживать державный статус России любой ценой. Доверяя президенту, россияне при этом не доверяют власти, которая потеряла для них свой сакральный смысл. И, несмотря на массовое холуйство и лизоблюдство политического класса и официальной прессы, россияне относятся к лидеру без подобострастия. Число россиян, которые обзавелись бюстами либо портретами президента, увеличилось с 9% (в 2001 г.) до 11% (в 2004 г.). Но 81% граждан не имели такого желания. Только 15% считали, что распространение изображений Путина укрепляет его авторитет. 29% – полагали, что это «вызывает усмешки, представляет президента в невыгодном свете». Основную массу фанатов Путина составляли молодые люди 18–24 лет со средним образованием. Путиномания так и не стала массовой модой. Да, россияне еще не знают, как жить в условиях либеральной демократии. Но сегодня в сознании российского населения больше нет противопоказаний для новых ценностей, нет их отторжения. Только народ, который готов принять новые правила игры, после нескольких лет трансформации, которая ввергла его в унизительную нищету, мог в 1993 г. на референдуме поддержать экономическую политику Ельцина, а после финансового кризиса 1998 г., который в очередной раз разрушил его жизнь, поддержал экономические реформы Путина. Только народ, который ждет цивилизованных решений, может сохранять сегодня выдержку, видя неспособность власти гарантировать его элементарные потребности. Традиционалистский народ в такой ситуации начал бы крушить дворцы «олигархов» и чиновников либо выбрал бы себе в президенты Жириновского, Лебедя или, на крайний случай, Зюганова. Однако Россия в ходе выборов ни разу не избрала в лидеры экстремиста, националиста, генерала с диктаторскими замашками либо коммуниста. И в последний раз часть населения проголосовала за Путина, надеясь на его модернистский потенциал. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Надеюсь, чушь о «модернистком потенциале» Путина ныне развеялась, и российский президент предстал тем, кто он есть по нутру/ Конечно, вызывают опасения усилившиеся в России националистические и даже фашистские настроения, проявления экстремизма и ксенофобии, в первую очередь среди молодежи. Но учитывая тяжелейшие условия, в которых развивается российское общество, сложность преобразования сверхдержавы и империи одновременно, можно только удивляться тому, что экстремизм остается в России маргинальным явлением, даже несмотря на то, что сама власть его подпитывает и с ним заигрывает. В декабре 2004 г., согласно опросам «Левада-центра», 75% респондентов считали, что важнее всего порядок, даже если придется пойти на некоторые нарушения демократических принципов, и лишь 13% на первое место выдвигали демократию. Но те, кто на основе только этого опроса будет строить свои заключения о состоянии российского общества, рискуют ошибиться. Одновременно 42% опрошенных полагают, что благополучие страны зависит от укрепления гражданских свобод, и только 31% думают, что эту задачу решит укрепление «вертикали». Причем среди молодежи и людей среднего возраста соотношение в пользу тех, кто выступает за гражданские права, 51:46. И еще один проведенный «Левада-центром» опрос, результаты которого нашим властям нужно бы изучить: только 12% респондентов считают, что интересы государства выше, чем права человека; 15% считают, что ради интересов государства можно согласиться с ущемлением прав человека; 44% – уверены, что люди имеют право бороться за свои права, даже если это идет вразрез с интересами государства; 21% – полагают, что права отдельного человека выше, чем интересы государства (6% затруднились ответить). Вот так-то: люди и власть начали двигаться в разных направлениях. Эти опросы подтверждают, что основная проблема в России не в обществе, а в российском правящем классе. Здесь мы сталкиваемся со спецификой российского развития, которая заключается в том, что правящий класс в этой стране гораздо архаичнее самого общества, что заставляет нас пересмотреть известную аксиому, согласно которой общество достойно своего правительства. Оказывается, бывают исключения из этого правила, и Россия сегодня – одно из таких исключений. В свое время, до революции 1917 г., российский политический и экономический класс был, несомненно, более прогрессивен, чем общество, которое оставалось весьма консервативным, запаздывавшим в своем развитии. Но за время коммунистической модернизации перемалывание кадров привело к формированию сервильного правящего класса, который поглощен только стремлением к самосохранению. В то же время за советский период в России возникло общество, которое уже в период коммунизма оказалось более восприимчивым к изменениям, чем правящие элиты. Словом, получилось так, что в России общество и правящий класс начали двигаться в разные стороны. Поэтому, если Россия все же соскользнет еще дальше в авторитаризм, то это произойдет не потому, что этого хочет большинство общества, а вопреки его желанию и потому, что народу не предложили (некому было предложить) убедительной либерально-демократической альтернативы. Придется испить эту чашу до дна Дальнейшее сохранение системы, проявления которой мы описываем, будет лишь осложнять выход из нее, который в любом случае окажется мучительным. В мировой истории существовало несколько способов преобразования авторитаризма, которые, собственно, сводились к двум сценариям – через приход к власти несистемных сил и через участие части старого режима вместе с оппозицией в его либерализации. Второй способ – самый мягкий и щадящий. Но он эффективен только в одном случае: когда общество способно давить на власть, в которой сохраняются прежние люди, не давая им вернуться в прошлое. Либеральная демократия побеждает только в стране, где есть не только свой Ющенко, но и свой майдан Незалежности. В России разочарование демократическим подъемом в 90-е гг. и тем, что за ним последовало, настолько глубоко, что до сих пор не было импульса начать все с начала. Но самое главное то, что в России нет того и тех, кто сказал бы «За нами!» – и им бы общество без колебаний поверило. В самом правящем классе не возникло понимания того, что продолжение нынешнего движения многократно увеличивает угрозу обвала, в который потянет и сидящих наверху. Понимание правящими неспособности управлять по-старому всегда было важным толчком к смене системы. Поэтому, возможно, России предстоит пройти этот путь до конца, пока мы не упремся в стену. Остается по крайней мере надежда, что когда мы осознаем, что перед нами стена, у нас отпадет охота повторять тот же путь, но на сей раз с кровавым самодержавием. Но череда событий, через которые сегодня проходит Россия, порождает новую ситуацию, и общество может начать искать выход, не ожидая, пока для этого созреет политический класс». Лилия Шевцова добросовестно изложила то понимание нынешней российской ситуации, которое распространено в либерально-демократических кругах. Я в своих комментариях по тексту попытался отметить слабые суждения и предложить более убедительные истолкования происходящего. Оцепенение общества вроде проходит. Надо помочь ему открыть глаза.
| http://subscribe.ru/
http://subscribe.ru/feedback/ |
Подписан адрес: Код этой рассылки: culture.people.skurlatovdaily |
Отписаться |
| В избранное | ||
