Рассылка закрыта
При закрытии подписчики были переданы в рассылку "Крупным планом" на которую и рекомендуем вам подписаться.
Вы можете найти рассылки сходной тематики в Каталоге рассылок.
Скурлатов В.И. Философско-политический дневник
| Информационный Канал Subscribe.Ru |
София (Зоя) Палеолог и первое «субъектотрясение» Нового Времени на Руси Ноябрь 1469 года. Москва, Кремль. Великий князь Московский Иван III (в крещении Тимофей) Васильевич (22.01.1440 - 27.10. 1505) встречал своего доверенного человека итальянца Джана Баттиста делла Вольпе (Ивана Фрязина), посланного ещё в феврале в Рим. Дело в том, что правителю Московии сватали племянницу последнего византийского императора Константина XI Палеолога Драгаша, погибшего 29 мая 1453 года при штурме Константинополя войсками турецкого султана Мехмеда II Фатиха (Завоевателя). Племянницу звали Зоя (или Зинаида) Палеолог, и её отец Фома (умер в 1460 году), брат Константина XI, был деспотом (правителем) Мореи на полуострове Пелопонесс в Греции. Иван Фрязин поехал на родину предков, чтобы рассмотреть Зою и доложить великому князю свои впечатления о ней. Результат превзошел все ожидания. Иван Фрязин протянул Ивану Васильевичу полотно «иконы», на которой была запечатлена Зоя. Ей к тому времени было около 20 лет. Рост – 160 см, полноватая, с приятными чертами лица, красивыми глазами, усиками. Великий князь опешил. Такого ещё не было на Руси – изображение не Бога, не ангела, а земного человека! Н.М.Карамзин сообщает, что папа Павел II, желая убедить царя Ивана III Грозного жениться на Софье, передал ему "живописный образ ее", и Иван Фрязин "царевну на иконе написав принесе". Этот портрет, к сожалению, не сохранился. Светский портрет Зои Палеолог произвел в Москве эффект разорвавшейся бомбы. Нам, выросшим в субъектности современной цивилизации, пусть и в нынешнем российском недосубъектном обществе, живописный образ человека кажется естественным. Однако за этим простым фактом стоит образ Бога в человеке. Портрет и натюрморт – визитная карточка субъектности. Для того, чтобы человек «дорос» до изображения окружающего мира и другого человека и самого себя, он должен почувствовать себя подобным и чуть ли не равным Богу, стать субъектным. С момента Грехопадения – «И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло» (Бытие 3:22). За портретиком Зои Палеолог стоит идеолог «бюргерской /=буржуазной/ ереси» Джон Виклиф (1355-1380) в Англии и костер, на который 6 июля 1415 взошел его последователь на континенте Ян Гус, стоит взлет торговли и производства в Италии и городах Cевера, стоит подобный взрыву «сверхновой звезды» титаническо-богоподобный прорыв низовой субъектности в Западной Европе XV века, породивший всю современную общемировую научно-техническую цивилизацию с её капитализмом, гражданским правовым обществом, демократией, анархизмом, индивидуализмом, либерализмом, коммунизмом, нациями и национальными государствами. О происхождении портрета и натюрморта в начале Нового Времени неплохо пишет доктор искусствоведения, заслуженный деятель искусств РФ Ирина Евгеньевна Данилова из Института высших гуманитарных исследований Российского Государственного Гуманитарного Университета (http://ivgi.rsuh.ru/danilova2.htm). Со времен Адама является человек носителем субъектности, в каждом из нас мерцает огонек субъектности. Необходимое условие субъектности – экономическая самодостаточность. Естественно, верхние слои общества ближе к субъектности, чем низы. Поэтому портретная живопись спорадически возникала в эпохи материального расцвета той или иной цивилизации. Вспомним бюстик Нефертити в Древнем Египте, а ещё ранее – скульптурки «Танцовщицы» или «Голова жреца» Индской цивилизации, а также «фаюмский портрет» в Египте Римской империи, пейзаж на вазе Майкопской культуры, пейзажная и портретная живопись династии Тан в Китае, фрески Аджанты в Индии, и т.д. Но взрыв «сверхновой» в Западной Европе, породивший Новое Время, в котором все мы ныне живем, и повлекший открытие Нового Света, возникновение мирового рынка, становление в ходе буржуазных революций современных обществ и в наши дни продолжающийся в субъектном порыве к постиндустриализму, - произошел в результате накопления «критической массы» именно низовой субъектности. Так, в той же Италии или в торговых центрах Нидерландов и Германии – отдельные города-государства, как некогда полисы античной Греции, являлись благоприятной средой для наибольшей индивидуальной свободы самых активных личностей, наибольшего расцвета культуры и искусства. Во Флоренции с XIII-го века магнаты производства, торговли, банковского дела отвоевывают позицию за позицией у исторически обреченных представителей феодализма, и уже в 1293 году феодалы вынуждены были лишиться ряда политических прав в силу республиканского «Установления справедливости». Известно, что низовые предприниматели Венеции, Генуи, Флоренции и ряда иных «детонаторов» грядущего взрыва «сверхновой» Нового Времени – проводили свои операции не только в Европе, но достигали, как Марко Поло, не говоря о таких позднейших итальянцах, как упомянутый выше Иван Фрязин, отдаленных по тем временам углов Азии и Африки. В 1343-1345 годах грандиозное банкротство старейших флорентийских банков Барди и Перуцци печально отозвались на экономике всей Европы. Тогда-то выходит на авансцену истории банковский дом Медичи и продвигается к власти с удивительной последовательностью. Та же Ирина Евгеньевна Данилова в работе ««Цветок Тосканы, зеркало Италии»: Флоренция XV века. Голоса современников» (http://ivgi.rsuh.ru/vyp7.htm) называет Флоренцию «первым городом Нового Времени»: «Круглые даты, отмечающие конец одного столетия и начало нового, обладают особым, завораживающим смыслом - не только для современников, переживающих этот рубеж веков, но и для историков, об этом рубеже пишущих. Вопрос о начале итальянского Возрождения в последнее время становится все более спорным. Это для нас. Для самих итальянцев XV века, прежде всего для флорентинцев, началом был 1400 г., он был окрашен острым ощущением совершившегося перелома от старых времен к Новому Времени. И хотя термин Возрождение был произнесен значительно позднее, восприятие СВОЕГО времени как Нового, самое ощущение новизны осознавалось очень ярко. Новое время действительно наступило в начале столетия, наступило прежде всего во Флоренции, и флорентинцы с гордостью осознавали свою историческую миссию. Конечно, многие явления, определяющие социальнyю и культурную жизнь Флоренции XV века, возникли еще в предыдущем столетии. Активная деятельность по благоустройству города, создание специальной комиссии, которая ведала всеми строительными работами, расширение и выпрямление главных улиц, расчистка площадей, меры по улучшению санитарного состояния города - все это началось уже со второй половины треченто /XIV-ый век по-итальянски/ . Особый тип олигархической республики, характеризующий Флоренцию эпохи кватроченто /XV-ый век по-итальянски/, также сложился не в 1400, а в 1382 году, после восстания Чомпи. Эти даты важны для историка; но, может быть, не менее важно, когда именно перемены были замечены и осознаны самими гражданами Флоренции, когда впервые они удивились им, удивились сами себе, когда это удивление было сформулировано в словах, описано, произнесено вслух и тем самым стало фактом не только истории, но и культуры. Пятнадцатый век был звездным веком Флоренции, веком, когда она вышла на подмостки европейской истории, блестяще сыграла роль нового города, противопоставив себя «вечному городу» Риму, исторический авторитет которого заключался в его древности, неизменности. Флоренция, напротив, служила моделью современного города, города «нашего времени», времени, пришедшего на смену «варварскому» средневековью, времени открытий, перемен, изобретений (инвенционе), времени переделывания, как выражались в ту пору. Времени, равного которому не знала история, - как утверждал Альберти, вернувшийся после изгнания в свой родной город в 1434 году. Хронологические параметры расцвета Флоренции были четко маркированы в сознании современников. Начало столетия было обозначено двумя важными для города событиями. Первым было избавление от «черной смерти», чумы, подступившей к Флоренции в 1400 году: «…Был очень сильный мор в городе и окрестностях; только в городе от него умирало 300-400 человек каждый день; <этот год> называли годом Белых, ибо множество мужчин и женщин всех состояний облачались в белые льняные одежды и устраивали длинные процессии в 40 и 50 и 60 тысяч человек, и это продолжалось многие месяцы…», - записывает в своей памятной тетради Джованни Ручеллаи. И хотя эпидемии были и раньше, да и позднее, на протяжении всего XV столетия с регулярными промежутками почти каждые десять лет, тем не менее особенно запечатлелась в памяти именно чума 1400 года, возможно потому, что пришлась она на самый рубеж веков, и избавление от нее совпало с началом «новых времен». Вторым не менее важным событием было избавление от серьезной опасности захвата города войсками миланского герцога Джангалеаццо Висконти, внезапная смерть которого в 1402 г. неожиданно разрешила опасную ситуацию. «И если бы не его внезапная смерть, - комментирует Джованни Ручеллаи, - наша свобода, как считают, была бы под большой угрозой». Висконти подчинил своей власти Болонью, Пизу, Лукку, Сьену и Перуджу. Судьба Флоренции висела на волоске; война с Миланом рассматривалась как борьба с тиранией за свободную, республиканскую Флоренцию. В специальной литературе высказывалось предположение, что украшение бронзовыми рельефами вторых дверей Баптистерия могло рассматриваться как благодарственная жертва за это двойное чудо и что именно этим объясняется выбор сюжета для конкурсного рельефа 1401 года - «Жертвоприношение Авраама». Во всяком случае, этот конкурс, объявленный в первый год XV столетия, приобрел в сознании флорентинцев особую значимость. Его связывали с началом творческой биографии Филиппо Брунеллески - главы первого поколения художников-новаторов, создателей искусства «невиданного и неслыханного» (Альберти), легендарного строителя соборного купола - архитектурной сенсации века. В атмосфере эйфории первых лет кватроченто у флорентинцев складывается сознание исключительности своего города. В 1403 году Леонардо Бруни сочиняет «Похвалу городу Флоренции», прославляя ее как самый совершенный из всех городов: «В ней нет ничего беспорядочного, ничего неуместного, ничего неразумного, ничего необоснованного; все имеет свое место, и не только строго определенное, но и подобающее и необходимое <…> А что сказать о множестве народа, о великолепии зданий, об украшенности церквей, о невероятной и удивительной чистоте всего города». Говоря об упорядоченности, разумности, мере, Бруни имеет в виду не только и не столько архитектурное благоустройство города, но также его государственное благоустройство. В 1404 году у Калуччо Салутати эта похвала приобретает общеитальянский размах: «Цветок Тосканы, зеркало Италии», - называет он Флоренцию, к началу XV века претендовавшую на роль одного из главных, если не главного, города Италии. Более того: «Какой город, не только в Италии, но во всем мире, более безопасно расположен в своем кольце стен, более великолепен своими дворцами, более украшен храмами, более красив своими постройками, более внушителен своими воротами, более богат площадями, широкими улицами, более обилен жителями, более славен своей гражданственностью, обладает столь неисчерпаемыми богатствами?». Флоренция гордится своей гражданственностью, своими политическими и социальными порядками. Именно с начала XV в. флорентинцы настаивают на республиканском происхождении своего города. Так определяется начало эпохи». Козимо Медичи (1389-1464) получил почетное наименование «Отца отечества» вполне в древнеримском духе и щедро тратился на архитекторов, скульпторов, художников. Ваятель Донателло, живописцы Андреа дель Кастаньо, фра Анджелико и Беноццо Гоццоли в разное время пользовались покровительством Козимо, а затем его сына Пьеро. К середине XV века, отмечают историки искусства, - «Портретные образы активно теснят персонажей священных легенд. Дерзкие эти портреты образуют как бы промежуточное связующее звено между реальностью и воображаемым миром, который одновременно служит ей украшением и этической нормой… Художник облекает своих героев в полуфантастические-полусовременные нарядные одежды. Но даже это суетное пристрастие служит первой ступенькой великой цели – индивидуализации личности. Во Флоренции XV века каждый горожанин, обладавший хоть сколько-нибудь сносными материальными возможностями и толикой фантазии, самоутверждается, сам для себя изобретая даже моду» (Петрочук О.К. Сандро Боттичелли. Москва: Терра – Книжный клуб, 2001, стр. 20, 12) Как видим, ко времени появления на Руси Зои Палеолог (её в преддверии свадьбы спешно переименовали в Софью) уже начался взрыв «сверхновой» в Западной Европе, прежде всего в Италии периода «кватроченто» (итальянское название XV-го века), и её светский портрет уже не представлял там чего-то исключительного. А в Московии – «икона» Зои Палеолог стала потрясением основ, запалом первой - «предпетровской» - модернизации. Считается, что Софья Палеолог изображена на так называемой пелене Елены Волошанки, относимой к 1498 году. В центре "впереди с седой бородой и нимбом - великий князь Иван III; за ним - человек в короне, но без нимба - его сын Василий; рядом, со скрещенными руками на груди, в короне с нимбом - молодой внук Дмитрий Иванович... Женщина с круглым тамблионом на плече (великая княгиня София)". Однако портрет этот довольно условный и абстрактный. Обращает на себя внимание, что Софья изображена стоящей далеко от Ивана III. «Может быть, - считают Носовский Г.В. и Фоменко А.Т., - это объясняется тем, что пелена была изготовлена в мастерской великой княгини Елены Стефановны Волошанки, соперницы Софьи Палеолог. Напомним, что на некоторое время Иван III отстранил от себя Софью и приблизил Елену. Отражением этого обстоятельства и мог быть тот жест, что художники Елены Волошанки изобразили Софью удаленной от Ивана III. Либо же женщина на рисунке - вообще не Софья. Ведь никакой надписи на пелене, удостоверяющей, что перед нами – портрет Софьи, нет» (http://www.chronologia.org/almagest/3m-almp1/3m-almp1.html). Отсутствие достоверных портретов Софьи, считают Г.В. Носовский и А.Т. Фоменко, выглядит довольно странно. Софья Палеолог - знаменитая царица в русской и европейской истории. Немного найдется женщин-правительниц, которым уделяется столько внимания на страницах исторических книг. Как же могло так получиться, что ни одного портрета Софьи до нас не дошло. Даже стенопись в больнице Святого Духа /в Риме/ представляет ее практически сзади, с затылка. Смутно виден лишь ее профиль. В то же время сохранился портрет ее брата Андрея Палеолога. Портрет этот фронтальный, лицо видно очень хорошо. Причем находится этот портрет не где-нибудь, а в Ватиканском дворце. В то же время брат Андрей себя особо ничем не прославил. Более того, как пишет Н.М.Карамзин, "сыновья его /Фомы/ Андрей и Мануил, жили благодеяниями нового папы, Павла II, не заслуживая оных своим поведением, весьма легкомысленным и соблазнительным». Кто интересуется реальным обликом Зои (Софьи) Палеолог, может обратиться к работе эксперта-криминалиста С. Никитина и кандидата исторических наук Т. Пановой (http://cad.ntu-kpi.kiev.ua/mirrors/nauka.relis.ru/10/9808/10808082.htm). В статье «Портрет Софьи Палеолог» они делают следующие выводы: «Исследование останков Софьи Палеолог показало, что она была невысокой - около 160 см. Череп и каждая кость тщательно изучались, и в результате было установлено, что смерть великой княгини наступила в возрасте 55-60 лет и что греческая принцесса... Здесь хотелось бы остановиться и вспомнить о деонтологии - науке о врачебной этике. Наверное, необходимо ввести в эту науку и такой раздел, как посмертная деонтология, когда антрополог, судебно-медицинский эксперт или патологоанатом не вправе сообщать широкой общественности то, что ему стало известно о заболеваниях умерших - даже и несколько веков назад. Так вот, в результате исследований останков было установлено, что Софья была женщиной полной, с волевыми чертами лица и имела нисколько не портившие ее усики. Пластическая реконструкция (автор - С. А. Никитин) была осуществлена с помощью мягкого скульптурного пластилина по оригинальной методике, проверенной на результатах многолетней оперативной работы. Изготовленная затем в гипсе отливка была тонирована под каррарский мрамор. Вглядываясь в восстановленные черты лица великой княгини Софьи Палеолог, невольно приходишь к мысли, что только такая женщина и могла быть участницей тех сложных событий, о которых мы рассказали выше. Скульптурный портрет княгини свидетельствует о ее уме, решительном и сильном характере, закаленном и сиротским детством, и сложностями адаптации к непривычным условиям Московской Руси. Когда перед нами предстал облик этой женщины, лишний раз стало ясно, что в природе не бывает ничего случайного. Речь идет о поразительном сходстве Софьи Палеолог и ее внука - царя Ивана IV, подлинный облик которого нам хорошо знаком по работе известного советского антрополога М. М. Герасимова. Ученый, работая над портретом Ивана Васильевича, отмечал черты средиземноморского типа в его облике, связывая это как раз с влиянием крови его бабушки, Софьи Палеолог. Недавно у исследователей возникла интересная идея - сравнить не только воссозданные руками человека портреты, но и то, что создала сама природа - черепа двух этих людей. И тогда было проведено исследование черепа великой княгини и точной копии черепа Ивана IV методом теневого фотоналожения, разработанного автором скульптурной реконструкции портрета Софьи Палеолог. И результаты превзошли все ожидания, настолько много было выявлено совпадений. Их можно видеть на фотографиях. Видно, что контуры черепов, орбиты, скуловые кости и скуловые дуги очень близки по форме. Единственное существенное различие имеется в форме подбородочного бугра: у Софьи Палеолог он более выступающий и менее массивный. Сегодня именно Москва, Россия, располагает уникальным портретом-реконструкцией принцессы из династии Палеологов. Попытки обнаружить прижизненные живописные изображения Зои в молодые годы в музее Ватикана в Риме, где она когда-то жила, успехом не увенчались». Самое главное, когда мы оцениваем историческое значение Зои (Софьи) Палеолог, - её субъектность. И она стремилась субъектизировать Московию как своей волей, так и через своё влияние на Ивана III. Взрывной заряд субъектности она получила от своего выдающегося воспитателя – мудрого грека из Трапезунда, православного архиепископа византийского города Никея, одного из творцов Флорентийской унии 1439 года, затем кардинала и претендента на папский престол знаменитого Виссариона Никейского (1403-1472). В свою очередь, свидетель падения в 1453 году Константинополя Виссарион Никейский был учеником и последователем ещё более знаменитого православного византийского авторитета Гемиста Плетона (Георгий Гемист Плифон /Плетон/ Gemistus Plethon 1355, Константинополь – 1450/52, Мистра, Морея), который участвовал в качестве богослова-консультанта в составе Византийской делегации на Ферраро-Флорентийском соборе 1438-1439 годов. Он был главой могучего духовного центра в Мистре, откуда импульс субъектизации взрывал «сверхновую» Нового Времени и откуда взросла Зоя Палеолог, которой было суждено потрясти Русь. Его трактат «О различии между Аристотелем и Платоном» возродил интерес к Платону и привел к основанию Козимой Медичи Платоновской Академии во Флоренции. Православного богослова и ученого-гуманиста Георгия Гемиста Плетона можно с полным правом назвать пророком Правой Веры, пророком субъектности.Благодаря ему Православие породило тогда в периферийной вроде бы Мистре, где правил отец Зои Фоминичны Палеолог, мировоззренческий вектор Нового Времени, как сегодня в разрушенной и десубъектизированной православно-коммунистической России откристаллизовались основоположения Правой Веры в форме русской «философии всеединства» и её пика «прикладной эсхатологии». Да, ни Мистра в Морее близ древней Спарты, ни нынешняя Москва – не на острие социально-экономического и научно-технического прогресса, но ведь и «немецкая идеология» субъектности Нового Времени и Великой Французской буржуазной революции взросла не в Англии или Франции, а в более отсталой два века назад Германии. Наверняка Гемист Плетон нянчил на руках маленькую Зою и наверняка она, как и её отец Фома Палеолог и другие продвинутые современники, уважала этого мудреца. И Виссарион Никейский, будучи учеником Гемиста Плетона, приобщал молодую девушку к надконфессиональной Правой Вере, основанной на учении Платона. Вся мудрость античности и христианства, опочившая на куполах Святой Софии, питала Зою с младых лет и запечатлелась в её сознании и подсознании.И Зоя стала Софией не по случаю, а по судьбе. И наша Россия, на которую свыше была ниспослана Зоя Палеолог, стала новой родиной Софии, Премудрости Божьей. Через Гемиста Плетона и Виссариона Никейского связана Зоя и Русь с Флоренцией – лоном и столицей Нового Времени. Одним из самых впечатляющих событий, оставивших глубокий след в культурной и художественной жизни города, - пишет Ирина Данилова, - стал Церковный собор 1439 года, ставивший своей целью объединение церквей: католической и православной. Была и вторая, более практическая цель - объединение всех христианских государств Европы для спасения Византии от грозившего турецкого завоевания. Инициатор собора - папа Евгений IV надеялся не только на решение теологических разногласий, но и на организацию крестового похода. Ни одной из этих целей достичь не удалось, вместе с тем эта громоздкая, дорогостоящая и безрезультатная для церковной политики акция сыграла существенную роль в культурной, художественной и общественной жизни Флоренции. Собор начался в Ферраре неудачно. Папа Евгений IV пригласил за свой счет множество делегатов и гостей из разных стран, в числе которых была и многочисленная делегация из Руси. Однако вскоре Евгений IV понял, что не рассчитал своих финансовых возможностей и не может достойно содержать участников собора. К тому же в Ферраре началась очередная эпидемия чумы. Всё мероприятие оказалось под угрозой срыва. И тогда Козимо Медичи, оценивший высокую престижность этой акции, ее политические и культурные преимущества, пригласил в конце 1438 года весь собор во Флоренцию, предложив папе щедрую денежную помощь - 1500 флоринов в месяц. Козимо перехватил инициативу у Венеции; один из венецианских сенаторов написал ему в запальчивости: «Ты хочешь Собор, хочешь папу, хочешь Лукку, ты хочешь всё!». Прибытие участников собора превратилось в грандиозное, невиданное по своему размаху и великолепию празднество. Настроение флорентинцев не смогла испортить даже зимняя холодная и дождливая погода. Представители разных стран - церковные и светские - ехали в богатых одеяниях, ни одна деталь которых не ускользала от взглядов толпы, рассматривавшей их с жадным любопытством. Сильное впечатление произвел на зрителей византийский император Палеолог VIII. Сохранилось несколько описаний его внешности и костюма. «На нем была греческая одежда из дамасского бархата, очень богатая; греческая шапка, на верхушке которой был великолепный камень; это очень красивый человек с бородой по греческой моде», - пишет Веспасиано да Бистиччи. «На византийском императоре, - записывает другой наблюдатель, по-видимому, более внимательный, - была белая одежда, а сверху мантия из красного сукна и белая остроконечная шапочка, наверху которой был большой рубин, больше хорошего голубиного яйца, и множество других камней». Гости прибывали в сопровождении многочисленной свиты, а также слуг и рабов из самых разных народностей, включая представителей стран Востока, мавров, монголов и не менее экзотических для итальянцев той поры славян. Необычные одежды чужестранцев, расхаживавших по улицам, незнакомый разноязычный говор, непривычные для глаз длинные бороды греков и русских вызывали любопытство, недоумение, многим казались смешными. «Люди с длинной бородой, опускающейся на грудь, с густыми, косматыми, растрепанными волосами, другие с короткой бородой, с головой, выбритой наполовину, с выкрашенными бровями; многие выглядели так необычно, что даже самый грустный человек при виде их не мог удержаться от смеха…», - вспоминает Веспасиано да Бистиччи. Всё это сохранилось в памяти флорентинцев: и смешное, и странное, и экзотическое, и было запечатлено в живописи середины и второй половины столетия. Заседания Собора продолжались до начала июля /1439 года/. Они проходили во временной резиденции папы - монастыре Санта Мария Новелла и в монастыре Санта Кроче. Кроме того, город предложил участникам собора то, что сейчас принято называть культурной программой; в трех церквях - Сантиссима Аннунциата, Санта Мария дель Кармине и Сан Феличе ин Пьяцца были показаны театрализованные представления на сюжеты «Благовещение» и «Вознесение Христа». Гостям показывали достопримечательности Флоренции - и не только храмы и монастыри, но и странноприимные дома и больницы, которыми по праву гордилась Флоренция. Всё это производило на гостей сильное впечатление, особенно на тех, кто прибыл из Московии, как об этом свидетельствует сохранившееся описание: «Тои же славный град Флоренза велик зело, - пишет неизвестный автор, принадлежавший к свите митрополита Исидора, прибывшего во Флоренцию для участия в соборе, - такова не обретохом во впредписанных градех: божници в нем красны и хитры. И посреди града того течет река велика и быстра вельми, именем Рна: и устроен на реце тои мост камен, широк вельми, и с обе страны моста устроены полаты (имеется в виду Понте Веккио. - И. Д.). Есть же во граде том божница (монастырская больница? - И. Д.) велика и в неи за тысящу кроватеи, а и на последнеи кровати перины чудны, и одеяла драгы <…>. И есть во граде том божница устроена велика, камень мармор бел и черн; и у божницы тои устроен столп и колоколница, тако же белый камень мармор, а хитрости ее недоуметь ум наш: и ходихом в столп тот на лествице, и сочтохом ступени ее 400 и 50» (речь идет о Соборе и Компаниле. - И. Д.). 5 июля 1439 года после долгих дебатов был подписан во Флоренции итоговый экуменический документ. На следующий день он был торжественно зачитан во время великолепной церемонии, проходившей во Флорентинском соборе Санта Мария дель Фьоре. Так описал эту церемонию один из членов русской делегации: «Народу же толику ту суща, чтобы их пущали, то бы много задушенных людей было: но подвоиские папины хожаху в пансырех сребряных палици в руках држаще, а не дадуще наступати: а иные свещи виты држаще в руках зажьжены, и теми к народом махаху, чтобы не наступали <…> И по службе нача молебен пети со своими, и по молебне седе папа посереде собора того на уготованном ему высоце престоле возлащене, и близ его поставиша амбон. И взыде от латин гардинал именем Иулиан, а митрополит никеискыи, и взнесоша Грамоты соборныя; и нача чести Иулиан латинскую грамоту велегласно, и по том нача чести митрополит грамоту греческую. И по чтении грамот благословил папа народ. И потом начаша диакы пети хвалу папе, и по том начаши царевы диакы пети хвалу царю. И потом начаша пети весь собор латинскыи и весь народ, и начаша радоватися, зане быше прощение приали от грек. И поеха царь от збора из Флорензы месяца августа 26. И проводиша его с честию гардиналове, и весь народ града того, с трубами и свирелями; и несоша над ним небо наряжено 12 человек; а коня под ним ведоша пеши два ратмана большие града того». Представители католического и православного духовенства публично обнимались и лобызались. «Да возрадуются небеса и да возликует земля о том, что стена, разделявшая западную и восточную церкви, пала. Мир и согласие восстановлены», - пишет один из современников. Текст соборного соглашения был написан на одном из столбов флорентинского собора. Однако, как и многие подобные документы, это соглашение так и осталось соглашением если не на бумаге, то на камне. Реального объединения церквей не произошло; крестовый поход папе Евгению IV организовать не удалось. Однако в развитии культуры ренессансной Флоренции Собор сыграл существенную роль. В этом смысле расчет Козимо Медичи оправдался. Флоренция на целые шесть месяцев становится центром международной жизни, завязываются политические, экономические и особенно культурные связи. Одним из самых важных результатов стало приобщение Флоренции к греческому языку, греческой литературе и философии. Крупные ученые, прибывшие в город в свите византийского императора, по окончании Собора были приглашены остаться для чтения лекций, переводческой деятельности; они внесли эллинскую струю в гуманистическую культуру Флоренции, ориентированной до той поры преимущественно на римское античное наследие. В определенном смысле Собор послужил стимулом для создания во Флоренции так называемой Платоновской Академии. По традиции считалось, что замысел этот возник у Козимо Медичи под влиянием Платоновских чтений, проводившихся прибывшим на Собор греческим философом Гемистом Плетоном. Однако осуществить его удалось лишь несколько десятилетий спустя, когда подрос Марсилио Фичино - сын личного врача Козимо. О его гуманистическом образовании Козимо особенно заботился, всячески поощряя его занятия греческим языком. В 1462 году, когда Фичино достиг тридцатилетнего возраста, Козимо вручил ему для перевода на латынь хранившийся у него в библиотеке греческий манускрипт с диалогами Платона и подарил виллу в окрестностях Флоренции, где должны были проходить собрания участников будущей Академии. Козимо задумал этим актом превратить Флоренцию в Новые Афины, придав ей еще больше блеска. Под покровительством Козимо, а затем его наследников Академия процветала и стала духовным центром флорентинского Возрождения. Ее членами были Полициано, Пико делла Мирандола, Кристофоро Ландино и сам Лоренцо Великолепный - внук Козимо. В этой истории, считает Ирина Данилова, реальные факты причудливо сочетаются с легендой - авторство ее восходит, по-видимому, к Марсилио Фичино. Факты же таковы, Гемист Плетон, приехав во Флоренцию на Собор, привез с собой греческий манускрипт с диалогами Платона. Козимо, страстный библиофил, заказал для своей библиотеки список манускрипта. Что касается лекций Гемиста Плетона, то, как утверждает один из современных исследователей, Козимо на них вряд ли присутствовал, поскольку он не владел греческим, а Плетон не знал ни латыни, ни итальянского. К тому же, будучи человеком глубоко религиозным, особенно в последние годы своей жизни, вряд ли Козимо, как впоследствии утверждали некоторые из его почитателей, мог увлечься неопаганизмом Плетона. За два года до смерти - в 1462 году - Козимо заказал Фичино перевод манускрипта с диалогами Платона с греческого на латынь. Этим его роль в создании Платоновской Академии, по-видимому, и ограничивалась. Остальное присочинил Фичино в своем предисловии к переводу Плотина, завершенному много лет спустя после кончины Козимо. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Вряд ли великий Фичино напрасно упомянул Плетона: влияние великого грека на «взрыв Сверхновой» Нового Времени – истинный факт/. Предисловие датируется 1490 годом и адресовано Лоренцо Медичи, который покровительствовал кружку гуманистов, собиравшихся для философических бесед на вилле Кореджи; в этих сборищах принимал участие Лоренцо, и назывались они Академией. Фичино пишет: «Великий Козимо, Отец Отечества <…> в то время, когда проходил собор греков и латинян во Флоренции, при папе Евгении IV, часто слушал греческого философа Гемиста Плетона, говорившего, подобно второму Платону, о платоновских мистериях. Козимо был так вдохновлен его словами, что, начиная с этого времени, он задумал в глубине души род Академии, рассчитывая создать ее в подходящий момент. И он предназначил для этого меня, сына своего любимого врача, в ту пору еще мальчика, и дал мне образование. Более того, он позаботился, чтобы я имел книги Платона по гречески, а также книги Плотина. После этого, в 1463 году (по флорентинскому счету), на тридцатом году моей жизни, он заказал мне перевод Гермеса Трансмегита, а затем Платона. Меркурия (Гермеса) я закончил в несколько месяцев, еще при жизни Козимо. Платона я тоже начал в это время. Он очень хотел иметь также перевод Плотина, однако мне об этом ничего не сказал <…> B тот момент, когда я дал Козимо прочесть Платона по-латински, его греческий дух таинственным образом побудил дух Пико делла Мирандола явиться во Флоренции. Пико родился в тот самый год, когда я начал переводить Платона, он приехал во Флоренцию в тот самый день, даже в тот самый час, когда я его опубликовал. После приветствия он сразу же спросил меня о Платоне. Я ответил ему: „Наш Платон сегодня возник на пороге“. Он сердечно поздравил меня и немедленно - причем ни я, ни он не знали, как об этом зашла речь, - предложил или, точнее, побудил меня переводить Плотина. Поистине божественное вмешательство следует усматривать в том, что греческий Пико родился в то время, когда возродился Платон <…> и что он прибыл во Флоренцию в тот самый день, когда наш Платон был опубликован, и что он вдохновил меня, упомянув о замысле Козимо относительно Плотина, о котором я не знал и который чудесным образом открылся ему». Вот из этого бешеного взрыва субъектности родилось чудесное явление Зои (Софии) Палеолог на Руси! Она привнесла субъектность на Русь извне и была воспринята Русью, потому что в лоне Руси уже взрасли предпосылки субъектности. Михаил Покровский проследил её всходы в великом русском XIV веке – веке «небывальцев» Москвы, митрополита Алексия, Сергия Радонежского, Митяя, Дмитрия Донского, Андрея Рублева и других русских пассионариев. Субъектность пробивалась в вольном граде Новгороде Великом, на равных вошедшем в союз субъектизирующихся на заре Нового Времени северонемецких и нидерландских городов – Ганзейский Союз. И «ересь стригольников», основанная псковским диаконом Карпом во второй половине XIV века, в основном подобна прочим субъектизированным «бюргерско»-протестантским ересям христианской Европы. Как сообщает летописец, в 1376 году, за четыре года до Куликовской битвы, новгородцы бросили в реку Волхов трех «развратителей веры христианской». Это не прекратило сектантского движения: оно вскоре приняло такие широкие размеры , что для прекращения его потребовалось содействие московского митрополита и константинопольского патриарха. Взлет русской низовой субъектности выразился в «ереси жидовстующих», которая зародилась и откристаллизовалась в Великом Новгороде в 1470-1471 годах в канун прибытия Зои (Софии) Палеолог ко двору Ивана III в Москву. Катализатором этой ереси послужили евреи, которые после падения Константинополя в 1453 году и изгнания Палеологов получили от Мехмета II права гражданства и полную свободу. Благодаря этому евреи со всей Европы устремились в Константинополь и вскоре стали эффективно конкурировать с итальянцами в предпринимательстве и коммерции. Особенно резко активизировались евреи-караимы Крыма, которые повели экспансию на Север – на Русь и Литву. Они получили право селиться в Литве. С согласия литовского короля Казимира новгородцы пригласили к себе брата киевского князя Семена – Михаила Александровича. С ним в 1471 году прибыли евреи по торговым делам. Во главе их стоял Схария /Захар/, успевший проникнуться субъектностью и сдвинувшийся от талмудизма к Правой Вере. Дело в том, что в то время среди евреев Константинополя, Крыма и Литвы тоже распространилась протобуржуазная «субъектная ересь», которую ярче всех сформулировал раввин Коматяно из Константинополя. «В результате, - указывает И.Д. Андреев, - получилась экзегетико-астрологическая смесь, которая в то время общего пробуждения и возбуждения производила на просыпающуюся мысль неотразимое впечатление. Схария всё это принес в Новгород». Известный борец с «жидовствующими» архиепископ Геннадий свидетельствует, что еретики сильно действовали на христиан астрологической рукописью «Шестокрылия», предсказывая на основании её небесные явления (Андреев И.Д. Жидовствующие // Христианство: Энциклопедический словарь. Том 1: А-К. Москва: Научное издательство «Большая Российская Энциклопедия», 1993, стр. 543). «Ересь жидовствующих» захватила не самых последних из продвинутых русских людей того времени. Конкуренция субъектизированных итальянцев с не менее субъектизированными евреями при дворе Ивана III проявилась в том числе и в борьбе двух «лагерей» в элите тогдашней Московии – один вокруг правоверной гречанки «итальянского разлива» Софии Палеолог и другой вокруг невестки великого князя, дочери Господаря Молдавского и покровительницы «ереси жидовствующих» Елены. Первые ученики Схарии (Захарии) – Алексей и Денис – были образованными людьми и так успели понравиться великому князю, что он взял их в Москву и определил в Благовещенский и Архангельской соборы. Им удалось образовать кружок грамотных людей. Первое место в их рядах занял придворный посольский дьяк Федор Курицын, бывший послом в Венгрии и Литве. Много и других знатных лиц примкнуло к ним вместе с Еленой. «О ереси, - пишет И.Д. Андреев, - знал сам великий князь, который долго держался по отношению к ней доброжелательного нейтралитета и туго поддавался требованиям репрессий. Возможно, что в основе этой снисходительности лежали политические соображения. Подрыв еретиками церковного авторитета, монашества, вообще охлаждение к духовенству могли соответствовать планам великого князя, стремившегося к абсолютизму и желавшего лишить представителей церкви возможности противодействия власти государя» (Там же, стр. 543). София и Елена! Вечный конфликт двух ипостасей «Вечного Женственного», двух ликов любви, которая зачинала субъектность Нового Времени. На этот раз – в сердце будущего Третьего Рима, выдвинувшегося после падения Рима Первого и совсем недавнего падения Рима Второго – Константинополя. Обе сильные женщины на заре современной России – родом с Балкан, подножия Святой Горы Афон, пристанища Богоматери, колыбели Софии, обители древней Елены. Создается впечатление, что портрет Зои Палеолог, доставленный итальянцем Иваном Фрязиным из Ватикана в Кремль, - явился внешним детонатором созревшего изнутри и близкого к успеху порыва к субъектности на Руси. Почему же портрет, картина, «образ» носит такой взрывной характер, что может определить вектор истории, судьбу страны? Почему портрет или натюрморт сопряжены с субъектностью, и что же такое сама «субъектность»? В сущем есть вершки и корешки, и незаметная работа «крота истории» в подземном базисе сначала проявляется в потрясениях «опережающе»-вознесшейся надстройки – в религиозных «ересях», в произведениях-новациях искусства, в том же вроде бы простеньком с сегодняшней точки зрения портрете или натюрморте. Субъектность – базисна по корням и надстроечна по вершкам, но в целом есть всё древо, от яйца до курицы. В «картине» или «образе» фокусируется-концентрируется энергетика миротворения, демиургия. Глубины этой проблемы разъяснены в лекции Мартина Фридриховича Хайдеггера «Время картины мира» (точнее «Время мирообраза» = Die Zeit des Weltbildes, в английском переводе «Время картины мира» = The Age of the World Picture, во французском переводе «Время «концепций мира»» = Le temps des 'conceptions du monde), произнесенной 9 июня 1938 года во Фрайбурге: «Это слово sub-iectum мы должны понимать, конечно, как перевод греческого ypo-keimenon. Так называется под-лежащее, то, что в качестве основания собирает всё на себе… Если теперь человек становится первым и исключительным субъектом, то это значит: он делается тем сущим, на которое в роде своего бытия и в виде своей истины опирается всё сущее. Человек становится точкой отсчета для сущего как такового. Такое возможно лишь с изменением восприятия сущего в целом. В чем это изменение обнаруживается? Каково в его свете существо Нового Времени? Осмысливая Новое Время, мы задаем вопрос о новоевропейской картине мира. Мы характеризуем ее через отличие от средневековой и античной картины мира. Однако почему мы при истолковании определенной исторической эпохи говорим о картине мира? Каждая ли эпоха истории имеет свою картину мира, и притом так, что сама озабочена построением своей картины мира? Или это уже только новоевропейский способ представления задается вопросом о картине мира? Что такое - картина мира? По-видимому, изображение мира. Но что называется тут миром? Что значит картина? Мир здесь выступает как обозначение сущего в целом. Это название не ограничивается космосом, природой. К миру относится и история. Впрочем, даже природа, история и обе вместе в своем подспудном и навязанном взаимопроникновении не исчерпывают мира. Под этим словом подразумевается и мирооснова независимо от того, как мыслится ее отношение к миру. При слове “картина” мы думаем прежде всего об отображении чего-либо. Картина мира будет соответственно как бы полотном сущего в целом. Но картина мира говорит о большем. Мы мыслим тут сам мир, мировое сущее в целом в его определяющей и обязательной для нас истине. Картина означает здесь не посильную копию, а то, что слышится в обороте речи “мы составили себе картину чего-либо”. Имеется в виду: само дело предстало перед нами так, как оно для нас обстоит. Составить себе картину чего-то - значит поставить перед собой само сущее так, как с ним обстоит дело, и так поставленным иметь его перед собой постоянно. Но и тут решающего определения сущности картины пока еще нет. “Мы составили себе картину чего-либо” подразумевает не только то, что сущее у нас вообще как-то представлено, но и то, что оно предстало перед нами во всем, что ему присуще и его составляет, как система. В этом “составить картину” звучит компетентность, оснащенность, целенаправленность. Где мир становится картиной, там к сущему в целом приступают как к тому, на что человек нацелен и что он поэтому хочет соответственно преднести себе, иметь перед собой и тем самым в решительном смысле поставить перед собой. К сути картины относится составленность, система. Под этим подразумевается, однако, не искусственная, внешняя классификация и соположение данности, а развертывающееся из проекта опредмечивания сущего структурное единство представленного как такового. В Средние Века система невозможна; ибо там важен лишь порядок соответствий, а именно порядок сущего, в смысле созданного Богом и предусмотренного как его творение. Еще более чужда система эллинству, хотя в духе современности, но совсем неоправданно, говорят о платоновской и аристотелевской системах. Научно-исследовательское производство есть развертывание и организация системы, причем последняя в свою очередь определяет эту организацию. Когда мир становится картиной, система приходит к власти, притом не только в мышлении. Но когда руководит система, всегда налицо возможность ее вырождения в пустой формализм искусственно сколоченной лоскутной системности. К ней скатываются, когда иссякает исходная энергия проекта. Неповторимая единственность систематики у Лейбница, Канта, Фихте, Гегеля и Шеллинга пока еще не понята. Ее величие покоится на том, что она развертывается, в отличие от декартовской, не из субъекта как еgо /я/ и substаntiа finitа /конечная субстанция/ /обозначения человеческого сознания в системе Декарта/, но или, как у Лейбница, из монады, или, как у Канта, из коренящейся в способности воображения трансцендентальной сущности конечного разума, или, как у Фихте, из бесконечного Я, или, как у Гегеля, из духа абсолютного знания, или, как у Шеллинга, из свободы как необходимости каждого отдельного сущего, которое как таковое всегда определяется различием между своей основой и своей экзистенцией. Так же важно, как система, для новоевропейского толкования сущего представление о ценности. Как только сущее сделалось предметом пред-ставления, сущее известным образом лишается бытия. Это лишение ощущается довольно смутно и неотчетливо и с соответствующей быстротой подменяется тем, что предмету и предметно истолкованному сущему приписывают ту или иную ценность и вообще измеряют сущее ценностями, а сами ценности делают целью всякого действия и занятия. Поскольку последние понимают себя как культура, ценности становятся культурными ценностями, а те в свою очередь - вообще выражением высших целей творчества на службе самообеспечения человека как субъекта. Отсюда только один шаг до того, чтобы сами ценности сделались предметами в себе. Ценность есть опредмеченная цель, выражающая потребности представления, которое само учреждает себя в мире как картине. Ценность по видимости предполагает, что сообразующиеся с нею люди занимаются самым что ни на есть ценным; и, однако, как раз ценность есть немощное и прохудившееся прикрытие для потерявшей объем и фон предметности сущего. Никто не пойдет на смерть за голые ценности. Надо обратить внимание, для прояснения ХIХ века, на своеобразную промежуточную позицию Германа Лотце, который одновременно и перетолковывал платоновские идеи в ценности, и под заглавием “Микрокосм” предпринял “Опыт антропологии” (1856), еще питавшей духом немецкого идеализма благородство и простоту его образа мысли, но уже открывавшей двери для позитивизма. Поскольку мысль Ницше остается скована представлением о ценности, главное у себя он вынужден высказывать в обращенной вспять форме переоценки всех ценностей. Лишь когда удастся понять мысль Ницше независимо от представления о ценности, мы займем место, откуда творчество последнего мыслителя метафизики станет предметом для вопрошания, а противоборство Ницше Вагнеру - понятным как необходимость нашей истории. Картина мира, сущностно понятая, означает, таким образом, не картину, изображающую мир, а мир, понятый как картина. Сущее в целом берется теперь так, что оно только тогда становится сущим, когда поставлено представляющим и устанавливающим его человеком. Где дело доходит до картины мира, там выносится кардинальное решение относительно сущего в целом. Бытие сущего ищут и находят в представленности сущего. Напротив, везде, где сущее не истолковывается в этом смысле, не может и мир войти в картину, не может быть картины мира. То, что сущее становится сущим в силу своей представленности, делает время, когда это происходит, новым по сравнению с прежним. Выражения “картина мира Нового Времени” и “новоевропейская картина мира” говорят дважды об одном и заставляют думать о чем-то таком, чего никогда прежде не могло быть, а именно о средневековой и античной картинах мира. Не картина мира превращается из прежней средневековой в новоевропейскую, а мир вообще становится картиной, и этим знаменуется существо Нового Времени. Для Средневековья сущее есть еns creatum, сотворенное личным Богом-творцом как высшей причиной. Быть сущим здесь значит принадлежать к определенной иерархической ступени сотворенного бытия и в таком подчинении отвечать творящей первопричине (аnаlоgiа еntis). Аналогия, осмысленная как главная черта бытия сущего, замечает совершенно определенные возможности и способы про-изведения истины этого бытия внутри сущего. Художественное произведение средневековья и отсутствие картины мира в ту эпоху - две стороны одного целого. Но никогда бытие сущего не состоит здесь в том, что оно, будучи предметно противопоставлено человеку, переходит в сферу его компетенции и распоряжения и только потому существует. Еще дальше новоевропейское истолкование сущего от греческого. Одно из древнейших изречений греческой мысли о бытии сущего гласит: to gar auto noein estin tecai einai /«ибо мышление и бытие есть есть то же самое»/. Это положение Парменида говорит: бытию принадлежит, ибо им требуется, обусловливается, внимание к сущему. Сущее есть то растущее и самораскрывающееся, что своим присутствием захватывает человека как пребывающего при нем, т.е. такого, который сам открывается присутствующему, выслушивая его. Сущее становится сущим не оттого, что человек его наблюдает в смысле представления типа субъективной апперцепции. Скорее сущее глядит на человека, раскрывая себя и собирая его для пребывания в себе. Быть под взором сущего захваченным и поглощенным его открытостью и тем зависеть от него, вовлечься в его противоречия и носить печать его разлада — вот существо человека в великое греческое время. Для того, чтобы осуществить свою сущность, этот человек должен собрать (legein = /собирание, исходный смысл греческого «логоса/), спасти (sоxein = /смысл этого слова, например у Аристотеля, недалек от христианского понимания «спасения»: вернуть данной вещи и надежно сохранить за нею полноту её существа/), принять на себя раскрывшееся ему, сберечь его, каким оно открылось, в взглянуть в глаза всему его зияющему хаосу (aletheyein = /«истинствовать»; «истинствование» требовало захваченности человеческого существа, решительного шага в темноту «хаоса», Ничто/). Греческий человек есть лишь поскольку он слушает сущее, почему в эллинстве мир и не может стать картиной. Зато если для Платона существо сущего определяется как эйдос (вид, облик), то это - очень рано посланная, издалека опосредованно и прикровенно правящая предпосылка того, что миру надлежит стать картиной. Совсем другое, в отличие от греческого слышания, означает новоевропейское представление, смысл которого впервые дает о себе знать в слове rерrаеsеntаtiо. Пред-ставить значит тут: поместить перед собой наличное как нечто противостоящее, соотнести с собой, представляющим, и понудить войти в это отношение к себе как в определяющую область. Где такое происходит, там человек составляет себе картину сущего. Но, составляя себе такую картину, человек и самого себя выводит на сцену, т.е. в открытый круг общедоступной и всеоткрытой представленности. Тем самым человек сам себя выставляет как ту сцену, на которой сущее должно впредь представлять, показывать себя, т.е. быть картиной. Человек становится репрезентантом сущего, в смысле опредмеченноrо. Однако новизна этого явления вовсе не в том, что теперь положение человека среди сущего просто иное, чем у средневекового или античного человека. Решающее в том, что человек, собственно, захватывает это положение как им же самим устроенное, волевым образом удерживает его, однажды заняв, и обеспечивает его за собой как базу для возможного развития своей человечности. Только теперь вообще появляется такая вещь, как статус человека. Человек ставит способ, каким надо поставить себя относительно опредмечиваемого сущего, в зависимость от самого себя. Начинается тот вид человеческого существования, когда вся область человеческих способностей оказывается захвачена в качестве пространства, где намечается и производится овладение сущим в целом. Эпоха, определяющаяся этим событием, нова не только при ретроспективном подходе по сравнению с прошлым, но и сама себя нарочито полагает как новая. Миру, который стал картиной, присуще быть новым. Если, таким образом, присущий новому миру характер картины проясняется в смысле представленности сущего, то, чтобы вполне охватить новоевропейскую сущность представленности, мы должны добраться в стершемся слове и понятии “представление” до его исходной именующей силы: поставление перед собой и в отношении к себе. Сущее тем самым фиксируется в качестве пред-мета /объ –екта/, впервые получая так печать бытия. Превращение мира в картину есть тот же самый процесс, что превращение человека внутри сущего в subiесtum. Как вообще дело доходит до того,что определенное сущее нарочито истолковывает себя в качестве субъекта и вследствие этого субъектное начало приходит к господству? До Декарта и даже еще внутри его метафизики сущее, поскольку оно - сущее, есть sub-iесtum (ypo-keimenon), под-лежащее, исходная пред-данность, сама по себе лежащая в основе и своих постоянных свойств, и своих переменных состояний. Главенство исключительного - ибо в сущностном аспекте абсолютного - субъекта (как “лежащего в основе” всего) вырастает из притязания человека на обладание fundаmеntum аbsоlutuш inсоnсussum vегitаtis (самообоснованным непоколебимым основанием истины в смысле достоверности). Почему и как это притязание приобретает решающую значимость? Оно возникает из того освобождения человека, когда он освобождает себя себе самому, от обязательности истины христианского откровения и от церковного учения переходя к самоустанавливающемуся законодательству. Этим освобождением заново определяется сущность свободы, т. е. связанности чем-то обязывающим. И поскольку в духе этой свободы освобождающийся человек сам решает, что будет для него обязательным, это последнее может отныне определяться по-разному. Обязательным может стать человеческий разум и его закон или учрежденное по нормам этого разума и предметно упорядоченное сущее, или тот пока не упорядоченный и только еще покоряемый через опредмечивание хаос, который в определенную эпоху начинает требовать овладения собою. Это освобождение, однако, не ведая того, всегда освобождает себя еще и от связанности истиной откровения, в которой человеку удостоверяется и обеспечивается спасение его души. Освобождение от достоверности спасения, данной в откровении, должно было поэтому само по себе стать освобождением для такой достоверности, в которой человек сам себе обеспечивал бы истину как нечто известное его собственному знанию. Это было возможно только так, что освобождающий себя человек сам становился гарантом достоверности познаваемого. А такое могло получиться, лишь поскольку он сам для себя решал, что для него должно означать познаваемое, что - знание и удостоверение познанного, т.е. достоверность. Метафизической задачей Декарта явилось подведение метафизического основания под освобождение человека к свободе как самоудостоверенному самоопределению. Это основание, однако, не только само должно было быть достоверным, но и, ввиду недоступности каких-либо критериев из других сфер, должно было иметь такой характер, чтобы через него сущность искомой свободы утверждалась как самодостоверность. А все удостоверяемое самим собой с необходимостью обеспечивает заодно и достоверность того сущего, для которого такое знание достоверно и через которое удостоверяется все достоверное. Fundаmеntum, основание этой свободы, лежащая под ней основа, “субъект”, должен быть тем достоверным, которое удовлетворяло бы вышеназванным сущностным требованиям. Становится необходим субъект, отличающийся во всех этих аспектах. Каково это образующее основу и обосновывающее достоверное? Оно - еgо соgitо (еrgо) sum. Достоверное есть тезис, гласящий, что одновременно (параллельно и равнодлительно) со своим мышлением человек сам несомненным образом тоже пребывает, что теперь значит - тоже выступает данностью для себя самого. Мышление есть пред-ставление, устанавливающее отношение к представляемому (idеа как реrсерtiо). Представлять здесь значит: самостоятельно ставить нечто перед собой и удостоверять пред-ставленное как таковое. Это удостоверение не может не быть расчетом, ибо только исчисляемость представляемого гарантирует заведомую и постоянную уверенность в нем. Представление - уже не выслушивающее восприятие присутствующего, к чьей непотаенности принадлежит и само это восприятие, а именно как пребывание особенного рода. Представление - уже не раскрытие себя вещам, а схватывание и постижение. Не власть присутствующего, а господство хватки. Теперь в духе новой свободы представление есть самообосновывающее вторжение в сферу обеспеченных данностей, в которой надо прежде всего утвердиться. Сущее уже не присутствует в своем пребывании, а устанавливается опредмечивающей работой представления. Представление есть наступательное, покоряющее устанавливание предмета. Представление сводит все в единство опредмеченности. Представление есть соаgitаtiо /co-agitatio или в стяженной форме cogitation – «сдвигание воедино, собирание»/. Всякое отношение к чему бы то ни было, воление, мнение, ощущение есть прежде всего с самого начала представление, соgitаtiо, что переводят как “мышление”. Именно поэтому Декарт может охватить таким поначалу удивляющим словом все виды vоluntаs и аffесtus, все асtiоnеs и раssiоnеs /«воля», «чувство», «действия», «страсти»/. /КОММЕНТАРИЙ ПЕРЕВОДЧИКА ВЛАДИМИРА БИБИХИНА: Декарт пояснял: “Под именем “мышление” (соgitаtiо) я понимаю все то, что происходит в нас при нашем сознании в той мере, в какой это происходящее осознается нами. Таким образом, не только понимание, воля, воображение, но и чувство есть здесь то же самое, что "соgitаtiо" ("Рrinсiрiа рhilоsорhiае", 1 9). По Хайдеггеру, перевод соgitо через “мыслю” вводит в заблуждение. Соgitо -вообще деятельность универсального опредмечивающего учета, направляемая сперва на более достоверные данные внутреннего опыта (идеи, чувства),а потом на данные внешнего опыта (“объекты”). Субъектом в такой ситуации, по Хайдеггеру, оказывается не все человеческое существо, а только соgitо, наблюдающее, между прочим, за человеком/. В формуле еgо соgitо sum слово соgitо взято в этом сущностном и новом смысле. Субъект, основополагающая достоверность, есть всякий раз заново обеспечиваемая сопредставленность представляющего человека рядом с представляемым, т. е. опредмеченным человеческим и внечеловеческим сущим. Основополагающая достоверность есть всякий раз несомненно представимое и представляемое равенство mе соgitаге = mе еssе /«деятельность моего сознания = мое бытие»/. Это - основное уравнение всей рассчитывающей деятельности самообеспечивающего представления. Благодаря получаемой таким путем основополагающей достоверности человек уверен в том, что его достоверность как представителя всякого представления и тем самым как сферы всякой представленности, а стало быть, всякой достоверности и истины, установлена, что теперь значит: он есть. /КОММЕНТАРИЙ ПЕРЕВОДЧИКА ВЛАДИМИРА БИБИХИНА: В соgitо еrgо sum, по Хайдеггеру, еrgо (“следовательно”) прокралось неправомерно, поскольку из голого факта соgitо еще никак не вытекает существование полноценного человека. Из поздних пояснений Декарта к своей формуле ясно, что он тоже не гипостазировал акт соgitо и понимал, что последний доказывает только существование себя самого - “того, что мыслит” (id, quоd соgitеt, "Рrinсiрiа рhilоsорhiае", 1 10), а не чеnовеческой личности, отвечающей на вопрос “кто”. От Декартовой формулы Хайдеггер оставляет поэтому только уравнение соgitо=sum, в которой новый субъект заявляет о себе, что он очистил себя от всего и отождествил себя только с деятельностью соgitо - неустанным (“бессонным”) оперированием предварительно опредмеченными данными. На этом узком, но безотказном основании смогла подняться новоевропейская наука, эта ранняя несовершенная форма современного “постава” /Gestell/ — того технического овладения действительностью, о котором, как напоминает Хайдеггер, первым сказал тоже Декарт в “Рассуждении о методе”/ Только потому, что человек необходимо сопредставлен рядом с основополагающей достоверностью (на том непоколебимом абсолютном основании, что mе соgitаrе = mе еssе), и лишь поскольку человек, освобождающий себя себе самому, необходимо принадлежит к субъекту этой свободы, - единственно поэтому такой человек сам может и должен стать исключительным сущим, “субъектом”, который, в свете первого истинно (т. е. достоверно) сущего, выдается вперед среди всех субъектов. /КОММЕНТАРИЙ ПЕРЕВОДЧИКА ВЛАДИМИРА БИБИХИНА: Субъектами, по Хайдеггеру, могут быть и коллективы. Человек становится главным субъектом потому, что всего лучше выполняет функцию субъекта, посвящая свое бытие деятельности опредмечивающе-учитывающего представления/ Если в основополагающем уравнении достоверности и соответственно в субъекте как таковом упомянуто “эго”, это еще не означает, что человека теперь определяют ячество и эгоизм. Это значит только одно: быть субъектом становится теперь исключительной характеристикой человека как мысляще-представляющего существа. Человеческое Я поставлено на службу этого субъекта. Лежащая в основе субъекта достоверность хотя и субъектна как таковая, т. е. правит существом субъекта, но не эгоистична. Достоверность обязательна для всякого Я как такового, т. е. как субъекта. Равным образом для каждого Я обязательно все то, что удостоверено представляющим опредмечиванием как обеспеченное им и тем самым как существующее. И этого опредмечивания, которое заодно решает, что имеет право считаться предметом, ничто не может избежать. Субъектности субъекта и человеку как субъекту присуще бесконечное раздвигание сферы потенциального опредмечивания и права решения о предмете. Теперь проясняется также, в каком смысле человек как субъект хочет быть и должен быть мерой и серединой сущего, что теперь значит - объектов, предметов. Человек отныне уже не metron /«мера всех вещей» у Протагора/ в смысле соразмерения своего восприятия с обозримым кругом непотаенно присутствующего, в котором так или иначе пребывает всякий человек. Человек как субъект есть соаgitаtiо, собирание всего вокруг его “эго”. Человек учреждает сам себя законодателем всех мер, которыми отмеряется и вымеряется (вычисляется), что вправе считаться достоверным, т. е. истинным и, стало быть, существующим. Свобода субъекта есть новая свобода. В “Меditаtiоnеs dе рrimа рhilоsорhiа” под освобождение человека к новой свободе подводится основа, субъект. Освобождение человека Нового Времени не начинается, конечно, только с еgо соgitо еrgо sum, и все же метафизика Декарта - не просто задним числом и тем самым внешне пристроенная к этой свободе метафизика, в смысле идеологии. В соаgitаtiо представление собирает все свои предметы в совокупность представленности. “Эго” этого соgitаге теперь обретает свою сущность в удостоверяющем само себя сведении всего представляемого воедино, в соn-sсiеntiа, “со-знании”. Сознание есть со-представленность предметной сферы вместе с представляющим человеком в круге им же обеспечиваемого представления. Всё присутствующее получает от сознания смысл и вид своего присутствия, а именно презентности внутри rерrаеsеntаtiо. Сознанием Я как субъекта, осуществляющего соаgitаtiо, определяется бытие сущего в качестве субъектности столь отличительного субъекта. “Рассуждения о первой философии” намечают контуры онтологии субъекта в ориентации на субъектность, определяемую как conscientia, со-знание.Человек стал субъектом. Поэтому он может, смотря по тому, как сам себя понимает и волит, определять и осуществлять свою субъектность. Разумное человеческое существо эпохи Просвещения не менее субъект, чем человек, который понимает себя как нацию, хочет видеть себя народом, культивирует себя как расу и в конце концов уполномочивает себя быть хозяином планеты. Во всех этих основных позициях субъектности, поскольку человек неизменно определяется как я и ты, как мы и вы, возможен также и особенный род ячества и эгоизма. Субъективный эгоизм, для которого, большей частью без его ведома, Я заранее определяется как субъект, может быть сломлен сплочением многих Я в Мы. Благодаря этому субъектность только набирает силу. В планетарном империализме технически-организованного человека человеческая субъектность достигает наивысшего заостроения, откуда она опустится на плоскость организованного единообразия и будет устраиваться на ней. Это единообразие станет надежнейшим инструментом полного, а именно технического, господства над землей. Свобода субъектности Нового Времени совершенно растворится в соразмерной ей объектности. Человек не может сам уйти от этой судьбы своего «нововременного» /=модерного/ существа или прервать ее волевым решением. Но человек может заранее задуматься над тем, что субъектность и никогда не была единственной возможностью для первоначальной сущности исторического человека, и никогда не будет таковой. Летучей тени облака над потаенной страной подобен сумрак, которым истина как достоверность субъектности, подготовленная христианской достоверностью спасения, скрывается Обособьем (Ereignis, Высвоение), в опыте которого ей отказано. /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Эта мысль Хайдеггера раскрыта в ряде моих заметок о «прикладной эсхатологии» и о смысле ключевых терминов Ereignis и Enteignis/ Лишь поскольку - и насколько - человек вообще и сущностно стал субъектом, перед ним как следствие неизбежно встает настоятельный вопрос, хочет ли и должен ли человек быть субъектом, - каковым в качестве существа Нового Времени он уже является, - как ограниченное своей прихотью и отпущенное на собственный произвол Я или как общественное Мы, как индивид или как общность, как лицо в обществе или как рядовой член в организации, как государство и нация и как народ или как общечеловеческий тип человека Нового Времени. Только когда человек уже есть по своей сущности субъект, возникает возможность скатиться к уродству субъектности в смысле индивидуализма. Но и опять же только там, где человек остается субъектом, имеет смысл жестокая борьба против индивидуализма и за общество как желанный предел всех усилий и всяческой полезности. Определяющее для сущности Нового Времени скрещивание обоих процессов, превращения мира в картину, а человека в субъект, одновременно бросает свет и на, казалось бы, чуть ли не абсурдный, но коренной процесс истории Нового Времени: чем шире и радикальнее человек распоряжается покоренным миром, чем объектнее становится объект, тем субъектнее, т. е. выпуклее, выдвигает себя субъект, тем неудержимее наблюдение мира и наука о мире превращаются в науку о человеке, в антропологию. Не удивительно, что лишь там, где мир становится картиной, впервые восходит гуманизм. И напротив, насколько такая вещь, как картина мира, была невозможна в великое время эллинства, настолько же был бессилен тогда утвердиться и гуманизм. Гуманизм в своем более узком историческом смысле есть поэтому не что иное, как нравственно-этическая антропология. Это слово означает здесь не то или иное естественнонаучное исследование человека. Оно не означает и сложившегося внутри христианской теологии учения о сотворенном, падшем и искупленном человеке. Оно характеризует то философское истолкование человека, которое объясняет и оценивает сущее в целом из человека и по человеку. Антропология есть такая интерпретация человека, которая в принципе уже знает, что такое человек, и потому никогда не способна задаться вопросом, кто он такой. Ибо с этим вопросом ей пришлось бы признать самому себя пошатнувшейся и преодоленной. Как можно ожидать этого от антропологии, когда ее дело, собственно, просто обеспечивать задним числом самообеспечение субъекта? Все более исключительная укорененность мироистолкования в антропологии, проявившаяся в конце ХVIII века, находит свое выражение в том, что принципиальное отношение человека к сущему в целом оформляется как мировоззрение. С того времени это слово проникает в язык. Коль скоро мир становится картиной, позиция человека понимается как мировоззрение. Но слово “мировоззрение” легко перетолковать в том ложном смысле, будто речь идет лишь о бездеятельном разглядывании мира. Поэтому уже в ХIХ веке начали справедливо подчеркивать, что мировоззренческая позиция означает также, и даже в первую очередь, жизненную позицию. Так или иначе, появление слова “мировоззрение” как имени для позиции человека посреди сущего свидетельствует о том, как решительно мир стал картиной, когда человек возвел собственную жизнь в качестве субъекта до командного положения всеобщей точки отсчета. Это значит: сущее считается сущим постольку и в такой мере, в какой оно вовлечено в человеческую жизнь и соотнесено с ней, т. е. переживается и становится переживанием. Сколь неуместным всякий гуманизм должен был казаться эллинству, столь же немыслимым было средневековое и столь же абсурдным является католическое мировоззрение. С какой непреложностью и правомерностью все должно превращаться в переживание у человека Нового Времени по мере того, как он все раскованнее порывается к формированию собственной сущности, с такой же несомненностью у греков на праздничных торжествах в Олимпии не могло быть никаких “переживаний”. Основной процесс Нового Времени есть покорение мира как картины. Слово “картина” означает теперь: конструкт опредмечивающего представления. Человек борется здесь за позицию такого сущего, которое всему сущему задает меру и предписывает норму. Поскольку эта позиция обеспечивается, артикулируется и выражается как мировоззрение, новоевропейское отношение к сущему в своем решающем развертывании превращается в размежевание мировоззрений, причем не каких угодно, а только тех, которые успели с последней решительностью занять крайние принципиальные позиции, возможные для нового человека. Ради этой борьбы мировоззрений и в духе этой борьбы человек вводит в действие неограниченную мощь всеобщего расчета, планирования и организации. Наука как исследование есть незаменимая форма этого самоустроения мира, один из путей, по которым с быстротой, неведомой участникам бега, Новое Время несется к осуществлению своей сущности. С борьбой мировоззрений Новое Время только и вступает в решающий и, вероятно, наиболее затяжной отрезок своей истории. В самом деле, сейчас завершающееся существо Нового Времени переплавляется в нечто само собой разумеющееся. Лишь когда эта общепонятность получает мировоззренческое обеспечение, возникает потенциальная питательная почва для исходного вопрошания бытия, что открывает простор для выбора, призванного решить, окажется ли бытие снова способно вместить Бога, сможет ли человеческое существо изначальнее отвечать истине бытия. Где завершение Нового Времени доходит до безотчетного размаха в присущем ему величии, только там готовится будущая история». Вышеприведенные выжимки из лекции Мартина Хайдеггера «Время мирообраза» задают концептуальную «систему координат» для осмысления истории мира в Новое Время и истории России как неотъемлемой части мира и сосредоточения всех веяний Нового Времени. Всё в мире и истории взаимопереплетено, дух эпохи пронизывает всё человечество, даже периферийное. А чудесное явление выросшей в Правоверии византийской принцессы Зои (что значит «Жизнь») на Святой Руси и сущностное преображение её здесь у нас в Софию (что значит «Мудрость») является Просветом судьбы, заветом и залогом особого места России в мире. С высот эсхатологии спустимся к земле и вспомним конкретику тех исторических событий, которые сопровождали «субъектотрясение» Руси от «взрыва сверхновой» в тогдашней Западной Европе. Кандидат исторических наук Татьяна Панова пишет в статье «Фрязы и греки с царевною Софьей из Рима» (Знание – сила, Москва, 1998, № 6 http://www.znanie-sila.ru/online/issue_103.html): «Никто не знает, каким был тот осенний день 12 ноября 1472 года, когда в 15 верстах от Москвы кортеж невесты великого князя Ивана Ш остановил посланник жениха - боярин Федор Хромой. На долю боярина выпала трудная миссия… Не так, наверное, представляла себе въезд в Москву греческая принцесса Зоя Палеолог, совершившая многодневное путешествие из солнечной Италии на Русь. А начиналось всё… Инициатором брака московского государя Ивана III и Зои Палеолог из некогда могущественной византийской династии Палеологов стал известный церковный деятель средневековья кардинал Виссарион Никейский. Он был современником печального события - падения Византии и, как мог, поддерживал племянников последнего императора Константина XI, погибшего при защите от турок столицы своей империи - Константинополя. Это произошло в 1453 году. Вскоре, в 1460, была захвачена и Морея - владение деспота Фомы, отца Зои, брата Константина XI, на полуострове Пелопоннес. Семья Фомы была вынуждена бежать сначала на остров Корфу, а затем в Италию. Однако Фома Палеолог спас от турок христианскую святыню - голову апостола Андрея, и его с почетом приняли в Риме, назначив приличное содержание знатному, но потерявшему все изгнаннику. В семье Фомы, кроме Зои, было еще трое детей - ее старшая сестра Елена (жена сербского короля) и два брата, Андреас и Мануил. После смерти отца в 1465 году Зоя и ее братья жили и воспитывались при дворе римского папы. К ним были приставлены учителя и католический священник. Опекуном сирот стал грек Виссарион Никейский. Экспансия турок в Средиземноморье и на Балканах серьезно угрожала существованию итальянских городов-республик. В поисках союзников в борьбе с жестокими завоевателями римский папа Павел II обращался даже к золотоордынским ханам. Не меньший интерес для европейцев в этом отношении представляло и сильное московское государство. И вот в феврале 1469 года «грек именем Юрьи» привез великому московскому князю послание кардинала Виссариона с предложением римского папы Павла II взять в жены дочь «деспота Яморейскаго Фомы Ветхословца» (Иван III овдовел в 1467 году). В марте того же года Иван Ш направляет в Рим ответное посольство: «…послал Ивана Фрязина к папе Павлу и к тому кардиналу Висариону и царевну видети. Он же дошел тамо до папы и царевну видел». В начале переговоры шли весьма активно. В ноябре 1469 года Иван Фрязин вернулся в Москву. Он повидал невесту и даже привез Ивану III ее портрет. Этот незначительный на первый взгляд факт нашел отражение в летописи - настолько потрясло русских людей того времени появление произведения светской живописи. Незнакомый с подобным явлением летописец-монах так и не смог отрешиться от церковной традиции и назвал живописный портрет Зои Палеолог иконой: «…а царевну на иконе написану принесе». Судьба этого полотна неизвестна, скорее всего оно погибло во время одного из многочисленных пожаров в Кремле. Затем переговоры о браке великого князя прервались на целых два года. И виной тому был русский митрополит Филипп, противившийся женитьбе Ивана III на католичке. Не помогало даже и то, что в переговорных грамотах римского папы Павла II нарочито подчеркивалось христианское вероисповедание невесты (имя Зоя уже тогда было заменено на имя Софья). Только в январе 1472 года, приняв окончательное решение, Иван III направляет свое посольство к римскому папе и кардиналу Виссариону. 24 июня Софья Палеолог с многочисленной свитой и в сопровождении папского легата Антонио Бонумбре отправилась в дальний путь. Обоз пересек всю Европу, направляясь из Италии на север Германии, в Любек. Немецкие хроники подробно описывают передвижение кортежа, который торжественно встречали в разных городах. В честь высокой гостьи устраивались балы и рыцарские турниры; в Нюрнберге горожанки подарили Софье двадцать коробок конфет. Только 1 сентября «фрязы и греки из Рима» пришли с царевною Софьей в Любек. Далее предстояло путешествие по морю. Оно было трудным и долгим; как отметили летописи, «носило их море 11 день». И только 21 сентября корабль прибыл в Колывань, так назывался в русских летописях тогда город Таллин. 1 октября процессия отправилась в Москву сухопутным путем. Через пять дней добрались до Юрьева, ныне Тарту, а 11 октября состоялся торжественный въезд невесты во Псков. Здесь остановились на неделю, и еще столько же занял путь до Новгорода. И все время во главе огромного обоза ехал папский легат с большим католическим крестом, вызывая неудовольствие церковных властей. И вот 12 ноября 1472 года кортеж невесты Ивана III остановили в пятнадцати верстах от Москвы. Боярину Федору Хромому было приказано любым способом заставить папского легата Антонио убрать крест, так сильно раздражавший людей. Боярин Федор Хромой действовал решительно - просто отнял крест у папского посланника, и дело с концом. Зато теперь Софья Палеолог смогла въехать в Москву, что и сделала, и 12 ноября, в четверг, предстала перед Иваном III. Трудно поверить, но свадьба состоялась в тот же день. Один из летописных сводов отметил, что обряд в Успенском соборе совершал не митрополит Филипп, который никак не мог простить крест, а коломенский «протопоп Осей». Видимо, и митрополита отстранили за строптивость и несогласие с женитьбой Ивана III. Стоит сказать, что этот династический брак не принес Риму ощутимых результатов, расчеты привлечь Русь к Флорентийской унии, к союзу в борьбе против турецкой экспансии не оправдались. Но женитьба великого московского князя на Софье Палеолог была поистине судьбоносной для страны. Об этом мало известно, и потому хочу рассказать подробнее. Связи Руси с греческим миром Необходимость утверждения на митрополичьем столе заставляла претендентов совершать дальние путешествия из Москвы в Византию, в Константинополь - место пребывания патриарха. Оттуда, из центра православия, эти «делегации» высших русских церковных иерархов привозили книги и иконы, богослужебную утварь и заморские редкости. Теми же дорогами-путями купцы везли на Русь масло и пряности, вино для причастия и многое другое. И в Италии уже в ХIV веке знали о Руси не понаслышке. Генуэзские купцы через черноморские центры Сурож (Судак) и Кафу (Феодосию) в Крыму поддерживали торговлю с «Московией». Интересно, что русские летописи знают как торговцев с Западом -«суконщиков», так и торговавших с югом и востоком -«сурожан». Более того, современные исследования показывают, что уже в конце ХIV столетия на территории Кремля в Москве, рядом с резиденцией великого князя, наравне с дворами удельных князей и знати появляются дворы богатых иноземных торговцев. Именно тогда осел на Руси, в Москве, вместе со своим отцом грек Григорий Ховра, основатель фамилии Ховриных-Головиных. На средства этой семьи обустраивался на рубеже ХIV - ХV веков Симонов монастырь, постриженниками которого были потомки Григория Ховры. В начале ХV столетия на его дворе в Кремле была построена каменная церковь Воздвижения честного креста, перестроенная в 1450 году, после опустошительного пожара. Это был первый каменный храм на частном владении в Кремле. Сын Григория - Владимир, как считают историки, обладал в середине ХV века одним из самых крупных состояний в стране. Удивительны его энергия и разнообразная деятельность. Он вел торговые операции, поставляя в Москву восточные и итальянские ткани для продажи. Знание финансов и законов торговли привело его на пост казначея - один из высших в великокняжеской администрации того времени. И должность эта, нужно сказать, стала для потомков Владимира Григорьевича наследственной вплоть до конца ХVI столетия. Богатство этой семьи позволило ее представителям в восьмидесятые годы построить в Кремле каменные жилые палаты, что было тогда еще очень большой редкостью. Даже великий князь Иван III, начав в 1485 году перестройку крепости и соборов в Кремле, отложил напоследок сооружение каменного дворца для своей семьи - и это при его-то материальных возможностях! Мы недаром упомянули о преобразованиях в Москве при Иване III. Мы все знаем великого преобразователя и реформатора Петра I, его двор, наводненный иностранными мастерами, его самого, овладевающего многими науками и буквально поставившего Россию на дыбы. Иван III неизвестен нам в этой роли. Его деятельность не была столь яркой, категоричной, революционной и шокирующей, но от этого ее последствия нисколько не уменьшались. Модернизация, как бы мы сейчас сказали, при нем шла полным ходом, шла естественно, спокойно и разумно. И его брак с Софьей Палеолог очень сильно способствовал этому. И потому, думаю, ее роль трудно переоценить. На Русь из северной Италии, а затем и из других стран едут мастера, чьи знания и опыт помогли стране освоить новейшие приемы защиты городов и печатания денежных знаков, изготовления вооружения и ювелирных изделий. Рассказы жены и окружавшей ее знати об Италии, ее городах и крепостях, несомненно, натолкнули Ивана III на мысль использовать все передовое в военном деле и других отраслях науки и техники для укрепления позиций страны, постоянно страдавшей от набегов кочевников, земельных притязаний Литвы, сепаратистских тенденций Новгорода и многого другого. И в семидесятые-девяностые годы ХV столетия великий князь Иван III отправляет в Италию, одно за другим, пять посольств, основной задачей которых было приглашение в Москву мастеров-денежников, архитекторов, ювелиров, врачей и разных других людей умелых. Первые результаты их труда появились в столице Руси уже в 1479 году. В тот год архитектор Аристотель Фиораванти закончил сооружение в Кремле знаменитого Успенского собора. Фиораванти был не только гениальным архитектором. Он сопровождал Ивана III в походах на Новгород, где сооружал для военных нужд понтонные мосты через Волхов и состоял при артиллерии, хорошо знал монетное дело, мог строить плотины и многое другое. Сооружением одного собора в Кремле дело не ограничилось. Великий князь приказал разработать план новой крепости, мощной и передовой, взамен обветшавших стен и башен, построенных еще при Дмитрии Донском. Не устраивали Ивана III и старые, еще времени Ивана Калиты, храмы Кремля. Мощному государству нужна была соответствующая столица, а в ней — пышная резиденция главы, хорошо укрепленная и украшенная подобающими зданиями. И на долгие годы Кремль превратился в огромную строительную площадку. Постепенно сносились старые стены и башни белокаменного Кремля и на их месте появлялись новые, кирпичные. В 1485 году первой была сооружена Тайницкая проездная башня (Чешковы ворота), а затем в течение десяти лет появилась новая крепость, построенная по последнему слову техники. Русские летописи сохранили до наших дней имена итальянских фортификаторов, руководивших строительством основных башен, возведенных, как и вся крепость, руками безвестных русских мастеров. И сегодня во всех путеводителях по Кремлю мы обязательно встретим упоминания «мастеров стенных и палатных» - Антона Фрязина, Пьетро Антонио Солари, Марка Фрязина, Джан Антонио, Алевиза Нового, Бона Фрязина и других. Кроме укреплений итальянские архитекторы возвели в Кремле Казенный двор (до конца ХVIII столетия использовался для хранения государевой казны и как тюрьма), дворец великого князя, от комплекса построек которого до наших дней дошла Грановитая палата, церковь Чуда архистратига Михаила в Чудовом монастыре (разобрана в XX веке), храм Рождества Иоанна Предтечи на Бору (разобран в XIX веке) и Архангельский собор (1508). Оформление великокняжеской резиденции и крепости завершилось лишь во втором десятилетии ХVI века, когда вдоль кремлевской стены по Красной площади был проложен огромный оборонительный ров шириной тридцать четыре метра (глубина его была двенадцать метров), получивший название Алевизова рва, по имени строившего его архитектора Алевиза Нового. В конце ХV - начале ХVI веков столица Руси привлекала мастеров из многих центров Европы - Любека, Милана, Венеции. Были среди них и пушечные мастера, отливавшие для русского войска пушки по новой технологии - из бронзы. Об одной из них, шестнадцати тонн весом, даже сохранилась запись в летописи. Эту «пушку велику» отлил летом 1488 году Павел Фрязин Дебоссис. Для литья орудий, чеканки монеты нужны были медь и серебро, которые завозились тогда на Русь из Европы. Великий князь осознавал необходимость в собственном сырье, и в 1491 году «немцы Иван да Виктор», посланные на разведку недр, нашли на реке Цильме (приток Печоры) и медь, и серебро. Это была первая попытка изучения и разработки (цилемские рудники действовали до ХVII века) природных богатств, осуществленная в годы правления Ивана III с помощью иноземцев-рудознатцев. Другие представители греческой и итальянской знати, прибывшие в столицу Руси вместе с Софьей Палеолог или чуть позднее, со временем заняли прочное положение при дворе великого князя Ивана III. Им поручали дипломатические миссии, используя их знания языков; занимали они и должности казначеев. Например, деятельность Траханиотов, Ралевых, Мануйловых и их детей отражена в летописях при описании событий русской истории конца ХV - ХVI веков. Следы в жилом слое Кремля Они рассказывают о русско-итальянских отношениях. Небольшим фрагментом представлен в археологической коллекции великолепный свадебный кубок ХV века, расписанный цветными эмалями. При исследовании великокняжеских погребений ХV - ХVI столетий некрополя Вознесенского собора (в этом храме хоронили женщин из семьи московских государей) найдены останки покровов из итальянской комки - тонкой шелковой ткани с разнообразными орнаментами. И с этим же временем можно, видимо, связать одну удивительную находку, сделанную в 1805 году. В тот год шел ремонт стен и башен Кремля, во время которого рабочие нашли бронзовую чашу с монетами. На счастье, это заметил проезжавший мимо известный собиратель старины П.Коробанов. Сегодня об этом случае можно прочесть в книге, посвященной коллекции П.Коробанова, сами вещи, к сожалению, до нас не дошли. А клад 1805 года оказался уникальным - в бронзовой чаше-братине ХVII века лежали античные монеты. Сохранился рисунок двух из них - чеканенной при императоре Тиберии в 34 - 37 годах и при императоре Антонии Пие Каракалле (198 - 217 годы). Трудно объяснить, как попали в Россию (и были заботливо припрятаны!) в конце ХVII - начале ХVIII денежные знаки государства, отделенного от Москвы не только огромным расстоянием, но и более чем полуторой тысячью лет! Невольно возникает мысль о том, что, возможно, кто-то из итальянцев, прибывших в Москву в свите Софьи Палеолог, привез монеты с собой, а его потомки в один из сложных моментов жизни спрятали коллекцию в землю, у основания одной из кремлевских башен. Брак Ивана III и Софьи был удачным. У них родилось двенадцать детей: пять дочерей и семь сыновей. Известные на сегодня родословные таблицы, как правило, не совсем точны и никогда не называют полный состав семьи великого князя Ивана Васильевича. Правда, о дочерях сведений сохранилось немного. Исключение составляет третья, Елена, в девятнадцать лет выданная замуж за великого литовского князя Александра, впоследствии польского короля. Она умерла в 1513 году и была похоронена в Вильно, в храме святого Станислава. Традиционно летописцы фиксировали рождение в семье государя мальчиков, особенно первого - Василия, будущего великого князя Василия III. Происхождение и воспитание Софьи Палеолог, несчастья, постигшие семью Фомы, ее долгое пребывание при дворе римского папы не могли не сказаться на характере принцессы, о силе и независимости которого особенно ярко говорят обстоятельства последних десятилетий ее жизни. Они пришлись на конец ХV века, а в то время ситуация при великокняжеском дворе была весьма сложной. В восьмидесятые годы здесь складываются две группировки феодальной знати, каждая со своим лидером и своими задачами. Знаменем одной был наследник престола князь Иван Молодой, сын Ивана III от первого брака (он родился 15 февраля 1458 года). Вторая группировка сложилась в окружении «грекини» Софьи, которая мечтала о престоле для своего старшего сына Василия. И борьба за престол особенно обострилась после 1490 года, когда Иван Молодой умер и в качестве наследника стал выдвигаться не без поддержки матери Елены Волошанки его сын Дмитрий, внук Ивана III (родился 10 октября 1483 года). Чаша весов колебалась то в одну, то в другую сторону. К 1497 году княжич Василий постепенно оттесняется на второй план. Его вместе с матерью, великой княгиней Софьей, Иван III даже обвиняет в заговоре и сажает «за приставы», казнив некоторых из сторонников своей жены. Внук Дмитрий был объявлен наследником престола в феврале 1498 года. Но изменение общей политической ситуации уже через год привело к резкой перемене в его судьбе и судьбах других близких Ивану III людей. Елена Волошанка и ее сын попадают в опалу, затем в тюрьму, где они и заканчивают свои дни. Софья Палеолог добивается своего: великокняжеский титул получил князь Василий Иванович». Выше было разъяснено, что первопричиной бурных событий на тогдашней Руси был порыв к субъектности,который встречал яростное противодействие со стороны традиционалистов – достаточно вспомнить деятельность Иосифа Волоцкого, ярого обличителя и гонителя «ереси жидовствующих». Жертвой стала Елена, а победила София. Как это произошло – отдельный рассказ. Многое сумела преобразовать умная и волевая София на Руси, однако, так вышло исторически, в междуусобной схватке двух стремящихся к субъектности сил, «проитальянской» и «прожидовской», победила, как и в наши дни в постсоветской России, третья «досубъектная» или, точнее, «десубъектизирующая» сторона, для которой выгоднее были не буржуазные, а феодальные порядки. В результате на Руси тогда, как и сейчас, в отличие от ряда других стран, так и не смогла сложиться «критическая масса» низовой субъектности. Россия осталась и до сих пор остается на периферии стремительно расширяющегося мира свободы (=субъектности) и научно-технической цивилизации. И Россия корчится под воздействием импульсов субъектности извне, с притягательного для одних и ненавистного для других эпицентра этих импульсов на Западе, и испытывает «субъектотрясения» с ударами «цунами», и теряет миллионы жертв, - а вырваться из тупика «бедность-рабство» пока не может, ибо конфигурация «критической массы» низовой субъектности каждый раз оказывается неустойчивой. Возможно, это объясняется огромностью и разнородностью нашей страны, в которой по этой причине обострен конфликт между централизацией и хаотизацией. Мы явно задержались в недосубъектности. Центральная власть в лице царя погрязла в борьбе с местными феодалами, а русские низовые субъектные предприниматели типа купца Афанасия Никитина из Твери, который как раз в 1468-1474 годах, когда развертывалась история с пришествием Зои (Софии) Палеолог на Русь, совершал своё «хождение за три моря» в Индию, и почти через век уже при Иване Грозном субъектизированные русские «купцы калашниковы» - не смогли взять в свои руки политическую инициативу. Рассадник русской субъектности вольный город Новгород Великий подвергся подавлению, ростки субъектности на Руси затаптывались, как и везде в Европе в начале Нового Времени. Борьба шла с переменным успехом, и, казалось, ещё чуть-чуть, и верх возьмут низовые хозяева, как было не раз с восстаниями экономически-самодостаточных казаков и русской городской протобуржуазии, и русские протестанты тоже были не хуже и не слабее духом, чем их западные аналоги, но пока не получилось, хотя в Китае и Индии – уже есть прорыв. Внук Софии (Зои) Фоминичны Палеолог - Иван IV Васильевич Грозный – как и ряд его аналогов в Западной Европе, попытался максимально централизовать Русское государство, что при вменяемом правителе, каким во многом был Борис Годунов, могло бы облегчить модернизацию сверху. Увы, из-за ошкуривания тогдашней элиты Россия не смогла адекватно ответить на субъектный вызов Нового Времени, как Советский Союз при Юрии Андропове и затем при Михаиле Горбачеве не смог ответить на вызов постиндустриализма, этого нового рывка к субъектности. И тогда и сейчас результат исторической неудачи и неисполнимости при данном раскладе вынести бремя свободы-субъектности, этого долга и смысла каждого человека и каждого народа, – распад и раздор, не Новое, а Смутное Время, угроза самому существования Святой Руси.
| http://subscribe.ru/
http://subscribe.ru/feedback/ |
Подписан адрес: Код этой рассылки: culture.people.skurlatovdaily |
Отписаться |
| В избранное | ||
