Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

Илья Колодяжный развенчивает Бориса Васильева

Удивительные превращения происходят в современной русской литературе – диву даешься
иногда. Ясно, что старшее поколение травмировано, оно в растерянности. Многие
переосмысляют историю. Писатели живут эмоциями, и неудивительно, что кое-кто
проклинает то, чему раньше поклонялся, и наоборот, поклоняется тому, что раньше
не замечал или отвергал. А молодые удивляются и критикуют старших.

Нравится молодой симпатяга Илья Владимирович Колодяжный, заведующий отделом литературной
критики еженедельной газеты писателей «Литературная Россия» (http://kolodyazhnyi.narod.ru/biography.html).
И он задорно решил оценить последний роман Бориса Львовича Васильева «Отрицание
отрицания».

Надо сказать, что за творчеством Бориса Васильева я слежу давно, и у меня под
рукой его исторические романы о Руси, подпавшей под татаро-монгольское иго.

Читаем в Интернете (http://www.krugosvet.ru/articles/69/1006921/1006921a1.htm):
 
«Родился 21 мая 1924 в Смоленске. Сын кадрового офицера; мать – из известной
семьи народников, участвовавших в организации кружка «чайковцев» и «фурьеристских»
коммун в Америке. 

Ушел на фронт добровольцем после окончания 9-го класса, в 1943, после контузии,
направлен в Военную академию бронетанковых и механизированных войск. Окончив
ее в 1948, работал на Урале. 

Печатается с 1954 (пьеса о послевоенной армии «Танкисты»; готовившийся в 1955
спектакль по ней под названием «Офицеры» по цензурным соображениям был снят).
Увлечение сценой, свойственное Васильеву с детских лет, проявлялось и в создании
пьес «Стучите и откроется» (1955), «Отчизна моя, Россия...» (1962, совмнестно
с К.И. Рапопортом), сценариев ряда кинофильмов (Очередной рейс, 1958; Длинный
день, 1960, и др.) и телевизионных передач. Истинный успех пришел к Васильеву
после публикации повести «А зори здесь тихие...» (1969), инсценированной (1971)
и экранизированной (1972, режиссер С.И. Ростоцкий; Государственная премия СССР,
1975), определившей основную тему (несовместимость естественного человеческого,
жизнерождающего и милосердного начала, воплощаемого, как правило, в женских образах,
– и войны) и тональность творчества писателя (трагизм неизбежной гибели благородных
и бескорыстных душ в столкновении с жестокостью и несправедливостью «силы», сочетающийся
с сентиментально-романтической идеализацией «положительных»
образов и сюжетным мелодраматизмом). 

В обозначенном русле лежат и другие произведения Васильева, тематически обращенные
прежде всего к военным и предвоенным годам, а в концептуальном плане выдвигающие
на первый план этические проблемы любви, верности, товарищества, сострадания,
нравственного долга и искреннего чувства в их противостоянии циническому прагматизму,
шкурничеству и официальному догматизму (повести Иванов катер, 1967, опубликована
в 1970; Самый последний день, 1970; В списках не значился, 1974; Завтра была
война, 1976; рассказы Ветеран, 1976; Великолепная шестерка, 1980; Встречный бой,
1979; Кажется, со мной пойдут в разведку, 1980; Вы чье, старичье?, 1982, Неопалимая
купина, 1986; роман Не стреляйте в белых лебедей, 1973). 

Светлые образы девушек, соединивших в себе неистовое правдолюбие и стойкость
народоволок (Женя из повести «А зори здесь тихие...», Искра из повести «Завтра
была война» и др.) и жертвенную преданность высокому делу и любимым (героиня
повести «В списках не значился» и др.), цельные и чистые образы современников
(как на войне – старшина Васков, лейтенант Плужников, так и в мирное время –
Егор Полушкин, деревенский «придурок», «бедоносец», стоящий в одном ряду с традиционными
в русской литературе, от Ф.М.Достоевского до В.М.Шукшина, «святыми» чудаками,
гибнущий в борьбе с браконьерами, покушающимися в корыстных целях на жизнь природы)
в той или иной мере (и зачастую в повторяющейся художественной манере) проводят
принципиальную для Васильева мысль о ложности и опасности для человека насильственных
вторжений в естественный и прекрасный ход бытия. 

Психология во многом типичного для поколения Васильева соотечественника – сына
бурной и неоднозначной эпохи – раскрывается в автобиографической повести писателя
«Летят мои кони» (1982). Искания и пути российской интеллигенции в контексте
отечественной истории 19–20 вв. – основное содержание романов «Были и небыли»
(1977–1980), «И был вечер, и было утро» (1987), «Вам привет от бабы Леры...»
(1988), «Утоли моя печали» (1997), «Картежник и бретер, игрок и дуэлянт: Записки
прапрадеда» (1998), во многом построенных на фактах коллективной биографии семьи
самого Васильева. 

Проблемы «смутного времени» (исторического «тупика» и поиски выхода из него)
– центральные в исторических романах Васильева «Вещий Олег» (1996) и «Князь Ярослав
и его сыновья» (1997). 

Сходные вопросы поднимает писатель и в своих многочисленных публицистических
статьях 1980–1990х годов, призывающих к установлению приоритета национальной
культуры над политикой (пример чему подал сам Васильев, выйдя в 1989 из КПСС,
в которой состоял с 1952, а с начала 1990-х отойдя и от участия в «перестроечных»
политических акциях). В 1997 писатель был удостоен премии им. А.Д.Сахарова «За
гражданское мужество»».

По-моему, более или менее объективная справка о хорошем писателе.

Мне понятны его мучительные раздумья о судьбах России. Любое бодрячество – фальшь.
Отчаяние – естественно. На моих глазах терзались сомнениями недоумениями Владимир
Солоухин и Виктор Астафьев и Валентин Распутин, и только Илья Глазунов продолжает
беззаветно верить в великое будущее Родины. Однако действительность настолько
расходится с идеалом, что ввергает в ступор!

И Борис Васильев, тонкая душа, ввергся в соблазн «очернения» прошлого, чтобы
тем самым внутренне согласоваться с черным настоящим. И вот вдумчивый Илья Владимирович
Колодяжный в напористой статье «Проза ледникового периода» (http://www.litrossia.ru/archive/126/),
опубликованной 3 декабря 2004 года в газете «Литературная Россия» (№ 49 /2181/),
не пожалел мечущегося маститого прозаика:

«Первое, что приходит в голову после прочтения нового романа Бориса Васильева
«Отрицание отрицания»: неужели это мог написать автор всенародно любимых произведений
«А зори здесь тихие», «Не стреляйте в белых лебедей», «Завтра была война»? Нет,
тут какая-то ошибка, подмена. Не может человек, написавший столько замечательных,
талантливых повестей и романов, позволить себе представить на суд читателей такое.
Тут надо перестать уважать самого себя, потерять собственное достоинство. Но
потом, когда начинаешь припоминать многочисленные примеры подобных страшных превращений
среди маститых писателей старшего поколения, с грустью констатируешь, что автор
книги всё-таки Борис Васильев. 

И тогда закономерно возникает второй вопрос: да что же такое случилось с нашими
инженерами человеческих душ, что они враз так обезличились, опошлились и измельчали
и стали писать так серо, маловразумительно и непотребно? Куда девались их правдивость,
мудрость, мастерство? Словно кто пыльным мешком ударил наших почтенных возрастом
литераторов, и они до сих пор прийти в себя не могут: всё глаза протирают, да
из стороны в сторону шатаются. И что самое любопытное: такое ощущение, будто
за всех них сегодня один и тот же человек сочиняет, настолько всё одинаково,
мелко и безлико. 

И самое страшное, что человек этот давно уже нравственно опустошён и совершенно
разучился писать. (Как же после этого можно надеяться на любовь и понимание со
стороны читателей?) И даже пишут об одном и том же: все бросились «художественно
переосмысливать» советский период русской истории -  обычно на примере судьбы
трёх поколений какой-нибудь семьи - обязательным стандартным набором тем: «большевистский
«переворот» в 1917 году, террор, репрессии, коллективизация, ЧК, НКВД, ГПУ, «Сталин
- злодей и маньяк», бессмысленность жертв Великой Отечественной войны, бездарность
и жестокость военачальников и т.д. и т.п. Добро бы, если об этом писали только
наши записные борцы с тоталитаризмом - диссиденты вроде Владимова, Аксёнова или
Солженицына, сознательно делавшие себе имя и литературную карьеру на поношении
прошлого. С них, как говорится, и спросу нет. А то ведь самые что ни на есть
советские писатели, которым грех было жаловаться и обижаться на тогдашнюю власть,
вдруг как по команде тоже начали паразитировать на трагических
моментах русской истории. 

Что двигало, спрашивается, Леонидом Леоновым и Виктором Астафьевым, написавшими
незадолго до смерти свои «разоблачительные» романы («Пирамида» и «Прокляты и
убиты»), или Даниилом Граниным, поставившим под сомнение подвиг Ленинградской
блокады? Затаённая обида на то, что в своё время им чего-то недодали (премии,
ордена, дачи и т.д.), зависть, мелочность, недомыслие, отсутствие великодушия?
Или это просто-напросто плата новым хозяевам жизни за спокойную, сытую старость?
В любом случае, что бы ни двигало писателем, подобное конъюнктурное сочинительство
ничем не оправдываемо и называться русской литературой недостойно».

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Ах, этот молодой ригоризм! События такие произошли, дорогой
Илья, что чувствительные люди старшего поколения действительно не выдержали шока,
и невольно спроецировали «чернуху» настоящего в прошлое. Не ругать, не плакать,
не смеяться и не проклинать их надо, а понимать, как призывал мудрый Спиноза.
На моих глазах терзались сомнениями и недоумениями Виктор Астафьев и Владимир
Солоухин и Валентин Распутин, и лишь Илья Глазунов продолжал самозабвенно верить
в великий жребий Родины. А насчет великого русского писателя-мыслителя Леонида
Максимовича Леонова – совсем неправ Илья Колодяжный. Я был свидетелем и даже
в какой-то мере соучастником выполнения грандиозного замысла романа «Пирамида»,
итога жизни нашего классика.Леонид Максимович постоянно советовался со мной по
эсхатологической проблематике и художественно осмыслял её в романе, приближаясь
к Правой Вере. И насчет Александра Исаевича Солженицына не совсем прав молодой
критик. Но он прав в идеологических удивлениях и в конкретном художественном
анализе/.
 
В параграфе «Отрицание России» Илья Колодяжный пишет о романе «Отрицание отрицания»
Бориса Васильева:
 
«Россия - странная страна. Её истоки следует искать не в истории, не в легендах
и даже не в мифах. Она - прямое порождение ледника, а потому - согласно законам
динамики - и гибель её заключается в леднике. Тепло населяющих её душ обязано
заледенеть изнутри, уничтожив всё. Ласку и приветливость, добродушие и сострадание,
любовь и нежность».

Такой вот у романа экстравагантный зачин. На зависть историкам, не с Рюрика,
а прямо с ледникового периода начинает писатель своё повествование. «При чём
здесь ледники», - резонно спросит читатель. А при том, что «Россия - дочь отрицания
жизни». Сильная метафора, нечего сказать. Только непонятно, каким образом появился
на свет и дожил до восьмидесяти лет в этой несовместимой с жизнью стране наш
уважаемый автор». 

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Зачин оригинальный, но художник имеет на него право. Мне как
историку интересно по этому зачину реконструировать самосознание значительный
части россиян в период Национальной Катастрофы/.

«Дальше - больше. Оказывается, не только ледники виновны во всех наших  несчастьях,
но и... кусты, которые «заняли всё пространство свободных земель России, не давали
никакой возможности прорастать деревьям». «Однако какое отношение могут иметь
кусты к нашей жизни?» — воскликнет читатель, окончательно уже сбитый с толку.
А вот какое: когда в обществе «социальный кустарник дозрел до мысли об объединении,
получил численное преимущество, армии кустов смели с лица России её последние
тысячелетние дубы и вековые сосны». Судя по тому осуждающему тону, с каким Васильев
говорит о кустах, он явно относит себя к «последним дубам». Что ж, благородно
и даже, я бы сказал, солидно. Если, конечно, не вспомнить народную поговорку:
глуп, как дуб.

После краткого экскурса в глубь ледников и корешков следует резкий переход в
начало ХХ века. В идиллических красках описывается семейство мелкопоместных дворян
Вересковских, которое с бывшими своими крепостными жило «душа в душу». Бывшие
крепостные оказались неблагодарными и в 1924 году выселили Вересковских из барского
дома, не посмотрев, что предки их «во всех коленах за Россию кровь проливали».
Повествуя о дальнейшей судьбе Вересковских, автор романа нарисовал такую мрачную
картину, что хоть топись.

Вересковского-старшего — царского генерала и «блестящего специалиста по истории
русской армии, в особенности её дворянского офицерского корпуса» — большевики
сначала определили преподавателем на командные курсы; потом, обвинив его в убийстве
бывшего белого генерала Якова Слащёва, направили заключённым на работы (вскрывать
могилы в Свято-Даниловом монастыре), на которых он вскоре и умер. Перед смертью
генералу «выпало на долю внести безымянный вклад в историю русской культуры»,
копаясь заступом, он нашёл железный перстенёк, который «Веневитинов из Италии
привёз». 

Страшный рок преследовал и детей генерала. Старший сын Александр долгое время
скрывался от большевиков, а затем перешёл на сторону новой власти и стал красным
командиром. В 1938 году его обвинили в заговоре против Сталина и посадили в концлагерь,
откуда он через несколько дней бежал. Бежал не ради собственного спасения, а
ради того, чтобы «дойти и рассказать миру, какой террор развязал Сталин». Однако
в пути он погибает. 

Младший сын Павел, выдавая себя за особо уполномоченного Берестова, участвовал
вместе с Тухачевским в подавлении тамбовского мятежа (за что был награждён почётным
знаком чекиста и именным оружием от Дзержинского). Но и он попал в немилость
и, находясь под следствием, в концлагере был убит бывшим сослуживцем. 

Одна из дочерей — Татьяна (жена командира чоновского отряда) сошла с ума после
того, как самолично расстреляла крестьян, отказавшихся сдавать хлеб. Другая дочь
— Наталья (жена красного комдива) умерла в концлагере. В общем, не пожалел писатель
для своих героев чёрной краски. 

Не пожалел чёрной краски Васильев и для России. «Россия радуется, — говорит в
романе Вересковский-старший, - потому что работать она не любит. Она любит пить
самогон и орать лозунги, потому и плохо живётся».«Тёмный, невежественный , неграмотный,
ленивый, завистливый, вечно полупьяный и редко - воистину добрый», - вторит своему
герою автор, рассуждая о русском народе.

При всём своём воинствующем очернительстве роман написан абсолютно беспомощно
(кое-как сляпанный сюжет, ходульные герои, глупые мысли). Половина текста занята
пустопорожними, досужими «обличительными» разглагольствованиями героев и самого
автора. Вот начало одного разговорчика:

«— Гражданская война — самое страшное бедствие для России. Небывало страшное.
— Самое страшное бедствие для России — власть большевиков, — тотчас отозвался
Вересковский».

И в таком же духе — на несколько страниц. Жизнь васильевских персонажей, их действия
и поступки изумляют примитивностью. В качестве примера приведу сцену помолвки
дочери Наташи с «красным командиром» Николаевым:

«—Мы ночевали в стогу! — объявила Наташа.
— Это заметно. У тебя на затылке солома, — поджав губы, произнесла мать. — А
что скажет молодой красный командир?
— Я прошу руки вашей дочери, глубокоуважаемые Ольга Константиновна и Николай
Николаевич.
<...> На следующий день молодые расписались в ближайшем райкоме. И торжественно
поцеловали Красное знамя».

Это даже пародией назвать нельзя. Низкопробный лубок и больше ничего.

Беспомощен роман и с точки зрения литературной отделки: местами он выглядит как
черновик, или даже неряшливый набросок:

«Осторожно постучали в дверь. Так стучит дворецкий.
— Что тебе?
— Господин прапорщик Николаев».

По-видимому, писатель слишком торопился сделать книгу к своему юбилею, либо слишком
полагался на читательское воображение, которое само должно «дописывать» недостающие
строчки.

Удручающее впечатление производит и язык, которым написано «Отрицание отрицания».
Как вам нравятся такие выражения, как «безадресная тревога», «некое обличение»,
«задумчивые скамейки», кабинет «до невозможности перегруженный книгами», выстрелы
гремели «группами и в розницу». Или: «Александр в относительном покое отращивал
бороду», «Леонтий Суконщиков был одарён простоватой деревенской красотой», «европейская
классика была представлена на соответствующих языках». 

Текст забит тяжеловесными, совершенно неудобочитаемыми фразами типа: «Он полагал,
что исполнил свой долг, предупредив легкомысленную юность, каково будет тяжеломыслие
их возможных вождей, и как они, эти вожди, станут его компенсировать». Неуклюж
автор и там, когда пытается выразить мысль покороче: «Незнание - почва для ужаса»,
«Счастье - производное не только от возраста человека, но и возраста собственной
страны». 

Такие банальности, написанные в форме изречений, не напечатают даже в «12 стульях
в «Литературной газете».

И так пишет без пяти минут классик русской литературы! Что же тогда требовать
от остальных?

Я, конечно, не стал бы так подробно разбирать «Отрицание отрицания», если бы
автором был не Борис Васильев, а, скажем, Виктор Ерофеев, который не стоит ни
упоминания, ни тем более серьёзного разбора. 

Но ведь Борис Васильев действительно замечательный и талантливый (увы, в прошлом)
писатель. И то, что он пишет, является тревожной тенденцией для всей современной
литературы.

Остаётся только сожалеть, что писатель не нашёл мужества остаться самим собой
и принялся вслед за другими «отрицать» Россию, её историю и народ, перечёркивая
тем самым всё своё предыдущее творчество, проникнутое любовью к Родине и человеку».

МОЙ КОММЕНТАРИЙ: А для меня как раз самое интересное – в этом «отрицании отрицания».
Название романа, кстати, очень удачное. Почему и какими приемами писательского
художественного сознания  «чернота» настоящего – опрокидывается в минувшее. Ведь
никто не станет отрицать, что сейчас Россия – во тьме, во зле. И когда писатель
воспроизводит прошлое своего народа в «черном» ракурсе – он на самом деле изображает
«черную» русскую действительность Ельцина-Путина.