Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

ГЕМИСТ ПЛЕТОН (ПЛИФОН), ВИССАРИОН НИКЕЙСКИЙ И ИХ ПОСЛЕДОВАТЕЛИ, ИЛИ О РОЛИ ВИЗАНТИИ
В СТАНОВЛЕНИИ НОВОГО ВРЕМЕНИ И ПРАВОЙ ВЕРЫ


Утром снова смотрел замечательную телепередачу «Византия – исчезнувшая империя»
по каналу ТНТ, в программе «Завтрак с Дискавери». Поразил рассказ о духовном
центре в Мистре, в 6 км от древней Спарты. Оттуда исходил мощный импульс, во
многом определивший судьбы Европы и России.

Город-крепость Мистра (Mystras) был построен в 1249 году французским бароном-крестоносцем
Виллехардуином (Villeharduin), который однажды попал в плен к византийцам и вынужден
был отдать им свой неприступный замок в обмен на освобождение. Город пришел в
запустение после 1832 года, а ныне его неплохо сохранившиеся остатки и руины
включены в список памятников мирового культурного наследия. Чудеснейшие виды
Мистры имеются в Рунете, я сразу посмотрел  (http://izuminka.free.fr/articles/2001_12_grece/07_mystra/page_01.htm).


В конце XIV - начале XV века Византия жила интенсивной политической и интеллектуальной
жизнью. В 1389 году, через девять лет после русской победы на Куликовом поле
в 1380 году, турки разбили православных сербов на Косовом Поле, а в 1393 году
султан Баязид I осадил Константинополь, османы вторглись в Грецию. На помощь
пришли западные христиане, но были разгромлены турками в 1396 году в битве под
Никополем. Политикам и идеологам гибнущей Византии, удерживающей важнейший перекресток
между Востоком и Западом, требовалось мобилизовать союзников и демобилизовать
врагов.

Византийская идеология выработала в этих экстремальных условиях учение об «обожении»
человека – исихазм (от греческого слова "исихия" - "покой", "безмолвие"). В своих
заметках по «прикладной эсхатологии» я попытался довести это учение до логического
конца – до сопряжения правоверных Конца с богами Начала. В узком смысле исихазм
подразумевает особые стороны православного мировоззрения и вероучения - те, что
связаны с представлением об "обожении" подвижника-христианина уже в земной жизни,
с идеей видения Божественного Света в глубине собственного сердца. "Обожение"
достигается не просто личными усилиями человека или божественным даром, но согласным
движением человеческой воли и воли Бога. 

Исихастами обычно называют монахов-подвижников, которые применяют особые приемы
"умного делания" - молитвы как внутренней духовной работы. Она совершается безмолвно
и бессловесно, "умом" - глубинах человеческой души. Такая молитвенная практика,
очень древняя, получила особую известность в III-XIV веках благодаря инокам Святой
горы Афон. Наиболее полное богословское обоснование исихазму дал святитель Григорий
Палама (1296-1359), митрополит Фессалоникийский. Он учил, что, хотя сущность
Бога непознаваема, Божество можно непосредственно созерцать и познавать благодаря
присутствию в мире нетварных (т.е. несотворенных, существующих вечно) божественных
энергий. 

На Руси, теснейше связанной с Византией, двумя великими исихастами были  митрополит
Алексий и преподобный Сергий Радонежский, которые явились родоначальниками новой
эпохи духовного возрождения нашего народа и восстановления ослабевшего из-за
нашествия татар внутреннего делания, расцвета  монашеской жизни на Северо-Востоке
нашей страны.

После них исихазм исповедывал митрополит Киевский и всея Руси Фотий, уроженец
морейского города Монемвазии неподалеку от Мистры. Он вступил в управление Русской
Митрополией, когда учение Григория Паламы было уже принято и утверждено Вселенской
Церковью. В молодости он был "другом истиннейшим" монаха Иосифа Вриенния , который
так называет Фотия в сохранившемся к нему послании. Иосиф Вриенний (умер в 1383)
пользовался великой славою за свою ученость и строгую жизнь. Близость Фотия к
этому исихасту понятна, он и сам первую половину жизни провел в созерцательном
подвиге и в послушании у старца Акакия. Когда этого последнего избрали в митрополиты
Монемвазийские, Фотий последовал за ним. В 1408 году случилось ему быть по делам
в Константинополе, и на него неожиданно пало назначение быть митрополитом Киевским
и всея Руси. 

В следующем году он прибыл в Киев, а в 1410 году в Москву. Здесь он застал следы
разорения от нашествия Едигея и моровую язву. В трудных обстоятельствах началось
его правление, однако, митрополит Фотий был одним из ревностнейших и попечительнейших
пастырей, проявлявший самое живое участие в своих пасомых. После него сохранилось
8 слов, произнесенных им в храмах, 29 посланий и завещаний. Будучи сам подвижником,
митрополит Фотий покровительствовал монастырям, основывал их. 
 
В самом Константинополе, несмотря на ощущение опасности, интеллектуальная жизнь
и после кончины Григоря Паламы отличалась широтой и глубиной. Кроме самого императора
Мануила II Палеолога (1350-1425), ведущей интеллектуальной фигурой был Иосиф
Вриенний - глава Патриаршей академии и профессор Университета. Именно он воспитал
последнее замечательное поколение византийских ученых. Вриенний был большим знатоком
как западной, так и греческой литературы и помог императору ввести изучение трудов
западных ученых в университетскую программу. Он горячо приветствовал приезд студентов
с Запада. Энеа Сильвио Пикколомини, будущий папа Пий II, писал впоследствии,
что в дни его юности любой итальянец, претендующий на то, чтобы называться ученым,
должен был повсюду утверждать, что учился в Константинополе. Но Вриенний, как
и Мануил, был против объединения церквей. Он исповедывал православный (правоверный)
символ веры «Дух Святой исходит от Отца через Сына» и не мог принять римское
Filioque («Дух Святой исходит от Отца и Сына»). 

Великие византийские мыслители той поры интенсивно осмысляли и переосмысляли
основы веры и стремились к максимальному правоверному универсализму, чтобы обладать
инициативой в политически необходимом духовном взаимопонимании как с Западом,
так и с Востоком. Другими словами, перед Вторым Римом стояла такая же задача
духовно-субъектного выживания, которая стоит ныне перед нами, Третьим Римом (мы
ещё не пали до конца), тоже находящимся между Западом и Востоком.

Продолжался интенсивный христианско-исламский диалог. В нем преуспел сам  император
Мануил II Палеолог. До нас дошли 26 его бесед, которые состоялись в 1390 или
1391 году в Пруссе при турецком дворе. «Диалог» или «дискуссия» имела  место
«с неким персом в должности мударриса в Анкире Галатийской». Первые  беседы содержат
обсуждение различных богословских взглядов ислама, а остальные касаются богословского
изложения основных христианских догматов и моральных принципов. В своем произведении
император Мануил II Палеолог  избегает любых презрительных или уничижительных
выражений, создается  атмосферу настоящего объективного диалога. Первый диалог
начинается так: 

«После ужина мы сели возле огня и то же самое сделали, по своему обычаю, старик
(мусульманин), а вместе с нами и его дети - два сына, наделенных умом и мудростью
и поддерживающих речь отца. Старик обратился ко мне: "если не будет затруднительно,
прошу, выслушай меня; мне хотелось бы побеседовать с тобой о том, что я скажу...".


Все произведение показывает, что император Мануил II Палеолог был выдающимся
богословом и вежливым собеседником, всерьез заинтересовным в настоящем диалоге
с мусульманами.

Одним из сподвижников императора после кончины Иосифа Вриенния был небезызвестный
греческий ученый и богослов Мануил Хрисолор (Chrysoloras, Manuel) (ок. 1355–1415),
ученик и единомышленник великого византийского платоника Георгия Гемистия Плифона
(Плетона) /Georgius Gemistus Pletho/ (1355-1450). Он и стал первым могучим византийским
импульсом платоновского Возрождения на Западе, привнося в Италию гуманистическую
субъектность, возвышенную учением исихазма об «обожении» человека. 

В 1393 году, пытаясь найти союзников на Западе против султана Баязида I, император
послал Хрисолора ко дворам Европы с просьбой о помощи. За время странствий Хрисолор
приобрел много друзей среди ученых Италии. В 1395 году он принял приглашение
преподавать греческий язык и литературу во Флоренции. Впоследствии Хрисолор преподавал
также в Венеции, Милане, Павии и Риме, среди его учеников – Леонардо Бруни и
Поджо Браччолини. С 1408 года Мануил Хрисолор постоянно жил в Италии, состоял
при папской курии в период, когда в церкви имел место раскол («Великая Схизма»).
Папа Иоанн XXIII отправил Хрисолора ко двору императора Сигизмунда как представителя
греческой церкви для подготовки вселенского собора католической церкви в городе
Констанц на Рейне близ Боденского озера. Участвуя в Констанцском соборе 1414-1418
годов, Мануил Хрисолор умер по пути в Констанцу 15 апреля 1415 года. 

Именно усилиями Хрисолора, одного из наиболее образованных людей своего времени,
греческий язык и литература пережили в Западной Европе второе рождение. Он переводил
Гомера и Платона на латинский язык, написал много богословских трактатов и писем,
однако изданы были лишь Три послания о древнем и новом Риме (Epistolae III de
compraratione veteris et novae Romae), где проводится сравнение древнего Рима
и Константинополя, а также Erotemata sive quaestiones (Вопросы, 1484), составленная
в форме вопросов и ответов первая грамматика греческого языка Нового времени.


Наш эмир Тимур (Тамерлан) в 1402 году разгромил турецкого султана  Баязида I
при Анкаре, после которого турки, страдая от династических интриг, долго приходили
в себя, чем умело пользовались византийцы во главе со своим умным императором
Мануилом II Палеологом. Но император, не имея мощной поддержки со стороны христианской
Европы,  мало что мог сделать за это время. Он отвоевал обратно несколько городов
во Фракии и добился того, что на турецком престоле оказался дружественно настроенный
к нему султан. 

Если бы все имевшиеся в Европе силы удалось сплотить против оттоманских турок,
считает английский историк Стивен Рансимен в своей замечательной и ранее мной
не раз цитируемой книге «Падение Константинополя в 1453 году» (http://www.krotov.org/history/15/runcimen/runc_00.html),
угроза с их стороны еще могла быть ликвидирована. 

Но для создания коалиций требуются время и добрая воля; ни того, ни другого в
тот момент не оказалось. Генуэзцы, опасаясь за свою торговлю, поспешно послали
к Тимуру посольство и одновременно предоставили корабли для перевозки разбитых
турок из Азии в Европу. В свою очередь, венецианцы, боясь, что генуэзцы их перехитрят,
предписали властям своих колоний соблюдать строгий нейтралитет. Папство, будучи
в тисках Великого раскола, не могло подавать пример. Светские государи на Западе,
еще не опомнившиеся после разгрома при Никополе, были озабочены более близкими
для них  проблемами. 

Один из итальянских учеников Мануила Хрисолора, знаменитый гуманист и библиофил
Поджо Браччолини (1380-1459), тоже был направлен в Констанц в 1414 году в качестве
секретаря папы Иоанна XXIII, вскоре низложенного собором, но не долго  мог общаться
со своим скоропостижно скончавшимся учителем. Кстати, в Констанце собралось немало
кардиналов и ученых, которые вместе с Поджо учились у Хрисолора. Через некоторое
время Поджо познакомился с другим великим византийским субъектизатором-платоником,
тоже учеником Плетона (Плифона) – Виссарионом Никейским (1403-1472), который
сыграл огромную роль в истории Италии и  Руси.
 
Именно платонизму суждено было сыграть наиболее решающую роль в философии эпохи
Возрождения и в том влиянии, которое эта философия оказала на последующую философию
и науку Нового Времени. В этом аспекте следует упомянуть прежде всего так называемую
Флорентийскую Платоновскую академию, среди представителей которых выделяются
три мыслителя: Георгий Гемист Плифон, Марсилио Фичино и Пико делла Мирандола.
И именно Плетон (Плифон) и его ученик Виссарион Никейский начали в Мистре разрабатывать
то, что можно назвать программой западного Нового Времени и субъектной Правой
Веры.

Георгий Гемист Плифон покинул родной Константинополь и поселился в Мистре под
покровительством наиболее образованного из сыновей императора деспота Мореи Феодора
II. Там он основал Платоновскую академию и написал целый ряд книг, в которых
призывал к перестройке государства на принципах учения Платона; по его мнению,
это был единственный путь к возрождению Греческого мира. Он выдвигал различные
предложения в социальной, экономической и военной областях. В области религии
Плифон проповедовал космологию Платона с примесью эпикурейства и зороастризма.
Будучи формально православным христианином, он в то же время, будучи также провозвестником
Правой Веры, любил отождествлять Бога с Зевсом. Его религиозные воззрения никогда
открыто не публиковались. Рукопись, в которой он их изложил, попала после его
смерти и падения Константинополя в руки его старого друга и оппонента в спорах
патриарха Геннадия, который читал ее со все возрастающим восхищением и ужасом
и в конце концов с неохотой предал сожжению. До наших дней сохранилось только
несколько фрагментов рукописи. Но по взглядам его учеников  Марсилио Фичино и
Пико дела Мирандолы можно сделать вывод, что речь шла об «обожении» человека
в буквалистском смысле. 

"При дворе Феодора II, - говорит немецкий историк Фердинанд Грегоровиус (1821-1891),
- жил знаменитый византиец Георгий Гемист (Плетон), воскресший античный эллин,
поздний неоплатоник из школы Прокла и фантастический почитатель древних богов;
такими же до некоторой степени были вскоре вслед за ним итальянские гуманисты...
Мысль Гемиста через тысячу лет после Юлиана Отступника отодвинуть назад стрелку
часов всемирной истории, воскресить религию богов и полубогов в виде выдуманного
мистико-аллегорического культа и заменить христианскую религию фантастической
смесью учений Зороастра, индийских брахманов, Платона, Порфирия и Прокла - эта
мысль граничила с безумием… Кажется, Гемист основал какую-то Академию или секту
в этом роде. К ученикам его, если не к адептам его мистической религиозной философии,
принадлежали и такие выдающиеся платоники, как Мануил Хризолор и Виссарион...
Во времена Флорентийской унии, он перенес священный огонь язычества в этот город;
он, по крайней мере, был здесь первым провозвестником славы и величия Платона
и... повлиял на Козимо де Медичи настолько, что сама идея основания во Флоренции
Платоновской Академии обязана по преимуществу ему своим происхождением" (Грегоровиус
Ф. История города Афин в Средние Века. Санкт-Петербург, 1900, стр.308, 309).


Как известно, академик Анатолий Тимофеевич Фоменко отождествляет Плетона (Плифона)
с «настоящим» Платоном. Ведь именно Плетон (Плифон) вместе с Мануилом Хрисолором
впервые познакомили Европу с достижениями «древней греческой мысли». Например,
Хрисолор обнародовал «дословные переводы Платона». Вероятно, основоположник школы
в Мистре  взял имя Плетон из-за его созвучия с именем Платона, перед которым
Плифон преклонялся и к учению которого привлек внимание западных гуманистов во
время своей поездки в Феррару и Флоренцию (в 1438-1439) для участия в соборе,
где надеялся добиться примирения Восточной и Западной церквей. При поддержке
Козимо Медичи он основал во Флоренции «Платоновскую академию», и вскоре вокруг
него собрался кружок философов-неоплатоников. Среди сочинений Плифона – Религия
Зороастра (опубликовано в Париже в 1538) и О различиях между Платоном и Аристотелем
(опубликовано в Венеции в 1540). В 1441 Плифон возвратился в Мистру. Умер Плифон
в Мистре в 1450. Сегодня автор телепередачи о Византии ссылался на письмо Виссариона
Никейского в Мистру детям Плифона с соболезнованиями по поводу кончины отца,
и якобы это письмо написано было под Римом в 1452 году. Это значит, что Плифон
(Плетон) умер в Мистре в 1452 году. А.Т. Фоменко сообщает, что «Гемист Плетон
умер в Римини и похоронен в тамошнем известном соборе». Всё это надо проверить.

По версии А.Т. Фоменко, имя Гемист у средневекового Плетона по-латински  (geminus)
означает «двойной, близнецы, парный, совершенно сходный». Таким образом, сочетание
"Гемист Плетон" переводится просто как «Второй Платон». «Как мы отмечали в Главе
1, - пишет А.Т. Фоменко, - "античный" Платон считается основателем платонизма.
Затем его учение умирает, чтобы через несколько сотен лет "возродиться" в другом
известном неоплатонике Плотине, якобы 205-270 годы н.э., имя которого совершенно
случайно практически тождественно с именем его духовного учителя Платона. Затем
и неоплатонизм умирает, чтобы еще через несколько сотен лет, уже в XV веке н.э.
вспыхнуть с прежней силой в другом знаменитом платонике - Гемисте Плетоне, имя
которого опять-таки абсолютно случайно практически тождественно с именем его
"древнего" учителя Платона. Сегодня считается, что Гемист Плетон "возродил древний
платонизм" Платона и был его яростным пропагандистом. Именно в эту эпоху и начали
расцветать "древние эллинские идеи", призывающие средневековых греков к единению
против турецких завоевателей». 

Средневековая греческая история, объявленная затем "античной" и отодвинутая в
глубокое прошлое, считает А.Т. Фоменко, «стала впервые формироваться во Флоренции
в XIV веке н.э.». Мол, "Строцци и Медичи... были филэллины, они поддерживали
своими богатствами не только падающий византийский трон, но и изучение греческой
литературы... Козимо пришел в голову план восстановить на Арно Платоновскую академию
(с Гемистом Плетоном во главе - А.Ф.). Именно из Флоренции началось первое распространение
"древне"-греческой литературы по Европе». 

Впервые рукописи "древнего Платона", отмечает А.Т. Фоменко, появляются из якобы
небытия именно в XV веке н.э., как раз в разгар деятельности Гемиста Плетона,
который организовывает во Флоренции «Плетоновскую академию» - точный аналог "древней
Платоновской академии". Крупнейший византист Александр Александрович Васильев
отмечает, что "его (Гемиста Плетона - А.Ф.) пребывание во Флоренции... - один
из важнейших моментов в истории пересаждения древнегреческой науки в Италию,
и особенно появления платоновской философии на Западе. Большой труд его в виде
Утопии  (замечательно, что и Платон, и Плетон пишут Утопии - А.Ф.) "Трактат о
законах", не дошедший до нас в полном виде (зато до нас случайно дошел полный
текст трактата "Законов" "античного" Платона - А.Ф.), представлял... попытку
восстановить язычество... при помощи элементов неоплатоновской философии". 

Как и «древний Платон», продолжает А.Т. Фоменко, Гемист Плетон в XV веке выдвигает
идею «идеального государства», причем его программа "случайно" очень близка к
программе "древнего Платона". Подражая им обоим, Плотин якобы в III веке н.э.
также надеется, что император поможет ему основать в Кампании (и снова - в Италии)
город Платонополь, в котором он введет аристократически-общинные учреждения идеального
государства "по Платону".   

Естественно, А.Т. Фоменко отождествляет древнюю «деспотическую» Спарту со средневековым
деспотатом Мизитры (Мистры), опять-таки ссылаясь на Фердинанда Грегоровиуса:
"Мизитра или Спарта (! - А.Ф.) является в эту эпоху политическим и духовным средоточием
эллинизма... Развалины спартанской старины давали еще некоторое представление
о временах Ликурга и Леонида, Павзания, Лизандра и Агезилая" (Там же, стр. 307-308).
Подводя итог, А.Т. Фоменко формулирует следующую мысль: «"АНТИЧНЫЙ ПЛАТОН" якобы
V века до н.э. и "АНТИЧНЫЙ ПЛОТИН" якобы III века н.э. ЯВЛЯЮТСЯ ДВУМЯ ФАНТОМНЫМИ
ОТРАЖЕНИЯМИ ГЕМИСТА ПЛЕТОНА XV ВЕКА Н.Э. Желающие увидеть гробницу знаменитого
"античного Платона", могут направиться в собор города Римини, где находится гробница
Гемиста Плетона».

Гипотеза А.Т. Фоменко остроумная, ничего не скажешь, но она лишь подтверждает
мой посыл о ключевом значении Гемиста Плетона и возглавляемом им духовного центра
Мистры в происхождении современной западной цивилизации. И в самом деле трудно
оспаривать, что именно Плетон и его ученик Виссарион, а затем их итальянские
ученики открывали человечеству Новое Время и Правую Веру. 

Терминология, которой широко пользовался Плифон в своих трудах, особенно наглядно
показывает, как изменился к тому времени Византийский мир. До сих пор византийцы
употребляли слово "эллин" (за исключением тех случаев, когда речь шла о языке)
только в применении к греку-язычнику в противоположность греку-христианину. Теперь
же, когда империя сократилась почти до горстки городов-государств, в то время
как Западный мир был полон восхищения перед древней Грецией, гуманисты стали
охотно называть себя "эллинами". Официально империя все еще была Римской, однако
слово "ромеи", которым византийцы раньше всегда называли себя, начало выходить
из употребления в образованных кругах, пока наконец термином "ромейский" не стали
называть лишь язык простонародья в противоположность литературному. Такой подход
возник в Фессалонике, где интеллектуалы очень гордились своим греческим наследием.
Так, Николай Кавасилас, уроженец Фессалоники, пишет: "наше сообщество Эллада".
Его примеру следуют и многие другие его современники. К концу XIV  века к Мануилу
уже часто обращаются как к "императору эллинов". Если бы несколько столетий назад
какое-либо западное посольство прибыло в Константинополь с верительными грамотами,
адресованными "императору греков", его просто не приняли бы при дворе. Теперь
же, хотя некоторым традиционалистам и не нравился новый термин и хотя, говоря
так, никто не имел в виду, что император отрекся от своих вселенских притязаний,
этот термин приживался все больше, напоминая византийцам об их древнегреческом
наследии. В последние десятилетия своего существования Константинополь был осознанно
греческим городом. 

Мануил II Палеолог отошел от активной деятельности в 1423 году и скончался двумя
годами позже. Его друг султан Мехмед I к тому времени уже умер, и при новом султане
Мураде II Оттоманская держава стала сильной, как никогда прежде. Многие греки
восхищались Мурадом, который, будучи преданным мусульманином, слыл добрым, порядочным
и справедливым человеком. Однако иллюзии развеялись, когда он в 1422 году двинулся
на Константинополь. И хотя попытка Мурада осадить город окончилась безрезультатно,
его натиск на прочие районы империи был так силен, что правитель Фессалоники,
третий сын Мануила Андроник, человек психически нездоровый, потеряв надежду удержать
город, продал его венецианцам. Но и те не смогли его удержать. В 1430 году после
кратковременной осады город захватили турки. Хотя в последующие годы Мурад и
не проявлял агрессивных намерений, нельзя было быть уверенным, что отсрочка продлится
долго. 

Старший сын Мануила II, Иоанн VIII, был настолько убежден, что спасти империю
может только помощь Запада, что, невзирая на совет отца, решил срочно добиваться
унии с Римом. Только западная церковь могла сплотить силы Запада для спасения
Византии. Папство к тому времени благодаря движению сторонников примирения оправилось
от последствий Великого раскола. Иоанн понимал, что единственная возможность
заставить своих подданных принять унию - это утвердить ее на соборе, который,
насколько это было возможно, приближался бы по своему представительству к вселенскому.
На этот раз западная церковь не могла отвергнуть идею созыва собора, и после
долгих переговоров папа Евгений IV предложил императору прислать делегацию на
собор, который намечалось провести в Италии. Иоанн предпочел бы, чтобы он проходил
в Константинополе, но приглашение принял. Собор открылся в Ферраре в 1438 году,
однако в следующем году он был перенесен во Флоренцию, где и прошли его наиболее
важные заседания.

Здесь всехристианскую известность и авторитет приобрел плетоновский ученик Виссарион
Никейский (1403-1472), который ради совместной борьбы с турками стремился к объединению
православия и католичества. Он вообще был одним из виднейших церковно-политических
и учено-литературных деятелей величайшего XV века. Духовную подготовку он прошел
в Мистре, стал архиепископом города Никея, а после того, как греки отвергли Флорентийскую
унию, он поселился в Италии и стал кардиналом. Среди его друзей были выдающиеся
деятели гуманизма, в частности Поджо Браччолини. Сегодня по ТНТ показали его
чуть ли не первую в Европе просторную и роскошную загородную виллу, в которой
собирались единомышленники, искатели субъектной Правой Веры. Он сплотил вокруг
себя интеллектуальный цвет Запада. Субъектный прорыв Европы свершался не разрозненными
усилиями, а духовной мощью Протосплота. 

Виссарион Никейский, предваряя замысел Панлога, собрал превосходную библиотеку
из произведений отцов восточной и западной церквей и классических текстов. Это
богатейшее собрание - основа знаменитой венецианской Библиотеки Святого Марка.
По ТНТ сегодня наряду с невероятно субъектным портретом Виссариона (если не ошибаюсь,
автор - Пьеро делла Франческа), демонстрировали также одну из рукописных книг
этого собрания - «Илиада» на греческом языке с портретом Гомера на первой странице.
Византия в это время дала Западу почти все известные сегодня древнегреческие
рукописи античного времени. И именно в это время итальянские гуманисты во главе
с Поджо Браччолини открыли почти все латинские произведения Древнего Рима, мало,
впрочем, замечает А.Т. Фоменко, интересуясь датировками этих произведений и описываемых
в них событий. 

Сам Виссарион Никейский переводил на латинский язык Аристотеля, Теофраста и Ксенофонта
и способствовал знакомству Запада с греческой литературой и философией. Собранная
им библиотека явилась основой знаменитой венецианской библиотеки св. Марка. Свою
магистерскую диссертацию посвятил ему выдающийся русский филолог-богослов, профессор
Санкт-Петербургской духовной академии и редактор журнала «Христианское Чтение»
Александр Иванович Садов - "Виссарион Никейский. Его деятельность на Ферраро-Флорентийском
соборе, богословские сочинения и значение в истории гуманизма" (Санкт-Петербург,
1883).

Чтобы поднять престиж православной делегации на Ферраро-Флорентийском соборе,
византийский император Иоанн VIII Палеолог возвел в сан митрополитов трех ученых
монахов, а именно: Виссариона из Трапезунда - в сан митрополита Никейского, грека
Исидора - митрополита Киевского и всея Руси и Марка Евгеника - митрополита Эфесского.
Он включил в состав делегации также четырех философов-мирян: Георгия Схолария,
Георгия Амируциса, Георгия из Трапезунда и бывшего тогда уже в преклонных летах
Гемиста Плифона (Плетона). 

Восточным патриархам было предложено назначить своих делегатов из числа присутствовавших
на соборе их епископов; те пошли на это неохотно, не желая давать своим представителям
достаточных полномочий. По традициям православной церкви любой иерарх, включая
патриарха, считается одинаково просвещенным свыше в понимании догматов веры,
а толкование богословских трудов предоставлялось вообще мирянам. Таким образом,
каждый участвовавший в дискуссии грек выступал сам по себе. Патриарх Иосиф, добродушный
старичок, внебрачный сын болгарского князя и греческой аристократки, не отличался
ни глубоким умом, ни крепким здоровьем, и не имел никакого веса. Императору приходилось
самому время от времени вмешиваться в дискуссию, чтобы предотвратить обсуждение
скользких вопросов, таких, например, как учение о Божественной энергии. Среди
греков не было ни согласия, ни какой-либо определенной линии поведения; к тому
же все они испытывали денежные затруднения и торопились домой. 

После того как между православными и латинянами не было достигнуто никакого соглашения
по первому обсуждаемому вопросу - о чистилище, и первая попытка найти возможность
сближения в догматических расхождениях между Православной и Римо-Католической
Церквами, для достижения истинной Унии, потерпела крах, и после того, как прошло
несколько месяцев в бездействии, наконец, переговоры возобновились, и было решено
перейти к важнейшему пункту расхождения между двумя Церквами, именно — к вопросу
"Filioque". 

Вопрос этот заключался в следующем: в то время как в Православной Церкви тот
член Символа Веры, который говорит об исхождении Святого Духа, неизменно читается
так, как он был передан Отцами Второго Вселенскаго Собора: "И в Духа Святаго,
Господа животворящего, Иже от Отца исходящаго", латиняне внесли в этот член прибавление,
имеющее догматический характер, именно - в Западной Церкви этот же член Символа
Веры читается так: "Иже от Отца и Сына (по латыни "Filioque") исходящаго". 

Вопрос наиважнейший, бытийный. Разобраться с ним можно только с правоверных позиций,
изложенных в заметках по «прикладной эсхатологии». Он естественно и неизбежно
встал в центре внимания Ферраро-Флорентийского собоа. Фактически вопрос стоял
о выборе пути развития христианской цивилизации, о санкционировании субъектного
порыва Запада. Видимо, православные и католики отнеслись к проблеме Filioque
со всей собранностью и ответственностью.

Много часов я обсуждал эту острейшую философско-богословскую проблему с Алексеем
Фёдоровичем Лосевым. Он, как и другие русские мыслители, посвятил спору о Filioque
не один десяток страниц в своих книгах. Частично я эту тематику затронул в заметке
««Вы боги» - так сказал Господь (Иоанн 10:34)» от 28 июня 2003 года (http://panlog.com:8881/cgi-bin/dd.cgi?year=2003&time=2003-6-28)
при обсуждении «православной теодиции» Льва Карсавина, а также в работе «Постигая
Хайдеггера» (http://panlog.com:8881/heidegger.html). Если согласно модели «вечного
возвращения» принять, что Дабыть («Сын»), обретающее своё бытие и свой смысл
от Быть («Отец), создает Слово-Программу («Дух Святой») саможертвоприношения
 Быть в Забыть, дабы затем воспроизвести новый «космический цикл» Быть, абсолютно
тождественный «старому» («се, творю всё новое» - Откровение 21:5), - то совершенно
понятна православная формула «Дух Святой от Отца через Сына». С другой стороны,
вспомним известную коллизию с курицей и яйцом («что первичнее?»), если Сын как
бы порождает Отца, чтобы затем Отец породил Сына, то «Программа» (Дух Святой)
равноисходит и от Отца, и от Сына, и непротиворечива католическая формула «Дух
Святой от Отца и  Сына». 

Однако практическо-прикладная разница между православной (правоверной) и католической
формулами сущностна, поскольку предполагает принципиально разные и даже противоположные
отношения Дабыть к сущему, всегда укорененному в Быть. Православная формула сопрягает
Дабыть и сущее, а католическая – рядополагает. Сопряжение и рядоположение – согласитесь,
не одно и то же.

С точки зрения «обожения» человека – тоже принципиальная разница. У православных
исихастов, а на Ферраро-Флорентийском соборе вся православная делегация, включая
её русскую часть, придерживалась исихазма в понимании Григория Паламы, - «обожение»
человека возможно только как благодать Святого Духа, исходящая от Отца через
«Свет Фаворский» Сына в душе правоверного. Католическая же формула «Дух Святой
от Отца и Сына» разрывала пуповину между Отцом и Сыном, предоставляла «сыновьему»
в человеке возможность  соблазниться самодостаточностью, отпасть от Отца и укорененного
в нем сущего, противостать Отцу и сущему, стать не богосущим, а самосущим субъектом
и соответственно подменить естественно-конкретный Мир Божий собственным  произвольно-абстрактным
«мирообразом», то есть впасть в индивидуализм, хищничество и потребительство
и прельститься, как Фауст, плодами с древа познания, оказаться орудием Сатаны
и в конечном счете даже скатиться к культу Золотого Тельца.   

Практическое следствие – принципиальная разница в подходах к «воскресению  мертвых»
в восточно-православной и западно-христианской традиции. Западные авторы чаще
механистически-натуралистически-машинно полагают, что для воскресения умершего
человека достаточно клонировать по клетке или геному его тело и внедрить в него
соответствующий «виртуальный образ», и дело сделано. Дух Святой как бы выносится
за скобки. Напротив, насколько я знаю по разговорам с соотечественниками, у нас
преобладает, даже несмотря на некоторую устарелость конкретных предложений Николая
Фёдоровича Фёлорова, именно органическо-виталистско-духовный подход к воскрешению,
предполагающий овладение временем (как у Валериана Муравьева) и даже более высокими
измерениями сущего, дабы извлечь с небес духовную «спектральную линию» воскрешаемого
человека, что предполагает, как в исихазме, задействование надземных Божественных
энергий.

Вообще такое проявившееся в Filioque «затмение разума» на самом деле стало бессознательно-сокровенной
формой его гордыни, однако оно, очевидно, развязало человеческую субъектность
над пропастью сатанинских бездн, в то время как православная формула «Дух Святой
от Отца через Сына» сдерживает человеческое своеволие, направляет порыв человеческой
субъектности в более спокойное русло восхождения к Богу по ступеням сущего, не
говоря об уважении к достоинству природы, народа, рода, общества, коллектива,
истории и вообще ближнего и дальнего своего (tat twam asi – «то ты еси», как
говаривали наши предки). Как говорится, тише едешь – дальше будешь. Но католический
Запад предпочел «штурм и натиск» - не эволюционный, а революционный путь.

Православная формула стратегически правильнее, а католическая – тактически выигрышнее.
"Католицизм, - мудро указывал Алексей Фёдорович Лосев, -  извращается в истерию,
казуистику,  формализм и инквизицию. Православие, развращаясь, дает хулиганство,
разбойничество, анархизм и бандитизм. Только в своем извращении они  могут  
сойтись,  в  особенности,  если  их  синтезировать  при  помощи протестантско-возрожденческого
иудаизма, который умеет истерию  и формализм, неврастению  и  римское   право
 объединить   с  разбойничеством,   кровавым сладострастием   и  сатанизмом 
при   помощи  холодного   и   сухого   блуда политико-экономических теорий".

Вот почему православные на Ферраро-Флорентийском соборе считали, что не только
догматическое учение об исхождении Святого Духа, заключающееся в этом слове ("Filioque"),
говорящее, что Святой Дух исходит, в понятии бытия, не только от Отца, но и от
Сына, - является совершенно неприемлемым и нелепым, но и самый факт самовольного
внесения прибавления в незыблемую общую святыню Христианства, Святой Символ Веры,
- они считали делом незаконным. По вопросу обсуждения сего, между греками было
два течения: одни предлагали, чтобы сначала подвергся исследованию самый догмат,
заключающийся в слове "Filioque", то есть учение, что Святый Дух исходит не только
от Отца, но и от Сына; а другая группа, которая представляла большинство и которую
возглавляли Марк Ефесский и Гемист Плифон, и мнение которой было принято к исполнению,
считала, что сначала надлежит рассмотреть вопрос самой законности внесения какого
бы то ни было прибавления в Символ Веры. Они полагали, что если они убедят латинян,
чтобы они изъяли из Символа Веры внесенное ими прибавление, столь угрожающее
делу примирения и возсоединения Церквей, то тогда и вопрос заключающегося в этом
прибавлении догматического учения отпадет сам по себе. 

Для исследования помянутого вопроса была составлена комиссия из греческих и латинских
представителей. Православными представителями были Марк Ефесский, Виссарион Никейский,
Исидор Киевский (который прибыл в Феррару 13-го августа 1438 года после целого
года путешествия из Руси, и возглавлявший делегацию Русской Церкви, состоявшую
из 200 человек, среди которых, кроме самого Исидора, был только один епископ,
Авраамий Суздальский, а большинство составляли миряне и немногочисленное духовенство,
среди которого был и монах Симеон Суздальский, оставивший краткое описание Флорентийского
Собора),  Георгий Гемист Плифон, великий сакеллий Вальсамон и екклисиарх Великой
Церкви Сиропул, которого затем заменил Великий кустодий Константинополя Феодор
Ксанфопул. Из числа этих представителей, как и ранее, только Марк Ефесский и
Виссарион Никейский были уполномочены выступать с речами и в дебатах с латинянами,
роль же остальных была совещательного характера. Со стороны латинян были кардиналы
Иулиан Цезарини и Николай Альбергати, архиепископ Родосский Андрей, епископ Форлийский
и еще несколько богословов, среди которых особое место впоследствии занял фра
Иоанн Рагусский (Joannis de Montenigro). 

Открытие новых переговоров произошло 8 октября 1438 года при менее торжественной
обстановке, чем открытие Собора, и произошло не в соборе, как этого желали греки,
а в часовне папы. Кроме того, императору Иоанну не была оказана та честь, на
которую он имел право по византийским законам, что весьма раздосадовало его.
Первое заседание открылось длинной речью Виссариона Никейскаго, которую сохранил
в своей истории Собора Дорофей Мителенский. В своей речи Виссарион прославлял
Собор и восхвалял Унию. За сим следовала речь  Марка Ефесскаго и краткая дискуссия
его с Архиепископом Родосским Андреем, которая, кажется, не касалась глубины
вопроса. В этот же день Папа Евгений IV   объявил буллой индульгенцию тем, которые
материально помогут содержанию Собора. 

После речи Виссариона Никейского латиняне выразили похвалу и согласились с оратором.
Затем Кардинал Иулиан Цезарини спросил греков: "Что вы желаете, чтобы мы сделали?".
И немедленно Марк Ефесский ответил так: «Так как ты спросил, достопочтенный отче,
чтобы мы открыли тебе, о чем мы просим вас, то мы скажем, насколько нам позволяет
теперь время; скажем, что не подобало делать прибавления в Символе, и то прибавление,
которое вы сделали, не благочестиво (то  есть не православно), и что никоим образом
не должно было вносить в Символ никакого прибавления, ни одного слова, ни одного
слога". Такова была позиция всех греков в этом вопросе. 

На второй сессии 13 октября все заседание было посвящено речи Андрея Родосскаго.


На третьей сессии 14 октября святой Марк Ефесский сказал краткое слово, в котором
он говорил, что Господь оставил Своей Церкви дар любви и мира, и пока этот дар
был сохранен, Церковь представляла одно. Но Латинская Церковь отступила от Православной
Церкви, возвестив чуждые догматы, и этим были нарушены любовь и мир. Латинская
Церковь, противно Писанию и древним Вселенским Соборам, сделала прибавление в
Символе Веры и никогда не имела любви к сестре своей - Восточной Церкви; следует
изъять это прибавление, которое является причиной раскола. Архиепископ Родосский
возражал на это,  говоря, что Римская Церковь всегда дружественно относилась
к Православной Церкви и приглашала ее к соединению с ней, а что касается "Filioque",
тo это оправдывается с догматической точки зрения. На это святой Марк, не входя
в догматическую сторону вопроса, заявил, что в принципе было не позволительно
вносить в Символ какое-либо прибавление. 

Дискуссия между святым Марком Ефесским и Андреем Родосским заняла заседание и
на следующий день. Виссарион Никейский и Исидор Киевский приняли живое участие,
поддерживая святого Марка, и желали представить свидетельства из деяний Соборов
для доказательства, что внесение прибавления в Символ было незаконным. 

На пятом заседании 16 октября святой Марк Ефесский привел данные в подкреплевие
своего утверждения, что прибавление "Filioque" было непозволительно латинянам
вносить в Символ Веры. Он привел то определение о запрещении изменять Символ
Веры, которое было вынесено Отцами Третьего Вселенского Собора. Что же касается
того, что Второй Вселенский Собор дополнил Символ Веры Первого Вселенского Собора
(на что ссылались латиняне в оправдание внесенного ими прибавления), то, во-первых,
это произошло до вынесения запрещения вносить какое-либо изменение в Символ,
ибо сие запрещение было вынесено только на Третьем Вселенском Соборе, по причине
того, что после Второго Вселенскаго Собора стали появляться Символы Веры искаженные,
добавленные и убавленные еретиками; а, во-вторых, Второй Вселенский Собор, дополнивший
Никейский Символ Веры, был вселенским собором и имел особые полномочия. Святой
Марк Ефесский сослался затем на Четвертый Вселенский Собор и на Послание святого
папы Агафона. Латиняне, в ответ на это, представили рукопись, содержащую деяния
Седьмого Вселенскаго Собора, в которой Символ Веры имел "Filioque", говоря, что
это прибавление было внесено в Символ Веры Отцами Седьмого Вселенскаго Собора.
Но на этот подложный документ (подложность которого не оспаривают римо-католические
ученые) Гемист Плифон возразил, что если бы это, действительно, было так, латинские
богословы, и особенно Фома Аквинат, давно бы сослались на это, а не тратили "океана
слов" в оправдание "Filioque". Об этом инциденте вспоминает святой Марк Ефесский
в своем "Исповедании Веры", говоря: "Что касается изречений Западных Отцев...
я замечаю, что они испорчены и имеют много вставок, как повсюду во многих иных
книгах, так и в той, которая была представлена латинянами вчера и третьяго дня
- в книге Деяний Седьмого Вселенского Собора, в которой Символ Веры, находящийся
в Соборном Определении, имел в себе прибавление ("Filioque"), и который, когда
читался, какой стыд объял тех (т. е. латинян), знают присутствовавшие тогда".


Шестое и седьмое заседания были заняты слушанием речи Андрея Родосского, который
старался опровергнуть утверждения Марка Ефесского и придать иной смысл тем цитатам,
которые привел святой Марк. Кардинал Цезарини, поддерживая Андрея Родосского,
утверждал, что если прибавление было внесено только в смысле пояснения догмата,
оно - вполне законно. В дискуссиях неоднократно принимал участие и император
Иоанн VIII Палеолог, поддерживая своих иерархов. Между тем, Андрей Родосский
старался оправдать "Filioque" тем, что оно выражает верную догматическую мысль,
и тем самым уклонялся от прямого обвинения латинян со стороны греков в незаконности
самого внесения прибавления в Символ. 

Основными его доводами были следующие: 

1) "Filioque" не есть прибавление, а - разъяснение. Ибо в самих словах: "...
Духа Святаго "qui ex Patre procedit" заключается понятие, что Он исходит и от
Сына. Таким образом, это является не столь прибавлением, сколь разъяснением (explanatio).

2) Пояснение Символа Веры, отнюдь, не запрещено: Ибо Символ Второго Вселенского
Собора есть не иное что, как explanatio Никейского Символа. Надо смотреть не
на букву, а на дух тех изречений, которые были вынесены Отцами, запрещающими
вносить изменения в Символ. 
3) Римская Церковь имела право и авторитет внести прибавление "Filioque" в Символ
Веры, ибо оно догматически оправдано. 

Далее Андрей Родосский приводит целый ряд ссылок из святых Отцев в подтверждение
догматической верности "Filioque". В конце своей двухдневной речи он сказал,
что "Filioque" было внесено Римской Церковью по причине еретиков и что Восточная
Церковь никогда ранее не возражала на то, что латиняне имели в своем Символе
данное прибавление. 

На восьмом заседании 1 ноября Виссарион Никейский в своей пространной речи подчеркнул,
что если бы даже "Filioque" и было догматически верно, все же оно -  не позволительно.
Если допустима explicatio текста, однако не допустима explicatio на основание
текста, т.е. не внутреннее толкование, а как бы взятое со вне и прибавленное
к тексту; такого рода толкование или explicatio есть не иное что, как "additio",
a это категорически запрещено. Если подобного рода "explicatio" не было допустимо,
то - до Второго Вселенского Собора включительно, ибо Третий Вселенский Собор
вынес решительное запрещение делать какое-либо прибавления или убавления в Символе.
Это не разрешается даже и Вселенским Соборам, и мы знаем, что хотя и были толкования
отдельных мест в Символе, но это делалось в особых документах, а в самый Символ
никогда не было внесено никакого прибавления. Как недопустимо ничего прибавлять
к Священному Писанию, так нельзя - и к Символу, - подчеркнул в заключение Виссарион.


На девятом заседании 4 ноября снова говорил Виссарион Никейский и указывал на
совершенную недопустимость внесения прибавления в Символ. Как ни высок авторитет
Римской Церкви, - говорил он, - но ни она, ни Вселенский Собор не вправе вносить
какое-либо прибавление в Символ Веры. Закончил он свою речь, прося латинян высказаться.
Андрей Родосский, совершенно не касаясь вопроса допустимости и законности сделанного
латинянами прибавления (ибо это был слабый пункт латинян), приводил данные для
доказательства догматической верности прибавления "Filioque". 

Еще был целый ряд заседаний (всего 15), на которых выступали те или иные ораторы;
на двух заседаниях происходил диспут между св. Марком Ефесским и кардиналом Цезарини
(который деяния не сохранили), который сводился к тому, что в то время, как св.
Марк приводил доводы в подтверждение того, что вносить прибавление в Символ совершенно
запрещается, кардинал Цезарини говорил, что разумное пояснение внести в Символ
Веры отнюдь не запрещается Отцами Третьего Вселенского Собора. О бесплодности
всех этих диспутов и речей так пишет сам св. Марк Ефесский: "Говорить это, казалось,
петь глухим ушам, или кипятить камень, или сеять на камне, или писать на воде,
или другое подобное, что говорится в пословицах в отношении невозможного". 

Как ни очевидна была Истина, но латиняне не хотели ее видеть! Гордыня слепила
им глаза, они жаждали «обожения» чуть ли не «здесь и теперь» и ставили «сыновью»
волю вровень с «отцовской», от имени своего «сыновье-земного» уже отпускали грехи,
выдавали индульгенции и т.п. Сиропул рассказывает, что группа католических монахов-отшельников
пришла послушать прения между православными и римо-католиками по вопросу законности
сделанного прибавления "Filioque". Выслушав речи и той и другой стороны, эти
святой жизни люди во всеуслышание заявили: "Нет сомнения, греки обладают истинной
верой и сохранили здравые догматы". За это их выслали, запретили от лица папы
говорить с народом, и, назвав их "неучами в богословии, которые не понимают ничего
дальше своей монашеской жизни", заключили их в монастырь, наложив на них молчание.


Между тем, латиняне официально попросили греков, чтобы, оставив в стороне вопрос
допустимости внесения "Filioque" в Символ, комиссия приступила к рассмотрению
догмата, заключающегося в этом Прибавлении. 

К тому времени, многие греки пришли к выводу, что дальнейшие переговоры с латинянами
не приведут ни к чему, и что самое лучшее возвращаться в Константинополь. Греки
собрались на большое внутреннее заседание, на котором Император выразил свою
и папы волю, чтобы переговоры продолжались, и чтобы на этот раз обсуждался догмат
об исхождении Святого Духа и была выяснена догматическая верность "Filioque".
Одновременно он оповестил своих греков, что папа желает перевести Собор во Флоренцию.
Сначала греки решительно высказались против перенесения Собора из Феррары; но
когда папа указал на свои финансовые затруднения по содержанию Собора и на то,
что флорентийцы предложили ему большие средства, если он переведет Собор во Флоренцию,
а также сослался на то, что в Ферраре свирепствует эпидемия, унесшая уже многих
из числа представителей и Восточной и Западной Церквей, мнения среди греков разделились.
Император Иоанн, Виссарион Никейский и Анатолий Ираклийский были за то, чтобы
продолжать переговоры и переехать во Флоренцию; в то время как Марк Ефесский,
Сиропул и Гемист Плифон считали за наилучшее прервать переговоры и вернуться
в Константинополь. Патриарх Иосиф был в нерешительности и не проявлял своей воли.
Победило мнение первой группы, уже в самую силу того, что к ней принадлежал император.


Повторяю – на Ферраро-Флорентийском соборе решался вопрос о выборе варианта субъектного
развития христианской цивилизации, эволюционно-богосущего или революционно-самосущего.
Однако острее догматических – стояли тактические вопросы совместного отражения
мусульманского вызова. Поэтому православные вынуждены были пожертвовать стратегическим
ради тактического. В конце концов Уния с трудом была принята. Из философов ее
одобрили Георгий Схоларий, Георгий Амируцис и Георгий из Трапезунда - все поклонники
Фомы Аквинского. Плифон, по-видимому, предпочел уклониться от подписания, поскольку
считал латинскую церковь еще более враждебной свободной мысли, чем греческая.
Однако во Флоренции он отлично провел время, его приветствовали как ведущего
ученого-платоника, и сам Козимо Медичи основал в его честь Платоновскую академию.
Патриарх Иосиф согласился с латинянами, что их формула о Святом Духе, исходящем
и от Сына (filioque), означает то же самое, что и греческая формула Святого Духа,
исходящего чрез Сына. Вскоре он заболел и умер. Один ехидный ученый заметил,
что Иосифу как приличному человеку, растерявшему остатки своего престижа, ничего
другого и не оставалось. 

Виссарион Никейский и Исидор Московский, страстно желая интеграции Византии и
Запада в борьбе против турок, пошли на догматические уступки католикам. Акт об
унии подписали, за одним исключением, все греческие епископы - некоторые, правда,
жаловались, что сделали это под давлением со стороны императора. Исключением
же был Марк Эфесский, который не подписал бы акта даже под угрозой лишения сана.
По своей сути акт об унии, хотя и разрешал определенные обряды греческого богослужения,
практически был не чем иным, как утверждением доктрины западной церкви, хотя
пункт об отношениях между папами и вселенскими соборами и оставался изложенным
несколько туманно. 

Подписать акт об объединении церквей оказалось, однако, намного легче, чем осуществить
унию. Когда делегация вернулась в Константинополь, она была встречена там с нескрываемой
враждебностью. Вскоре Виссарион, несмотря на большое уважение, которым он пользовался,
счел за благо удалиться в Италию, где к нему затем присоединился и Исидор, яростно
отвергнутый русскими. Восточные патриархи не признали себя связанными подписью
своих делегатов. Императору с трудом удалось найти кандидата на престол константинопольского
патриарха. Его первый избранник Митрофан Кизикский очень скоро умер. Следующий
патриарх  Григорий Мама, бывший духовник императора, пребывал на своем посту
с 1445 года в течение шести лет, бойкотируемый почти всем клиром, а затем также
предпочел более благожелательную атмосферу Рима. 

Марк Эфесский был лишен сана, однако народ именно его считал главой церковной
иерархии. Что касается философов, то Георгий из Трапезунда уехал в Италию, а
Георгия Схолария стали одолевать сомнения - скорее по политическим, нежели религиозным,
соображениям. Оставаясь приверженцем схоластической школы, он, однако, решил,
что уния не в интересах греков, и постригся в монахи под именем Геннадия. А Георгий
Амируцис в поиске универсализма вообще стал изыскивать возможности установления
взаимопонимания с исламом. 

Вокруг Марка Эфесского сгруппировались все защитники православия. Патриархи Александрийский,
Антиохийский и Иерусалимский составили в 1443 году в Иерусалиме собор, на котором
произнесли отлучение на всех приверженцев Унии. В 1450 году восточные патриархи
ещё раз произнесли осуждение Унии на соборе в Константинополе уже при следующем
императоре Константине XI Палеологе Драгаше (1405-1453), сыне Мануила II Палеолога.

Сам же император Иоанн VIII Палеолог испытывал сомнения, правильно ли он поступил.
Не собираясь отрекаться от Унии, он тем не менее под влиянием своей матери, вдовствующей
императрицы Елены, не торопился проводить ее в жизнь. Все это принесло умирающему
городу только новые раздоры и печали. 

Если бы вслед за провозглашенной унией последовал удачный поход против турок,
она, возможно, и получила бы постепенно признание. В 1440 году папа Евгений IV,
выполняя взятые перед греками обязательства, действительно провозгласил Крестовый
поход против турок. Ему удалось в конце концов собрать против них армию, состоявшую
главным образом из венгров, которая в 1444 году  переправилась через Дунай. Однако
папский легат кардинал Чезарини сначала заставил военного руководителя похода
трансильванского воеводу Яноша Хуньяди нарушить торжественный договор с султаном
на том основании, что клятвы, данные неверным, нужно считать недействительными,
а затем разошелся с ним в вопросах стратегии. Султану Мураду не составило большого
труда разгромить силы крестоносцев под Варной на берегу Черного моря.
 
Лишь немногие государственные деятели, считает Стивен Рансимен, были способны
предвидеть дальнейшие события. Византия в глазах любого беспристрастного наблюдателя
была обречена. «Единственная возможность воссоединить греческую православную
церковь, а вместе с ней и греческий народ, заключалась скорее всего в том, чтобы
признать зависимость от турок, в которую и так уже попало большинство греков.
Только таким путем можно было воссоединить православную греческую нацию и возродить
ее в такой степени, чтобы со временем у нее набралось достаточно сил для свержения
ига неверных и воссоздания Византии». 

За небольшим исключением, никто из греков не потерял достоинства настолько, чтобы
добровольно подчиниться телом неверным и тем более душою - латинянам. Так, может,
вопрошает Стивен Рансимен, мудрее было бы сделать первое, с тем чтобы избежать
второго? Единство греческой нации легче было бы сохранить народу, объединенному
под господством мусульман, нежели его части, присоединенной к окраине Западного
мира. Фраза, приписываемая последнему первому министру Византии Луке Нотарасу:
"Лучше тюрбан султана, чем шапка кардинала", на самом деле не была такой шокирующей,
какой кажется сначала.

Находившимся же в Италии Виссариону Никейскому и его друзьям-гуманистам, делавшим
все, что в их силах, для того чтобы добиться помощи соотечественникам, - царившие
в Константинополе настроения казались дикими, неумными, ограниченными. Они были
убеждены, что союз с Западом принесет Византии такой прилив новых культурных
и политических сил, что она снова сможет встать на ноги. И разве они не были
правы? 

По возвращении из Италии император Иоанн VIII Палеолог прожил еще девять довольно
печальных лет. Вернувшись, он узнал, что обожаемая им императрица Мария Трапезундская
умерла от чумы. Детей у него не было. Братья его проводили время либо в непрерывных
междоусобицах на Пелопоннесе, либо в интригах против него во Фракии. Из всей
своей семьи он мог довериться лишь престарелой матери, императрице Елене, но
и она не одобряла его политики. Император делал все возможное, чтобы терпимостью
и тактом поддерживать мир в своей раздираемой противоречиями столице. Все средства,
которые могло выделить государство, он предусмотрительно тратил на укрепление
сухопутных городских стен, чтобы быть готовым к неизбежному турецкому нашествию.
Смерть пришла к нему как избавление 31 октября 1448 года. В начале января 1449
года новым императором был провозглашен деспот Мореи Константин XI Палеолог Драгаш,
находившийся в Мистре. Это был храбрый воин и здравомыслящий человек, и он со
всем старанием готовил Константинополь к обороне на случай осады, искал помощи
от турок на Западе и старался примирить церковные смуты, вызванные Унией с католиками.
Но все же 29 мая 1453 года Константинополь пал.

Что же делалось в те годы в Италии, где центром притяжения для европейской субъектности
были скончавшийся за год до падения Константинополя Георгий Гемист Плифон и его
ученик Виссарион Никейский?

Плифон после Ферраро-Флорентийского собора остался в Риме, в котором собор продолжался
в 1443-1445 годах. Он продолжал проповедовать свои весьма необычные и отличающиеся
широтой взгляды, которые не разделялись Константинополем. В своих работах Плифон
отказывается от многих традицинных христианских положений в пользу платонических
и неоплатонических. Так, креационизму он предпочитает эманационное видение мира
(вневременное, вечное порождение мира из некоего первоначала путем мистического
истечения энергии Божества). Свое учение Плифон именует эллинской теологией.
Вселенная не может быть сотворена, ибо она божественна, следовательно, как и
Бог, вечна; Бог всегда производит вселенную по принципу, описанному Плотином,
а переход от Божественного единства к многообразию земного мира происходит через
языческих богов. В «Законах» Плифона часто упоминаются имена этих богов, хотя
сам он считал их всего лишь удобными именами. Высшего же бога он часто называет
Зевсом (именно он является вневременным творцом природы и абсолютным бытием).


Среди последователей Плифона (Плетона) обычно выделяют Марсилио Фичино (1433–1499).
Он считается фигурой уникальной не только в истории Возрождения, но и вообще
в мировой культуре. Это был человек маленького роста, почти горбун, весьма некрасивый.
Но влиятельный флорентиец Козимо Медичи проникся необыкновенной симпатией к Марсилио
за его ум и трудоспособность. Видя его интерес к платоновской философии, Медичи
купил виллу рядом со своим домом и подарил ее Фичино, чтобы всегда иметь удовольствие
беседовать с мудрым философом. А для того, чтобы Фичино лучше разбирался в платоновской
философии, Медичи подарил ему полный кодекс всех произведений Платона на греческом
языке (подарок не менее ценный, чем вилла, ибо существовал в единственном экземпляре).


На этой вилле Фичино и создал многие свои шедевры. Он перевел на латынь всего
Платона, всего Плотина, Порфирия, Прокла, Ямвлиха, Дионисия Ареопагита, Гермеса
Трисмегиста (Триждывеличавого; легендарного греческого философа-анонима). И перевел
таким образом, что до сих пор эти переводы считаются классическими и почитаются
наравне с самими оригиналами. К слову сказать, на русском языке полного перевода
Плотина до сих пор нет, хотя брались за эту работу многие философы и филологи.
Фичино же перевел, кроме Плотина, всех неоплатоников, бывших гораздо более плодовитыми,
чем Плотин. 

Он пишет и свои собственные работы - «О христианской религии», «Платоновская
теология о бессмертии души», «О жизни», толкование на «Пир» Платона и другие.
 В частности, в первой работе Фичино вполне в духе Правой Веры высказывает мысль
о том, что существует некая всеобщая религия, все остальные религии в той или
иной мере причастны ей, а христианство является ее высшим и лучшим проявлением.


Благодаря покровительству Медичи Марсилио Фичино стал католическим священником,
что, впрочем, не мешало ему произносить проповеди о  божественном Платоне и возжигать
свечи в храме перед его бюстом, настолько велика была его любовь к этому греческому
философу. 

Философию Фичино рассматривал как сестру религии, а мир - по образцу платоников,
считая его иерархически упорядоченным. Иерархия мира насчитывает, по мнению Фичино,
пять ступеней: Бог, ангелы, душа, качества и материя. Душа находится посередине
этой иерархии и связывает все ее звенья. Таким образом, центром иерархии оказывается
не Бог, а человек. 

Картина эта не пантеистическая, а скорее пенентеистическая, ибо все происходит
из Бога и Бог объемлет Собою все. Качества - некая ступень перехода к множественности
мира, то, что дает качественное многообразие предметам мира. 

Мир находится в постоянном движении, которое присуще лишь одушевленным существам,
поэтому и мир — это движение души, являющейся связующим элементом мира. Душа
находится везде в природе, все связано душой. Мир находится в единстве благодаря
тому, что берет начало от Бога. Поскольку мир берет начало от Бога, он охватывается
красотой; поскольку мир связывается Богом, он связывается любовью; поскольку
мир в конце концов соединится с Богом, он связывается наслаждением. 

Такое необычное толкование Божественной Троицы Фичино часто сравнивал с тремя
ипостасями Плотина, считая, что обоснование трех ипостасей у Плотина - это и
есть обоснование христианской Троицы. Таким образом, у Фичино мы видим полное
слияние античной, в первую очередь неоплатонической, философии с христианством.


Название «академия» за флорентийскими платониками, начиная с Плетона (Плифона),
укрепилось в силу их вольного характера; это было не официальное учреждение,
а кружок гуманистов, объединившихся вокруг своих лидеров, одним из которых был
Марсилио Фичино, и вокруг почитаемого ими великого античного философа Платона.
Кроме Фичино, лидером Флорентийской платоновской академии был и Пико делла Мирандола
(1463-1494). В отличие от Фичино, обладавшего неказистой внешностью и жившего
затворнической жизнью на вилле, подаренной ему Козимо Медичи, Пико делла Мирандола
был статным красивым мужчиной, биография которого была под стать его внешности:
легенды описывают его страстную романтическую любовь, похищение возлюбленной,
бегство, тюрьму и т.п. 

Пико делла Мирандола прожил бурную и недолгую жизнь. По происхождению он  был
богатый человек - граф Мирандолы и синьор Конкордии. Он унаследовал огромное
богатство и весьма рано проявил свою одаренность. Богатством он распоряжался
со свойственным ему бескорыстием. 

Пико дела Мирандола рано стал интересоваться античной и восточной философией
(в том числе еврейской каббалой), заниматься языками, и древними и восточными,
учился в Падуанском университете, где вскоре пройдут курс обучения наши Николай
Коперник и Франциск Скорина, побывал в Париже; для своей книги заказывал переводы
с тех языков, которых он не знал (за переводы с арабского он расплачивался арабскими
скакунами). 

В 1486 году Мирандола пишет знаменитые «900 тезисов», рассылает их всем виднейшим
мыслителям того времени и предлагает им собраться в Риме, чтобы устроить диспут.
Впоследствии эти тезисы были опубликованы в работе под названием «Речь о достоинстве
человека». 

В своих тезисах Пико делла Мирандола собрал все, что он знал о всех философиях,
и создал свою философскую систему, которая тоже вполне в духе Правой Веры претендовала
на объединение различных философий на основе античного платонизма. Однако о готовящемся
диспуте узнал папа римский, и диспут был запрещен, а тезисы осуждены. Мирандоле
угрожает арест, и он бежит во Флоренцию, где сближается с Марсилио Фичино. Здесь
Мирандола пишет другие произведения, в частности «Гектапл» (толкование на шесть
дней творения), «О сущем и едином», «Рассуждения против астрологии» и другие.


В основе философии Мирандолы лежит неоплатонизм. Мирандола предлагает иерархическое
построение мира, но в отличие от Плотина и других неоплатоников Пико говорит
на христианском языке и утверждает, что мир имеет три уровня: ангельский, небесный
и элементарный. Эти миры соподчиняются и они вечны (в том числе и материальный
мир), ибо вечен творящий их Бог (а творит Он не из ничего, а эманатийно, в силу
Своей необходимой сущности, как считал и Плотин). Сам мир прекрасен. Здесь Пико
вторит многим своим современникам-гуманистам, но парадоксальным образом отвергает
и отрицает наличие красоты в Боге, ибо красота, по его утверждению, предполагает
в себе некоторую асимметрию, элемент безобразного. В Боге же нет никакой асимметрии,
в Нем нет ничего безобразного, поэтому в Нем нет и никакой красоты. 

Пико делла Мирандола не отрицает библейскую картину мира, однако считает, что
в Библии даны лишь некоторые образы, которые философ должен аллегорическим образом
истолковать. В Библии дано грубое, народное описание творения мира. Иерархия
уровней связывается Богом, Который находится не над иерархией, а пронизывает
Собою всю ее. Весь мир есть то, в чем находится Бог, то есть Бог есть все во
всем; Бог - это совершенство вещей, их сущность. Поэтому Пико делает вывод: вещь,
избавленная от несовершенства, есть Бог. Если мы утверждаем, что Бог есть все
во всем и в каждой индивидуальной вещи есть Бог, то, поскольку Бог есть сущность,
основа бытия этой вещи, можно сказать, что каждая вещь, лишенная своей индивидуальности,
своего несовершенства, и представляет собою Бога. 

Большой вклад внес Мирандола в понимание природы в научном смысле, ибо он был,
пожалуй, первым из философов, который стал утверждать, что Бог, понимаемый в
неоплатоническом смысле, создает мир сообразно некоторым математическим законам.
Бог, создавая мир, имел перед Собой геометрию, арифметику, алгебру и другие науки,
и поэтому окружающий нас мир построен по этим же математическим законам. 

Впоследствии на основе этой мысли Галилео Галилей, Иоганн Кеплер, Исаак Ньютон
и другие выдающиеся ученые Нового Времени разработали концепцию математического
естествознания, то есть фактически создали современную науку. А одним из первых
философов, высказавших эту мысль, был Пико делла Мирандола - мысль, которую впоследствии
афористично выскажет Галилей: «Книга природы написана языком математики». Пико
этого не сказал, но впервые идея возникает именно у него.  

Идею о математическом устроении вселенной Пико высказывал в полемике против астрологов,
о которых он написал целую книгу («Рассуждения против астрологов»). Астрологи,
как считал Мирандола, не правы в том, что ищут некоторые вымышленные причины
всех явлений. Пико высказывается против разного рода ошибок в истолковании естественных
явлений как со стороны астрологов, ищущих причины всего в сочетаниях звезд, так
и со стороны обыденного религиозного сознания, которое во всем старается видеть
действие ангельских или демонических сил. Во всем имеется своя собственная причина,
мир представляет собой цепочку взаимодействующих причин - именно в таком аспекте
Мирандола возражал как против современного ему религиозного сознания, так и против
астрологических воззрений, появившихся к тому времени в большом многообразии.


Природа имеет каузальную (причинно-следственную) структуру, которая может быть
описана языком математики. К тому же астрология принижает человека, показывая
полное отсутствие у него всяческой свободы. Если все зависит от расположения
звезд и планет, и свободы у человека нет, так зачем же говорить тогда о грехе,
о наказании за грех? 

Человек, по мысли Пико, представляет собой четвертый мир - не ангельский, не
небесный и не элементарный. Этот четвертый мир не находится ни на каком из этих
уровней, человек абсолютно свободен и потому может поместить себя сам на любой
из уровней этого мира. Он может стать выше ангелов и опуститься ниже животных.
Человек пронизывает собою все миры и место в этой иерархии занимает по своей
собственной воле. Он сам должен определить себя, ибо таким его создал Творец
- полностью и абсолютно свободным. Человек сам себя формирует, и каким он будет,
зависит не от сочетания звезд, не от воли Бога, а только от собственной свободной
воли человека. Именно поэтому человек и является образом Божиим, но для того,
чтобы стать действительно образом Божиим, человек должен направить свою свободную
волю к Богу и достичь этого образа, стать Богом. 

Таким образом, в мыслях Пико делла Мирандолы видно стремление сохранить христианство,
поняв его с точки зрения богоподобного и даже, возможно, богосущего человека.
Он, прозревая Правую Веру, ставит в центр сущего именно человека, стремящегося
уподобиться Богу. Он стремится совместить с  христианством все истины из разных
философских систем и других религий,  считая христианство высшей и наиболее совершенной
формой религии. 

Так что семена, занесенные платонствующими Плетоном и Виссарионом на католическую
италийскую почву из православной греческой Мистры, дали богатые всходы Правой
Веры. 

А теперь обратимся к России, к политике Виссариона Никейского на православном
русском Востоке. Именно кардинал Виссарион (а где-то рядом был и его соратник
бывший Московский митрополит Исидор, бежавший в Италию к папскому двору) стал
инициатором брака московского государя Ивана III с Зоей Палеолог, племянницей
погибшего 29 мая 1453 года при защите от турок своей столицы последнего византийского
императора Константина XI Палеолога Драгаша. Из ближайших родственников Константина
в живых остались два брата - Димитрий и Фома, которые правили каждый своей частью
деспотата Морея на полуострове Пелопоннес. Турки планомерно присоединяли к султанату
оставшиеся земли Византии. Очередь Мореи наступила в 1460 году. Димитрий остался
на службе у султана, а Фома с семьей был вынужден бежать из Мистры сначала на
остров Корфу, а затем в Италию. Однако Фома Палеолог спас от турок христианскую
святыню - голову апостола Андрея Первозванного, и его с почетом приняли в Риме,
назначив приличное содержание знатному, но потерявшему все изгнаннику.

В семье Фомы, кроме Зои, было еще трое детей - ее старшая сестра Елена (жена
сербского короля) и два брата, Андреас и Мануил. После смерти отца в 1465 году
Зоя и ее братья жили и воспитывались при дворе римского папы. К ним были приставлены
учителя и католический священник. Опекуном сирот стал Виссарион Никейский. 

Экспансия турок в Средиземноморье и на Балканах серьезно угрожала существованию
итальянских городов-республик. В поисках союзников в борьбе с жестокими завоевателями
римский папа Павел II обращался даже к золотоордынским ханам. Не меньший интерес
для европейцев в этом отношении представляло и сильное московское государство.
Брак Зои (Софьи) Палеолог с только что овдовевшим в 1467 году Великим Московским
князем Иваном III мог бы вовлечь Русь в европейскую политику под эгидой папы.


Говорят, что Софья Палеолог своим обаянием, красотой и умом заслужила всеобщую
любовь и уважение в Риме. Её сватали различным высокородным женихам, в том числе
якобы  даже королю Франции и герцогу Миланскому, но она, говорят, отвергала их
под предлогом, что они не ее веры. Другие говорят, что царевна отличалась чрезмерной
тучностью, хотя, с другой стороны, мода на женские стати переменчива, и тогда
как раз пышные формы и румянец были первыми признаками красоты. Кроме того, злословят,
Софья Палеолог долго засиделась в девках якобы из-за того, что была бесприданницей.

Как бы то ни было, папа Павел II вместе с Виссарионом Никейским приняли решение
оженить московского великого князя на Софье Палеолог, и поручение, вероятно,
взялся выполнить некий "грек Юрий", в котором некоторые историки видят Юрия Траханиота,
доверенное лицо семьи Палеолог. И вот в феврале 1469 года «грек именем Юрьи»
привез великому московскому князю послание кардинала Виссариона с предложением
римского папы Павла II взять в жены дочь «деспота Яморейскаго Фомы Ветхословца
/=Палеолог/». Грек расхваливал Ивану III знатность невесты, её приверженность
православию и нежелание перейти в «латынство». Итальянец Вольпе, подвизавшийся
при московском дворе в роли финансиста, якобы поведал государю, что Софья уже
отказала французскому королю и другим знатным женихам.  В марте того же года
Иван III направляет в Рим ответное посольство во главе с Иваном Фрязиным (это
и был Жан Баттиста делла Вольпе): «…послал Ивана Фрязина к папе Павлу и к тому
кардиналу Висариону и царевну видети. Он же дошел тамо до папы и царевну видел».
 

В ноябре 1469 года Иван Фрязин вернулся в Москву. Он повидал невесту и даже привез
Ивану III ее портрет. Этот незначительный на первый взгляд факт нашел отражение
в летописи -  настолько потрясло русских людей того времени появление произведения
светской живописи. Незнакомый с подобным явлением летописец-монах так и не смог
отрешиться от церковной традиции и назвал живописный портрет Зои Палеолог иконой:
«…а царевну на иконе написану принесе». Ведь портретная и пейзажная живопись
– это субъектный «мирообраз» (Weltbild в терминологии Мартина Хайдеггера), свидетельство
субъектного прорыва человеческого духа. Для нас сейчас портрет или натюрморт
– вещь привычная, но на заре Нового Времени в Европе это было открытие, а для
тогда ещё традиционной Руси – откровением и потрясением. Судьба этого чуть ли
первого на Руси «окна в субъектность» неизвестна - скорее всего, портрет погиб
во время одного из многочисленных пожаров в Кремле. 

Затем переговоры о браке великого князя прервались на целых два года. И виной
тому был русский митрополит Филипп, противившийся женитьбе Ивана III на католичке.
Не помогало даже и то, что в переговорных грамотах римского папы Павла II нарочито
подчеркивалось христианское вероисповедание невесты (имя Зоя уже тогда было заменено
на имя Софья). Только в январе 1472 года, приняв окончательное решение, Иван
III направляет свое посольство к римскому папе и кардиналу Виссариону. 

24 июня 1472 года Софья Палеолог с многочисленной свитой и в сопровождении папского
легата Антонио Бонумбре отправилась в дальний путь. Обоз пересек всю Европу,
направляясь из Италии на север Германии, в Любек. Немецкие хроники подробно описывают
передвижение кортежа, который торжественно встречали в разных городах. В честь
высокой гостьи устраивались балы и рыцарские турниры; в Нюрнберге горожанки подарили
Софье двадцать коробок конфет. Только 1 сентября «фрязы и греки из Рима» пришли
с царевною Софьей в Любек. Далее предстояло путешествие по морю. Оно было трудным
и долгим; как отметили летописи, «носило их море 11 день». И только 21 сентября
корабль прибыл в Колывань, так назывался в русских летописях тогда город Таллин.
1 октября процессия отправилась в Москву сухопутным путем. Через пять дней добрались
до Юрьева, ныне Тарту, а 11 октября состоялся торжественный въезд невесты во
Псков. Здесь остановились на неделю, и еще столько же занял путь до Новгорода.
И все время во главе огромного обоза ехал папский легат с большим католическим
крестом, вызывая неудовольствие церковных властей. 

В четверг 12 ноября 1472 года Софья Палеолог в сопровождении папского посла епископа
Антонио прибыла в Москву. Москвичи приветствовали невесту, но их немало смутило
то, что перед царевной шел епископ с большим латинским "крыжом" (крестом) в руках.
В думе бояре не скрывали своего негодования по поводу того, что православная
столица оказывает такую почесть "латинской вере". Митрополит Филипп заявил, что
покинет Москву, если у папского посла не будет отобран "крыж". Антонио пришлось
смириться с тем, что у него отняли крест и положили в его же сани. 

Антонио получил от папы наказ сделать все для объединения вселенской христианской
церкви. Прения о вере должны были состояться в Кремле. Митрополит Филипп пригласил
к себе в помощь книжника Никиту Поповича. Антонио был готов отстаивать идею церковной
унии, но история с крестом научила его осторожности. Посла более всего заботила
мысль, как беспрепятственно выбраться из России. Когда Антонио привели в Кремль,
митрополит московский изложил свои доводы в защиту православия и обратился с
вопросом к легату. Но тот "ни единому слову ответа не дает, но рече: "нет книг
со мной". Собравшиеся восприняли его смирение, как победу правой веры над латинством.


В этот же день 12 ноября 1472 года Софья Палеолог предстала перед Иваном III.
Видимо, она произвела такое сильное впечатление на великого князя московского,
что тот не стал медлить со свадьбой и, представив невесту матери, венчался сразу.
 Один из летописных сводов отметил, что обряд в Успенском соборе совершал не
митрополит Филипп, который никак не мог простить латинский крест, а коломенский
«протопоп Осей». Видимо, и митрополита отстранили за строптивость и несогласие
с женитьбой Ивана III.

Брак Ивана III и Софьи был удачным. У них родилось двенадцать детей: пять дочерей
и семь сыновей. Известные на сегодня родословные таблицы, как правило, не совсем
точны и никогда не называют полный состав семьи великого князя Ивана Васильевича.
О дочерях сведений сохранилось совсем немного. Исключение составляет третья,
Елена, в девятнадцать лет выданная замуж за великого литовского князя Александра,
впоследствии польского короля. Она умерла в 1513 году и была похоронена в Вильно,
в храме святого Станислава. Традиционно летописцы фиксировали рождение в семье
государя мальчиков, особенно первого - Василия, будущего великого князя Василия
III. 

В Италии надеялись, что брак Софьи Палеолог обеспечит заключение союза с Россией
для войны с турками, грозившими Европе новыми завоеваниями. Стремясь склонить
Ивана III к участию в антитурецкой лиге, итальянские дипломаты сформулировали
идею о том, что Москва должна стать преемницей Константинополя. В 1473 году сенат
Венеции обратился к великому князю Московскому со словами: "Восточная империя
захваченная оттоманом (турками), должна, за прекращением императорского рода
в мужском колене, принадлежать вашей сиятельной власти в силу вашего благополучного
брака". Идея, выраженная в послании сенаторов, пала на подготовленную почву.
Но Московии трудно было играть роль преемницы могущественной Восточно-Римской
империи, пока она находилась под пятой Золотой Орды. В результате этот династический
брак не принес Риму ощутимых результатов - расчеты привлечь Русь к Флорентийской
унии, к союзу в борьбе против турецкой экспансии не оправдались.

Брак Московского государя с Греческой царевной тем не менее был важным событием
русской истории. Он открыл путь связям Московской Руси с Западом. С другой стороны,
вместе с Софьей при московском дворе утвердились некоторые порядки и обычаи византийского
двора. Церемониал стал величественнее и торжественнее. Сам великий князь возвысился
в глазах современников. Они заметили, что Иван после брака на племяннице императора
византийского явился самовластным государем на московском великокняжеском столе;
он первый получил прозвание Грозного, потому что был для князей дружины монархом,
требующим беспрекословного повиновения и строго карающим за ослушание. Он возвысился
до царственной недосягаемой высоты, перед которою боярин, князь и потомок Рюрика
и Гедемина должны были благоговейно преклониться наравне с последними из подданных;
по первому мановению Грозного Ивана головы крамольных князей и бояр ложились
на плаху. Именно в то время Иван III стал внушать страх одним своим видом. Женщины,
говорят современники, падали в обморок от его гневного взгляда. Придворные, со
страхом за свою жизнь, должны были в часы досуга забавлять его, а когда он, сидя
в креслах, предавался дремоте, они неподвижно стояли вокруг, не смея кашлянуть
или сделать неосторожное движение, чтобы не разбудить его. Современники и ближайшие
потомки приписали эту перемену внушениям Софии, и мы не имеем права отвергать
их свидетельства. Герберштейн, бывший в Москве в княжение сына Софии, говорил
о ней: "Это была женщина необыкновенно хитрая, по ее внушению, великий князь
сделал многое".  

Происхождение и воспитание Софьи Палеолог, несчастья, постигшие семью Фомы, ее
долгое пребывание при дворе римского папы не могли не сказаться на характере
принцессы, о силе и независимости которого особенно ярко говорят обстоятельства
последних десятилетий ее жизни. Они пришлись на конец ХV века, а в то время ситуация
при великокняжеском дворе была весьма сложной. 

В восьмидесятые годы здесь складываются две группировки феодальной знати, каждая
со своим лидером и своими задачами. Знаменем одной был наследник престола князь
Иван Молодой, сын Ивана III от первого брака (он родился 15 февраля 1458 года).
Вторая группировка сложилась в окружении «грекини» Софьи, которая мечтала о престоле
для своего старшего сына Василия. И борьба за престол особенно обострилась после
1490 года, когда Иван Молодой умер и в качестве наследника стал выдвигаться не
без поддержки матери Елены Волошанки его сын Дмитрий, внук Ивана III (родился
10 октября 1483 года). Чаша весов колебалась то в одну, то в другую сторону.
К 1497 году княжич Василий постепенно оттесняется на второй план. Его вместе
с матерью, великой княгиней Софьей, Иван III даже обвиняет в заговоре и сажает
«за приставы», казнив некоторых из сторонников своей жены. 

Внук Дмитрий был объявлен наследником престола в феврале 1498 года. Но изменение
общей политической ситуации уже через год привело к резкой перемене в его судьбе
и судьбах других близких Ивану III людей. Елена Волошанка и ее сын попадают в
опалу, затем в тюрьму, где они и заканчивают свои дни. Софья Палеолог добивается
своего: великокняжеский титул получил князь Василий Иванович. 
 
 Брак Ивана III с Софьей Палеолог сильно способствовал, как мы бы сказали ныне,
модернизации страны. Ведь в те десятилетия мир испытывал модернизационный порыв,
не уступающий нынешнему и даже, быть может, превосходящий его. Модернизационная
деятельность Ивана III не была столь яркой, категоричной, революционной и шокирующей,
как Петра Великого, но тоже впечатляет. На Русь из северной Италии, а затем и
из других стран едут мастера, чьи знания и опыт помогли стране освоить новейшие
приемы защиты городов и печатания денежных знаков, изготовления вооружения и
ювелирных изделий. 

Рассказы жены и окружавшей ее знати об Италии, ее городах и крепостях, несомненно,
натолкнули Ивана III на мысль использовать все передовое в военном деле и других
отраслях науки и техники для укрепления позиций страны, постоянно страдавшей
от набегов кочевников, земельных притязаний Литвы, сепаратистских тенденций Новгорода
и многого другого. И в семидесятые-девяностые годы ХV столетия великий князь
Иван III отправляет в Италию, одно за другим, пять посольств, основной задачей
которых было приглашение в Москву мастеров-денежников, архитекторов, ювелиров,
врачей и разных других людей умелых. Первые результаты их труда появились в столице
Руси уже в 1479 году. В тот год архитектор Аристотель Фиораванти закончил сооружение
в Кремле знаменитого Успенского собора. Фиораванти был не только гениальным архитектором.
Он сопровождал Ивана III в походах на Новгород, где сооружал для военных нужд
понтонные мосты через Волхов и состоял при артиллерии, хорошо знал монетное дело,
мог строить плотины и многое другое. 

Сооружением одного собора в Кремле дело не ограничилось. Великий князь приказал
разработать план новой крепости, мощной и передовой, взамен обветшавших стен
и башен, построенных еще при Дмитрии Донском. Не устраивали Ивана III и старые,
еще времени Ивана Калиты, храмы Кремля. 

Мощному государству нужна была соответствующая столица, а в ней - пышная резиденция
главы, хорошо укрепленная и украшенная подобающими зданиями. И на долгие годы
Кремль превратился в огромную строительную площадку. Постепенно сносились старые
стены и башни белокаменного Кремля и на их месте появлялись новые, кирпичные.
В 1485 году первой была сооружена Тайницкая проездная башня (Чешковы ворота),
а затем в течение десяти лет появилась новая крепость, построенная по последнему
слову техники. 

Русские летописи сохранили до наших дней имена итальянских фортификаторов, руководивших
строительством основных башен, возведенных, как и вся крепость, руками безвестных
русских мастеров. И сегодня во всех путеводителях по Кремлю мы обязательно встретим
упоминания «мастеров стенных и палатных» - Антона Фрязина, Пьетро Антонио Солари,
Марка Фрязина, Джан Антонио, Алевиза Нового, Бона Фрязина и других. 

Кроме укреплений, итальянские архитекторы возвели в Кремле Казенный двор (до
конца ХVIII столетия использовался для хранения государевой казны и как тюрьма),
дворец великого князя, от комплекса построек которого до наших дней дошла Грановитая
палата, церковь Чуда архистратига Михаила в Чудовом монастыре (разобрана в XX
веке), храм Рождества Иоанна Предтечи на Бору (разобран в XIX веке) и Архангельский
собор (1508). Оформление великокняжеской резиденции и крепости завершилось лишь
во втором десятилетии ХVI века, когда вдоль кремлевской стены по Красной площади
был проложен огромный оборонительный ров шириной тридцать четыре метра (глубина
его была двенадцать метров), получивший название Алевизова рва, по имени строившего
его архитектора Алевиза Нового. 

В конце ХV - начале ХVI веков столица Руси привлекала мастеров из многих центров
Европы — Любека, Милана, Венеции. Были среди них и пушечные мастера, отливавшие
для русского войска пушки по новой технологии — из бронзы. Об одной из них, шестнадцати
тонн весом, даже сохранилась запись в летописи. Эту «пушку велику» отлил летом
1488 году Павел Фрязин Дебоссис. 

Для литья орудий, чеканки монеты нужны были медь и серебро, которые завозились
тогда на Русь из Европы. Великий князь осознавал необходимость в собственном
сырье, и в 1491 году «немцы Иван да Виктор», посланные на разведку недр, нашли
на реке Цильме (приток Печоры) и медь, и серебро. Это была первая попытка изучения
и разработки (цилемские рудники действовали до ХVII века) природных богатств,
осуществленная в годы правления Ивана III с помощью иноземцев-рудознатцев. 

Другие представители греческой и итальянской знати, прибывшие в столицу Руси
вместе с Софьей Палеолог или чуть позднее, со временем заняли прочное положение
при дворе великого князя Ивана III. Им поручали дипломатические миссии, используя
их знания языков; занимали они и должности казначеев. Например, деятельность
Траханиотов, Ралевых, Мануйловых и их детей отражена в летописях при описании
событий русской истории конца ХV - ХVI веков.

Так что через Византию и её лучшие умы передались в Россию и в Европу не только
традиции античности и православного христианства, но и импульсы субъектности,
возрождения и модернизации, которые помогали родиться Новому Времени. И легендарная
Мистра, о которой мне сегодня довелось услышать утром по телеканалу ТНТ, послужила
одной из могучих духовных реторт «обожения» человека.