Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

Уважаемые подписчики, высылаю две заметки - о прикладной эсхатологии и о национальном
характере - подготовленные в субботу 19 июля 2003 года, когда у меня не работала
выделенка:


Введение в мышление: Ad ovo («От яйца»)


Позавчера вечером после разговора с Николаем Николаевичем Лисовым вдохновился
и составил заметку «Словострел, Воскресение и Агнец», которая завершила мой предварительный
обзор «прикладной эсхатологии». Вчера утром доработал эту заметку, разместил
её в Ежедневнике. Остались нерассмотренными сравнительно второстепенные проблемы,
самое важное сделано – восстановлена правоверная первоисходность христианства.
Гора свалилась с плеч. Теперь вряд ли кто в состоянии оспорить Правую Веру. Выступать
против неё – значит выступать против Иисуса Христа.

На очереди – восстановление правоверной первоисходности индуизма, буддизма и
ислама. Ещё Мартин Хайдеггер с позиций новой субъектности и осознания историчности
Дабыть (Dasein) поставил задачу достичь «прозрачности своей ему /Дабыть/ истории»,
для чего «требуется расшатывание окостеневшей традиции и отслоение наращённых
ею сокрытий». «Эту задачу, - пишет Мартин Хайдеггер, - мы понимаем как проводимую
по путеводной нити бытийного вопроса деструкцию наследованного состава античной
онтологии до исходного опыта, в каком были добыты первые и с тех пор ведущие
определения бытия» («Бытие и время», стр. 22, перевод В. Бибихина). Тоже остро
осознавая почти тотальную замутненность первоисточников позднейшими домыслами
и извращениями, Жак Деррида радикализировал хайдеггеровскую программу «деструкции»
до требования «деконструкции» - выявления в текстах прошлого, в том числе в священных
писаниях, исходных опорных понятий, и прежде всего понятия бытия, а также слоя
метафор, в которых запечатлены следы предшествовавших культурных эпох. Надеюсь,
мне благодаря правоверной идее «вечного возвращения», в том числе вечного возвращения
современности к первоистокам, а историчности к онтологичности, - эскизно и вчерне
удалось провести «деструкцию» и «деконструкцию» ключевого содержания Библии.

Соответственно легче стало на душе. Ранее при составлении заметок по философии
и логике, особенно при работе над школьным курсом «Введение в мышление», постоянно
натыкался на фундаментальный исходный Круг Времени, на «вечное возвращение».
И ни один вопрос не задается в правильном ракурсе, пока не напомнишь о Круге.
Хорошо, что ряд исходных опорных понятий обозначен мной в работе «Постигая Хайдеггера»,
и я обычно на неё ссылаюсь в своем Дневнике, однако сам Мартин Хайдеггер уходил
от богословской конкретики и ограничивался философским анализом, и потому приходилось
объяснять то же Грехопадение и вообще взаимоотношение Бога и человека окольными
путями, через взаимопринадлежание-взаимопонимание Быть и Дабыть и т.п. 

Кроме того, если говорить о школьниках, то начинать все же надо не с «Введения
в мышление», а ad ovo, то есть «от яйца». Ведь «мировое сущее» вылупилось из
Бога как «Мирового Яйца», и исходить надо от Него (само выражение ad ovo идет
от древних римлян, которые начинали трапезу с сырого яйца как легко усваиваемого
источника энергии и к тому же как способствующего пищеварению). 

Но если начинать от сотворения мира, от Бога – то Бог не мыслит. Мышление появляется
лишь после Грехопадения. 

Зачем Богу мыслить, когда он вездесущ и не нуждается в рефлексии. Святой Дух,
Творящая Воля – увенчивает Быть, движет Время. В троичности человека (Дабыть),
отражающей божественный прообраз, сфера мышления занимает место между сферой
тела и сферой воли. Мышление не понять и мышлением не овладеть, если сначала
не постигнуть Круг Времени, взаимосопряженность Бога, Ангелов и человека. 

Детишкам надо сначала образно рассказать про «вечное возвращение» - о том, что
мир вспыхивает из Ничто как саморазгружающееся согласно первоисходной и записанной-запечатленной
на «хаосной воде» Программе-Слове (Дух Божий) десятимерное Царство Небесное,
в котором обитают Бог и Его ангелы (боги), и через многие миллиарды лет Господь
Бог создает на нашей чудесной уникальной во всей Вселенной планете Земля свой
телесный трехмерный «образ и подобие» Адама и его жену Еву, которые по наущению
падшего ангела Сатаны вкушают запретный плод с Древа Познания добра и зла, и
Адам с Евой начинают мыслить, пытаются первым делом обмануть Бога, но Он их разоблачает
и изгоняет из Рая, и нас людей как их потомков обрекает на несколько мучительных
тысячелетий истории, в ходе которой мы должны изведать страсти и страдания и
радости мира и пресытиться ими и понять, почему человечество призвано распять
Бога (Быть) в своем Дабыть с тем, чтобы собранный в ходе истории и набравшийся
сил Богосущный Сплот Правоверных в конце концов смог составить Программу пересотворения
мира и свершить Великое Богосаможертвоприношение на алтаре-престоле Словострела
и тем самым перезагрузить матрицу сущего (Вселенной) и обрушить обветшалые прежние
небеса и землю снова в Ничто, окунуть Быть в водах Забыть, а затем человеческий
Сплот Правоверных выныривает из Ничто как божественное Царство Небесное, «творя
всё новое».

Можно также простенько рассказать детям, что такое экзистирование и трансцендирование.
Этимология этих слов богатейшая (смотри мою работу «Постигая Хайдеггера»), но
на первых порах, следуя Мартину Хайдеггеру, достаточно ограничиться самым главным.
Главное же – человек открыт Ничто, испытывая перед ним ужас (далее я без кавычек
пользуюсь определениями М. Хайдеггера из его работы «Что такое метафизика?» /1929/).
Выдвинутость нашего бытия в Ничто на почве потаенного ужаса делает человека заместителем
Ничто. Человеческое Дабыть означает: выдвинутость в Ничто. Только на основе изначальной
явленности Ничто человеческое Дабыть способно подойти к сущему и вникнуть в него.
Способность нашего Дабыть вступать в отношение к сущему и есть экзистирование.
И поскольку наше Дабыть по самой своей сути состоит в отношении к сущему, каким
оно и не является и каким оно само является, в качестве такого Дабыть оно всегда
про-исходит из заранее уже приоткрывшегося Ничто. 

Выдвинутое в Ничто, наше Дабыть в любой момент всегда заранее уже выступило за
пределы сущего в целом. Это выступление за пределы сущего мы называем трансценденцией.
Не будь наше Дабыть в основании своего существа трансцендирующим, то есть, как
мы можем теперь уже сказать, не будь оно заранее всегда уже выдвинуто в Ничто,
оно не могло бы встать в отношение к сущему, а значит, и к самому себе. Без исходной
открытости Ничто нет никакой самости и никакой свободы. 

Только потому, что в основании человеческого бытия приоткрывается Ничто, отчуждающая
странность сущего способна захватить нас в полной мере. Только когда нас теснит
отчуждающая странность сущего, оно пробуждает в нас и вызывает к себе удивление.
Только на основе удивления, то есть в открытости Ничто, возникает вопрос «почему?».
Только благодаря возможности этого «почему?» как такового мы способны спрашивать
целенаправленным образом об основаниях и обосновывать. Только благодаря нашей
способности спрашивать и обосновывать для нашей экзистенции становится доступна
судьба исследователя. Вопрос о Ничто ставит под вопрос нас самих, спрашивающих.
Он – метафизический. Человеческое бытие может вступать в отношение к сущему только
потому, что выдвинуто в Ничто. Выход за пределы сущего совершается в самой основе
нашего бытия. Но такой выход и есть метафизика в собственном смысле слова. Тем
самым подразумевается: метафизика принадлежит к «природе человека». Она не есть
ни раздел школьной философии, ни область прихотливых интуиций. Метафизика есть
основное событие в человеческом бытии. Она и есть само человеческое бытие.

Наше постоянное, хотя и двусмысленное отворачивание от Ничто до известных пределов
отвечает его собственному смыслу. Оно, Ничто, в своем ничтожении как раз и отсылает
нас к сущему. Ничто ничтожит непрестанно без того, чтобы мы знали об этом событии
тем знанием, каким повседневно руководствуемся. Отрицание есть лишь вид ничтожащего
поведения, то есть такого, которое заранее уже опирается на ничтожение Ничто.
Да и как может отрицание извлечь свое Нет из самого себя, когда оно ведь только
и способно отрицать, когда ему уже пред-дано что-то подлежащее отрицанию? А как
иначе увидеть в отрицаемом и подлежащем отрицанию нечто обреченное на «Нет»,
если не в силу того, что всякая мысль как таковая заранее уже имеет Нет в виду?
Нет, со своей стороны, способно открыться только тогда, когда его источник, то
есть ничтожение, в качестве которого пребывает Ничто, и, стало быть, само Ничто
– выходит из своей потаенности. Не Нет возникает в силу отрицания, а отрицание
коренится в Нет, проистекающем из ничтожения Ничто. Ничто – источник отрицания,
не наоборот.

Тем самым меняется вся диспозиция вопрошания об основаниях математики и логики,
ибо если таким образом могущество рассудка надламывается в области вопросов о
Ничто и о Бытии, то решается, говорит Мартин Хайдеггер, и судьба господства «логики»
внутри философии. Сама идея «логики» расплывается в водовороте более изначального
вопрошания.

Если Бог творит из Ничто, то Он должен находиться в определенном отношении к
Ничто. Однако, указывает Мартин Хайдеггер, если Бог есть Бог (в традиционном
теологическом понимании), то знать Ничто Он не может – постольку, поскольку «абсолют»
исключает из себя всякое «ничтожество». Лишь «вечное возвращение», отождествляя
человеческий Сплот Конца (Дабыть) с божественным Творцом Начала (Быть), - преодолевает
это противоречие. Ничто уже не остается неопределенной противоположностью сущего,
а приоткрывает свою принадлежность к бытию сущего.

Бытие и Ничто, продолжает Мартин Хайдеггер, взаимопринадлежат друг другу, однако
не потому, что они с точки зрения гегелевского понимания мышления («чистое бытие
и чистое ничто суть поэтому одно и то же») совпадают по своей неопределенности
и непосредственности, а потому, что само бытие в своем существе конечно и обнаруживается
только в трансценденции Дабыть, выдвинутого в Ничто.

Главная «догадка» Мартина Хайдеггера – «отношение бытия к человеческому существу
принадлежит, в меру непотаенности бытия, к самому же бытию». Это – основа основ
исповедуемой нами Правой Веры, Круга Времени, «Вечного Возвращения». Чтобы как
отношение бытия (Sein) к существу человека, продолжает Мартин Хайдеггер, так
и сущностное отношение человека к открытости («Да») бытия как такового схватить
одновременно и в одном слове, для сущностной области, в которой стоит человек
как человек, было избрано имя Дабыть (Dasein). О чем думает мысль в слове Дабыть
на всем протяжении трактата «Бытие и Время», об этом сообщает уже тезис на стр.
42 – «”Сущность” Дабыть заключена в его экзистенции».

Словом «экзистенция» именуется вид бытия, а именно бытие того сущего, которое
стоит открытым для открытости бытия, где это сущее стоит, умея в ней устоять.
В работе «Постигая Хайдеггера» я уже обращал внимание на фаллическо-сексуальный
смысл слова «стоять», который передает суть хайдеггеровского понимания «стояния»
и «экзистенции». Под этим углом зрения проще воспринять следующие пояснения немецкого
мыслителя:

«Это умение устоять продумывается под именем «заботы». Экстатическое существо
Дабыть понимается из заботы, так же как, наоборот, забота удовлетворительным
образом осмысливается только в ее экстатическом существе. Так понятое вы-ступание
есть существо эк-статики, как её надо здесь мыслить. Эк-статическое существо
экзистенции оказывается поэтому недостаточно понятым также ещё и тогда, когда
её представляют себе только как «стояние вовне» и «вовне» понимают как «уход»
от внутреннего, присущего имманентности сознания и духа; ибо так понятая экзистенция
все еще представлялась бы из «субъективности» и «субстанции», между тем как «вне»
неизменно надо понимать в смысле выступания открытости самого бытия. Статус экстатического
покоится, как ни странно это звучит, на понимающем стоянии внутри этого «вне»,
этого «Да» непотаенности, в качестве которой пребывает само бытие. То, что надо
слышать в имени «экзистенция», когда это слово употребляется внутри мысли, осмысливающей
истину бытия из неё самой, могло бы прекрасно быть названо словом «выстаивание».
Только мы должны будем тогда в качестве полного существа экзистенции мыслить
одновременно стояние внутри открытости бытия, вынесение этого стояния внутри
нее (забота) и выдерживание в предельном (бытие к смерти)» (Хайдеггер М. Введение
к: «Что такое метафизика?» /1949/ // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления.
Москва: Республика, 1993, стр. 31. – Перевел Бибихин В.В., но его перевод слова
Dasein как «присутствие» заменен словом «Дабыть»).

Человеческое Дабыть оказывается центральным и решающим в Быть, центральной осью
и движителем Круга Времени, гарантом «Вечного Возвращения». «Сущее, существующее
способом экзистенции, это человек. Только человек экзистирует. Скала существует,
но она не экзистирует. Дерево существует, но оно не экзистирует. Лошадь существует,
но она не экзистирует. Ангел существует, но он не экзистирует. Бог существует,
но он не экзистирует. Предложение: «Только человек экзистирует» никоим образом
не значит, что только человек оказывается действительно сущим, а все прочее сущее
недействительно и только кажимость или человеческое представление. Предложение:
«Человек экзистирует» означает: человек есть то сущее, чье бытие отмечено открытым
стоянием внутри непотаенности бытия, отличительно благодаря бытию, отличено в
бытии. Экзистенциальное существо человека есть основание того, что человек умеет
представить сущее как таковое и иметь сознание о представленном. Всякое сознание
заранее предполагает экстатически понятую экзистенцию в качестве essentia человека,
причем essentia означает то, в качестве чего человек существует, пока он человек.
Сознание, наоборот, и не создает впервые открытость сущего, и не предоставляет
впервые человеку открытость для сущего. Куда и откуда и в каком свободном измерении
должна была бы двигаться всякая интенциональность сознания, если бы человек не
имел в том выстаивании своего существа? На что ещё другое, если всерьез о том
задуматься, должна указывать приставка «со-» в именах «со-знание» и «само-со-знание»,
кроме как на эк-зистенциальное существо того, что существует, поскольку экзистирует?
Быть самостью – конечно, характеристика существа того сущего, которое экзистирует,
однако экзистенция и не заключается в самости, и не определяется из нее» (Там
же, стр. 32).

Мартин Хайдеггер обращает внимание на неадекватность обычного понимания термина
«бытие». Древние греки вкладывали в слово eynai, которое лингвистически верно
переводится как «быть», именно смысл бытийствования Дабыть. Между тем перевод
первозданного греческого eynai латинским esse или немецким sein или русским «бытие»
утрачивают этот смысл. «Мы выдаем себя, - говорит Мартин Хайдеггер, - при привычном
их употреблении просто носителями величайшего безмыслия, какое когда-либо возникало
внутри мысли, оставаясь до сего часа господствующим» (Там же, стр. 33). Суть
же Дабыть глубоко таится в первоначальном имени Быть, ибо «в Дабыть непродуманно
и потаенно правит настоящее и длительность, правит Время». 

Между тем история бытия в эпоху метафизики властно пронизана непродуманным существом
времени. Этому времени не параллельно, но также и не просто встроено в него пространство.

И Мартин Хайдеггер замыкает свое учение на Круг Времени, на то же «Вечное Возвращение».
«Быть как таковое соответственно открывает свою потаенность во Времени. Таким
образом, Время указывает на непотаенность, то есть истину Быть. Но Время, как
его сейчас надо мыслить, воспринимается не по изменчивому протеканию сущего.
Время явно ещё имеет характер совершенно другого существа, которое метафизическим
понятием времени не только не осмыслено, но никогда не может быть помыслено.
Так Время оказывается собственным именем, только ещё подлежащим продумыванию,
для истины Быть, прежде всего требующей понимания. Как в первых метафизических
именах Быть заговаривает затаенное существо Времени, так в его последнем имени:
в «Вечном Возвращении того же» (Там же, стр. 33).

Думается, донести изложенные здесь подходы до школьников – вполне посильная задача.
Примордиальный миф о Творении и Погибели должен вызвать резонанс на уровне подкорки
и крепко врезаться в устои мышления и восприятия. Сложнее – ввести термины «Ничто»,
«Быть», «Дабыть», «экзистенция», «трансценденция». Здесь надо подумать дидактически.

Мой собственный опыт свидетельствует, что миф «Вечного Возвращения» воспринимается
легко, но он обычно гасится авторитетом сиюминутной космологии. Однако авторитет
преходящих научных догм ныне вроде поубавился. Поэтому почва для распространения
Правой Веры – более благоприятная, чем полвека назад, когда я впервые попытался
донести открывшееся мне до других.

Проповедывать Правую Веру я начал примерно с 1957 года среди своих студенческих
друзей на физическом факультете МГУ. Они до сих пор подтрунивают надо мной. Затем
я написал тысячестраничную диссертацию «Материальное единство мира» для сектора
философских проблем естествознания Института философии АН СССР. Она вызвала недоумение,
вряд ли кто её прочел. Но там я собрал огромный материал по Правой Вере – от
Германа Гункеля до Фридриха Ницше, от Мартина Хайдеггера до Платона, от Павла
Флоренского до Эммануила Сведенборга. Рукопись была изъята при каких-то обысках,
после путинщины надо добраться до архивов КГБ и поискать, но недавно мне сказал
один старый друг, что какая-то моя огромная рукопись у него сохранилась. Наверное,
этот сохранившийся труд – не диссертация по Правой Вере, а исследование по сути
и истории масонства, которое я написал тоже в 1960-е годы. 

Зато в начале 1960-х годов прошла самиздатом моя статья «Смерть», заказанная
мне Юрием Николаевичем Давыдовым для «Философской энциклопедии». Помню, разыскал
меня в связи с этой статьей Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский, на него
Правая Вера произвела впечатление, он пригласил меня к себе домой в Обнинск,
и там сутками мы обсуждали суть «вечного возвращения», возможную роль генетики
в создании Словострела.

Увлекся некоторыми аспектами Правой Веры также писатель Леонид Максимович Леонов,
который постоянно консультировался со мной, когда писал свой великий последний
незавершенный роман «Пирамида» (1994).

Разумеется, с Правой Верой резонировал мой учитель и друг Лев Николаевич Гумилев,
с которым мы обсуждали её много часов в его квартирке близ метро «Новогиреево»
и в прогулках по окрестностям. Очень загорелся также Василий Витальевич Шульгин,
к которому мы с Николаем Лисовым часто ездили во Владимир. В Хабаровске, когда
я там бывал, нашла Правая Вера понимание у мыслителя-евразийца и писателя Всеволода
Никаноровича Иванова, друга Николая Рериха. Все эти «зубры» русской культуры
прошлого воспринимали мои идеи почти как свои, было с кем общаться.

Увы, их уже нет. Из ныне живущих остается Илья Глазунов, который благодаря своей
гениальной интуиции чует правду в моих текстах, кажущихся странными и пустыми
для других. Среди ровесников – практически нет единомышленников. Лишь Николай
Николаевич Лисовой понимает, что я хочу сказать. Что касается Сергея Хоружего,
то он увлекся исихазмом, и я давно с ним не общался и не знаю, как он относится
к «вечному возвращению». Рената Гальцева когда-то в начале 1960-х годов интересовалась
проблемами Ничто, Творения, Вечного Возвращения, и мы познакомились в Ленинке,
когда она искала книгу Шеллинга «Философские исследования о сущности человеческой
свободы», а я считал этот вдохновенный труд как бы философским введением в Правую
Веру и держал его на своем номере, так что нам было о чем поговорить, но затем
Рената впала в культурософию и в тот же исихазм. Сергея Половинкина видел этой
весной, но на бегу, и не успел с ним поговорить по душам. Увы, на ровестников
надежд особых нет.

С более молодыми поколениями – тоже провал, они с потрохами отдались Золотому
Тельцу. Впрочем, возможно, входящее в жизнь «новое поколение», и не только в
России, но и во всем мире, окажется более отзывчивым к «прикладной эсхатологии»
- к Сплоту, Словострелу и Кругу Времени.




Конструированный тип, или как познавать шведов, себя и другие души


Сегодня по дороге на Лыткаринский песчаный карьер снова закупил газеты, журналы
и книги. Людей на пляже очень много по сравнению со вчерашним днем, но вода чистая.
На этот раз проплавал всего 20 минут, пока были тучи, потом жалко было упускать
Солнце, решил позагорать, сейчас читаю брошюрку о Швеции, изданную в серии «Внимание:
иностранцы!». Автор – Петер Берлин, он из Швеции, 25 лет проработал в ракетостроении,
а на пенсии занялся литературой, женат на канадке, объездили полмира, жили в
Сиэтле, Гааге, Париже, Тулузе, Дармштадте, Лондоне и Москве.

Вообще книги этой серии весьма качественные, емкие. Неплохо написанная книжечка
«Эти странные шведы» (Москва: Эгмонт Россия Лтд., 2001, 96 стр.) - перевод с
английского брошюры Oval Projects: Berlin Peter. The Xenophobe’s Guide to The
Swedes, 1994.

Очень осторожно я отношусь к этнопсихологическим обобщениям. Бесспорно, шведы
не менее разнообразны по соматике, темпераменту и характеру, чем русские или
китайцы. Но у них, как и у любого другого народа, в данный исторический период
их жизни на Земле имеются некие отличительные признаки.

Каждый народ, как и каждый человек, меняется с возрастом. Детская задиристость
не всегда сохраняется в зрелом возрасте, а детская робость, бывает, проходит
с годами. Одни народы – долгожители, а другие – могут быстро сойти с исторической
арены. Учение моего наставника и друга Льва Николаевича Гумилева о пассионарности
и стадиях её испарения и иссякания предоставляет здесь путеводную нить.

Хотя телесно-чувственная (экономика), душевно-интеллектуальная (культура) и духовно-волевая
(политика) ипостаси народов и людей относительно автономны, они все же взаимодействуют.
Национальный характер влияет на судьбу этих ипостасей и сам во многом лепится
под их воздействием. Однако факторы, определяющие развитие каждой из этих ипостасей,
зависят от многих внешних и внутренних воздействий. Менталитет, о котором сейчас
модно говорить, можно отождествлять с национальным характером, а можно представить
аспектом его.

Так, историческая траектория того или иного народа и его геополитическое положение
предрешает многое в его нынешнем положении и сказывается на обычаях, привычках,
культуре. Сравнение народа с индивидом проясняет главные критерии оценок поведения
и перспектив. А отличительные признаки данного народа, которые задают стереотипы
в общении с его представителями, обычно познаются в сравнении с другими народами.

Сиюминутный национальный характер лишь частично выводим из стереотипов прошлого.
Каждый раз надо стараться вычленять некий этнопсихологический «идеальный тип»
по методологии и методике даже не столько немецкого классика обществоведения
Макса Вебера, сколько согласно концепции «конструированных типов» американского
социолога Говарда Беккера.

По-моему, «конструированный тип» является самым подходящим инструментом для конструирования
«национального характера». «В общем конструированный тип – это модель, и в качестве
таковой он проливает свет на действительно существующие структуры, или виды,
поведения. Этот тип концентрируется на единообразии, и только благодаря понятию
единообразия мы можем понять вариации или отклонения. Естественно, любая вариация
или отклонение должно быть вариацией или отклонением от чего-то. Для отождествления
этого чего-то необходимо определить единообразие, представляемое типом» (Беккер
Г., Босков А. Современная социологическая теория в ее преемственности и изменении.
Москва: Издательство иностранной литературы, 1961, стр. 262).

Конструированный тип – это целенаправленный плановый выбор, абстракция, комбинация
и подчеркивание ряда критериев, имеющих эмпирические референты, которые служат
основой для сравнения эмпирических случаев (McCinney J.C. Constructive Typology
and Social Research // Doby J. (ed.). Introduction to Social Research. Harrisburg
/Pennsylvania/, 1954). Основное различие между ним и другими понятиями заключается
в том, что его ценность, как одного из компонентов знания, определяется не точностью
его соответствия воспринимаемой реальности, а его способностью объяснить её.
Конструированный тип выполняет научную функцию «систематизации» конкретных данных
так, что опыт, приобретенный из одного случая, несмотря на его единичность, может
с известной степенью вероятности вскрыть то, что можно ожидать в других случаях.

Следовательно, конструированный тип является эвристическим приемом. Это – абстракция,
предназначенная для устранения мелочей и для достижения структурного порядка
наблюдений, которые легче поддаются формулировкам и проверке. «Таким образом,
конструированный тип есть средство сведения различий и сложности явлений к единому
общему уровню. Он не описывает конкретную структуру или действие. Абстракция
отходит от воспринимаемой реальности, поскольку она часто подчеркивает до логической
крайности какой-нибудь атрибут или группу атрибутов, важных для проблемы или
системы анализа» (Беккер Г., Босков А. Цит. соч., стр. 260).

Конструированный тип представляет собой созданную систему атрибутов (характерных
черт, критериев, свойств, элементов, аспектов и т.д.), полезную как основа для
понимания эмпирических объектов и явлений. Это конструкция, составленная из абстрагированных
элементов, образующих единую концептуальную модель, в которой может подчеркиваться
один или несколько аспектов конкретной реальности. Элементы этого типа имеют
действительные эмпирические референты или их по крайней мере можно закономерно
вывести из существующих данных. Как логический прием, этот тип не претендует
на эмпирическую достоверность в том смысле, чтобы сохранить неповторимые аспекты
эмпирического мира. Конструированный тип, как концептуальный прием, представляет
собой попытку продвинуть образование понятий социологии от описания и строго
«эмпирического» обобщения к построению теоретических систем.

Конструированный тип, подчеркивает Говард Беккер, - это особый тип понятия, поскольку
в нем сознательно подчеркиваются и выражаются границы данного случая. Более того,
он является специальным, поскольку состоит из ряда атрибутов, в котором в эвристических
целях отношения между атрибутами считаются постоянными. Следовательно, конструированный
тип сам по себе – это система, он имеет характер теоретической модели. В качестве
таковой этот тип выступает как объяснительная схема и как имплицитная теория.
«Выведение этой теории, - продолжает Говард Беккер, - приводит к эксплицитному
выражению гипотез относительно этого типа. Однако каковы будут эти гипотезы,
определяется структурой самого типа, ибо тип является в действительности гипотетеической
моделью действия, процесса, структуры, сущности и т.д. Когда пользуются конструированным
типом, то говорят, что он есть ожидаемое поведение «секты», «клана», «члена профсоюза»,
«ученых», «падающего тела» или того, что изучается» (Там же, стр. 261).

Разумеется, в действительности происходит нечто другое, в каждом конкретном случае
есть отклонения от «типа». Однако, хотя рассмотрение эмпирических случаев дает
всегда только «приближение» или «отклонение» от конструированного типа, важно,
чтобы сам тип был сформулирован на основе эмпирических доказательств. Атрибуты
сознательно выбираются на основе эмпирических доказательств, и создается модель,
которая, как надеется исследователь, будет служить важной основой для сравнения.

При такой формулировке этот тип подразумевает объяснительную и предсказательную
схему. Например, понятие «разумный человек» предполагает приспособление средств
к целям. Если принять определенные цели и нормы как «данное», то проверкой разумности
будет адекватность выбора доступных средств и их приспособления для достижения
цели. Разумеется, ни один «реальный» человек не является разумным во всех аспектах
своего поведения, и все же его поведение может быть понято в терминах разумной
модели. Когда человек рассматривается, как «разумный человек», он только частично
отвечает ожиданию. «Сравнение степени, в какой реальный человек отвечает ожиданию,
тем не менее служит основой для объяснения «различий» в их поведении» (Там же,
стр. 261).

Конструировать «национальный характер» - творческая задача. Выскажу предварительные
соображения. Для каждой эпохи и даже для каждого поколения – свой «национальный
характер». Характер народа и любой человеческой общности, как и характер любого
человека, содержит унаследованные и приобретенные черты. Выделить их – тонкое
дело, но необходимое. Унаследованные черты частично определяются природой, а
частично породой (язык, миф, обычай). Приобретенные черты определяются преимущественно
историей и связаны прежде всего с градусом пассионаризации, а также с геополитическим
положением, итогами выигранных или проигранных войн, типом хозяйственной специализации
и местом в международном разделении труда. Наконец, «национальные характеры»
классифицируются так же, как и человеческие, и интегрируют соматику, культуру
и политику. Ведь народ (нация, этнос, любая общность) состоит из человеческих
особей, каждая из которых обладает своим вполне классифицируемым и познаваемым
характером. Те особи, которые сепарируются в правящую элиту, вносят наибольший
вклад в «национальный характер». Ключевой вопрос выявления «национального характера»
– найти некий общий знаменатель между продвинутой элитой (её гидирующей частью)
и почвеннической массой (её обывательской частью). Разумеется, индивидуальных
впечатлений, мнений и обобщений недостаточно, и необходима какая-то хотя бы минимальная
статистическая обоснованность-доказательность.

И теперь можно составить «конструированный тип» современного шведа, воспользовавшись
довольно удачными, на мой взгляд, и нередко ироничными обобщениями Петера Берлина,
но распределяя черточки «национального характера» по вышеуказанным «полочкам»
типологизации. Автор брошюры понимает, что «на самом деле шведы люди многомерные»
(стр. 7). Расхожее же мнение о шведах как о народе скучном, столь распространенное
во всем мире, является весьма однобоким и не соответствует правде жизни. «Писатель
Херман Линдквист, например, рассматривает своих соотечественников через четырехгранную
призму. Четыре основных измерения национального характера шведов, по Линдквисту,
заданы реформатором Мартином Лютером, королем Густавом Вазой, движением за трезвость
и столетним господством социализма. Лютер научил шведов простоте и непритязательности.
Король Густав привил им идею государственности и национальное самосознание. Движение
за трезвость привело шведов на путь добродетели. А социализм отучил от трудолюбия»
(стр. 7).

Поскольку всё действительно познается в сравнении, Петер Берлин в «Предуведомлении»
к своей книжке не мудрствует и начинает со сравнений:

«Отличия в культуре и в национальном характере у соседних народов для шведов
тоже вполне очевидны. Норвежцы – народ простой, незамысловатый и прямолинейный.
Датчане – люди веселые и охочие до радостей жизни. Финны угрюмы и молчаливы,
и только укусы комаров заставляют их издавать какие-то звуки. Движения, которые
они совершают под эти выкрики, обычно описываются в путеводителях как народные
танцы. О себе же самих шведы со всей присущей им серьезностью говорят как о нации,
воплощающей лучшие качества народов Северной Европы, то есть обладающей искренностью
норвежцев, веселым нравом датчан и глубокомыслием финнов» (стр. 6).

Норвежцы же считают шведов подверженными мании величия, а датчане – занудами.
Британцам шведы кажутся весьма сексуальными, но холодными, а немцы думают, что
они недостаточно энергичны и решительны. Русским шведы представляются медлительными
тугодумами. Живущие в Швеции иммигранты высоко оценивают тамошние условия жизни,
но самих шведов склонны считать духовными инвалидами.

Петер Берлин не обходит проблему депассионаризации шведов в ходе истории, что
актуально для нас, сегодняшних русских, вдруг рухнувших с вершин славы в яму
с собственными нечистотами. Строка шведского национального гимна «Живет в нас
память о великом прошлом» является прямой отсылкой к ключевому понятию Storhetstid,
означающему «великая эра» или «эра величия», и относится к временам, когда под
властью Швеции находилась большая часть Северной Европы. «А еще раньше викингам
удалось познакомить со вкусом шведской солонины (и силой своих мускулов) и средиземноморские
народы, и жителей Британских островов, и даже население Северной Америки» (стр.
8). 

«Те бурные годы давно уже канули в Лету, - продолжает Петер Берлин, - и наследники
викингов – шведы – совершили крутой поворот от образа мускулистого Рэмбо к мечтательно-задумчивому
характеру Рембо. Участвуя в крестовом походе за возвращение мира в лоно невинности,
Швеция, правда, немножко приторговывает оружием (иногда и из-под полы). Тем не
менее, в ХХ веке, когда другие народы участвовали в кровавых бойнях, мирные инициативы
шведов не раз помогали заживить раны, нанесенные друг другу воюющими сторонами.
Рауль Валленберг, Фолке Бернадот, Даг Хаммаршёльд и Улоф Пальме вошли в историю
как мужественные борцы за мир, не пожалевшие собственной жизни за восстановление
согласия и мира между народами, уважения к гражданским правам. Вдохновленные
самопожертвованием этих своих соотечественников, шведы теперь охотно берут на
себя в международной политике роль всемирной Совести» (стр. 9).

Отмечается, что шведы являют собой единственный в своем роде пример народа, не
испытывающего какой-либо нелюбви к другим народам. «То, что они несколько свысока
относятся к своим северным соседям, проистекает отнюдь не из чувства неприязни,
а из их чистосердечной уверенности в собственном превосходстве» (стр. 9).

В шведском сегодняшнем «национальном характере» выделяются такие черты, как «сумрачное
состояние души нечто вроде английского сплина» или меланхолия (svarmod), которая
«делает шведов интровертами, сосредоточенными на самих себе, переносить которых
в обществе – занятие крайне неблагодарное», а также склонность уступать давлению
или уступчивость (undfallenhet). Кроме того, суть нынешнего национального характера
шведов хорошо передает словечко lagom – «в современном шведском языке оно означает
«достаточно» (или «довольно», «в меру», «вполне», «сносно») и стало в настоящее
время символом (и даже синонимом) шведской умеренности» (стр. 13).

Попробовал я по аналогии сформулировать суть сегодняшнего «национального характера»
русских и впал в затруднения. Во-первых, нынешние русские люди в подавляющем
большинстве преклонились дьявольскому Золотому Тельцу, и их души выжглись шкурничеством,
в результате русский народ рассыпался и ныне представляет собой некий аморфный
экскремент. Это прискорбно, поскольку ещё одно-два поколение назад мы, русские,
были не менее славны, чем шведские предки викинги. А сегодня мы – «погибоша,
аки обры», которые чуть ли не полтора тысячелетия тому назад господствовали на
территории от Китая до Венгрии и, как известно, «телом были велики, а умом горды».
Во-вторых, русской нации еще предстоит сложиться из таких экономически-самодостаточных
русских людей, как я, но есть большие сомнения, что мы, самостоятельные и сильные,
успеем сплотиться в «критическую массу», нас пока очень мало, а остальные русскоговорящие
уже смирились с поражением и вполне согласны на полное подчинение мондиалистам,
то есть на дальнейшую русскую деградацию и вымирание, и стадно проголосуют за
Путина и всяких «единоросов», наплюют на наши предложения касательно «Пути из
тупика».

Говорят, пусть остаётся всё как есть – полный стабилизец. Мол, лимит на революции
и на всякие русские мессианства исчерпан. Хватит «подвигов». Всё само собой образуется.
И в конце концов заживем цивилизованно, как Швеция – без всяких «викингов». 

Отвечаю. Во-первых, шведская пассинарность сдувалась веками, так что сами шведы
и окружающий мир привыкали к депассионаризации Швеции постепенно, а русская воля
обрушилась в момент катастрофично, образовался колоссальный «вакуум силы», который
заполнит более сильный народ (таких окрест и внутри – полно!). Во-вторых, шведы
на своем Скандинавском полуострове – на отшибе, в стороне от магистральных шляхов
истории, и им два века удалось не испытывать военных нашествий, однако во Вторую
Мировую войну, когда Гитлеру понадобилось захватить Норвегию, он просто предъявил
Швеции ультиматум, чтобы та беспрепятственно пропустила германские войска. И
Швеция просто сдалась сильному. И сейчас она безвольно сдается перед нашествием
южан. Нам же досталась «сердцевинная земля» (на языке геополитики Heartland)
- не имеющие естественных границ просторы Евразии. Если мы добровольно смиримся
со своим нынешним растлением и слабостью – мы превратимся (и уже на глазах превращаемся)
в удобрение и подстилку для более волевых народов.

Шведский национальный характер подходит для шведов, а нам, русским, ещё предстоит
возродить и взнуздать свой русский национальный характер.