[svoboda] Царская шутка.
За достоверность этой истории, когда-то рассказанной мне приятелем, проведшим
много времени в историческом архиве, но еще больше в пивной по соседству, я ручаться
не могу. Но юмор, присущий эпохе Петра Первого и Екатерины Второй, безусловно
в ней звучит.
У Екатерины был обычай: прежде чем издать какой-нибудь указ, она обращалась к
архивам великого предка, где чаще всего уже имелись его соображения на эту тему.
И порой было довольно лишь несколько подправить их или дописать с учетом новой
обстановки.
Начало же сей истории восходит к поражению Петра от шведов при Нарве, где русские
потеряли почти все их пушки. Петр удрученно сидел в Новгороде, руководя там строительством
оборонительных сооружений и не зная, чем отбиваться, если нагрянет супостат -
а он скорей всего нагрянет. Демидовских железных заводов на Урале еще не было
в помине; а те, что остались от отца Алексея Михайловича, давали оружейного железа
кот наплакал.
И как-то поутру царю доносят, что некий посадский человек, одетый дурно и, похоже,
с перепою, хочет его видеть, да молвить некие заветные слова.
Ну, нравы тогда были простыми: хочешь - молви; складно сказал, алтын дадут, нет
- подзатыльник. Подводят того малого под царевы очи, вид у него точно скверный,
и он бух царю в ноги:
- Хочу, всемилостивейший, помочь твоей беде. Знаю, потерял ты пушечный наряд
и гадаешь, где добыть литье для новых пушек.
- То правда, - отвечает царь, - но чем ты мог бы пособить? Вижу, и сам себе нынче
не подмога.
- А вели мне чарку поднести, пропился я и задолжался, с похмелья умираю, денег
ни полушки нет.
Велит царь подать ему вина, при этом говорит:
- Ну, гляди, коли без дела мою чарку выдул, дорого ж тебе она станет! Башкой
заплатишь!
- А я того не боюсь, такова немочь в телесах. Но уж смилуйся, дай и вторую -
ужо для смелости, ибо хочу сказать тебе дело неслыханное, дерзкое, но для тебя
великое спасение.
Подали ему еще чарку, выдул он и ее, очи его заполыхали, и он, перекрестясь,
и шепчет государю:
- Так слушай: литья того у тебя, царь, много. На колокольнях колоколов за сотни
лет понакопилось. Коли швед придет, он те колокола снимет да увезет - так он
в лихое время уже делал. А снимем-ка их сами, отольем с них пушки и одолеем ворога:
Бог сильных любит! А как побьем его, и Богу все вернем.
Такая мысль уже мелькала и у самого Петра, да больно казалась несусветной: а
коли то войдет не в зуб народу - и воевать тогда придется уже с ним, а не со
шведом? Но этот голодранец, показавшийся Петру посланцем Божьим, и доубедил его.
Наградил он его аж тремя алтынами, облобызав его хмельную харю. И тут же написал
указ: переплавлять колокола в пушки не только в Новгороде, но и по всей Руси.
После чего в битве при Полтаве шведы и были разбиты из тех перелитых, не без
помощи того пьянчуги, пушек.
А тот на этой царской монете, под которую никто не смел не дать ему в долг, расторговался
так, что вышел при Петре в первые купцы в Новгороде. Но сразу после смерти Петра
местные святоши его и всю его семью жестоко затопили в Волхове:
Минуло с тех пор еще 60 лет, и уже к царице Екатерине являются посланцы от новгородского
священства. И бьют ей челом: <Ваш предок Петр Алексеевич изволил ради победы
над шведами перелить наши колокола на пушки, а потом обещал их вернуть. Да так
и не вернул. Не изволит ли ваша царская милость исполнить его обещание?>
Екатерина по ее обыкновению спросила, не осталось ли по сему делу каких рескриптов
от Петра?
Ей тут же откопали челобитную еще его времен от тех же новгородских иноков, а
на ней такая резолюция: <А х..я вам моего не надо?> И подпись: <Петр>. Тогда
царица взяла перо и своей нежной ручкой написала: <Я же, как женщина, и того
предложить вам не могу>.
И отдала сию бумагу ошарашенным попам.
С уважением
Нина.
