Исторические эскизы о преемственности власти на Руси

Рождественским подарком для себя считаю знакомство с текстами по истории России, которые пишет один из русских самородков – Пётр Валентинович Романов. Он работал в Агентстве Печати Новости, восемь лет пробыл в Перу, владеет пером, занимает активную гражданскую патриотическо-либеральную позицию, увлекается русской историей, исповедует близкую мне систему ценностей, и поэтому его оценки исторических событий и деятелей во многом совпадают с моими. Правда, я стараюсь докопаться до базисных причин исторических процессов и человеческих решений, то есть до сопряженной с самодостаточной собственностью субъектностью, но и надстроечные проявления, которые иногда кажутся оторванными от базиса и живущими своей жизнью, часто говорят сами за себя. Более того, нередко базисно-обоснованный анализ надстройки совпадает в оценках с чисто-феноменологическим подходом, если таковой подразумевает сходное понимание базиса. С базисной точки зрения недопустима лишь распространенная ошибка – абсолютизация того или иного проявления прихотливой по своей сути надстройки как врожденного и тем самым как бы базисного. Ибо субъектность – не просто богоподобие, а в пределе и богоравенство, и в этом своем высшем достоинстве все люди потенциально одинаковы, а врожденные особенности соматики и психики внутри человеческих популяций и между разными популяциями носят не сущностно-субстанциональный, а вероятностно-акцидентальный характер. Объяснять судьбы человеческих обществ некоей географической или ментальной или другой ситуативной детерминированностью – в принципе неверно. Соответственно при постижении русской истории недопустимо исходить из модного мифа о том, будто «загадочная русская душа» запрограммирована на рабство и тиранию. Ещё Александр Сергеевич Пушкин в феврале 1818 года, в месяц выхода первых восьми томов посвященной Александру I «Истории…» Карамзина, едко возражал надстроечным воспарениям своего почтенного лицейского наставника – "В его «Истории» изящность, простота Доказывают нам без всякого пристрастья Необходимость самовластья И прелести кнута". Как мы убеждаемся, этот миф вирулентен по сей день.

С минимальным редактированием и комментированием воспроизвожу исторические скетчи Петра Романова, размещенные на сайте Российского Информационного Агентства Новости (http://www.rian.ru/authors/20071203/90629125.html):

Часть I. Иван III

Популярные во времена Ельцина словечки «царь Борис» или «семибанкирщина» (по ассоциации с «семибоярщиной») возникли в людской памяти не случайно, как не случайными были и сами феномены - самодержавное самодурство первого президента демократической России и боярская уверенность «олигархов от демократии», что главу государства должны выбирать именно они, а не народ. Все это и есть исторические гены. Можно, естественно, найти параллели с прошлым и в нынешнем президентстве. Так что, знать историю и, в частности, отечественную историю преемничества небесполезно. Потому и предлагаю покопаться в забытых фолиантах.

Точка отсчета здесь, конечно, условна. Можно вспомнить, например, о своеобразной системе преемственности, установившейся на Русской земле в XI веке после смерти великого князя Ярослава. Политическое завещание Ярослава остальным Рюриковичам предусматривало, что власть между князьями передается не от отца к сыну, а по старшинству: от старшего брата к среднему, затем к младшему. Только потом власть могла перейти в руки сына старшего брата. Каждому из стоявших на этой иерархической лестнице предназначался свой определенный удел, от более доходных мест к менее доходным.

После смерти кого-то из князей очередь передвигалась. Если на этой иерархической лестнице умирал номер первый, то пожитки укладывали буквально все. Номер второй становился номером первым и соответственно переезжал из удела номер два в удел номер один. За ним садился на коня номер третий и т.д.

С точки зрения современного менеджмента порядок был, конечно, не безупречен. Выдерживать эту «правительственную чехарду», было непросто. Менялся ведь не только лидер, но и весь управленческий аппарат, который, как и обычно, долго и не без скандалов входил в курс местных дел. К тому же всегда хватало и честолюбцев, желающих перескочить сразу через несколько ступеней, из-за чего наша древняя история и полна рассказов о жестоких междоусобицах.

Ближе всех к современным понятиям о преемничестве стоит великий князь Иван III. Во времена его правления Москва уже окрепла, подмяв под себя почти все остальные уделы, и освободилась от татарского давления. Наконец, именно Иван первым в нашей истории стал величать себя «государем всея Руси».

Изменились и внешние обстоятельства. Незадолго перед тем, в 1453 году пал Константинополь. Ошеломленная Русь вдруг осознала, что оказалась по сути последним бастионом православия в мире. Брак Ивана с племянницей последнего византийского императора Софьей Палеолог легализовал то, что уже произошло de facto: утвердил за Москвой роль защитницы «истинного христианства».

В начале XVI века придворными политтехнологами создается новая родословная русских князей, ведущая свое начало прямо от римского императора. Это потомкам Ивана III приходилось думать лишь о своих преемниках, а ему самому требовалось решить сразу две задачи: подумать не только о будущем, но и о прошлом. Иначе говоря, прежде всего Иван III должен был решить, чьим преемником является он сам.

Политтехнологи - древнейшая профессия. Они, в частности, и занимались разработкой новой официальной родословной для Рюриковичей. Доктрина звучала примерно так: когда император Август стал изнемогать от непосильной ноши огромной власти, он разделил всю свою «вселенную» между братьями. Одного из братьев - Пруса он посадил править на берегах рек Вислы и Немана. Именно поэтому вся эта земля и стала называться Прусской. Так вот от Пруса, утверждала новоявленная легенда, четырнадцатое колено и есть великий государь Рюрик, положивший в свою очередь начало царской династии на Руси.

На ход мысли тогдашних политтехнологов стоит обратить внимание. При всем уважении к Византии, Москва и Иван III сочли необходимым связать себя пуповиной с Августом, то есть с Западом. Думается, что причина этого кроется не только в желании добавить несколько веков к родословной или украсить мантию хотя бы по краю престижным императорским позументом. Можно было сколько угодно рассуждать о превосходстве православия над католицизмом, но при этом отдавать себе отчет в том, что Запад во многом ушел вперед по сравнению с Русью. Не способная пока еще перебросить мостик в будущее, чтобы догнать Европу (это произошло только в эпоху Петра Великого), Москва выстроила мостик в прошлое. Чтобы хотя бы породниться с Западом.

Кстати, Софья привезла с собой в Москву не только двуглавого орла. Вслед за ней из Рима, где она до замужества жила, прибыли мастера, во многом изменившие лицо Кремля: иностранцы построили знаменитый Успенский собор и Грановитую палату, современный по тем временам каменный дворец заменил старые деревянные русские хоромы. Так что, и внешний облик политического центра Руси власть поручила менять не византийцам, а представителям западной культуры - итальянцам.

Византийские греки, сопровождавшие Софью, занялись тем, чем владели лучше всего, то есть дворцовым этикетом и интригами. Вторым Царьградом Москва не стала, но некоторые византийские привычки, особенно склонность к придворной интриге, русская элита усвоила крепко. Византийский менталитет как бы прилагался к двуглавому орлу. В нагрузку. Упоминаю об этом, понятно, не случайно. В вопросе о преемниках интрига и интриганы всегда играли важную роль.

Выбор наследника оказался для Ивана III сложнейшим. В ту пору в единый клубок сомнений и противоречий сплелись как минимум три нити, три проблемы.

Во-первых, само собой, это родственные связи. Брак с Софьей Палеолог был для Ивана вторым. От первого брака у него уже был сын. Умер он рано, зато успел оставить отцу внука - Дмитрия. От брака с Софьей родился Василий. Так что, наследника предстояло выбирать между Дмитрием и Василием. Борьба между двумя этими кланами-партиями велась жесточайшая, одна интрига здесь буквально наслаивалась на другую.

Во-вторых, вопрос о преемнике Ивану III приходилось решать на фоне противостояния со старыми великокняжескими традициями. Они, правда, уже ослабли в силу того, что еще предки Ивана III целенаправленно вели дело к укреплению в стране единовластия. Еще Дмитрий Донской оставил старшему из пяти сыновей треть всего своего имущества, возвысив тем самым его над остальными. В свою очередь отец Ивана III - Василий Темный - оставил старшему сыну уже половину имущества. Так постепенно зарождалось на Руси самодержавие. Тем не менее, былые традиции все еще жили, поэтому Ивану III, решая вопрос о преемнике, приходилось подавлять сопротивление сторонников старины и настаивать на том, что ему наследует не просто кто-то из Рюриковичей, а именно его потомок. Своей цели он добивался любыми средствами, поэтому и стал первым в нашей истории Иваном Грозным, о чем большинство наших сограждан давно забыло. Кстати, оба к тому же еще и Иваны Васильевичи.

В-третьих, Ивану III следовало определиться, кто из двух кандидатов лучше подходит на роль преемника с политической точки зрения. Это было крайне важно. То, что происходило на Руси в ту пору, современным языком можно назвать революционной реформой. Кто из двух кандидатов в преемники сможет успешнее подавить сопротивление неподвластных еще Москве уделов и укрепить в государстве самодержавие? Кто лучше продолжит внешнеполитический курс окрепшей Москвы?

Не удивительно, что Иван III колебался. Сначала преемником был назначен внук Дмитрий, а затем сын Софьи Палеолог - Василий. Замечу, что торжественное церковное венчание преемником Дмитрия было равносильно по тогдашним меркам изданию основного закона. И все же Иван III, «издав закон», тут же его сам и нарушил. Будущие первые лица России почему-то решили, что это не исключение, а и есть само правило.

То, что чаша весов склонилась, в конце концов, в сторону Василия, объясняется тем, что главным аргументом при выборе преемника стал все-таки аргумент политический. А в те времена кровь Палеологов, что текла в жилах Василия, и являлась важнейшим политическим фактором. С этой кровью легче было и авторитет Руси поднять, и интересы православия отстаивать, и царский титул легализовать. В своем завещании Иван III позиции преемника максимально укрепил. Умирая в 1505 году, он не только оставил преемнику более 3/4 всех русских городов (оставшееся получили остальные четыре сына), но и завещал лишь Василию право чеканить монету и сноситься с иностранными государями. Таким образом, Василий стал реальным политическим преемником, а остальные сыновья лишь привилегированными землевладельцами.

Именно при Василии завершилось объединение великорусской народности, а московский князь получил значение национального государя. Да и внешняя политика Руси стала еще тверже отстаивать общегосударственные интересы. В конце концов, преемник добился и легализации царского титула. В договоре 1514 года с императором «Священной Римской империи» Максимилианом I сын Ивана III и Софьи Палеолог - Василий - был назван уже русским царем. Правда, это была лишь простая констатация факта. Русь стала самодержавной, а государь получил в свои руки власть, о которой не мог и мечтать ни один из западных королей.

Безоговорочно считать это успехом я бы не стал. Именно Иван III заложил в историю отечественного преемничества традицию, которая в устах тогдашнего первого лица государства дословно звучала так: «Кому хочу, тому и дам княжение». Иногда выбор первого лица оказывался удачным, но не столь уж и редко приносил России немало горя.
Как точно заметил Василий Ключевский: «Преемникам Ивана III дан был пример, которому они следовали с печальным постоянством - одной рукой созидать, а другой разрушать свое создание».

Часть II. Иван IV Грозный

Утверждение «короля делает свита» в России справедливо ровно в той же степени, что и утверждение «король делает свиту». Процесс взаимосвязан. Просто, если первое лицо создает для себя безопасное и комфортное окружение, плюс, естественно, ищет помощников, его ближний круг больше всего озабочен сохранением своего привилегированного положения. Ради этого он всегда был готов и в оппозицию перейти, и правила престолонаследия подправить, и ударить государя в висок табакеркой.

Подлинное единомыслие с первым лицом - явление не частое. Времена, конечно, изменились - от табакерки, к счастью, уже отказались, но тема преемника по-прежнему всех очень нервирует. Раньше ситуация становилась горячей, едва государь чувствовал серьезное недомогание, теперь - с приближением президентских выборов.

Понятно, что при таком подходе, когда главное - сохранение личных или узкогрупповых интересов, вопросы ума, профессионализма и порядочности преемника, не говоря уже об интересах государства и народа, отходят на задний план. Так и появлялись во главе России юродивые (Федор Иоаннович), бывшие прачки - «портомои» (Екатерина I), не самые образованные (Анна Иоанновна), не самые мудрые (Николай II), не самые здоровые (Черненко), не самые трезвые (Ельцин).

Весь негатив союза-соперничества «короля и свиты» Россия впервые всерьез испытала на себе в эпоху Ивана IV. Василий III, долгие годы остававшийся бездетным в первом браке, в конце концов, ради продолжения рода женился вторично на Елене Глинской, которая и родила ему Ивана. Умер царь Василий, однако, не дожив до 60, так что наследник в три года остался без отца, а еще через несколько лет, когда умерла и мать, оказался на попечении ближнего боярского круга своего отца. История подробно описывает невеселое детство будущего Ивана Грозного. В этот период он сполна испытал на себе все прелести сиротства, мог наблюдать и бесконечную боярскую грызню, и самоуправство своих «воспитателей».

Ближний круг наслаждался отсутствием хозяина, как только мог. То есть спал с ногами на хозяйской постели, беспардонно запускал руки в государственную казну, держа при этом даже царевича иногда впроголодь. Этот горький детский опыт определил и сформировал личность Ивана IV, его живой и деятельный, но лукавый и подозрительный ум, способный как на великие дела, так и на величайшую жестокость.

Не был безгрешным и новый ближний круг, созданный уже самим Иваном после своего официального воцарения и женитьбы. Кстати, женился молодой государь по большой любви на простой боярышне Анастасии Романовне Юрьевой. С точки зрения ближнего круга Ивана IV, а это в основном были очень знатные господа, вроде «постельничего» Адашева и князя Курбского, во главе которых стоял священник Сильвестр (человек близкий к тогдашнему митрополиту), молодой государь взял жену «не по себе». Худородную или, как, ничуть не стесняясь, с пренебрежением говорили приближенные царя, простую «рабу».

Никто тогда, естественно, не мог предвидеть, что именно род Кошкиных, Захарьиных, Юрьевых, Романовых и сядет после Смуты на царский престол. И что добрый характер и ум «рабы» Анастасии, крепко запомнившиеся русским людям, сыграют немаловажную роль при выборе царем Михаила Романова.

Первый «светлый» период царствования Ивана IV отмечен немалыми успехами во внутренней и внешней политике. Судите сами. Исправлен так называемый «Судебник», который предусматривал после реформы даже суд присяжных (тогда их называли «целовальниками»). Составлен сборник правил церковного порядка, который устранил хаос в церковном управлении. С успехом проведена реформа местной «земской» власти. Серьезно реформирована армия, что позволило Москве завоевать сначала беспокойное Казанское царство, а затем и Астраханское. Эти победы открывали русским дорогу на восток и на юг.

Весь этот благополучный для России период закончился тогда, когда между государем и его ближайшим окружением пробежала «черная кошка» преемничества. Когда в 1553 году Иван серьезно захворал и, не надеясь уже на выздоровление, захотел оформить завещание в пользу своего сына Дмитрия, то его вчерашние единомышленники тут же своего покровителя предали.

Причиной неповиновения был страх. В случае смерти царя ближний круг терял все свое влияние, поскольку на смену ему неизбежно пришла бы родня царицы Анастасии и наследника Дмитрия. Отсюда и смута. Адашев, Курбский и батюшка Сильвестр не пожелали целовать крест Дмитрию, а прямо заявили, что трон должен наследовать двоюродный брат государя - князь Владимир Старицкий. При нем был шанс сохранить свое положение. Лишь неимоверными усилиями больной государь переломил ситуацию и заставил ближний круг исполнить свою, как ему казалось, последнюю волю.

Горький урок был заучен царем накрепко. После смерти Анастасии в 1560 году (при ней государь держал себя в руках) пришел час расплаты, а для страны начался второй, уже «темный» период царствования Ивана Грозного. Сильвестр был отправлен в Соловецкий монастырь, Адашев в Ливонию, Курбский сам бежал в Литву, откуда посылал царю обличительные письма. Кое-кто принял и смерть.

Этими мерами государь, однако, не ограничился. Нежелание ближнего круга целовать крест преемнику вылилось в то, что хорошо известно в русской истории как «опричнина». Подозрительный Иван расправлялся уже не с узким ближним кругом, а со всей великокняжеской аристократией, на которую, как считал, не мог положиться. Впрочем, метла опричнины работала очень размашисто, поэтому под репрессии попадал в ту пору кто угодно, даже простолюдин. Как бы то ни было, княжеская аристократия была разгромлена и унижена, а старые удельные вотчины княжат перешли в собственность государя.

Столь широкими оказались круги от камня, неосторожно брошенного когда-то в спокойные воды ближним кругом Ивана IV. Внимательный исследователь справедливо заметит, что причины опричнины глубже и искать их надобно в глубоких противоречиях тогдашнего общества, с чем и не спорю. Утверждаю лишь, что внешним толчком для появления опричнины и ее эмоциональным фоном, болезненным нервом, стала для Ивана IV история 1553 года - его столкновение со своими помощниками по поводу преемника.

Наконец, именно репрессии окончательно деформировали личность государя. Одно здесь цеплялось за другое, и все шло от плохого к худшему. Несчастный случай (Дмитрий утонул в Шексне) и болезненнная вспыльчивость (роковой удар посохом, убивший нового наследника Ивана) лишили Россию здорового преемника, приведя, в конце концов, на трон добрейшего, но слабоумного Федора Иоанновича. Время династии Рюриковичей подошло к концу. А дальше на горизонте маячила уже и страшная Смута.

Начало той великой беды можно отсчитывать, конечно, по-разному: можно от слухов, что поползли по стране после странной гибели в Угличе сына Ивана Грозного от последнего, уже пятого брака, царевича Дмитрия. В конце концов, все Лжедмитрии - это его тень. Можно от рокового удара посохом - предвестника заката династии Рюриковичей. А можно заглянуть в историю еще глубже и вспомнить ту давнюю придворную смуту по вопросу о преемнике. Уж очень глубокими оказались последствия. Так что, не исключено: малая смута через много лет породила большую.

И последнее. В отношениях «короля и свиты» заложен и главный секрет так называемого «безлюдья», о котором на протяжении веков так любили рассуждать в нашем Отечестве: «Беда! Не хватает у нас толковых людишек». Толковых людей на русской земле, конечно, всегда хватало, только вот власть сама ограничивала себя в выборе. Эпоха реформатора Петра I («птенцы гнезда Петрова») здесь редкое исключение из правила. На самом деле это очень старый порядок, когда первое лицо государства доверяет важные посты лишь тем, кого знает лично. Да и ближний круг всегда очень вдумчиво считает пряники, «чужаки» за их столом всегда были лишними. Именно поэтому к управлению страной у нас так редко приходят лучшие. И столь часто - удобные. Королю и свите.

То, что подобный порядок не имеет ни малейшего отношения к демократии, объяснять, полагаю, излишне.

Часть III. От Рюриковичей к Романовым

Известна теория, что в отличие от Запада, который в своем развитии шел от несвободы к свободе, Россия проделала обратный путь от относительной свободы в раннем средневековье к несвободе. Согласно этой теории, русский народ ради национального могущества, сознательно или бессознательно, раз за разом поступается свободой. Этот так называемый «московский психологический тип» отличается особой жизнестойкостью и немалым консерватизмом. Согласно теории, именно на этой психологии и базировались сначала московское царство, затем российская и советская империи, а ныне выстраивается в России формальная демократия. Теория, впрочем, далеко не бесспорная, поскольку игнорирует многие исторические факты. Речь, естественно, не о «русской воле» без конца, края и тормозов, а об опыте отечественного народовластия. Всякое у нас дома бывало. И преемников, случалось, выбирали без подсказок сверху.

Первый опыт народовластия на Руси связан с избранием русскими городами «князей-контрактников». Властные полномочия у князя в разных городах были разные, но тяжелее всех приходилось, конечно, новгородскому князю. Это только de jure князь в республиканском Новгороде был высшей военной и правительственной властью, а на самом деле лишь обычным наемником, которому вече могло в любой момент указать на дверь. И селили «князя-контрактника» в пригороде, и новгородскую землицу подкупить (даже через посредников) он не мог, да и шагу ступить без новгородского соглядатая -посадника - не имел права. Со скандалом Новгород расставался даже с такими фигурами, как Александр Невский. Выиграть Ледовое побоище ему было куда проще, чем переспорить новгородское вече.

К выборам царя Русь подходила постепенно, примерно так же, как Советский Союз к первым президентским выборам. И Горбачев стал президентом страны не в ходе прямого всеобщего голосования, а через собрание выборщиков - на Съезде народных депутатов. Вот и Бориса Годунова царем избирал Собор. На Съезде присутствовало 1500 человек, на Соборе примерно 500.

Кстати, сам Годунов прекрасно понимал: одно дело, русский царь - потомок императора Августа, и совсем другое, русский царь - потомок Мурзы-Чета. Только «воля народа» давала ему возможность избавиться от боярской опеки и стать сильным государем. Именно поэтому Годунов и требовал призвать на Собор по 8-10 представителей от каждого города.

Организовать столь широкое представительство, правда, не удалось. Но и кремлевского дворца съездов в Москве еще не было: куда, прикажете, девать такую кучу народа? Впрочем, и 500 выборщиков по тем временам цифра вполне солидная. Состав получился не тот, на который рассчитывал Годунов: духовных лиц до ста человек, бояр до пятнадцати, придворных чинов до двухсот, горожан и московских дворян до ста пятидесяти и ремесленников до пятидесяти. Из состава Собора видно, что Годунова выбирала в первую очередь Москва, а не Россия, и верхи, а не низы. (Как и президента СССР).

И, тем не менее, Собор высказался в пользу Бориса. Здесь сошлось сразу несколько факторов. Во-первых, учитывались долгие годы его успешного премьерства - все царствование Федора Иоанновича реальная власть находилась в руках Годунова, и именно это время запомнилось в нашей истории, как одно из самых благополучных. Во-вторых, Федор, умирая, назначил правительницей свою жену Ирину - сестру Бориса Годунова. И хотя она тут же ушла в монастырь, ясно, что в руках сестры и брата остался немалый «административный ресурс».

Насколько этот ресурс повлиял на конечный результат выборов судить, правда, трудно. Авторитетные русские историки очень по-разному пишут о Годунове, весьма произвольно доверяя или не доверяя тем или иным источникам. Причем отношение к Борису определяет, как правило, всего лишь один фактор - вера или скепсис в отношении его причастности к гибели царевича Дмитрия.

Как бы то ни было, первые выборы царя стали важным шагом к десакрализация первого лица в России. Дальнейшие исторические события - два Лжедмитрия и беспринципный интриган Василий Шуйский - развели понятия «божественного» и «царского» еще дальше.

Изгнав интервентов, Русская земля снова взялась за выборы государя. Других вариантов на тот момент просто не было. За годы Смуты русские перепробовали, кажется, всё: анархию, военную диктатуру, воровской закон. Пытались ввести конституционную монархию, устраивали заговоры, сажали на трон иностранцев и мужицких «царьков-сапожников». (В разных концах страны в ту пору появилось немало местных авантюристов-Лжедмитриев, так что Пугачев позже шел по уже проторенному следу). Пытались русские спастись и по одиночке и, наоборот, прибегая к помощи вече. Не помогало ничего. Интервентов из страны изгнали, но порядка на Русской земле по-прежнему не было. Оставалось последнее средство - при максимальном консенсусе снова выбрать государя.

Теорию об особом «московском психологическом типе» и отвращении русских к свободе сюда никак не пришьешь. Не от врожденного консерватизма, а от горькой нужды и бессилия принимали русские в ту пору Лжедмитриев и иностранных королевичей. И, наоборот, именно желание быть свободным (от интервентов и собственных бандитов) породило феномен Козьмы Минина. А желание сохранить с таким трудом добытую свободу привело к мысли о необходимости возрождения государственной власти.

Отечественные беды, на мой взгляд, совершенно в другом. Во-первых, наша история переполнена примерами предательства верхами (монархическими, большевистскими, демократическими) низов. Если русский народ и виноват, то лишь в простодушии - неистребимой вере в то, что, может быть, при новом государе (генсеке, президенте) станет легче дышать.

И вторая беда. Не раз русские реформаторы слишком резко и бесцеремонно будили своей походной трубой сограждан, но при этом, поднимая страну по тревоге, оказывались неспособными объяснить людям, куда нужно идти, зачем и что их ждет в конце тяжелого перехода. Свое неумение аргументировать реформаторы всегда компенсировали одним и тем же - решительностью. Даже двигаясь в верном направлении, русские вожди, пробиваясь с авангардом сквозь метель к теплому, сытному и светлому будущему, во множестве оставляли за собой брошенные в сугробах обозы с ослабевшими, замерзшими и голодными людьми. Цена реформ в нашей стране всегда была неимоверно высока.

То, что некоторые аналитики с откровенной брезгливостью называют застоем, на самом деле очень часто объясняется не консерватизмом, а лишь тем, что надорванные народные силы, утомленные рывком, требуют отдыха. Равномерную походку - нормальный эволюционный темп развития - Россия так до сих пор и не выработала...

Не столько по любви, сколько по необходимости, демократия и монархия встретились в 1613 году за одним переговорным столом. Два князя - Пожарский и Трубецкой, вожди земского ополчения и казаков, разослали по всем городам государства повестки, призывавшие в столицу выборных людей из всех чинов и сословий, даже простых сельчан, для участия в Земском совете и выборах нового царя. По тем временам это были максимально демократические выборы. Когда выборные съехались, назначили трехдневный пост: все чувствовали необходимость очиститься от грехов Смутного времени.

Первое решение Земского совета - выбирать царя только из русских и православных, сразу же исключило все возможные иностранные кандидатуры. Хотя на предварительном этапе выдвигались и они, скажем, «маринкин сын» - сын Марии Мнишек от Лжедмитрия.

Спорили на совете долго, упорно, до хрипоты и потасовок. Шла острейшая борьба, в том числе, как водится, и закулисная. Есть свидетельства даже о подкупе выборщиков.

Видимо, трехдневный пост все же очистил не всех и не полностью. Среди главных кандидатов оказались князья Голицын, Мстиславский, Воротынский, Трубецкой и Михаил Романов. Немало сил и денег потратил, пытаясь продвинуть свою собственную кандидатуру, и «председатель Центризбиркома» князь Дмитрий Пожарский.

Круг претендентов сужался медленно и долго: все понимали, что речь идет о выборе на века - выбирали новую династию, а не просто царя. Потому-то внимательно присматривались не только к самим кандидатам, но и к их предкам.

В успехе кандидатуры Михаила важную роль сыграл «предвыборный штаб» бояр Романовых, он и организован был лучше других, и свою позицию аргументировал убедительнее, а главное - чутко улавливал момент, когда и на что выгодно обратить внимание собрания. Романовы, в частности, напомнили о том, что именно они по крови ближе всех к предыдущей династии - первая жена Ивана Грозного была из их рода. Напомнили о доброте и уме Анастасии. О том, как успешно при ней правил Иван IV, и что началось в стране после ее смерти.

В полной мере был использован предвыборным штабом и авторитет патриарха Филарета - отца Михаила Романова, который в тот момент все еще находился в польском плену. Этот факт добавлял Филарету еще и ореол мученика. Сильно помогли Романовым и голоса казаков, служивших в свое время двум Лжедмитриям. Они-то прекрасно помнили, что при первом Лжедмитрии Филарет стал митрополитом, а при втором - патриархом. Так что отца Михаила казаки считали практически «своим», а потому не ждали от Романовых никаких неприятностей

Наконец, тех, кто еще не отвык от вольницы смутного времени, вполне устраивал неопытный Михаил Романов - некоторые сочли, что при слабом государе свою безнаказанность они легко сохранят. Никто из них не предполагал, что за спиной Михаила встанет, вернувшись из плена, его отец. Не только очень волевой человек и сильный политик, но еще и патриарх.

Как заметил Ключевский: «Это печальная выгода тревожных времен: они отнимают у людей спокойствие и взамен того дают опыты и идеи».

Среди прочего именно тогда впервые в русской голове промелькнула идея и о том, что преемника можно выбрать самостоятельно. Без подсказок из Кремля.

Часть IV. Алексей Михайлович

Столько разговоров о преемнике, однако, никто почему-то не задается вопросом, а что, собственно, мы хотим от него и что он реально может сделать? Вообще, что значит быть хорошим (плохим) главой государства? Макиавелли хотя бы пытался понять, каким должен быть государь. Да и наши екатерининские масоны всё время твердили, что рыба гниет с головы, ужасаясь очевидной безнравственностью императорского двора. Вот и князь Щербатов - автор первой русской утопии «Путешествие в землю Офирскую», описывая идеальное государство, отмечал, что ответственность там несут все, включая монарха. Суда истории «в земле Офирской» ему не избежать: только через тридцать лет после смерти государя, когда польза или вред от его деяний становятся очевидными, в ходе всенародного обсуждения решается вопрос: ставить бывшему лидеру памятник или заклеймить позором.

Наконец, справедлива ли сама человеческая память? Почему об Алексее Михайловиче, прозванным народом за добрый нрав Тишайшим, мы забыли, а портреты его сына Петра Алексеевича, которого многие русские называли в свое время не иначе, как Антихристом, украшают сегодня самые высокие кабинеты?

Каждый из них был преемником, продолжал дело отца, правда, совершенно по-разному. Кто из этих двоих больше соответствует понятию «правильного» государя?

Это только на первый взгляд сравнение кажется неправомерным: с одной стороны всеми забытый «тишайший», а с другой почти бог-громовержец, великий реформатор, победитель шведов, основатель Санкт-Петербурга, «Медный всадник», наконец! И все же, предлагаю попробовать. Только без мифов и умолчаний, которыми изобилует «житие» Петра Великого.

Правление Алексея Михайловича большинство отечественных историков признает «замечательным», хотя хозяйство он унаследовал от отца очень беспокойное - Русь едва поднималась после разрухи Смутного времени. Да и само царствование проходило не без проблем - тут вам и «набежавшая волна» Разина, и церковный раскол, немалое потрясение для «бастиона православия».

Сравнивая правление отца и сына, князь Яков Долгорукий, хорошо помнивший времена Алексея Михайловича, говорил Петру I: «В ином отец твой, в том ты больше хвалы достоин». Однако выделял при этом, что главная задача государя есть правосудие, а именно здесь - упрекал он реформатора - «отец твой более, нежели ты сделал».

Пётр этого, кстати, и не оспаривал, понимая правоту Долгорукого. Большую часть своего царствования реформатор правил с помощью устных приказов, записок и распоряжений, составленных на бегу, в горячке разнообразных дел. Только после Полтавы Пётр обратил свой взгляд на законотворчество. Эта наглядно отражено в «Полном собрании законов Российской империи»: за период с 1700 года по 1709-й в собрание включено лишь 500 законодательных актов, за следующие десять лет уже 1238 и почти столько же, но уже за последние пять лет правления Петра.

Отец Петра не просто наводил порядок в запутанном правовом хозяйстве государства, но фактически создавал его заново, чтобы оно отвечало новым общественным потребностям. Наконец, и делал это государь не келейно, а, собрав Земский собор, причем это было еще более представительное собрание, чем то, которое выбрало на царство Михаила Романова.

Кстати, это характерная черта правления Алексея Михайловича - его позиция обычно оказывалась созвучной народным мыслям. Так случилось даже в тяжкие для всех времена церковного раскола. Ключевский пишет: «Масса общества вместе с царем принимали нововведение по долгу церковного послушания, но не сочувствовали нововводителю (Никону) за его отталкивающий характер и образ действий; сострадали жертвам его нетерпимости, но не могли одобрять непристойных выходок его исступленных противников».

Новое Уложение охватывало все сферы государственной жизни, а главное - было не просто «придумано», а основывалось на конкретных челобитных, то есть отвечало реальным требованиям времени. Иначе говоря, свои реформы, а при Алексее Михайловиче их было немало, этот государь начал очень грамотно - с правового фундамента. Вот и проходили затем преобразования Алексея Михайловича в самых разных областях методично, без шума, скандалов и издержек петровских времен, когда реформа, наоборот, обрушилась на страну как снежный ком, принесший с собой не только перемены, но и похоронивший под собой немало ценного.

Да и «окно на Запад» (кстати, почему не дверь?) начали рубить на Руси задолго до Петра. Целеустремленно занимался этим полезным делом и Алексей Михайлович, легко совмещавший в душе как искреннюю православную веру, так и почти детскую привязанность к новизне, шедшей с Запада.

Интерес царя касался и серьезных вещей, и безделушек. Алексей Михайлович, бегавший в детстве в немецком костюмчике, став взрослым, уже отдавал приказ всем своим послам на Западе подробно описывать для него детали западного придворного быта, все увиденные ими развлечения и праздники. Царь собственноручно составлял для русских послов записки, где указывалось, что в данный момент ему хотелось бы от них получить в первую очередь – например, «кружив, в каких ходит шпанский король», или «мастеров, чтоб птицы пели на деревах». Именно при этом царе разрослась Немецкая слобода, именно тогда русская аристократия начинает строить себе уже каменные дома, украшать их на западный манер, наконец, даже ходить в театр.

На вечерних пирах во дворце царь и гости гуляли уже под немецкую музыку, которую исполняли присланные по приказу государя из-за границы музыканты. Послам в те времена направляются распоряжения присылать в Москву для царского двора лучших артистов, «способных на трубе танцы трубить». Иначе говоря, на самом деле задолго до знаменитых петровских «ассамблей» и появления Санкт-Петербурга московская элита не отказывала себе в удовольствии развлекаться так, как ей больше всего нравилось, то есть, на западный манер. И при этом никто никому не портил настроения, насильно обрезая бороды.

Впрочем, поручения послам в ту пору шли, конечно, и серьезные. Именно при Алексее Михайловиче начинается последовательное обучение русских самому современному по тем временам военному делу. К 1630 году русская армия уже на полпути к регулярному строю.

В 1632 году, когда русские попытались отбить у поляков Смоленск и двинули к городу свою армию в 32 тысячи человек, полторы тысячи из них являлись иностранными наемниками, а 13 тысяч русских уже прошли современную военную подготовку у иностранных специалистов и были вооружены огнестрельным оружием. Неудача под Смоленском реорганизацию армии не остановила, а, наоборот, только подстегнула. В 1647 году на основе западных изданий уже печатается устав «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей».

К этому же времени относятся и первые серьезные попытки наладить производство собственного оружия. Власти стало очевидно, что поставки оружия из-за рубежа делают Россию крайне зависимой. Уже в 1632 году голландский купец Андрей Виниус получил концессию на устройство заводов около Тулы для выделки чугуна и железа, обязавшись при этом по сниженным ценам изготовлять для русских пушки, ядра и ружейные стволы. Именно с тех времен и ведут отсчет своей истории знаменитые тульские оружейные заводы, позже властью национализированные. Чтобы обеспечить тульские заводы рабочей силой, к ним приписана целая волость, то есть, положено начало классу заводских крестьян - будущему пролетариату.

Тогда же гамбургский купец Марселиус получает 20-летнюю концессию на устройство «железоделательных» заводов по рекам Ваге, Костроме и Шексне. При Алексее Михайловиче начинается строительство и других заводов: по производству стекла, поташа и т.д. Самые разные иностранные специалисты текут в этот период в Россию рекой. Главное условие приглашения: им всем вменяется в обязанность обучать русских людей своему мастерству, не скрывая от учеников никаких секретов. И это всё, подчеркиваю, до Петра.

Помимо создания армии, Алексей Михайлович начинает задумываться и о строительстве флота. От Балтики русские отрезаны шведами. Северные гавани в Архангельске и других местах слишком удалены не только от самой Москвы, но и от западноевропейских рынков. Выход на Каспий пока еще больших выгод не сулит. Тем не менее, как пробный шар решено с помощью голландцев построить первый большой морской корабль для Каспийского моря. В 1669 году на Оке, в Коломенском уезде, в селе Дединове был спущен на воду первенец русского флота корабль «Орел». Полет «Орла» оказался, правда, скоротечным, уже в 1670 году он попал в руки восставших казаков Степана Разина и был сожжен. Неудачей закончился и проект аренды за рубежом целой гавани для русского флота. Задачу создания русского флота пришлось временно отложить, но, отметим, и она четко была сформулирована до Петра.

Уже классикой стали рассуждения о балтийской мечте Петра I, однако и она как чётко разработанная и долгосрочная внешнеполитическая доктрина на самом деле была рождена в голове ближайшего помощника Алексея Михайловича, первого русского канцлера Афанасия Ордина-Нащокина.

Ради выхода к Балтийскому морю, канцлер считал необходимым совершить во внешней политике России принципиальный и крутой поворот, поступиться многим, в частности Малороссией. По мнению Ордина-Нащокина, Малороссия не стоила тех усилий, что затрачивала на ее освобождение Россия. С другой стороны, выход к Балтике сулил не только огромную экономическую выгоду, но и открывал возможности всестороннего сближения с Западной Европой. Во имя достижения этой важнейшей для России цели Ордин-Нащокин выступал за союз с давним противником русских - Польшей, поскольку знал, что поляков гегемония шведов на Балтике также изрядно раздражала. Вот и Петр - только много позже - ради той же цели заключил тайный союз как раз с польским королем и саксонским курфюрстом Августом II.

Наконец, именно эпоха Алексея Михайловича и породила тот тип людей, которых мы по привычке считаем людьми петровского времени. Лишь один пример. Способность проявлять личную инициативу и деловую хватку все тот же Ордин-Нащокин называл «промыслом». Выше всего канцлер ставил умение мыслить самостоятельно. «Лучше всякой силы промысл, - писал он, - дело в промысле, а не в том, что людей много; и много людей, да промышленника нет, так ничего не выйдет; вот швед всех соседних государей безлюднее, а промыслом над всеми верх берет; у него никто не смеет отнять воли у промышленника; половину рати продать, да промышленника купить - и то будет выгоднее». И мысль, и стиль Петра Великого. Но вот сказано это задолго до него.

Как видим, Алексей Михайлович и сотрудников умел подбирать толковых, и сам делал немало, и двигался в том же направлении, что потом Петр. Только вот двигался без суеты и шума, чтобы ничем не смутить покой своих подданных. А памятника Тишайшему из государей почему-то нет. Впрочем, памятниками у нас заведует не народ.

Мы же не в «Земле Офирской» живем.

Часть V. Пётр Великий

Теперь - о Петре Великом. Ниспровергать своего тезку с пьедестала не собираюсь. И реформы той поры были России необходимы, и сами результаты реформ во многом оказались выдающимися. Однако и повторять избитые вещи не хочется. Слишком сильно успех Петра I замешан на крови, да и не столь он однозначен, как это подается в наших патриотических фильмах. На мой взгляд, лучшая форма патриотизма - не повторять старых ошибок. А для этого лубочное «житие» Петра помогает мало. Даже смерть реформатора - уже урок. Император ушел из жизни, не сумев выбрать преемника. Не оставил Петр после себя и государственного института, способного продолжить его дело.

А потому на смену петровской эпохе пришло смутное время дворцовых переворотов, а импульс, данный Петром России, начал неуклонно угасать. Реформатор не смог сделать самого главного - гарантировать продолжение своего курса.

Формально Петр занимал престол около 43 лет, с 1682 по 1725 год. Сам он считал, что начал служить отечеству с 1695 года, когда предпринял свой первый военный поход на Азов, принадлежавший тогда туркам. Если следовать этой логике, то есть, исключить годы детства и «потех», то получается, что реально Петр правил 29 лет, причем 25 из них воевал.

Практически никто не ставит Петру в упрек, что он несколько затянул свои «потехи» и приступил к государственным делам в весьма зрелом по тем временам возрасте - 24 лет от роду. Можно привести десятки примеров, когда государи брали в свои руки управление страной, будучи гораздо моложе, и достаточно успешно справлялись со своими обязанностями. Тем не менее, в нашей официальной истории принято полагать, что плод должен был созреть, «потехи» сыграли свою благотворную учебную роль и постепенно переросли в дела для России наиважнейшие.

Не оспаривая подобной логики, хочется, однако, заметить, что, пока молодой царь перемежал серьезную учебу с веселыми кутежами в Немецкой слободе, страна (за пять лет правления его матери царицы Натальи и ее окружения) серьезно деградировала по сравнению со временем правления Софьи.

Кстати, несколько слов о Софье. Реформаторский образ Петра Великого со временем автоматически превратил его противников в ретроградов, хотя зачастую речь шла не об идеологии, а лишь об элементарной борьбе за власть. Так случилось с сестрой Петра Софьей, на семь лет ставшей правительницей Российского государства, и с ее ближайшим сподвижником и фаворитом князем Василием Голицыным.

Даже дореволюционный Энциклопедический словарь Брокгауза-Ефрона вынужден объясняться по этому поводу: «Видя Голицына в числе врагов Петра, большинство привыкло смотреть на него, как на противника преобразовательного движения и ретрограда. На самом деле Голицын был западник и сторонник реформ в европейском духе». И это правда. Софья и Василий Голицын по всем направлениям очень последовательно продолжали реформы Алексея Михайловича и немало в этом преуспели.

А вот за пять лет правления царицы Натальи (при вполне, повторяю, дееспособном молодом государе, занятым, однако, «потехами»), страна действительно сделала серьезный шаг назад. Скажем, за эти годы власть почти развалила русскую армию: не устаревшие стрелецкие, а самые современные по тем временам регулярные войска иноземного строя. Эти войска с огромным трудом создавали сначала Алексей Михайлович, а затем, в годы правления Софьи, князь Василий Голицын. В реальных баталиях князь был неудачлив, но именно поэтому изо всех сил старался модернизировать армию.

Для наглядности можно привести следующие цифры. Князь Василий Голицын во время своего второго крымского похода 1689 года имел 63 полка иноземного строя общей численностью 80 тысяч человек. В 1695 году в ходе первого похода Петра на Азов в его 30-тысячном корпусе насчитывалось только 14 тысяч солдат иноземного строя. Больше не наскребли. Куда делись остальные десятки тысяч хорошо обученных солдат, историки объяснить не берутся. Солдаты как будто растворились на необъятных русских просторах.

Итак, пока Петр создавал из своих «потешных» пару боеспособных полков, уже созданные его предшественниками регулярные войска приходили в упадок.

В течение пяти лет уже после того, как Софью отстранили от власти, Петр не считал необходимым вмешиваться в государственные дела, не заглядывал ни в Боярскую думу, ни в приказы. Вообще, пяти лет фактического правления царицы Натальи как бы и нет в русской истории - сначала правила Софья, затем реформатор.

Кем бы остался в истории и народной памяти Петр I, если бы погиб в одном из первых боевых столкновений со шведами? Скорее всего, царем-курьезом, царем-плотником, царем-брадобреем. Если бы ему на смену вдруг снова пришла Софья и лично занялась имиджем брата, то наверняка Петр запомнился бы лишь царем-палачом и царем-антихристом. Наконец, в любом случае Петр остался бы в памяти не очень удачливым полководцем, со второй попытки взявшим лишь одну не самую мощную крепость.

Если бы военные потехи Петра в Преображенском так и остались только игрой, их вспоминали бы не с умилением, как сегодня, а с иронией. При этом историки обязательно пеняли бы Петру за то, что, играя в живых солдатиков, он одновременно развалил созданную отцом армию. Единственными материальными памятниками петровских времен остались бы недостроенный, занесенный песком канал Волга - Дон и сгнивший около Азова, оказавшийся никому не нужным флот.

Дальнейшая история слишком хорошо известна, чтобы даже в общих чертах ее повторять. Упорная работа над ошибками, мозолистые руки Петра, Полтава, Санкт- Петербург.

А вот о критиках Петра забыли. Вернее, предпочли забыть, хотя их хватает и они весьма авторитетны. Князь Щербатов в своей известной записке «О повреждении нравов в России» признает петровскую реформу нужной, но чрезмерно радикальной. Резкий и насильственный отрыв от старых обычаев привел, с его точки зрения, к распущенности, а многие национальные ценности в ходе ускоренной европеизации были утеряны безвозвратно.

Еще жестче оценивала петровские реформы княгиня Екатерина Дашкова, директор Петербургской академии наук. Княгиня была убеждена, что Петр зря насаждал в стране «чуждые обычаи». «Великая империя, имеющая столь неиссякаемые источники богатства и могущества, как Россия, не нуждается в сближении с кем бы то ни было, - настаивала Дашкова. - Столь грозная масса, как Россия, правильно управляемая, притягивает к себе кого хочет. Если Россия оставалась неизвестной ... это доказывает только невежество и легкомыслие европейских стран, игнорировавших столь могущественное государство. Он (Пётр) был гениален, деятелен и стремился к совершенству, но он был совершенно невоспитан, и его бурные страсти возобладали над его разумом... Его невежество не позволяло ему видеть, что некоторые реформы, насильственно введенные им, со временем привились бы мирным путем в силу примера и общения с другими нациями. Если бы он не ставил так высоко иностранцев над русскими, он не уничтожил бы бесценный, самобытный характер наших предков».

Николай Карамзин в свою очередь сетовал: «Мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России - виною Пётр!»

Многие бесспорные достижения реформатора в военном деле, в создании современной промышленности и образования, в государственном строительстве шли параллельно с очевидными провалами во многих других областях. Примером тому, скажем, финансы. Это при Петре на Руси появились совершенно невообразимые налоги – например, от клеймения шапок, сапог и хомутов. Был так называемый трубный налог - с каждой трубы в доме, налог с плавательных средств (лодок и баркасов), когда те причаливают или отчаливают от пристани, налоги банный, погребной, водопойный, ледокольный и прочие чудеса. Выбивали эти налоги жестоко - палками, но и это не помогало наполнить казну.

Петр безжалостно подстегивал кнутом страну, больше всего напоминавшую изможденную клячу. Прибегнуть к более эффективным способам пополнения казны он не пожелал. Хотя на Западе они были уже давно известны.

Известный кадет Павел Милюков, оказавшийся в 1917 году не самым удачливым политиком, был, однако, очень толковым и дотошным историком. Его вывод: Россия во времена Петра была возведена в ранг европейской державы ценой разорения страны. «Утроение податных тягостей и одновременная убыль населения, по крайней мере, на 20 % - это такие факты, которые... красноречивее всяких деталей», - замечает историк.

Есть, однако, еще один вывод, который, на мой взгляд, необходимо сделать после анализа петровских реформ. Можно, конечно, восхищаться тем, как стремительно Петр пробежал дистанцию и нагнал остальные европейские страны, но сам он, кажется, так и не заметил, что бежал в мешке. Ни он, ни его преемники очень долго, слишком долго не решались даже задуматься о создании полноценного гражданского общества. Многие будущие реформы в России повторяют ошибку Петра. В результате русские неоднократно в своей истории, с огромным трудом догоняя другие европейские страны, а то и вырываясь вперед, затем неизбежно снова отставали: бег в мешке - не лучший способ передвижения.

Между тем, еще предшественник Петра - князь Василий Голицын - считал, что преобразование государства должно начаться с освобождения крестьян, предоставляя им обрабатываемую землю в обмен на ежегодную подать, что, по его расчетам, увеличило бы доход казны более чем наполовину. Из этой казны, как планировал Голицын, выплачивалась бы компенсация помещикам за утраченную землю и освобождение крепостных. Идея заменить крепостную эксплуатацию поземельным государственным налогом после Голицына вновь стала всерьез обсуждаться в русском обществе лишь спустя полтора века.

Петр к подданным относился скептически. Если Иван Грозный называл русский народ «скотом», то Петр считал русских детьми, не способными без розги сесть за азбуку. В 1723 году, подводя итоги своей деятельности, он ничуть не раскаивался в том, что оставил народ в неволе: «Не все ли неволею сделано, а уже за многое благодарение слышится, от чего уже плод произошел». Именно здесь Петр категорически не хотел использовать западный опыт.

Точнее всех на это главное противоречие реформ Петра Великого указал Василий Ключевский: «Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе... хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства - это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра, и доселе не разрешенная».

Потеряли ли эти слова актуальность, пусть решает читатель.

Часть VI. Екатерина I

Что может быть хуже ситуации, когда народу сверху указывают на преемника? Ответ: когда страна вообще остается без преемника. Демократию, разумеется, выношу за скобки. Хотя бы потому, что мы до нее пока не дошли. Ещё в 1722 году Петр опубликовал Устав о наследии престола, отменявший старый обычай, согласно которому старший сын автоматически имел право занять отцовский престол. Отныне назначение наследника зависело лишь от воли «правительствующего государя».

Устав этот, а Петр придавал документу огромное значение и недаром заставил подписаться под ним духовных лиц и сенаторов, порожден не только трагическими разногласиями с царевичем Алексеем. Пётр, превыше всего ставя государственные интересы, считал, что наследовать российский престол должен лучший. Все было бы неплохо, но «лучшего» приходилось выбирать из худших.

Достойного преемника около Петра не оказалось, к тому же смерть, как это часто случается, застала врасплох. Даже с женой накануне кончины произошел разлад, Петр уличил ее в супружеской измене. История в присущей ей манере над императором зло подшутила: любовником Екатерины оказался известный в Петербурге дамский угодник Вилим Монс - брат той самой Анны Монс, с которой когда-то сам молодой царь бурно развлекался в Немецкой слободе. Монса немедленно арестовали по обвинению в казнокрадстве и быстро казнили. Как утверждает историк Виктор Буганов, через три недели после семейного скандала Петр заставил Екатерину проехать мимо места казни: «На колесе, на самом верху высокого столба лежал труп ее фаворита, а с заостренного кола на нее взирали глаза его отрубленной головы». Зная характер Петра, описанная сцена не кажется неправдоподобной.

Император скончался 25 января 1725 года на 53-м году жизни. Хорошо известен рассказ о том, как, на короткое время придя в себя, император выразил желание что-то написать, но его ослабевшая рука начертила буквы, которые прочитать не смог никто. Разобрали только два первых слова: «Отдайте все...»

Кого же хотел Петр в последние минуты жизни назначить своим преемником? Жена запятнала себя изменой. Двоих своих сыновей император пережил. Помимо сына блудного, царевича Алексея, был и маленький царевич Петр, рожденный от Екатерины, но умерший в четырехлетнем возрасте. Дочерей Анну и Елизавету отец искренне любил, но никак не видел их в роли продолжателей своего дела. К внуку Петру - сыну Алексея, император относился настороженно. Он просто не верил, что от того может родиться на свет что-то путное.

Время от Петра I до Екатерины II многие русские исследователи пробегают впопыхах, даже не без оттенка брезгливости, не желая обращать внимание на исторических карликов после такого титана, как Петр. В этом периоде нет величия. Зато много дворцовой суеты, заговоров и альковных приключений, неразборчивых в своих предпочтениях императриц, усевшихся на трон не по закону, а благодаря поддержке гвардейских штыков. В одном из своих дневников Василий Ключевский записал мысль, не предназначенную по понятным соображениям для публичных лекций. Он назвал всех императриц той эпохи «воровками власти, боявшимися повестки из суда». В другом месте та же мысль: «Эпоха воровских правительств, которые сами стыдятся своей власти, но держатся за нее без всякого стыда».

Наиболее подходящим претендентом на престол в обстановке правового вакуума для петровских соратников и иностранцев, которые играли в Петербурге в то время уже немалую роль, оказалась вдова - императрица Екатерина Алексеевна, она же Марта, дочь литовского крестьянина Самуила Скавронского. Новое имя бывшая лютеранка получила при крещении в православие от «крестного отца» - своего пасынка царевича Алексея.

Таким образом, власть в только что народившейся новой европейской державе взяли бывшая служанка-содержанка многих господ и Алексашка Меншиков, по разным версиям, или бывший конюх, или уличный торговец пирожками. К этому моменту Алексашка стал, правда, уже князем, самым влиятельным человеком империи и даже, несмотря на безграмотность, членом Британского королевского общества. (Известил Меншикова об избрании в академию сам Исаак Ньютон!) Именно этот невиданный в мировой истории властный дуэт (прачки и безграмотного академика) поддержала петровская гвардия. В ходе обсуждения вопроса о преемнике гвардия барабанным боем периодически напоминала совещавшимся сановникам, на чьей стороне военная сила.

Самыми влиятельными на тот момент фигурами оказались люди, служившие не столько Отечеству, сколько бывшему государю, ему лично обязанные своим фантастическим возвышением. Люди, далеко не глупые от природы, но необразованные, не имеющие представления ни о народном благе, ни о национальных интересах России. Екатерина много больше знала о венгерском вине, гданьской водке и французском шампанском, чем о том, какова обстановка в Венгрии, где находится Гданьск и в чем суть русско-французских противоречий.

Что же касается Меншикова, то при всей его личной храбрости, практической сметке и организаторских талантах, человек этот больше был известен современникам как казнокрад. Знал это и Петр, за что многократно бил Алексашку палкой. Однако всякий раз прощал за личную преданность. Впрочем, не стоит судить государя слишком строго, разве здесь что-то у нас изменилось?

К слову, именно Меншиков первым придумал в России самый надежный способ сокрытия наворованного - в заграничном банке, а именно в Лондоне. Никаких ассоциаций?

С энтузиазмом поддержал Екатерину I Запад. Выбирая между вчерашней прачкой и петровским внуком, в чьих жилах текла царская кровь и кровь принцессы Софьи Шарлотты Бланкенбургской, Запад предпочел целесообразность столь чтимой тогда генеалогии. Тандем Екатерины и Меншикова обещал сразу две выгоды: и к Московии русский медведь не попятится, и вперед не продвинется. Топтание России на месте - идеальный вариант. Откат русских вспять был не нужен - новый рынок, открытый западному дельцу, сулил немалые выгоды. Но и второй подряд реформатор в Петербурге Европе был совершенно не нужен.

В своих прогнозах иностранцы не ошиблись. Екатерина и Меншиков страну вперед не продвинули, но и отступили от петровских реформ немного. Петр очень дорожил Сенатом, а Меншиков в силу личных интересов подчинил его более узкой группе лиц - Верховному Тайному Совету. В 1727 году новая власть ликвидировала еще одно петровское дело, уничтожив зачатки городского самоуправления. Здесь бразды правления вновь взяли в руки губернаторы.

Сама Екатерина в дела вмешивалась редко, de facto наступила эпоха Меншикова. Главной же своей задачей (помимо наполнения собственного кармана) князь считал не продолжение реформ, а решение вопроса о престолонаследии. Сын царевича Алексея - подросток Петр оставался в глазах большинства русских главным претендентом на престол, так что воцарение Екатерины лишь временно решало проблему.

Пытаясь привязать сына царевича Алексея к новой постпетровской элите, новая власть упорно искала хоть какой-то выход из трудного положения. Идеи при этом возникали самые неожиданные. Член Тайного Совета и вице-канцлер немец Генрих-Иоганн Остерман, назначенный наставником к подростку, предложил, например, женить мальчика на его тетке царевне Елизавете Петровне. Не смутили ни разница в возрасте, ни проблема кровосмешения, ни церковные уставы.

Любопытна аргументация, приведенная Остерманом, поскольку она многое говорит о природе власти во все времена: «Супружеское сие обязательство, предпринимаемое между близко сродными персонами, может касаться только до одних подданных, живущих под правительством, но не до высоких государей и самовластной державы, которая не обязана исполнять во всей строгости свои и предков своих законы, но оные по своему изволению и воле отменять свободную власть и силу имеют, особенно когда от того зависит благополучие столь многих миллионов людей».

Меншиков к идее Остермана подошел творчески, решив, что еще лучше для "многих миллионов людей" будет, если Петр женится на его дочери. Да и сама обстановка подталкивала казнокрада к изворотливости. После внезапной кончины Екатерины на престол все-таки взошел 11-летний император Петр II. До 16-летнего возраста он должен был находиться под опекой Верховного Тайного Совета, то есть, фактически того же Меншикова, но время, как прекрасно понимал князь, быстротечно. Да и претендентов на русский трон становилось все больше.

Отменив старые правила престолонаследия и не закрепив новые, Петр I открыл ящик Пандоры.

Часть VII. Анна Иоанновна

Смена власти для страны с неустойчивой политической системой - это момент, заключающий в себе как риски, так и шанс на более удачное будущее. Не случайно, что именно во времена нестабильности у нас дважды предпринимались попытки ввести в стране конституционную монархию. Во времена Смуты часть отчаявшихся русских готова была ради восстановления порядка согласиться с правлением польского короля Сигизмунда, но при условии введения в стране конституционной монархии. К той же идее русские вернулись после смерти Петра II, когда снова в обстановке нестабильности пришлось срочно искать преемника. Архаичная тема единовластия не потеряла, к сожалению, актуальности у нас и сегодня, так что не грех вспомнить, что же не устраивало в этом феномене уже наших предков.

Прошу прощения за бесконечное цитирование любимого мной Василия Ключевского, но что делать, если это самый блестящий историк-аналитик дореволюционной поры. Ключевский выносит единовластию следующий приговор: «Самодержавие - не власть, а задача, т.е. не право, а ответственность. Задача в том, чтобы единоличная власть делала для народного блага то, чего не в силах сделать сам народ через свои органы. Самодержавие есть счастливая узурпация, единственное политическое оправдание которой - непрерывный успех или постоянное уменье поправлять свои ошибки и несчастия. Неудачное самодержавие перестает быть законным. В этом смысле единственным самодержцем в нашей истории был Петр Великий. Правление, сопровождающееся Нарвами без Полтав, есть nonsense».

Как так вышло, что отечественные патриоты не повесили Ключевского на фонарном столбе, искренне не понимаю. Представляете, чуть ли не вся русская история - коту под хвост! Nonsense! Не стоит, однако, понимать Ключевского буквально, он лучше других был знаком с перечнем русских побед и достижений. Историк лишь до предела заострил стрелу, направленную в сердце самодержавия.

Впрочем, не он первым из русских задумался над тем, какое низкое КПД у режима единовластия. И что было бы неплохо подкрепить «единоличную» голову, думающую и принимающую решения за всех и «про всё», каким-нибудь дополнительным «мыслительным», законодательным и контрольным институтом власти.

Со смертью Петра II прекращалась мужская линия дома Романовых. Выбирать приходилось не императора, а императрицу, хотя это и противоречило традициям русской монархии. Еще во время присяги Екатерине I мужики в деревнях нередко отказывались это делать, считая, что императрица - правительница исключительно для женщин.

Решение принималось узким кругом лиц: пять членов Верховного тайного совета, три члена святейшего Синода и несколько наиболее влиятельных фигур из Сената и генералитета. В списке кандидаток на российский престол значилось шесть имен. Во-первых, княжна Екатерина Долгорукая, на ней собирался, но так и не успел жениться Петр II. Именно Долгорукая и ее покровитель, уже знакомый нам интриган Остерман, нарушили планы Меншикова выдать за Петра свою дочь.

Согласно петровскому закону о престолонаследии? правитель мог в завещании назвать своим преемником любого. Этим и решили воспользоваться Долгорукие, составив подложное завещание Петра II, где покойный якобы называл будущей императрицей свою невесту. Подлог не прошел.

Вторую идею - провозгласить государыней первую жену Петра Великого, бабку покойного императора Евдокию Лопухину - также отклонили быстро: преклонный возраст претендентки говорил не в ее пользу. Оставались две дочери Петра - Анна и Елизавета и две его племянницы, то есть дочери царя Ивана - Екатерина и Анна.

История сохранила речь князя Дмитрия Голицына, ставшую в дискуссии решающей. Вот ее фрагмент: «Есть дочери Петра Первого, рожденные до брака от Екатерины, но о них думать нечего... Нам надобно подумать о новой особе на престол и о себе также... Есть прямые наследницы - царские дочери. Я говорю о законных дочерях царя Ивана Алексеевича... Анна Ивановна, вдовствующая герцогиня Курляндская! Почему ей не быть нашей государыней? Она родилась среди нас, от русских родителей; она рода высокого и притом находится еще в таких летах, что может вступить вторично в брак и оставить после себя потомство».

Дмитрий Голицын пришел на совещание с готовой кандидатурой и отстоял ее. Вместе с тем в выступлении князя скрывалось много подтекста, который стоит расшифровать. Любопытно, например, что Голицын сходу отвергает кандидатуры дочерей Петра и ни у кого эта позиция не вызывают протеста. Причины очевидны: обе дочери рождены не только от иностранки, но и до брака, а значит, с точки зрения церковной и общепринятой тогда морали на них лежит клеймо незаконнорожденных, что бы там потом ни утверждал их великий отец. Пока был жив Петр Великий или пока правила Екатерина I, подобные «детали» уходили на второй план, но теперь прослеживалось очевидное желание русской аристократии все вернуть в приличное, «благородное» русло.

Но ещ` любопытнее другое. В 1697 году, будучи уже зрелым человеком, Голицын отправился учиться на Запад, побывал во многих европейских странах, где, в отличие от большинства русских, проявлял интерес не к «железкам», а к политике и философии. Голицын поддерживал Петра, однако, глядя на реформы через призму европейских конституций, приходил к неутешительным для русских выводам. Князя, как заметил Ключевский, «тяготили два политических недуга: власть, действующая вне закона, и фавор, владеющий слабой, но произвольной властью». Отсюда многозначительные слова Голицына, что «надобно подумать и о себе также». Слушатели этот пассаж по началу прозевали, и Голицын, когда вопрос о выборе Анны Иоанновны был решен, к важнейшей для него теме возвращается вновь: «Нам надобно себе полегчить». И тут же предлагает «составить пункты и послать их государыне».

В конце концов, условия договора с Анной Иоанновной участники совещания составили. Вот они: «Государыня обещает сохранить Верховный тайный совет в числе восьми членов, и обязуется - без согласия с ним не начинать войны и не заключать мира, не отягощать подданных новыми налогами, не производить в знатные чины служащих как в статской, так и в военной сухопутной и морской службе выше полковничьего ранга, не определять никого к важным делам, не жаловать вотчин, не отнимать без суда живота, имущества и чести у шляхетства и не употреблять в расходы государственных доходов».

Позже к этим пунктам добавили жесткую приписку: «А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской!»

Бытует любопытная гипотеза, что идею посадить на престол «слабую императрицу» Дмитрию Голицыну подсказал шведский опыт. Воцарение Анны Иоанновны действительно очень напоминает историю с вступлением на престол в 1719 году сестры Карла XII Ульрики-Элеоноры. Там точно также происходит избрание заведомо слабого кандидата на престол с одновременным ограничением его полномочий. Со слабым кандидатом легче договориться. Добиться ограничения прав дочери Петра было тогда гораздо сложнее, чем ограничить в правах дочь Ивана - Курляндскую герцогиню, прозябавшую в провинции. Отсюда и ставка на Анну Иоанновну.

Инициатива Голицына, поддержанная Верховным тайным советом, вызвала противоречивую реакцию среди дворян. А их в этот момент в Москве оказалось больше, чем обычно. Многие приехали из провинции на свадьбу молодого императора с княжной Долгорукой, а попали на похороны и избрание нового государя. В это время самые известные московские дома стали дискуссионными клубами, где обсуждалась программа ограничения самодержавия. Инициатор затеи князь Голицын и остальные члены Верховного тайного совета от дискуссии не уклонялись, напротив, готовы были рассматривать любые проекты и предложения. Датский посланник Вестфален информировал свое правительство, что двери совета оставались открытыми целую неделю, и каждый из дворян имел возможность высказаться по поводу предполагавшихся изменений в системе управления Российской империей. Секретарь французского посольства Маньян сообщал из Москвы: «Здесь на улицах и в домах только и слышны речи об английской конституции и о правах английского парламента».

Некоторые исследователи говорят о двенадцати различных проектах, подготовленных в этот короткий период. Сам Дмитрий Голицын, если верить депешам иностранных послов, предлагал оставить императрице полную власть только над своим двором и над небольшим отрядом гвардейцев, специально предназначенных для охраны двора. Деньги на эти цели предполагалось выделять из государственного бюджета. Вся же политическая власть в области внешней и внутренней политики, согласно замыслу Голицына, должна была принадлежать Верховному тайному совету, его состав предполагалось расширить до двенадцати человек, принадлежащих к знатным фамилиям. Согласно плану Голицына, восстанавливался и Сенат из тридцати шести человек. В обязанность сенаторов входило предварительное рассмотрение всех дел, подлежащих обсуждению «верховников».

Но и это было не всё. Князь предлагал создать двухпалатный парламент: одна палата из двухсот представителей представляла бы интересы дворянства, другая предназначалась для защиты интересов купцов, горожан и вообще простого народа от «несправедливостей».

Против сторонников конституционной монархии были: архаичность российского менталитета, разногласия среди основной массы дворянства, нежелание любого государя, каким слабым бы он ни оказался, делиться властью, а главное, орудие страшной разрушительной силы - крупнейший специалист в области интриги немец Остерман.
Анна Иоанновна, следившая за событиями в России из Митавы, подписала условия, выдвинутые тайным советом, но, выезжая в Москву, благодаря Остерману уже знала, что на ее стороне есть немалая поддержка. Он же организовал императрице поддержку и в гвардейской среде. Очень кстати в минуту встречи с членами тайного совета в руках императрицы оказалась некая челобитная с просьбой «принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные к Вашему Императорскому Величеству от Верховного тайного совета пункты и подписанные Вашего Величества рукою уничтожить». «Верховники» молча склонили головы.

За проявленное им усердие Остерман получил графское достоинство и надолго стал единственным вершителем российской политики. Как утверждает старый мудрый Энциклопедический словарь Брокгауза-Ефрона: «По мысли Остермана, был учрежден кабинет министров, в котором вся инициатива принадлежала ему, и его мнения почти всегда одерживали верх, так что Остерману всецело следует приписать тогдашние действия кабинета».

Россией во времена Анны Иоанновны управлял немец Остерман, а в памяти осталась бироновщина. Ну, почему мы в своей истории непременно запоминаем не тех, не то и не так?

Часть VIII. Елизавета Петровна

В русской истории преемниками становились по-разному, иногда захватывая власть и силой, но непременно опираясь на патриотические лозунги. Даже если за спиной «патриота» откровенно маячил иностранец с толстым кошельком. Переворот 1741 года, что привел на русский престол дочь Петра - Елизавету, типичный тому пример. Захват власти прошел под ликующие крики толпы: «Долой немцев!» Радовались аресту людей с немецкими фамилиями и равнодушно взирали на арест младенца-императора Иоанна Антоновича, назначенного на «российское хозяйство» перед смертью Анной Иоанновной. На знамени переворота его организаторы начертали слова о защите национального достоинства, а сама Елизавета Петровна в день мятежа играла роль Орлеанской девы - освободительницы от иностранного ига.

Вот как описывает арест императора Николай Костомаров: «Он спал в колыбельке. Гренадеры остановились перед ним, потому что цесаревна не приказала его будить прежде, чем он сам не проснется. Но ребенок скоро проснулся. Елизавета Петровна... понесла его к саням. Народ толпами бежал за новой государыней и кричал «ура!». Ребенок, услышав веселые крики, развеселился сам, подпрыгивал на руках у Елизаветы и махал ручонками. «Бедняжка! - сказала государыня, - ты не знаешь, зачем это кричит народ: он радуется, что ты лишился короны!»

Звучит даже трогательно. Если, конечно, не знать, что этот младенец-арестант - «железная маска» русской истории - так и сгнил в темнице, ни разу больше не увидев белого света.

Эту ночь в Петербурге спокойно проспали немногие. Люди высыпали на улицу. Слова Елизаветы: «И я, и вы - все много натерпелись от немцев, и народ наш много терпит от них. Освободимся от наших мучителей! Послужите мне, как служили отцу моему!» - потонули в восторженном реве толпы.

Возбужденные гвардейцы требовали немедленного изгнания из России всех немцев, но Елизавета Петровна лишь убрала ряд одиозных фигур, не больше. Кое-кому этого показалось мало, и они попытались разделаться с немцами самостоятельно. Например, в русском лагере под Выборгом вспыхнул даже бунт против немцев, но его тут же подавили.

В разгар этого националистического угара мало кто задумывался о том, какие силы стояли за переворотом. Если бы русские патриоты знали о той роли, что играли в событиях француз Лесток, личный врач Елизаветы Петровны, французский посланник де ля Шетарди и шведы, то восторги на улицах наверняка были бы более умеренными.

В молодости Елизавета была необычайно обаятельной. Китайский посол восхищался ее красотой. Французы - умением танцевать менуэт и знанием их родного языка. Иностранцы находили в ней сходство с француженкой. Саксонский агент Лефорт о молодой Елизавете оставил следующую запись: «Всегда легка на подъем... она как будто создана для Франции и любит лишь блеск остроумия».

Русские патриоты видели в ней не французское, а исключительно национальное. Не обращая ни малейшего внимания на заграничный менуэт, они восхищались тем, как дочь Петра лихо отплясывает в сарафане «русскую». К тому же Елизавета периодически «ходила в народ», чаще всего к солдатам, где участвовала в крещении новорожденных и щедро, несмотря на свои скудные тогда средства, одаривала их родителей. Каждое из таких появлений в солдатской и гвардейской среде обрастало дополнительными и благожелательными для цесаревны слухами. Заслуженно или незаслуженно, хотела Елизавета того или не хотела, но она, в конце концов, стала своего рода знаменем русских патриотов, возложивших на ее кокетливые и не очень надежные плечи всю надежду на новый прорыв России вперед.

Одним из главных заговорщиков являлся самый близкий в то время к Елизавете человек - врач Иоганн-Германн Лесток. Не менее важным действующим лицом можно считать и французского посланника в России Жака-Иоахима Тротти маркиза де ля Шетарди. Хотя его роль в перевороте всегда вызывала немало споров. С точки зрения одних исследователей, он наряду с Лестоком весь переворот организовал и осуществил. С точки зрения других, французский посол не причастен непосредственно к самому перевороту, хотя и готовил для него почву. Наконец, по мнению третьих, всю деятельность Шетарди в России в этот период следует рассматривать как личную инициативу дипломата, но не как реализацию планов официального Парижа.

В день переворота Шетарди в санях с русскими гвардейцами арестовывать представителей прежней власти действительно не ездил, он все-таки был послом иностранной державы. Но вот взрыхлял почву для переворота посланник очень энергично, а французские деньги сыграли немалую роль в создании необходимого настроя среди гвардейцев. Что же касается дискуссии о том, насколько Шетарди действовал самостоятельно, это вопрос сложный. В дипломатии всегда имеется надводная и подводная часть айсберга. К тому же сама информационная оторванность послов от своих стран в те времена предполагала, что, выполняя согласованную со своим дипломатическим ведомством стратегическую задачу, посланник в конкретных действиях полагается уже на свой опыт, чутье и умение импровизировать. Ситуация в России менялась в этот период столь быстро, что на согласование каких-то конкретных шагов у Шетарди просто не было времени.

Хорошо известно, что Франция, зная об очевидных симпатиях Елизаветы ко всему французскому, делала ставку именно на нее, надеясь повернуть Россию после ее воцарения в сторону Парижа и подорвать уже традиционный русско-австрийский союз. Есть достоверная информация о том, что Шетарди многократно беседовал с Елизаветой на эту тему и склонял ее к перевороту. Известно, что, когда Шетарди получил от своего правительства две тысячи червонцев, значительная часть этих денег была направлена в гвардейские казармы для раздачи там подарков от имени цесаревны. За счет этих денег и удалось сформировать первый ударный отряд гвардейцев, готовых, по их словам, идти «за матушку Елизавету Петровну хоть в огонь, хоть в воду».

Известно также, что Шетарди в канун переворота активно контактировал и со шведским посланником в России Нолькеном. Именно в ходе этих бесед и возникла идея о том, что шведские войска, воспользовавшись неразберихой в Петербурге, могут начать боевые действия против русских. Истинной целью операции был, естественно, пересмотр результатов Ништадтского мира, но войну можно было начать и под более «благородным предлогом», то есть поддержки притязаний Елизаветы на русский престол.

Никакого письменного обязательства от Елизаветы в обмен на шведскую поддержку Нолькен так и не получил, хотя, судя по его намекам, что-то она ему на словах действительно обещала. Только вот что? При всей своей ветрености Елизавета Петровна, тем не менее, отлично понимала, что любая попытка дочери Петра отдать Швеции земли, завоеванные отцом, была бы для ее престижа самоубийственной. В свою очередь, Елизавета считала, что иностранные партнеры делают далеко не все, что могут. Претензии касались и вопроса финансирования переворота, и гласной международной поддержки.

Шведы уже вторглись в Россию, но при этом не высказались в пользу Елизаветы. Претензии были услышаны: денег заговорщикам подбросили еще, а шведы, наконец, выпустили официальный манифест, где объявили себя защитниками прав Елизаветы Петровны.

В истории, впрочем, бытует и другая версия. На предложение шведов, согласно этой уже сугубо патриотической версии, дочь Петра сразу же ответила: «Лучше я не буду никогда царствовать, чем куплю корону такой ценой!» Что же касается шведского манифеста, то он являлся, по той же версии, лишь дымовой завесой, пропагандистским прикрытием военной операции против России. И это возможно.

Нельзя сказать, что действия заговорщиков остались незамеченными. Правительницу Анну Леопольдовну - мать Иоанна Антоновича - пытались предостеречь многие. Одним из первых почувствовал беспокойство мастер интриги Остерман, который и приехал со своими тревогами к правительнице. Та заявила, что все это сплетни, что Елизавета - ее подруга и не способна на заговор.

Оптимизм Анны Леопольдовны не был столь уж наивным, как может показаться на первый взгляд, она хорошо знала характер Елизаветы. Елизавета Петровна действительно, несмотря на все приготовления, колебалась. Но рядом оказался Лесток, а вот его энергию и предприимчивость Анна Леопольдовна в своих расчетах не предусмотрела. 24 ноября в 10 утра француз явился к Елизавете с двумя рисунками в руке. На одном цесаревна была изображена с короною на голове, на другом в монашеской рясе. Лесток поставил вопрос ребром: «Желаете ли быть на престоле самодержавною императрицей или сидеть в монашеской келье?» Зная характер Елизаветы, можно предположить, что её не столько соблазнила императорская корона, сколько испугала монашеская ряса. Мысль о том, что ей, возможно, придется остаток своих дней провести вдали от костюмерной, фейерверков, шампанского и мужчин была для нее невыносимой.

Все остальные события развивались по намеченной схеме: триумфальное появление Елизаветы в военном мундире в гвардейских казармах, речи о засилье немцев, аресты политических противников, допросы колеблющихся.

Фельдмаршал Ласси, служивший еще Петру, вошел в русскую историю не только благодаря своим многочисленным победам над шведами, но и из-за блестящего по находчивости ответа, данного им посланнику цесаревны, когда тот его разбудил в ночь переворота.

На вопрос: «К какой партии вы принадлежите?» шотландец спросонок, не зная, что происходит, тем не менее безошибочно ответил: «К ныне царствующей!»

Когда гренадеры Преображенского полка попросили Елизавету Петровну принять на себя почетный чин капитана их роты, она не только с удовольствием согласилась, но даровала дворянское достоинство всем состоящим в ее роте, а вдобавок обещала наделить каждого из них имением с крепостными.

Таким образом, в результате переворота в России стало на целую роту больше счастливых людей.

Часть IX. Дамская сумятица

Вдумчивый читатель может упрекнуть: «Что же вы бросаете своих персонажей в самом начале их пути? В конце концов, важно не только то, как преемник пришел к власти, но и то, как он этой властью воспользовался». Справедливо. Поэтому и отступаю на полшага назад. Неудачницу Анну Леопольдовну оставим в покое. А вот бросать Анну Иоанновну и Елизавету Петровну в начале их царствования действительно не гоже.

Правление Анны Иоанновны оказалось ничем не хуже и не лучше двух предыдущих (Екатерины I и Петра II). Если говорить о внутренних преобразованиях, то эпоха Анны Иоанновны запомнилась указом о заведении по всей империи почт и полиции в городах, возобновлением строительства Петербурга, совершенно захиревшего после переезда двора в Москву при Петре II, а также бурным развитием коневодства благодаря Бирону. В других областях экономики и промышленности все в целом шло своим чередом.

Армия при Анне Иоанновне оставалась боеспособной, а вот флот сгнил и развалился. Эта эпоха славна катастрофическим безденежьем. Денег не хватало ни на что, кроме императорских развлечений. Все попытки власти решить вопрос с налоговыми недоимками закончились провалом. В 1736 году казна оказалась настолько пуста, что гражданским чиновникам жалованье выплачивали сибирскими мехами и китайскими товарами.

Во внешней политике Анны Иоанновны можно отметить победы русского оружия над турками (войсками командовал немец Миних) и полную беспомощность русской дипломатии (немец Остерман). Российская дипломатия оказалась неспособной извлечь из военного успеха никаких дивидендов. Плоды от русской победы собрали австрийцы, на поле боя уступившие всем, кому смогли.

Единственным сторонником перемены курса, то есть за союз с Францией и против союза с Австрией, в это время был лишь фельдмаршал Миних, убежденный в том, что австрийцы пытаются загребать жар русскими руками. Миних оказался прав, но не смог противостоять влиятельному Остерману.

В итоге Россия оказалась втянутой на стороне австрийцев в спор вокруг польского престола и направила свою армию в Польшу. Расхлебывать кашу, заваренную Остерманом, по долгу службы пришлось как раз Миниху. Под его командованием русские войска осадили Данциг (Гданьск), где вынудили к сдаче смешанный польско-французский гарнизон. Затем, когда не без помощи французской дипломатии обострились отношения с турками и Россия влезла в персидские дела, снова именно ему, фельдмаршалу Миниху, пришлось воевать с турками. Под его начальством русская армия разорила Крым, завоевала Молдавию, одержала блестящую, невиданную еще в истории России победу над турками в Ставучанах, за что русские военные историки ставят фельдмаршала в один ряд с крупнейшими отечественными полководцами.

Все эти столь дорогие для русских виктории перечеркнул так называемый Белградский мир 1739 года. Австрийцы начали сепаратные переговоры с турками, по сути, предав Россию. Некоторые статьи договора с Османской империей являлись для России просто позорными. Укрепления крепости Азов согласно Белградскому миру должны были быть разрушены, а сам город становился границей - «барриерою» - между двумя империями. России запрещалось держать флот на Азовском и Черном морях, торговля с Османской империей могла вестись исключительно на турецких кораблях и так далее.

Рассказывают, что Миних горько жаловался: «Я говорил, что австрийский император привык обращаться со своими союзниками, как с вассалами. Теперь мои слова оправдались... Плохое дело союз с вероломными и малосильными».

Слова Миниха, само собой, упрек и в адрес императрицы. Главной болезнью того времени стал для русских принесенный Анной Иоанновной из Митавы провинциализм. Вся внешняя политика той эпохи - неумелое лавирование между Австрией и Францией. Обе эти державы курляндские и вестфальские выходцы, что окружали императрицу, в силу их провинциальной психологии воспринимали политическими гигантами, а самих себя, а заодно и Россию - лилипутами. Петр Великий заставил русского человека расправить плечи и встать во весь рост, а двор Анны Иоанновны силой заставлял подданных снова согнуться, чтобы, не дай Бог, они не выглядели выше австрийского соседа.

Иначе говоря, в словах Елизаветы Петровны о необходимости восстановить утерянное национальное достоинство была своя правда, хотя она и захватила власть, опираясь на иностранный кошелек.

Однажды в 1770 году, когда в Петропавловском соборе прославляли очередную победу русского оружия, на этот раз по случаю разгрома турецкого флота в Чесменском сражении, и оратор-священник в порыве красноречия ударил посохом по гробнице Петра Великого, призывая реформатора восстать, чтобы увидеть дело рук его потомков, граф Кирилл Разумовский, известный своим остроумием, пошутил: «Чего он его кличет? Если Петр встанет, нам всем достанется!»

В это время на престоле находилась уже Екатерина II, но эту многозначительную шутку по справедливости следует отнести к елизаветинской эпохе, тем более что и сам вельможа Разумовский сделал карьеру именно в те годы. Наверное, если бы чудо свершилось, и великий реформатор восстал из гроба, то дочери от отца за двадцать лет ее правления действительно перепало бы немало упреков. Но нашлись бы и добрые слова.

Часто вспоминают о том, что Елизавета оставила после себя в гардеробе 15 тысяч платьев, сундуки шелковых чулок, неоплаченные счета и недостроенный Зимний дворец. Но было и иное. Елизавета восстановила Сенат и придала ему полномочия, которых он не имел даже при ее отце. Сенат сделал немало для наведения порядка в министерствах-коллегиях и принял ряд важных для страны решений.

Елизавета отменила действие внутренних таможен, существовавших в ряде российских губерний, что способствовало объединению страны в единое целое. При Елизавете учреждены коммерческий и дворянский банки, что стимулировало развитие российской экономики. Елизавета многое начала, но не достроила, как и Зимний дворец. В этом она оказалась похожа на отца. Просто у каждого были свои увлечения.

Петр завел верфи и металлургические заводы, но и любовь Елизаветы к костюмированным балам кое-что дала России. Брюссельская уроженка Тереза завела в Москве первую фабрику нитяных кружев, национальные производители стали выделывать бархат и тафту, появились фабрики по производству шелка и бумажных тканей, шпалер и шляп, тогда же начали в России производить краски.

Даже знаменитый Ломоносов занимался в ту пору не только наукой, но и бизнесом: в 1752 году он получил привилегию на основание фабрики разноцветных стекол и столь любезных Елизавете бисера и стекляруса. Ломоносов основал целый завод, причем получил на это от государства и солидный кредит, и 200 крепостных душ в пользование.

Бесспорную похвалу заслужила бы от отца Елизавета за тот прогресс, что удалось достичь в области образования. Все тот же Ломоносов вместе с графом Шуваловым в 1755 году основали первый в России Московский университет. А в 1746 году пришло и первое международное признание российской науки. Сам Вольтер выразил желание поступить в члены Российской академии наук и буквально выпросил себе поручение написать историю Петра Великого.

Внешняя политика России в елизаветинские времена слишком часто опиралась не на продуманный государственный курс, а являлась лишь отражением придворных интриг. За влияние на императрицу бились между собой несколько враждебных групп. Лесток и Шетарди склоняли Елизавету к союзу с Францией и Пруссией, а канцлер Алексей Бестужев стоял за связи с Австрией и Англией.

При этом действия всех участников политической игры определялись не принципиальными воззрениями, а просто взятками.

Кончили, правда, Шетарди и Лесток плохо. Бестужев их переиграл. Вскрыв одну из депеш Шетарди в Париж, Бестужев обнаружил там поистине драгоценный для канцлера материал. «Мы здесь имеем дело с женщиной, - писал Шетарди, - на которую ни в чем нельзя положиться. Каждый день она занята различными шалостями: то сидит перед зеркалом, то по нескольку раз в день переодевается, - одно платье скинет, другое наденет, и на такие ребяческие пустяки тратит время. По целым часам способна она болтать о понюшке табаку или о мухе, а если кто с нею заговорит о чем-нибудь важном, она тотчас прочь бежит, не терпит ни малейшего усилия над собою и хочет поступать во всем необузданно; она старательно избегает общения с образованными и благовоспитанными людьми; ее лучшее удовольствие - быть на даче или в купальне... Что в одно ухо к ней влетит, то в другое прочь вылетает».

Уже этого было более чем достаточно, чтобы императрица изменила свое отношение к Шетарди. Но записка содержала не только убийственную характеристику самой Елизаветы, под которой в душе мог бы подписаться, наверняка, и сам Бестужев, но также и другую любопытную информацию. Шетарди рассуждал в депеше о том, как предан ему Лесток, и о том, что эту преданность надо бы «подогреть», увеличив его годичный пенсион. Далее Шетарди просил денег на выплату взяток еще нескольким полезным персонам, а в заключение предлагал Парижу подкупить некоторых православных иерархов, и в частности личного духовника императрицы.

Вся эта мышиная возня иностранных агентов около императорского трона во времена Петра, учитывая его характер, была невозможна хотя бы в силу своей бессмысленности. Меншиков, конечно, с удовольствием взял бы взятку от любого, но политический курс определял только Петр, и никто иной.

В результате, как и во времена Анны Иоанновны, большинство впечатляющих военных побед елизаветинской эпохи не принесло России ничего, кроме славы. Русские войска разгромили даже непобедимого Фридриха, взяли Берлин, но и здесь Петербург не смог извлечь из этого ни малейших выгод.

Что касается обывателя, то из времен царствования Анны Иоанновны он лучше всего запомнил «Ледовый дом» и «бироновщину», а из царствования Елизаветы создание МГУ, ну, и, возможно, тот факт, что, придя к власти на волне борьбы с немцами, она умудрилась назначить своим преемником человека, ненавидевшего русских и боготворившего все немецкое - Петра III.

С каждым разом России везло на преемников все больше и больше.

Часть Х. Пётр III

Смерть императрицы Елизаветы Петровны в России оплакивали искренне, легко - по-русски - простив ей и грехи молодости, и грехи зрелости, и грехи старости: лень, капризы и нерасположенность к вдумчивому труду. Эпоху Елизаветы Петровны, несмотря на то, что и она была наполнена пушечной стрельбой, русские вспоминали позже как некий мирный оазис посреди беспокойных времен.

Своего преемника Елизавета выбрала сразу же после восшествия на престол. Им стал ее племянник Петр-Ульрих, сын старшей сестры Анны Петровны. Отцом наследника был герцог Голштейн-Готторпский Карл-Фридрих, сын сестры короля Карла XII, так что Петр-Ульрих оказался родственником сразу двух мировых знаменитостей - Петра Великого и его противника Карла Шведского. Из-за чего мог в одинаковой степени претендовать как на русский, так и на шведский престол.

История не сохранила нейтральных характеристик Петра III (под этим именем Петр-Ульрих стал русским императором), зато переполнена свидетельствами его малодушия, грубого нрава, необразованности и ненависти ко всему русскому. Сама Елизавета Петровна любила племянника, прощая ему почти всё, но, с другой стороны, прекрасно понимала, сколь неудачный выбор она сделала. Слова: «Племянник мой - урод, чёрт его возьми!» или «проклятый племянник» не раз срывались с ее губ.

Более пятнадцати минут общения с родственником Елизавета выдержать не могла. Самая мягкая из характеристик Петра, что мне удалось найти в работах русских историков, звучит так: «Он был взрослым ребенком».

Все эти характеристики в целом верны, но абсолютно не учитывают, что жизнь заставила «дважды наследника» помимо его воли сделать внезапный разворот на 180 градусов, а такие виражи, особенно в юности, для неуравновешенной психики редко проходят бесследно. Напомним, что первоначально Петра готовили для вступления не на русский, а на шведский престол. То есть, сначала его убеждали в непогрешимости лютеранства, а затем пытались привить любовь к православию, сначала воспитывали в духе шведского патриотизма, составной частью которого тогда была ненависть к русским, а затем попытались заставить все забыть и перечитать историю заново, поменяв везде минус на плюс. То, что Пётр не продемонстрировал податливости и гибкости, свойственной пластилину, вряд ли справедливо ставить ему в упрек.

Петр-Ульрих сел на русский престол не по своей воле, сам он не скрывал, что предпочел бы Швецию. Ему не было дела до русской истории, русской веры и русских людей. Голштинец по воспитанию, он был больше Ульрих, чем Петр. Убежденный фанатик прусского духа, слепо боготворивший Фридриха, Петр оказался не на своем месте, к тому же в очень неподходящий исторический момент: Россия воевала с пруссаками, а русские еще не успели забыть немецкое засилье времен Анны Иоанновны.

Его личные качества лишь усугубляли ситуацию, но на самом деле не были определяющими. С тем же самым вздорным характером и слабым умом Петр был бы, наверняка, приемлем в своей родной Голштинии, Пруссии или той же Швеции. Потому что любил их. Россия отторгла голштинца не потому, что его интеллектуальный коэффициент оказался слишком низким (на царском престоле сидели не только гении), а потому, что государь люто ненавидел своих подданных и страну, где правил. А такое мало кто стерпит.

Новый император начал свое правление с двух указов, которые любому другому правителю принесли бы популярность как среди дворян, так и среди широких народных масс. Первый указ о дворянской вольности освобождал дворян от обязательной службы, второй - уничтожал страшную Тайную канцелярию.

Кстати, именно указ Петра III дал толчок появлению в России интеллигенции. Дворянин, освободившись, наконец, от обязательной службы и уединившись в своем поместье, совсем не обязательно погружался в беспробудное пьянство. Многие из дворян впервые получили возможность остаться наедине с книгой и спокойно подумать о судьбе России и русского народа.

Другому императору два подобных указа гарантировали бы всенародную любовь и достойное место в русской истории, но не таков был Петр III. Двойственность его воспитания порождала немыслимые парадоксы. Многие другие решения императора подданные восприняли как ушат холодной воды, особенно после царствования Елизаветы, проникнутого уважением к национальным ценностям.

Петр III оскорблял православных: отменил домашние церкви, распорядился выкинуть из русских храмов все иконы за исключением икон Спасителя и Божьей Матери, приказал русским священникам сбрить бороды и одеваться, как пасторам! Одного этого уже хватало, чтобы потерять русский трон.

Мягко говоря, нелюбовь к себе вызвал Петр и в армии, решив переделать ее на прусский манер. Легко представить себе чувства боевого офицера, не раз бившего немцев на полях сражений, когда его заставляли, переодевшись в узенький иноземный мундирчик, вышагивать на плацу, до изнеможения отрабатывая балетные па, взятые Петром на вооружение из арсенала прусской муштровки. Российский император благоговейно целовал бюст Фридриха и приобрел привычку много курить и пить пиво, поскольку полагал, что именно так и должен вести себя «бравый офицер». В то же время все покои инфантильного императора были заставлены оловянными солдатиками, он мог с упоением играть в них часами.

Хуже того, с не меньшим энтузиазмом Петр III начал играть и в большую политику, причем приоритеты здесь, как и следовало ожидать, были всецело отданы интересам Пруссии и Голштинии, но никак не России. Фактически всей внешней политикой страны в этот период распоряжался прусский посланник при императорском дворе. Сразу же после вступления на престол Петр отдал приказ остановить военные действия против Пруссии, отказавшись от всего завоеванного. А чуть позже начал войну с Данией из-за Шлезвига, поскольку пожелал присоединить эти земли к Голштинии. Русские солдаты снова начали таскать каштаны из огня для других.

Все случившееся можно было легко предвидеть, а потому уже накануне смерти Елизаветы разрабатывалось немало планов устранения Петра от власти. Уже тогда многие делали ставку на жену наследника престола - Екатерину, принцессу Ангальт-Цербтскую. Канцлер Бестужев, например, составил тайный проект: объявить преемником Елизаветы ее внука Павла Петровича, а регентство поручить матери Павла - Екатерине. Та, ознакомившись с планом, его поддержала, но сочла трудно осуществимым на практике.

Свой проект канцлер хотел показать и Елизавете, но нужно было выбрать для этого подходящее время, поскольку вопрос предстояло обсуждать щекотливый. И по политическим причинам, и потому, что сама Елизавета, уже тяжело больная, очень нервно относилась ко всему, что касалось её скорой смерти.

Процарствовал Петр-Ульрих недолго: с 25 декабря 1761 года по 28 июня 1762-го. На больший срок терпения ни у кого не хватило.

Самое активное участие в перевороте сыграли англичане, но объективно устранение от власти Петра III полностью отвечало и русским национальным интересам. Недаром о непутевом императоре ходил анекдот, что у этого государя нет более жестокого врага, чем он сам, поскольку он не пренебрегает ничем из того, что могло бы ему навредить. И, тем не менее, переворот в России произвел в Европе того времени настоящий шок. Вернее, шокировал не сам переворот 1762 года, как близнец, напоминавший все предшествующие российские перевороты - те же гвардейцы, та же неразбериха, очередная претендентка в традиционном уже военном мундире, те же патриотические речи в казармах, ритуальный манифест, обвиняющий предшественника во всех мыслимых грехах, то же французское шампанское и раздача подарков под занавес. Шокировала загадочная смерть Петра, породившая, естественно, массу слухов.

В своих письмах арестованный Петр поначалу просил жену о немногом: вернуть слугу - негритёнка, скрипку, мопса и любовницу. (Всё, кроме любовницы, арестованному тут же доставили.) Но чуть позже одно за другим пошли письма с просьбами «отпустить меня скорее», затем с просьбой «отпустить в чужие края», а далее ещё конкретнее «отпустить в Германию». Это уже были не «мопс и негритёнок», это была серьезная политическая проблема.

Странная ссора Петра с охранявшими его дворянами, неожиданно закончившаяся убийством, избавила Екатерину от одной головной боли, зато принесла другую. Вся Европа задавалась двумя вопросами: причастна ли к убийству новая императрица и почему за преступление никого не наказали? Сам факт убийства был для всех очевидным.

Официальная версия о внезапной кончине бывшего императора от «геморроя» не могла убедить даже самого простодушного. Многие годы, чуть ли не до конца своих дней, Екатерина занималась тем, что трудолюбиво отмывала добела свой имидж. Во многом преуспела, но убедила в своей невиновности все-таки не всех.

О том, какие настроения царили в это время в Европе, можно судить по воспоминаниям датского дипломата Андреаса Шумахера. Это свидетельство особенно показательно, если учесть, что не было в Европе страны более заинтересованной в устранении с русского престола Петра III, чем Дания. Именно с датчанами российский император собирался воевать ради интересов родной ему Голштинии. «Таков был конец несчастного внука Петра I, - пишет дипломат. - Он (Петр I) учинил расправу над собственным сыном, и вот Бог наказал его в этом потомке. Это новый, хотя и печальный пример того, что никогда иностранному принцу не удастся безнаказанно вступить в Россию».

Обращает на себя внимание многозначительная оговорка - Петр III, конечно, был наследником и шведского престола, но назвать «иностранным принцем» прямого потомка Петра Великого можно разве лишь потому, что сам внук главного российского реформатора считал себя в России иностранцем.

В этом смысле с датским дипломатом можно согласиться: Россия отторгла от себя чужого ей не столько по крови, сколько по духу Петра-Ульриха, зато как свою приняла чистокровную немку Екатерину.

И на этот раз не ошиблась в выборе.

Часть XI. Екатерина Великая

Первая задача любого преемника - это установление надежных связей с политической элитой и низами. Подскользнешься тут или там - жди неприятностей. Подскользнешься и тут и там - прощайся с троном. Екатерининский период отличается тем, что именно в этот период преемник не диктовал России свою волю, а искренне пытался уловить ответное эхо снизу и, насколько возможно, учесть пожелание низов. В этом смысле других таких примеров в истории нашего Отечества вы не найдете.

Кстати, сразу же отвечу на неизбежный вопрос: «А Пугачев?» Бывало и так, что русский бунт вспыхивал как ответ на неумелые действия власти, но чаще всего каждый такой взрыв лишь свидетельствовал о том, что в очередной раз проснулся постоянно дымящийся вулкан самых разнообразных и застарелых противоречий российского общества.

Бунтовали в России по самым разным поводам, при самых разных правителях и режимах: при Алексее Михайловиче Тишайшем, при Петре Великом (Антихристе), при просвещенной Екатерине Великой, при Царе-Освободителе, во времена Ленина, во времена хрущевской оттепели (Новочеркасск), во времена реформатора Горбачева, во времена Ельцина и Путина (одна Чечня чего стоит!). Понимание и даже сочувствие к проблемам низов со стороны правителя вовсе не означает реальную возможность пожелания низов удовлетворить. Во всяком случае, полностью и сейчас. Даже «помазанник Божий» и тот все-таки не Господь.

Характерной чертой Екатерины было то, что, легко впитывая чужие мысли и идеи, она, как правило, никогда им буквально не следовала. Нередко в словах, проектах законов, письмах и высказываниях Екатерины знатоки находят элементы плагиата. Она действительно была заядлой книжницей и часто черновой законопроект императрицы или её мысль-«полуфабрикат» легко выдают источник, но вот конечное решение обычно бывало уже собственным, екатерининским.

Екатерина была неравнодушна к тому, что о ней думали, но, с другой стороны, есть немало примеров, когда Екатерина отказывалась от реализации как раз таких идей и проектов, которые, бесспорно, принесли бы ей одобрение просвещенных друзей, но шли в противоречие с реалиями российской жизни. Императрица была достаточно рациональным человеком, чтобы к моде, славе и утопиям относиться трезво.

Представив на рассмотрение делегатов свой знаменитый «Наказ» - проект нового уложения (во многом списанный у французов), императрица одновременно предложила им, анализируя законопроект, внимательно посмотреть, «не жмет ли где башмак?» Модель колодки французская, а носить-то русским. В этом и есть Екатерина с её прагматизмом. Петр I заставлял своих подданных западные башмаки разнашивать, как бы не было больно, Екатерина считала правильным башмаки подогнать по ноге. В этом мало рекламы, но много здравого смысла.

Екатерининский «Наказ» - это своего рода проект-идеал, куда вошли почти все достижения современной тогда западной философии и правоведческой мысли, причем даже те из них, что еще не стали нормой и в самой Европе. Правда, в центре всего документа оставалась незыблемой мысль о том, что единственно приемлемой формой правления для России остается самодержавие, но его предлагалось облечь в самые цивилизованные, просвещенные и гуманные одежды.

«Наказ» являлся компиляцией, составленной из ряда западных источников. Прежде всего - это книга Монтескье «Дух законов» и сочинение итальянского криминалиста Беккариа «О преступлениях и наказаниях». Из 655 статей «Наказа» 294, по подсчетам специалистов, заимствованы у Монтескье. Есть там заимствования и из французской Энциклопедии и из сочинений немецких публицистов того времени Бильфельда и Юсти.
Сама Екатерина на авторство, впрочем, и не претендовала. В одном из писем Фридриху II, говоря о «Наказе», она откровенно замечает: «Я, как ворона в басне, нарядилась в павлиньи перья; в этом сочинении мне принадлежит лишь расположение материала, да кое-где одна строчка, одно слово».

Сама Комиссия по рассмотрению проекта уложения составлялась из представителей правительственных учреждений и из депутатов от различных разрядов или слоев населения. В результате набралось 564 депутата со всей страны. Статус депутата был необычайно, беспримерно для русской истории высок. Депутаты не только получали хорошее жалованье, но и пользовались иммунитетом. Они находились под личной защитой императрицы, причем на всю жизнь, «в какое бы прегрешение не впали». Депутаты освобождались от смертной казни, пыток и телесного наказания, имущество их могло быть конфисковано только за долги.

Никто из российских подданных не пользовался тогда такими преимуществами. Иначе говоря, власть создала самые благоприятные условия, чтобы депутаты высказывали свое мнение откровенно, не боясь последствий. Сами выборы депутатов и организация работы Комиссии - все это было максимально приближено к парламентскому европейскому опыту.

Созыв депутатов на совещание сопровождался небывалым для России требованием - привезти с собой пожелания народа. Пожеланий оказалось множество, тысячи. Если власть хотела получить объективную информацию к размышлению, то она ее получила в полном объеме. В пожеланиях и жалобах властям нашли отражение все главные российские болячки. Да и сам «Наказ» охватывал, как и положено проекту уложения, огромный массив вопросов, касался всех сторон жизни государства, а потому заставлял депутатов предпринять действительно серьезный анализ ситуации в стране.

Документ, подготовленный Екатериной, предлагал гражданам оглянуться вокруг. Власть им ничего не обещала, но уже готова была выслушать их мнение. Более того, получалось, что власть сама напрашивалась на критику, поскольку в «Наказе» поднимался вопрос об ответственности государства перед гражданами.

Наконец, документ призывал рассматривать все вопросы не вообще, а под вполне определенным западноевропейским углом. «Наказ» убеждал, что в реформировании общества идти необходимо не на Восток, а на Запад. Россия есть европейская держава, констатировал документ. «Наказ» подтвердил курс Петра, и именно этим курсом депутатам предлагалось следовать в ходе обсуждения документа.

Если говорить о каких-то конкретных результатах, то можно констатировать, что работа Комиссии закончилась провалом. Разнородный состав собрания (где представителям высшей элиты приходилось договариваться с делегатами низов, петербуржцам с сибирскими кочевниками, где рядом сидели европейски образованный вельможа и безграмотный землепашец, где французская речь смешивалась с провинциальным говорком) обрекал работу Комиссии на бесконечные споры. Между тем из разговора была исключена еще огромная масса крепостных - почти половина населения империи.

К тому же делегатам было трудно, попросту невозможно в один присест согласовать хаотичный, разнородный, разновременный и противоречивый свод российских законов с пожеланиями передового даже для Запада «Наказа».

Впрочем, императрица всерьез, кажется, на это и не рассчитывала. В присущей ей манере она просто вбросила в российское общество, как в воду, пробный камень и внимательно всматривалась в круги, которые от него пошли. Как писала сама Екатерина: «Комиссия дала... свет и сведения о том, с кем дело имеем и о ком пещись надлежит». Часть из опыта работы Комиссии она, проанализировав, использовала в ходе реформ. Другие проблемы предпочла оставить в наследство потомкам.

Однажды, объясняя собеседнику, почему ее распоряжения всегда беспрекословно исполняются, Екатерина сказала: «Это не так легко, как ты думаешь. Повеления мои, конечно, не исполнялись бы с точностью, если бы не были удобны к исполнению; ты сам знаешь, с какой осмотрительностью, с какой осторожностью поступаю я в издании моих узаконений. Я разбираю обстоятельства, советуюсь, уведываю мысли просвещенной части народа и по тому заключаю, какое действие указ мой произвесть должен. И когда уж наперед я уверена о общем одобрении, тогда выпускаю я мое повеление и имею удовольствием то, что ты называешь слепым повиновением... Будь уверен, что слепо не повинуются, когда приказание не приноровлено к обычаям, ко мнению народному и когда в оном последовала бы я одной моей воле, не размышляя о следствиях».

Обычно, чем авантюрнее оказывался план, то есть чем хуже «башмак» налезал на русскую ногу, тем дольше он обсуждался, тем меньше шансов имел на практическую реализацию.
Был, впрочем, и еще один резон, который делал императрицу сторонником эволюционных изменений, мягким реформатором, а не революционером. Екатерина хорошо знала историю. Она понимала, что ее возможности, как бы решительно она не действовала, ограничены. «Что бы я ни делала для России, - писала она, - это будет капля в море!»

Часть XII. Павел I

Одно из самых омерзительных явлений в нашей истории - это взбесившаяся элита, готовая ради своего пряника на всё вплоть до убийства. Во время похорон Павла I на его изуродованное лицо пришлось надвинуть шляпу, чтобы скрыть следы преступления. Господа аристократы, изрядно выпившие для храбрости, били императорскую особу табакеркой в висок, душили шарфом и зверски избивали сапогами. Павла убили не за его мальтийские фантазии, экуменизм или припадки, во время которых он отдавал действительно порой абсолютно иррациональные приказы. Его убили за то, что он не захотел договариваться с элитой. И даже прищемил ей хвост.

Позже Павла целенаправленно убивала официальная русская история, сначала по заказу все той же политической элиты, а дальше уже просто по инерции, аккуратно переписывая мифы из одного учебника в другой. Как свидетельствуют архивные данные, истинный Павел был совершенно иным, чем мы привыкли его представлять. Хорошо образован, приятен в общении, да и припадки, которые с ним периодически случались, на самом деле являлись, скорее всего, следствием неудачного отравления. Убить тогда не сумели, но покалечили изрядно.

Нравился Павел даже придирчивым западным журналистам. Газета «Меркур де Франс» писала: «Русский князь говорит мало, но всегда кстати, без притворства и смущения и не стремясь льстить кому бы то ни было».

Самое приятное впечатление Павел произвел на французских литераторов и художников. Кстати, его приездом в Париж удачно воспользовался Бомарше. Благодаря протекции Великого Князя французский король согласился прослушать чтение пьесы «Женитьба Фигаро». Оба знатных слушателя остались довольны. Так что крестным отцом знаменитого Фигаро является Павел.

Деспотизм и благородство в Павле, когда он уже сам стал императором, сочетались удивительно легко. Деспотизм был предопределен самой российской средой обитания и тем голодом по власти, что накопился у него за десятилетия вынужденного «домашнего ареста», под которым держала нелюбимого сына Екатерина II. Благородство же было плодом целенаправленной работы над собой. Однажды во время одного из докладов на распоряжение императора: «Хочу, чтобы было так!» ему вежливо возразили, что, мол, сделать это нельзя. «Как это нельзя? - возмутился Павел, - Мне нельзя?» - «Перемените закон, а потом делайте как угодно», - пояснил самодержцу докладчик. - «Ты прав, братец», - сразу же успокоившись, признал император.

Эта история очень характерна именно для Павла. Петр Великий очень долго вообще обходился без законов. Екатерина II, наоборот, любила законы писать, но при необходимости легко их обходила. Павел метался между страстным желанием сделать все по-своему и законом, к которому относился с почтением.

Василий Ключевский, историк прямой и в своей прямоте иногда даже беспощадный, Павлу дает не такую уж дурную характеристику: «Император Павел I был первый царь, в некоторых актах которого как будто проглянуло новое направление, новые идеи... это царствование органически связано как протест - с прошедшим, а как первый неудачный опыт новой политики, как назидательный урок для преемников - с будущим. Инстинкт порядка, дисциплины и равенства был руководящим побуждением деятельности этого императора, борьба с сословными привилегиями - его главной задачей».

Между тем, равенство и борьба с привилегиями - это как раз то, чего больше всего боится политическая элита.

Редко вспоминают о том, что именно Павел попытался первым из русских правителей напрямую говорить с народом. В первый же день правления у стен своего дворца новый государь приказал поставить большой почтовый ящик, куда его подданные могли бы бросать письма с жалобами на любое бесправие или факт коррупции в империи. Единственный ключ от ящика хранился у самого императора. По словам самого Павла, он пошел на это, «желая открыть все пути и способы, чтобы глас слабого, угнетенного был услышан».

Жест был благородный, но, как оказалось, бесполезный. Поначалу, правда, императорская инициатива напугала многих закоренелых российских грешников. Но очень быстро страх прошел. Низы о существовании подобной возможности напрямую общаться с императором не ведали, а недовольные Павлом дворяне вскоре засыпали ящик анонимными памфлетами на самого императора. Уникальная в русской истории попытка первого в государстве лица наладить прямой без посредников контакт с народом завершилась полным провалом. В этой наивной и грустной истории, как в капле воды, отражена судьба многих павловских начинаний.

Уже в день коронации Павла появилось несколько важных Указов, главный из которых касался порядка престолонаследия и взаимоотношений членов императорской семьи. Павел исправил ошибку Петра I в этом вопросе - ошибку, которая привела Россию к многочисленным дворцовым переворотам, а значит, и к нестабильности.

Затем столь же решительно Павел вторгся и в ту область, к которой старались не приближаться его предшественники, то есть в крепостную деревню. Указ 1797 года зафиксировал норму крестьянского труда в пользу помещика - не более трех дней в неделю. Именно Павел попытался остановить процесс обезземеливания крестьян. В некоторых российских губерниях государь просто запретил продавать крестьян без земли.

Отклики на этот важный указ со стороны русских помещиков и иностранных наблюдателей оказались, по понятным причинам, разными. Первые возмутились, сочтя решение Павла прямым ударом по помещичьим привилегиям. Вторые указ горячо приветствовали - по их мнению, император двигался в правильном направлении. Прусский дипломат Вегенер, анализируя ситуацию, подчеркивал: «Закон, не существовавший доселе в России, позволяет рассматривать этот демарш императора как попытку подготовить низший класс нации к состоянию менее рабскому».

Отечественные верхи возмущало практически всё, что бы не делал Павел. Унаследовав пустую казну с огромным внутренним и внешним долгом, император предпринял немало усилий, чтобы найти новые источники доходов и остановить инфляцию. В идеале Павел поставил перед собой задачу «перевесть всякого рода бумажную монету и совсем ее не иметь». На радость сплетникам Павел приказал демонстративно сжечь на площади перед Зимним дворцом свыше пяти миллионов рублей в бумажных ассигнациях, а взамен переплавить в серебряную монету дворцовые сервизы. Реакция оказалась предсказуемой: император ненормален, кто же жжёт деньги?

К счастью, ряд современных историков уже начал писать новый, куда более реалистичный, чем прежде, портрет Павла I. Любопытная цитата из книги В. Сергеева, дающая представление о том, каким мог бы быть экономический курс Павла, если бы история отвела ему чуть больше времени.

«В сентябре 1800 года он (Павел) утвердил «Постановление о Коммерц-коллегии». Хитрость органа сего, в отличие от предыдущих с похожими названиями, состояла в том, что более половины членов (13 из 23) не были государственными служащими, не были даже дворянами... Это были купцы и заводчики, люди платящие налоги, а не проедающие их! Люди, привыкшие друг друга в делах контролировать и знающие, как это делать. Это было то, из чего во Франции разгорелся сыр-бор: власть, пусть пока только экономическая, третьего сословия... Учреждению этому, нацеленному против дворянской диктатуры, сужден был краткий век... Александр I на пятый день царствования ликвидировал дело, выстраданное отцом».

Павловская Гатчина веками изображалась исключительно в черном цвете. И это очередной миф. Еще одна цитата, на этот раз из работы другого современного историка С. Цветкова: «У гатчинцев была одна несомненная заслуга перед русской армией, а именно - в организации артиллерийского дела. В конце XVIII столетия ведущими русскими полководцами было официально признано, что артиллерия не может играть решающей роли в победе. Это было тем более опасно, что в далекой Франции при осаде Тулона уже блестяще заявил о себе один молодой артиллерийский поручик по фамилии Буонапарте. Именно в Гатчине была опробована та система организации артиллерийского дела - создание самостоятельных артиллерийских подразделений и новых орудий, повышение подвижности полевых орудий, широкое применение стрельбы картечью, превосходное обучение артиллерийских команд, - без которой русская артиллерия не смогла бы совершить свои славные подвиги в 1812 году».

Звучит почти скандально: великий Суворов новой роли артиллерии не понимал, а «сумасшедший» Павел понял.

Конечно, павловскую реформу русской армии однозначно оценить невозможно. Здесь многочисленные минусы и плюсы соседствуют друг с другом. В полной мере это касается и кардинальной чистки в армейских рядах, устроенной Павлом. Армию покидали как опытные офицеры, так и многочисленная накипь, гвардейские щеголи и бездельники. Кстати, лучшего бульона для недовольства и подготовки заговора просто не придумаешь.

Канцлер Безбородко свидетельствует: «Накануне вступления Павла на престол из 400 тысяч солдат и рекрут 50 тысяч было растащено из полков для домашних услуг и фактически обращены в крепостных. В последние годы царствования Екатерины офицеры ходили в дорогих шубах с муфтами в руках, в сопровождении егерей или «гусар», в расшитых золотом и серебром фантастических мундирах». Все это безобразие Павел решительно прекратил. Офицера заставил служить, солдата вернул с генеральской «дачи» в казарму.

Иван Грозный свою битву против элиты и своего ближнего круга выиграл, Павел I - проиграл. Хотя и сделал для России за то короткое время, что ему отвела судьба, немало.

Если бы французам в 1812 году противостояла русская армия с муфтами в руках, но без современной артиллерии, то мировая история сложилась бы иначе.

Часть XIII. Александр I

Чтобы стать в России не только преемником, но и реформатором, видеть проблему мало, надо еще осмелиться взяться за ее решение. Риск провала велик, надежда на успех мала. Все главные российские проблемы уже закостенели от старости. К тому же для полного успеха необходимы, как минимум, еще две составляющие: настойчивость и чувство меры. Реформатора, который обладал бы всеми этими качествами, в нашей истории еще не было. Так что радуешься и Петру-Антихристу, и Петербургу, возведенному на костях. А что делать? История неумолима: если ваши предки не смогли преодолеть препятствие, то этим придется заниматься вам. Не получиться у вас, проблема останется в наследство вашим потомкам. Это только кажется, что время вс` лечит. Нет. Проблема просто переходит в иное качество.

К выводу о том, что Россия нуждается в коренной реформе, Александр Павлович пришел задолго до того, как вступил на престол. Только вот беда, сама эта мысль привела его дальше к двум взаимоисключающим вариантам своего будущего: либо бежать от проблем, либо, наоборот, вступить с ними в бой. Так всю свою жизнь Александр I и просидел на распутье.

В заговор против отца Александра втянули почти насильно. Причем, психологическая обработка начала давать результаты далеко не сразу. Первой появилась мысль вовсе не о власти, а, наоборот, об отречении от престола. 10 мая 1796 года в письме к Виктору Кочубею тогда еще наследник престола писал: «Мой план состоит в том, чтобы по отречении от этого неприглядного поприща поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая свое счастье в обществе друзей и в изучении природы».

Но уже через год мысли Александра приобретают иной оборот. 27 сентября 1797 года в письме к своему учителю Лагарпу, вспоминая о своих прежних планах, он замечает:

«Если когда-либо придет и мой черед царствовать, то вместо добровольного изгнания я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить ее сделаться в будущем игрушкой в руках каких-либо безумцев. Мне кажется, что это было бы лучшим образцом революции, так как она была бы произведена законодательной властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена и нация избрала бы своих представителей. Вот в чем заключается моя мысль».

В конечном счете, Александр I не сделал ни первого, ни второго. Хотя за свое право самостоятельно определить будущее России заплатил по очень высокой ставке - жизнью отца.

Обширные планы либеральных реформ, конечным итогом которых должна была стать конституция, новый император предпочел разрабатывать тайно в узком кругу своих друзей.

Первая попытка была предпринята в самом начале царствования. Именно тогда появился негласный орган, который сам Александр не без иронии называл «комитетом общественного спасения», намекая на французскую революцию. Чтобы полностью оценить императорский юмор, следует сказать, что в «комитет» входили: знаток английских законов Кочубей, участник революционных событий во Франции Строганов, пламенный сторонник скорейшего освобождения Польши Чарторийский и, наконец, Новосильцев, считавшийся среди молодых либералов специалистом в области зарубежной политической экономики. Возглавлял «подпольщиков» сам император - воспитанник известного в Европе революционера. Швейцарец Лагарп, учивший когда-то наследника русского престола, возглавил позже Директорию так называемой Гельветической республики.

Некоторые исследователи не без иронии говорят о конспиративной деятельности императора (встречи со своими друзьями Александр проводил в собственном дворце, но тайно), объясняя все это чуть ли не инфантилизмом юных членов «комитета общественного спасения». Этим Александр действительно отличался от своей бабки - Екатерины II. Она свои реформаторские идеи обсуждала широко и громко, но Екатерина никогда не посягала на основу основ - самодержавие, а ее внук посягал. И при этом уже был осведомлен о том, что «самодержавие на Руси ограничено удавкой». Так что ни малейшего инфантилизма в нежелании либералов из «комитета общественного спасения» преждевременно открывать свои планы консерваторам не было.

Инфантилизм просматривается в ином. Нетрудно заметить, что настоящих знатоков российской действительности среди членов комитета, вышедших из среды великосветской молодежи, не было вовсе. Их либерализм по справедливости можно назвать «оранжерейным», а потому он и смог подарить стране всего лишь несколько саженцев, пригодных для российского климата и почвы. Один из этих саженцев - Указ от 12 декабря 1801 года, позволивший лицам всех свободных состояний приобретать вне городов в собственность недвижимость без крестьян. Это распоряжение разрушило многовековую землевладельческую монополию дворянства.

После этого деятельность «подпольщиков» постепенно заглохла. У всех членов комитета, включая самого императора, накопилась усталость от непривычной для них работы, а первоначальный энтузиазм, столкнувшись с многочисленными проблемами, угас.

Вторая либеральная попытка Александра связана уже с проектом знаменитого Михаила Сперанского.

Сперанский - самородок, поднявшийся наверх из самых низов - прекрасно понимал, что автоматическое применение в России западного опыта необходимых результатов не даст. «Тщетно писать или обнародовать общие государственные статуты или конституции, если они не основаны на реальной силе в государстве», - замечал Сперанский. Его принципиальной позицией была необходимость учитывать не только «внешнюю конституцию» государства - то есть, свод формально изданных законодательных актов и наличие тех или иных учреждений, но и «конституцию внутреннюю» - то есть реальное положение в обществе. Если положения конституции «внешней» не согласуются с конституцией «внутренней», то самые замечательные законы не будут исполняться и останутся мертворожденными.

Для умницы Сперанского не представляло большой сложности составить самую передовую в мире Конституцию. Куда сложнее было написать основной закон, пригодный для использования в тогдашней России c учётом её тяжело больной «внутренней конституции».

«Я нахожу в России два класса: рабов самодержца и рабов землевладельцев, - ставил диагноз Сперанский. - Первые называются свободными только по отношению ко вторым. В России нет истинно свободных людей, не считая нищих бродяг и философов». И еще. Как полагал Сперанский, «истинная сила правительства состоит: 1) в законе, 2) в образе управления, 3) в воспитании, 4) в военной силе, 5) в финансах». Из этих необходимых государству элементов «три первые», как считал Сперанский, в России практически не существуют.

Исходя из этого нелицеприятного диагноза, Сперанский не раз ставил перед Александром I ряд жестко увязанных между собой вопросов, настаивая на том, что либо государь в реформе обязательно учтет все элементы предлагаемого плана, либо план обречен на неудачу.

Сперанский выполнил поручение царя и подготовил проект реформ, но сам «заказчик» оказался не готов реализовать проект в полном объеме. Он лишь вытащил из общего плана несколько фрагментов, которые и реализовал. Сперанский предлагал план кардинального лечения больной России, Александр ограничился микстурой от кашля.

Наконец, несколько лет назад в российских государственных архивах были обнаружены документы, датированные 1821 годом, где содержится полный текст новой конституции России, существенно ограничивающей самодержавие, и даже текст манифеста о введении основного закона страны в действие. Любопытно, что и этот проект готовился Александром в тайне, на этот раз даже не в Петербурге, а в Варшаве.

Александр I был образованным человеком, тут бабка Екатерина и швейцарец Лагарп сделали всё, что могли. Оказалось, этого мало.

Чем аукнулась России нерешительность бумажного реформатора, известно - Сенатской площадью и приходом к власти «железного самодержца» Николая I.

Образования у Николая Павловича было меньше, чем у брата, а вот силы воли значительно больше.

Часть XIV. Александр II

Не знаю, как вас, но меня никогда не убеждало утверждение, будто незаменимых людей нет. На самом деле у Истории каждый человек на счету. Со времен марксизма мы настолько привыкли оперировать большими числами и этапами исторического развития, словно другого не дано. Конечно, потеряв нужного для себя человека, История со временем преодолевает эту сложность, но нередко теряет при этом темп и качество, что только ухудшает, как в шахматах, позицию, а иногда делает её проигрышной. Мы привычно полагаем, что то или иное событие есть явление закономерное, но редко задумываемся над тем, как ничтожно мало людей эту закономерность на самом деле реализуют.

Может быть, самое важное, что сделал в своей жизни поэт Жуковский, - воспитал Александра II - Царя-Освободителя. А самое главное, что сделал Николай I, - не мешал педагогу Жуковскому.

«Я хочу воспитать в моем сыне человека, прежде чем сделать из него государя», - говорил «железный самодержец». В этом император полностью сходился с Жуковским.

Расхождения, и немалые, проявились в другом. Николай Павлович приоритетным для сына считал военное образование, без которого наследник, по его мнению, не мог стать полноценным русским императором. Жуковский, напротив, считал военное образование для русского государя отнюдь не главным.

Чтобы убедить императора, поэт апеллировал к его супруге. В одном из своих писем воспитатель пишет: «Должен ли он (Александр) быть только воином, действовать единственно в сжатом горизонте генерала? Когда же будут у нас законодатели? Когда будут смотреть с уважением на истинные нужды народа, на законы, просвещение, нравственность? Государыня, простите мои восклицания, но страсть к военному ремеслу стеснит его душу; он привыкнет видеть в народе только полк, в отечестве - казарму».

«План обучения», составленный Жуковским и принятый императорской четой, свидетельствует, что поэт сумел настоять на своём. Это был план подготовки государственного мужа, а уж затем и военного.

Жуковский тщательно выращивал «реформатора из пробирки». Никогда ни до того, ни после того в отечественной истории преемника не готовили так тщательно к роли главы государства российского. Что и дало результаты.

По масштабам и трудностям преобразований (отмена крепостного права, судебная реформа, военная реформа, реформа местного самоуправления, отмена основных цензурных ограничений и многое другое) царствование Александра II вполне сопоставимо с эпохой Петра Великого.

Да и обстановка в стране была в тот период не лучше той, а которой действовал Петр.

Любопытная деталь. Когда после первого покушения на царя (выстрел Каракозова в 1866 году) в Петербург из США прибыла специальная делегация Конгресса, чтобы выразить Александру II поддержку от имени американского народа, гостям пришлось деликатно объяснять, что в реформатора на самом деле стреляли не «враги эмансипации». Так было написано в официальном документе, привезенном из Вашингтона. А, скорее, наоборот: без меры эмансипированные граждане. Фанатично убежденные в том, что только они являются истинными выразителями «народной воли».

Американцам, только что пережившим кровопролитную войну, чтобы у себя дома избавиться от работорговли, такой нелепый вариант просто не пришел в голову. Не мог же в самом деле стрелять в Авраама Линкольна освобожденный им негр?

При этом по твердости характера, темпераменту и настойчивости в достижении цели реформатор Александр явно уступал реформатору Петру. Преимущество было в полученном воспитании. Еще раз спасибо Жуковскому и Николаю Павловичу.

Атмосферу самых первых реформаторских лет прекрасно передал в своих воспоминаниях генерал-фельдмаршал граф Дмитрий Милютин - он отбыл для прохождения службы на Кавказ еще при Николае I, а вернулся в Петербург уже при царе-реформаторе.

«Прибыв в Петербург в конце 1860 года, и на досуге прислушиваясь к общественному говору, я был поражен глубокою переменой, - пишет Милютин. - Мертвенная инерция, в которой Россия покоилась до Крымской войны, а затем безнадежное разочарование, навеянное Севастопольским погромом, сменилось теперь юношеским одушевлением, розовыми надеждами на возрождение, на обновление всего государственного строя. Прежний строгий запрет на устное, письменное и паче печатное обнаружение правды был снят, и повсюду слышалось свободное, беспощадное осуждение существующих порядков. Печать сделалась орудием обличения зла. Правительство принялось за коренные преобразования; во всех ведомствах, во всех отделах управления разрабатывались новые законы и положения. В губерниях открывались комитеты для совещания по разным возбуждаемым правительством вопросам. Со дня на день ожидалось самое крупное, великое событие - упразднение крепостного состояния, освобождение миллионов людей от позорившего Россию рабства».

Как и любого реформатора, Александра II современники хвалили недолго, а потом с каждым годом все больше ругали. Герцен, узнав о том, что царь подписал манифест об освобождении крестьян, поначалу воскликнул: «Ты победил, галилеянин», но довольно быстро это громогласное признание в собственном поражении дезавуировал. Так произошло со многими людьми, поначалу радостно приветствовавшими реформы. Одни отказали реформатору в доверии, потому что, с их точки зрения, он зашел слишком далеко, другие, наоборот, потому что, на их взгляд, он действовал слишком медленно и нерешительно.

Сегодня, зная всю дальнейшую русскую историю, судить о результатах реформ, естественно, легче, чем современникам тех сложнейших преобразований. Отмена крепостного права, военная реформа, крайне необходимая стране после поражения в войне, судебная реформа, перестройка промышленности, создание земства. Даже "гласность" родилась вовсе не при Михаиле Горбачеве, а при Александре II.

Причем каждая из этих реформ пробивала себе дорогу с боем. И это при том, что речь шла о реформах «сверху», при прямой поддержке самодержца. Столько веков говорили о постыдности крепостного права, а когда дошло до дела, то оказалось, что последовательных сторонников отмены работорговли даже на самом верху властной пирамиды - среди образованной элиты русского общества - можно было в буквальном смысле пересчитать по пальцам. В царской семье это были сам император, его брат великий князь Константин Николаевич, императрица и тетя императора великая княгиня Елена Павловна. В правительстве - директор хозяйственного департамента Николай Милютин, министр внутренних дел Ланской, да еще несколько человек, не более того. Вот я и говорю - в важнейшие, поворотные моменты Истории людей в ее распоряжении оказывается не так уж и много.

При Александре I, чтобы отменить это атавистическое стыдобище, людей не хватило, при Николае I опять не хватило, при Александре II хватило просто чудом.

В Негласном комитете, что готовил реформу конфиденциально, а затем и в официальном Главном Комитете по крестьянскому делу, большинство членов думало о том, как торпедировать процесс освобождения крестьян, а не о том, как его ускорить. Когда император попросил взять на себя руководство Главным Комитетом Константина Николаевича, чтобы переломить, наконец, ситуацию, то на Великого Князя, несмотря на его принадлежность к царской семье, тут же обрушился поток жалоб со стороны других членов комиссии. Формально - за резкость высказываемых им суждений, на самом деле - потому что Великий Князь, преодолевая сопротивление, твердо отстаивал реформаторскую позицию. Лишь твердая воля, проявленная братьями, не позволила чиновникам вновь заболтать важнейший вопрос.

Между прочим, бомба, брошенная в императора, убила не только Александра II, но и мальчишку подмастерье, случайно проходившего по улице, но радости Маркса и Энгельса - «вождей мирового пролетариата», как, впрочем, и всего западного социалистического движения, это ничуть не омрачило. Французская газета Ni dieu, ni maitre («Ни бога, ни хозяина») заявила, например, что «казнен человек, который олицетворял собой рабство».

Об отмене крепостного права в России газета, естественно, знала, но идеологическая ненависть всегда удивительно легко помогает обходить факты.