Сущность деятельности в трактовке Бориса Эльконина

Пытаюсь по-хайдеггериански взглянуть на популярную ныне деятельностную концепцию

в изучении человека, хотя понимаю, что легко скатиться в объяснение одного непонятного чем-то не менее непонятным. Надеюсь всё же, что сопоставления Хайдеггера с другими человековедами помогают высвечивать немаловажные аспекты психологии и социологии. В одной из предшествующих заметок сопоставлял, например, взгляды Георгия Петровича Щедровицкого (далее ГП) с системой Жака Деррида, во многом исходящей от Хайдеггера. А в моём понимании человека ключевую роль играет атрибут субъектности как главный в «Тезисах о Фейербахе» Маркса и как социальная ипостась учения о Dasein Хайдеггера.

В среду 19 декабря 2007 г. состоялось очередное заседание открытого научного семинара Института Синергийной Антропологии «Феномен человека в его эволюции и динамике». Руководители семинара – Сергей Сергеевич Хоружий и Олег Игоревич Генисаретский – мыслят глубоко и чувствуют новизну и фундаментальность и приглашают компетентных новаторов. В прошлый раз о происхождении и сущности первобытного и традиционного искусства рассказывал Петр Анатольевич Куценков – он совершил мировое открытие, я считаю. На этот раз докладчиком выступал известный ученый, доктор психологических наук, профессор, заведующий лабораторией теоретических и экспериментальных проблем психологии развития Психологического института Российской Академии образования Борис Даниилович Эльконин. Тема его – «Энергия действия и развития» - выготскианская и деятельностная психология развития, полагание строения акта развития (перехода) в связи со строением действия. Борис Даниилович – сын выдающегося отечественного психолога Даниила Борисовича Эльконина (1904-1984).

Как вспоминает Борис Даниилович (http://www.fondgp.ru/gp/personalia/1970/39), «у коллег моего отца было разное, но в целом осторожное отношение к Георгию Петровичу и к тому, что он делал. Думаю, что в этом проявлялась их реакция на его напористый характер, а не принципиальные возражения против содержания, то есть субъективная и скорее личная оценка; при этом Даниил Борисович относился к ГП мягче, чем остальные коллеги, читал его работы, даже с пометками, хотя подозреваю, не глубоко разбирался в тонкостях и схемах.

В то время отец и В.В. Давыдов уже разрабатывали концепцию развивающего обучения. Василий Васильевич очень ценил ГП, расходясь с ним по каким-то для него принципиальным соображениям. По каким именно, я не очень понимал, но ключевые слова запомнил – «кантианство» и «гегельянство» (ВВ относил ГП к кантианцам, а себя и Э.В. Ильенкова – к левым гегельянцам).

Году в 82-м я на семинаре у ГП делал доклад по итогам своих исследований. Волновался как мальчишка, во время вопросов не мог удержаться на трибуне, все время подбегал к двери курить. Помню, что у меня тогда было внутреннее несогласие с ГП: некоторые аспекты моей работы он связывал с пониманием, а я – с мышлением, правда, совершенно не понимая, какая в этом для меня разница. Теперь я его спросил бы о рамке, о контексте, в котором это все существенно…

В дальнейшем мы встречались шапочно и мало, и не только в связи с тем, что из-за конфликта в институте сначала вынудили уйти Давыдова, директора, а за ним должен был уйти и ГП, но и потому, что разворачивалось игровое движение (к слову, я успел побывать на двух играх).

Тогда же я познакомился с Петром Щедровицким, он писал у Давыдова работу по Выготскому и показался мне не по годам умным. А сошлись мы с ним на «почве образования»: он пригласил меня на свои мероприятия, я его – на Эльконинские чтения. Несколько раз мы начинали систематические семинары или беседы, вели их записи, но в силу жизненных обстоятельств более плотного взаимодействия пока не получалось.

На мой взгляд, у методологии и психологии есть взаимное искрение, контакт и искра. И потому, в частности, для меня беседы с Петром всегда были полезны, после них я какие-то свои работы онтологически перестраивал, а его, помимо прочего, задевает в проблематике развития моя концепция. Для современного состояния представлений о мышлении (и в методологии, и в деятельностной психологии) это – больное место: с моей точки зрения, надо не формировать и не проектировать, а оформлять созревание процессов развития, их подхватывать, а не выстраивать. Я полагаю, что «чистое» формирование, как и проектирование, – это одна из модернистских иллюзий. Школа не умеет работать с детской инициативой, не умеет сохранять энергию человека и оформлять ее, то есть, по Выготскому, преобразовывать натуральное в культурное, не теряя энергии натурального. Отсюда и мои, и Петра обращения к психологии искусства в частности и к Выготскому – в целом.

Надо формировать или оформлять энергетику естественного движения – ее надо уметь удержать и придать ей вид, тогда получится стиль. Это трудно, надо строить особые онтологии и особые методы, чтобы, не теряя позиций, вернуться к действительному выготскианству в его основаниях. В методологии это присутствует в схеме шага развития.

Я (профессор, доктор психологических наук, президент международной ассоциации развивающего обучения) не могу считать себя участником методологического движения, это было бы неправдой в моем самоопределении: я лишь соучастник некоторых моментов этого движения, при этом их удельный вес, скорее всего, невелик. А если говорить об «этносе», то я преобразовываю, но не его, не методологию, а деятельностную теорию. К слову, на мой взгляд, Георгий Петрович был больше выготскианцем, чем сам Выготский: «щедровизм» – это одна из самых сильных выготскианских линий, где знаково и опосредованно все доведено до своей кульминации. Не только в статьях ГП о знаках и предметах, но и в игре, и в отношении к схемам».

На доклад не попал, но тема интересует, и решил проштудировать и прокомментировать опубликованную в подборке «К 100-летию со дня рождения Д.Б. Эльконина» статью его сына-докладчика «Действие как единица развития» (Вопросы психологии, Москва, 2004, № 1, стр. 35-49):

«I.
В заключительной лекции курса детской психологии, который Д.Б. Эльконин читал на факультете психологии МГУ, он говорил: «Предметное человеческое действие двулико. Оно содержит в себе смысл человеческий и операциональную сторону. Если вы выпустите смысл, то оно перестает быть действием, но если вы из него выкинете операционально-техническую сторону, то от него тоже ничего не останется... Таким образом, уже внутри единицы человеческого поведения, а единицей человеческого поведения является целенаправленное сознательное действие, находятся эти две стороны. И их нужно видеть как две стороны, а не как различные и никак не связанные между собой сферы мира» (Эльконин Д.Б. Лекции по детской психологии на факультете психологии МГУ. 1975-1976 гг. Рукопись. Архив Б.Д. Эльконина).

В двух сторонах действия – мотивационно-смысловой и операционно-технической – реализуется внутренняя связь ребенка и общества или, что то же самое – место ребенка в обществе.

Д.Б. Эльконин настаивал на том, что для понимания способа существования ребенка в обществе надо, во-первых, отказаться от мышления в схемах адаптации, приспособления ребенка к сложившимся вне его участия условиям жизни и перейти к деятельностным схемам описания и объяснения. Во-вторых, отказаться от представления о жизни ребенка как жизни в двух параллельных «мирах» - людей и вещей, в которых «…вещи рассматриваются как физические объекты, а другие люди как случайные индивидуальности …» (Эльконин Д.Б. Избранные психологические труды. Москва: Педагогика, 1989, стр. 66). Вещи должны выступить как «общественные предметы», а другие люди как «общественные взрослые».

«Итак, деятельность ребенка внутри систем «ребенок – общественный предмет» и «ребенок – общественный взрослый» представляет единый процесс, в котором формируется его личность» (Там же, стр. 69). И вместе с тем, «…этот единый по своей природе процесс жизни ребенка в обществе в ходе исторического развития раздваивается, расщепляется на два. В первую группу входят деятельности, внутри которых происходит интенсивная ориентация в основных смыслах человеческой деятельности и освоении задач, мотивов и норм отношений между людьми. Это деятельности в системе «ребенок – общественный взрослый»… Вторую группу составляют деятельности, внутри которых происходит усвоение общественно выработанных способов действий с предметами и эталонов, выделяющих в предметах те или их стороны. Это деятельности в системе «ребенок – общественный предмет» (Там же, стр. 69, 74).

Известно, что типология ведущих деятельностей была основой гипотезы Д.Б. Эльконина о периодичности процесса детского развития.

Перечисленные широко известные положения содержат в себе проблему. Проблему, лежащую в основании и периодизации, и теории развития, и деятельностного подхода в целом. Согласно Б.Д. Эльконину, именно действие является формой отношения «ребенок – общество». Из дальнейших работ Д.Б. Эльконина становится понятно, что это, так называемое, совокупное действие. Именно совокупное действие необходимо «поворачивается», последовательно проявляется двумя своими редукциями. И тогда именно совокупное действие есть единица развития. Не поведения, а именно развития – то, что развертывается и то, что является движущей силой развертывания.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Эта проблематика фундаментально-онтологически намечена и систематизирована в трактате Хайдеггера «Бытие и время» (1927) в Главе 2 «Бытие-в-мире вообще как основоустройство Dasein» и в Главе 3 «Мирность мира», особенно в §§ 15-18 с анализом подручности, отсылания, знака, имения-дела и значимости. Важно здесь отметить - развертывание предполагает развертывающееся (программа, намет=Entwurf) и развертывающего (считывающего, подмет=субъект), наделенного активностью или энергией или волей к развертыванию в предмет=объект, вещь, «вещее слово» именования/

Как же организованно совместное действие? Каково его строение и связность? В какой картине (а в дальнейшем – модели) можно представить искомое действие? Периодизация, предложенная Д.Б. Элькониным, требует, чтобы картина действия содержала основания ритмичной повторяемости, некоей незавершенности и незавершимости, требующей воссоздания. Искомое действие должно принципиально отличаться от тех, что могут быть усвоены, построены, сформированы, как бы «выучены» раз и навсегда. Оно не может представляться готовым ресурсом, а должно выступить как всегда требующее осуществления заново. Подобная организованность должна быть представлена именно как целостное действие, акт.

Понятно, что натурой и оригиналом для искомой картины не может быть, так называемое, «предметное действие», хотя именно его строение положено в основу деятельностной теории. Не может быть потому, что согласно гипотезе о периодизации, оно является лишь одной из редукций (сторон) единицы развития.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Ритмичность присуща программированию любого сущего, от периодической системы элементарных частиц и периодической таблицы элементов до системы живого мира и жизненных ритмов человека и воспроизводимости-повторяемости этих ритмов от зачатия до кончины. Ритмическая смена и повторение базовых содержаний в возрастном развитии – центральная идея периодизации Д.Б. Эльконина. Сам он писал и говорил, что повторение переходов (фазовых, возрастных и эпохальных) – ключ к пониманию движущих сил детского развития (Эльконин Д.Б. К проблеме периодизации психического развития в детском возрасте // Вопросы психологии, Москва, 1971, № 4). И надо идти от анализа единицы развития и исследовать в ней то, что требует цикличности и повторяемости, то есть то «нечто», что требует воссоздания и не может реализоваться, осуществиться иначе, «отложиться» в виде готового правила функционирования.

«Согласно нашим представлениям, - говорят П. К. Нежнов и Б.Д. Эльконин в докладе http://www.ouro.ru/files/institut/elkphto/dokladE.doc Ритм развития в периодизации Д.Б.Эльконина, - единицей развития – тем, что развивается и что развивает – является Посредническое Действие, а точнее, становление Посреднического Действия. Внутренней стороной его становления является усиление, отображение и возвращение (экранирование) телесности (чувства себя). А внешней стороной утверждение Другими самого становления телесности – метаморфоза как бы «публикации» усилия и превращения его в Продукт. Последнее превращает усилие в Событие Действия. Именно это Событие, взятое со своей внешней и внутренней стороны, связывает операционно-технический и смысловой аспекты действования, расхождение и связывание которых составляют, согласно Д.Б.Эльконину, интригу онтогенеза и задают его внутренний ритм.

У Д.Б. Эльконина есть и еще одно, более раннее определение диалектики онтогенеза. В «Детской психологии» им выделены две линии и тенденции детского развития: тенденция к самостоятельности и эмансипации от Взрослых и тенденция к соучастию во взрослой жизни. «Эти две линии развития, - писал он, - связаны между собой. Всякая новая ступень в развитии самостоятельности, в эмансипации от взрослых есть одновременно возникновение новой формы связи ребенка со взрослыми, с обществом» (Эльконин Д.Б. Детская психология. Москва, 1960, стр.16)/

II.
«Прорисовывание» образа искомого действия может опираться на культурные прототипы ситуаций, требующих действия, и прототипы самого действия. Действие – это, в первую очередь, культурно-исторический, а не психологический феномен. И поэтому психологическое мышление необходимо имеет в виду, допускает, но часто не эксплицирует социо-культурные образцы и образы того, что есть действие.

Например, образы отрезка трудового процесса. Очень похоже, что та картина трудового акта, которая служила «точкой отсчета» для деятельностной психологии, задавалась реалиями труда второй промышленной революции последней трети XIX века. Именно здесь содержался социо-культурный прообраз того, что было названо «внешним, предметным действием». Эта картина очень проста: преобразование вещи из одного состояния в другое (или одной вещи в другую), диктуемое определенными условиями и осуществляемое определенными средствами (определенным способом).

Психологизация подобного действия связана с полаганием условий и способа включения человека в трудовой акт и, соответственно, с вопросами о формах представленности ему самого процесса и его результата. Это вопросы о мотивах и смыслах выполнения действия, вопросы об отношении средств и результата, вопрос об освоении самого способа. В ответах на эти вопросы само исходное представление о действии (трудовом акте) могло измениться до неузнаваемости. Однако оставался неизменным один существенный акцент: действие завершается вещным результатом, который существует объективно. Все связи мотивов, целей, способов и условий тяготеют именно к результату и осмысленны в отношении именно него. Сколь угодно развернутая и изощренная «ориентировочная часть» действия не самостоятельна, а подчинена необходимости выполнения, т.е. достижения результата. Нацеленность и результативность - это «действенное в действии» (по аналогии с выражением «человеческое в человеке).

Достижение, результативность являются экзистенциально и психологически осмысленными, т.е. не отчужденными и не вынужденными лишь постольку, поскольку они есть удовлетворение потребности самого деятеля. Ядерная ситуация поведения, характеризующая возникновение и место действия-достижения – это «промежуток», разрыв между потребностью и ее предметом. Соответственно, основное событие человеческого поведения – это «встреча потребности с предметом» (А.Н. Леонтьев).

Именно эта встреча – опредмечивание потребности – и опосредствуется специальными нейтральными раздражителями у животных и многообразными формами сознания у человека. Но опосредствуется именно эта встреча. Опосредствование совершается и завершается относительно ситуации разрыва потребности и ее предмета.

Конечно же, приведенный образ того, что такое действие и задающая его ситуация, значительно упрощены. В экспериментальных исследованиях, публикациях и дневниках самого А.Н.Леонтьева и его последователей явлена значительно более сложная и богатая картина реальности действия. Однако, это преднамеренное упрощение. Ведь может оказаться, что описания и обобщения реалий действия на самом деле относятся к разным культурным практикам и, более того, к разным схемам действования. А, следовательно, к разным моделям порождения субъектности.

Уже само познавательно-преобразующее, так называемое, «субъект-объектное» отношение, в котором преобразование вещи обобщено до преобразования и усмотрения сущности вещи, и связанное с ним представление об уподоблении логике предмета имеет в виду другую ситуацию, чем разделенность потребности и предмета. И, следовательно, в ее основе находится не парадигма действия-достижения, а нечто совсем иное - результативность и целестремительность оказываются иначе положенными.

Теория деятельности содержит элементы нескольких моделей действия и субъекта действия.

III.
В поисках картины и схемы того действия, которое может быть понято как единица развития, целесообразно представить несколько теоретических положений и исследовательских фрагментов, выполненных в русле деятельностного подхода. Три фрагмента взяты из исследований Д.Б .Эльконина, а четвертый - из исследования А.В. Запорожца и М.И. Лисиной.

В исследованиях Д.Б. Эльконина по проблематике игры из множества сюжетов и обобщений я хочу выделить лишь четыре.

1. Игра, по Д.Б. Эльконину – «…есть та деятельность, в которой складывается и совершенствуется управление поведением на основе ориентировочной деятельности. Подчеркиваем: Не какая-то конкретная форма поведения…, а быстрое и точное психическое управление любой из них» (Эльконин Д.Б. Психология игры. Москва: Педагогика, 1978, стр. 88 – эта цитата относится к определению игры у животных).

Д.Б. Эльконин полностью принимал трактовку П.Я. Гальпериным психики как ориентировки в плане (поле) образа (цитированный отрывок идет сразу после цитаты из книги П.Я. Гальперина «Введение в психологию»). Суть игры в пробе построения образа поля возможных действий и, следовательно, именно этот образ является ее продуктом.
В детской сюжетно-ролевой игре осуществляется моделирование социальных отношений взрослых. Аналогично Д.Б. Эльконин определял и общение подростков. К слову «моделирование», когда оно употребляется Даниилом Борисовичем, надо отнестись очень внимательно. Это не копирование, не «отпечатывание» на себе, а экстрагирование, выпячивание и вынесение на первый план, как бы обнажение и удерживание того, что само по себе закрыто, «зашумлено» иными обстоятельствами. Описание Д.Б.Элькониным развития игры в онтогенезе ясно об этом свидетельствует. А раз так, то моделирование – это воссоздание, собой построение и удерживание образов событий людской взаимности. И опять – образов и образцов, т.е. Идеальных Форм.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Существенно уточнение о сути моделирования, и здесь уместно обратиться к основоположениям грамматологии Деррида. Моделирование – это считка «программы» хайдеггеровского бытия-в-мире/

Существенно, что по Д.Б. Эльконину, ролевая игра – историческое образование. Она возникает в момент перехода к другому типу труда, при котором становится невозможной передача детям образцов действий. То есть игра возникает на месте промежутка, разрыва между жизнью ребенка и идеальными формами жизни.

Вроде, самое время и место говорить о «потребности» в Идеальной форме (образе, образце). При этом можно найти множество примеров человеческого поведения, подходящих под это определение (например, случаи религиозного отношения). И вместе с тем странная какая-то потребность (впрочем, не более странная, чем «потребность в самоактуализации» и «потребность в общении»). Остается непонятным, что и почему жизненно требуется (необходимо), то есть что «делает» идеальная форма такого, что вне этого ее действия невозможно жизнетечение. Или же, надо как-то по другому полагать само «жизнетечение». Но в любом случае так, чтобы Идея имела витально и соматически необходимую функцию. В противном случае получится лишь беллетристика и сочинительство.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Здесь действительно начинается разграничение сущего и бытия, постигнутое Хайдеггером. Ещё Кант отмечал непознаваемость такой «вещи-в-себе», как моральный императив и вообще источник побуждения к Высшему, воли к познанию. Энергия воли отличается от той энергии, которая фигурирует в законе сохранения и превращения энергии сущего. Синергетика исихазма исходит из энергий именно бытия, а не сущего/

2. В известной работе о развитии предметных действий в раннем детстве (Эльконин Д.Б. Избранные психологические труды. Москва: Педагогика, 1989, стр. 130-141) Даниил Борисович Эльконин полемизирует с представлением об уподоблении логике предмета, понятом как приспособление органа к физическим свойствам вещи. Опираясь на наблюдения, Д.Б. Эльконин утверждает, что ребенок строит образ действия, т.е. пытается освоить образец, соответствовать ему именно в пробах построения образа.

При этом сами попытки образцового действия двойственны: это и собственно действия и обращения ко взрослому. Причем обращения не столько по ходу и в связи с действием, сколько самим действием. Собственное действие представляется и адресуется взрослому как предмет подтверждения и утверждения. Двойственность действия – очень важная характеристика. Предметное преобразование и достижение перестает выступать как самодовлеющая данность. Обращенность действия – указание на то, что действие нечто значит, относится к иному. Его значением является другое, образцовое действие – идеальная форма.

3. Широко известно понимание Д.Б. Элькониным учебной деятельности и ее ядра – учебной задачи. Два аспекта отличают учебную задачу от конкретно-практической и, соответственно, учебное действие от «практического», т.е. результативного. Во-первых, учебное действие направлено не на преобразование вещи, а на «самопреобразование». Ученическое, а шире – образовательное достижение рассматривается как собственное продвижение, преодоление старых и открытие в себе новых возможностей, а не как локальное и самодостаточное построение чего-либо.

Во-вторых, действие, в котором оформляется (удерживается) собственный рост, предполагает освоение, выделение и отделение общего способа действования. Общий способ и есть то, что преобразуется в учебной деятельности, т.е. то в чем и за счет чего реализуется самостроительство.

В положениях об учебной деятельности предположено и допущено, что преобразуемая предметность вовсе не является единственным и самодовлеющим вектором выполнения действия. Она необходима в качестве опоры самоизменения и опоры отделения схемы действия. В действии строится и удерживается субъективация продвижения человека – чувствуемое и сознаваемое самоизменение. На субъективацию как необходимый и позитивный момент возрастного кризиса развития указывает К.Н. Поливанова (Психология возрастных кризисов. Москва: Академия, 2000, стр. 105-110).

,МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Я вместо слова «субъективация» предпочитаю использовать термин «субъектизация» как теснее сопряженный с комплексом «социализация»/

В приведенных фрагментах искомая реальность действия выступает трояко. Как воссоздание и удерживание Идеальной Формы посредством ее моделирования. Как обращение, т.е. пред-ставление и жест. Как субъективация продвижения – чувствуемое и осознаваемое самоизменение.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Отдавая должное отечественным психологам в их попытках теоретического истолкования процессов субъектизации, все же не могу не отметить, что Хайдеггер в трактате «Бытие и время» постигает эту проблематику глубже-систематичнее – достаточно под этим углом зрения перечитать § 26 «Das Mitdasein der Anderen und das alltägliche Mitsein» («Со-Dasein других и со-бытие»)/

Пока еще предварительно можно отметить резкое изменение акцентов в полагании реальности действия. Она в большей степени содержит допущение преобразования себя и других в опоре на вещи, нежели преобразования самих вещей. И в игре, и в становлении предметных действий, и в учебной деятельности ребенок действует с собой и собой. Его наличная психосоматическая реальность есть первый «объект», претерпевающий действие.

Последние замечания могут показаться тривиальными. Все деятельностники говорили об изменении субъекта и строили соответствующие экспериментальные исследования. При этом они понимали, что действие с человеком не может быть прямым и вводили категорию «предметности». Однако, «действие», которое было схвачено в экспериментах, и «действие», которое подразумевалось в размышлении о деятельности «вообще», оказывались разными действиями, имели разные функции и описания (картины).

4. Субъективная «ткань» /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Точнее – не «субъективная», а именно «субъектная»/ действия стала специальным исследуемым предметом в работах А.В. Запорожца (Леонтьев А.Н., Запорожец А.В. Восстановление движения. Москва: Советская наука, 1945; Запорожец А.В. Развитие произвольных движений. Москва: Издательство АПН РСФСР, 1959). По мысли А.В.Запорожца, условием возникновения произвольности является превращение движения из неощущаемого в ощущаемое. Это превращение, по А.В.Запорожцу, связано с развитием интероцептивной (а не экстероцептивной) чувствительности. Дело не только в том, что в действии ощущается внешний мир, но и в том, что ощущается само действование и это чувство себя (в буквальном смысле слова) является условием возможности действия.

Интересна и показательна сама та процедура, форма эксперимента, в котором А.В. Запорожец и М.И. Лисина изучали переход от неощущаемости к ощущаемости вегетативных (вазомоторных) реакций - возникновение самоощущения (Запорожец А.В. Развитие произвольных движений. Москва: Издательство АПН РСФСР, 1959, стр. 71-90).
В тех случаях, где был получен эффект ощущения вазомоторных реакций и их произвольной регуляции, течение этих реакций как бы выносилось на своеобразный «экран»: либо испытуемый видел их динамику (видел свою плетисмограмму), либо эта динамика кодировалась через динамику тактильных ощущений (нажатие на руку), либо через звуковые изменения. Экран работал как отражатель и усилитель неощущаемого. И в той мере, в какой он так работал, внутреннее движение ощущалось, «переживалось».

Трудно переоценить значение этих экспериментов. В теорию деятельности, действия и опосредствания было введено новое звено - сама телесность действующего, интимно-субъективный слой, неизменно подразумевающийся и столь же неизменно ускользающий от создателей теории действия. Увлеченность представлением о действии как преобразовании вещей мешала заметить, что оно в первую очередь «прикреплено» к самому действующему, который необходимо претерпевает собственное действование. И именно поэтому пробно-поисково-ориентирующая «сторона» действия должна быть связана с приведением органа и тела в состояние «живости», чувствительности. В дальнейшем это было показано в работах Н.Д.Гордеевой и В.П.Зинченко (Гордеева Н.Д., Зинченко В.П. Функциональная структура действия. Москва: Издательство МГУ, 1983). Только сейчас, спустя 44 года, представления о «самочувствовании» становятся основанием «Психологии Телесности» (Тхостов А.Ш. Психология телесности. Москва: Смысл, 2002).

В экспериментах А.В. Запорожца и М.И. Лисиной, ощущение себя и его удерживание (т.е. переживание) возникает лишь в условиях экранирования. Предметом экранирования является динамика, переходы «внутренних движений». Экранирование предполагает отображение внутреннего и его «возвращение» самому испытуемому. Если отображение дает возможность опробования, экспериментирования с собой – опробования связей между неясными еще внутренними движениями и их отраженным существованием, то экран становится усилителем внутренних ощущений. Отображение, усиление, возвращение – три функции экрана.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Постижение того, что современные психологи называют «экран» и «экранирование», проведено Мартином Хайдеггером в трактате «Бытие и время» в Третьей главе «Мирность мира» в §§ 22-24 о трехсопряженности Dasein, внутримирно подручного и пространственности/

IV.
Материалы предыдущего параграфа свидетельствуют о том, что в основании разработок Д.Б. Эльконина и А.В. Запорожца находятся не «производственно-промышленный», а иной культурный прототип действия. Надо снова возвратиться к поиску социо-культурных прототипов (образов и схем) действия. Прототип «производственно-трудового акта» и соответствующая ему ядерная ситуация разрыва между нуждой и ее предметом не являются единственными.

Пьер Бурдье (Бурдье П. Практический смысл. Санкт-Петербург: Алетейя; Москва: Институт экспериментальной социологии, 2001), описывая жизнь кабильской земледельческой общины, обращает внимание на то, что многие (почти все) элементы социальной жизни и труда подчинены ритуалам, в основе которых находится структура циклов порождения как полового отношения (мужского – женского): зачатие – вынашивание - рождение – рост и т.п. Этой структуре подчинено строение дома, ткацкого станка и, конечно же, трудовой жизни, центром которой являются ритуалы сезонных переходов.

Я привожу достаточно известный этнографический феномен, чтобы продемонстрировать иной строй производственного акта. Действие в таком сообществе и таком труде завершается не вещным результатом, и преобразование вещи не самодовлеет. Преобразование вместе со своим результатом существенно постольку, поскольку отображает некое большее, предельное преобразование, а в данном случае – метаморфозу порождения. Действие иначе не мыслиться как отображение Идеальной Формы. Точнее говоря, то, что отображает, означает и представляет Идеальную форму – то и есть действие, завершенный производительный акт.

Однако, индивидуальное или групповое действие в такой общественной структуре не является поиском или пробой отображения «большого действия». Само это отображение и соответствие очень жестко регламентировано в системе многочисленных ритуальных запретов и правил. Отображение строится помимо людских инициатив и образует мир заданных регламентов. Соответствие идее замещается соответствием правилам. Индивиды живут в соответствии с ними, не зная их происхождения и не задаваясь вопросами о способе их установления. А сами правила могут и не напоминать того «большого действия», соответствие с которым они обслуживают. В идеальной форме отображается реальное действование, но оно возвращается действующему в превращенной форме готовых инструкций. Экранирование произведено и осуществляется до самого действия.

Технологическая дисциплина, полный набор ориентиров действия обеспечивает «встречу» потребности с предметом (наличного с требуемым и желаемым) в производственном акте. Ритуальная дисциплина обслуживает другой разрыв и другую встречу – встречу фактического поведения и его идеальной формы. Здесь, выражаясь языком П. Бурдье, не «поле игры» в вещественные результаты, а поле игры в соответствие общему и идентичность. В эту «игру» входят и результат, и способы, но лишь как элементы. Выигрышем является соответствие общему. Выигрыш и проигрыш выражаются в принятости и отверженности, а вовсе не в том, что нечто сделанное может занять ячейку требуемого.

Исторически возникающее снятие правил соответствия идеальному действию при сохранении требований идентичности ведет к изменениям строения производительного акта, обнажая вопрос о соответствии наличного действия идеальному. Это соответствие становится проблемой самого действующего, поскольку его мера нигде «не написана». Теперь идея и смысл могут быть реализованы лишь в пробе – пробе построения вещи, отношения в которой отображают Идею, т.е. чувственно усиливают ее. Это происходит вместе с обнажением внутренних, скрытых интуиций актора, гомологичных, в данном случае, «внутренним ощущениям» из эксперимента А.В. Запорожца и М.И. Лисиной.

Актор оказывается в положении, при котором надо найти и воссоздать тот «осциллограф», на котором явственно дана его собственная чувственная определенность. Воссоздание экрана, дающее возможность «усиления себя» и самообнаружения, становится узловой проблемой действия. Эта проблема практически решается лишь с появлением зрителя, читателя, слушателя. Само их появление означает, что интуиции актора состоялись – они так предметно выражены (экранированы), что отображают, усиливают и возвращают интуиции других людей им самим. Таковы формы художественной деятельности.

Возвращаясь к сопоставлению общинно-ритуального и промышленного типов задания действия, надо отметить, что и в промышленном типе идея не исчезает. Она из «вертикали» переходит в «горизонталь» и плоскость, становясь объемлющей и опосредствующей трудовой акт производственной и социальной организованностью. Экранирование также не исчезает, а «сплющивается», превращаясь в «среду», объемлющую путь к требуемому. Экран и образец действия сливаются с обстоятельствами его выполнения.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Отношение, которое Б. Эльконин называет «технологическим», присуще капиталистическому (=субъектному) способу производства, а «ритуальное» - докапиталистическим (=досубъектным) способам производства. Различие обоих типов производства и переход к субъектности Нового Времени и перспектива постиндустриализма исследованы в докладе Мартина Хайдеггера "Время мирообраза" (Die Zeit des Weltbildes, 1938). Онтогенез ритмизируется – воспроизводится филогенезом, «повторяет» его. Поэтому ребенок на первых стадиях развития воспроизводит «ритуальную дисциплину», в то же время «забегая»-имитируя через взрослых «технологическую»/

Современная социо-культурная ситуация, именуемая «постиндустриальной», «третьей волной» и т.д., также связана с изменением строения производительного акта. Похоже, что основным вопросом становится не производство товара, а производство услуги – формы обращения, адресации товара потребителю (появление профессии маркетолога – тому свидетельство). Вопрос уже не в том, чтобы сделать некую вещь, а в том, чтобы «сделать» соответствующую потребность и стремление. Потребность перестает разуметься сама собою, и «производство потребностей» из плана глубокого основания производства переходит в план актуальный – не просто проявленный, а прямо-таки агрессивно доминирующий. Обращение (коммуникация) уже не сопровождает действие, а сама становится действием, причем резким и результативным действием с психикой и сознанием, направленным на актуализацию потребности. В подобном действии как бы предположено, что люди не знают, чего хотят, и надо сделать, чтобы они это (т.е. себя) поняли. Аффективно-потребностная сфера становится сферой результатов, а не предпосылок.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: В постиндустриализме важна не только десубъектизирующая ипостась, превращающая массового человека (хайдеггеровское das Man) в "потребляющий объект", но и эсхатологическая, возносящая субъектного человека до Богочеловечества/

Производительный акт существенно затрудняется. Сама по себе результативность становится недостаточной, поскольку произведенная вещь еще должна войти в поле потребностей. Сделанное – это не только построенное, но и непосредственно адресованное. Окончателен не сделанный предмет, а представленный, «опубликованный» предмет. Лишь удачей «публикации» - завоеванием своего клиента - завершается производство вещи. Производится не просто вещь, а вещь инициирующая и провоцирующая отношение к ней и лишь через это утверждающаяся и существующая.

Эскизное описание культурных прототипов предполагает несколько обобщающих суждений.

Само действие есть меняющаяся культурная организованность и культурная предметность. Указание на то, что в деятельности строятся «культурные изделия», верно, но частично. Необходимо добавить, что культурное рассмотрение требует указания не только на эволюцию вещей, но и на эволюцию формы действия – формы опосредствования, мотивообразования, целеполагания.

Эволюция действия и есть эволюция акцентов и фиксаций социально существенного. В одном случае это следование идее-смыслу, в другом – преобразование вещи, в третьем – обращение и коммуникация. Соответственно этому, разные культуры действия по разному закрепляют «места» смыслов и «места» способов действия. В одном случае смысл задан полем, образованным отношением актуальной нужды и ее предмета; в другом – полем отношений идеи и реальности; в третьем – полем пробы на потребность.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Можно согласиться, но с оговоркой, что ведущая потребность человека в субъектности-богоравности, свойственная героическо-пассионарным натурам, не только не подавляется «вещизмом», а через «вещь» в пределе научно-технического Постава (хайдеггеровское Gestell) реализуется в господство над сущим и в соавторство творения и уничтожения - возносясь до Ничто, до Богосаможертвоприношения!/

Сквозной тенденцией в смене культур действия и характеристикой современной культуры является отделение во времени и пространстве критериев завершенности действия – его конечных эффектов - от самого действования. Вещь может быть сделана, но ее сделанность не есть еще «сделанность» самого действия. Необходимы адресация и презентация сделанного, его «публикация», а их эффекты не предопределены.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Необязательно в презентации видеть вещизм потребительства. В «Апокалипсисе» высшая презентация – сущее перед лицом бытия на Страшном Суде/

Отделение критериев завершенности от действия повышает его рискованность и, в то же время, придает ему объективно инициирующий, провоцирующий, пробный характер. Действие в момент своего выполнения оказывается еще и «щупом» возможного эффекта, и вызовом, инициацией условий эффективности. Историческое отделение поля смыслов и задач от поля способов осуществления действия при уменьшении числа компенсирующих этот отрыв и уменьшающих риск опор (инструкций, регламентов и т.п.), приводит к увеличению «коэффициента пробности» действия.

В заключение этой части статьи целесообразно заметить, что в наличном социальном бытии во все эпохи и, особенно, в нашу - смешаны фрагменты всех возможных форм действия. И в воспитании детей, и в профессиональных сферах, и в быту наличествуют как сколки ритуалов, так и элементы вещных преобразований и обращений.

V.
Описание социо-культурных форм действия и фрагменты из исследований Д.Б. Эльконина и А.В. Запорожца позволяют соотнести представленные картины действия с требованиями, налагаемыми на единицу развития.

Для действия, идущего по прототипу производственного акта, характерен предметный разрыв между данным и требуемым и субъектный разрыв между потребностью и ее предметом. Последний и придает ему осмысленность. При этом исходный объект предполагается явным, а требуемый результат представляемым. Таков же и субъектный разрыв: и потребность, и ее предмет уже сформированы и соотнесены. Такой тип действия можно назвать достижением. Основой вопрос достижения – вопрос об орудии (орудийном опосредствовании). Однако и этот вопрос решается за его пределами и, более того, решается лишь в меру преодоления стремления к результату.

Для прототипа действия, противоположного достижению, характерно полагание и осмысление производственного акта лишь в отношении идеального действия. Идеальное действие задает предметность производственного акта. Подобное действие осмыслено в расхождении между реальной и Идеальной Формой, поэтому действие «насквозь» знаково - отнесено к иному и ценно как соответствие иному. Однако, это соответствие полагается и снимается не в самом действии, а за ним – в системе правил и регламентаций.

Соотнесение смыслов и способов лежит за пределами действования. Из всей структуры действия существенно лишь соответствие чему-то другому. Таковым может быть и название подобных действий. И в этом типе действия также нет достаточной полноты для полагания его в качестве единицы развития.

Для третьего культурного прототипа характерно представление результата не как завершающего действие, а как погруженного в поле возможных, а не данных потребностей. Результат – это еще не окончательный эффект, а лишь его возможность. Завершение действия есть реализация этой возможности и актуализация соответствующей потребности. Разрыв между результатом и эффектом задает осмысленность этого типа действия. Его способом становится обращение самим результатом к возможным потребителям. Обращение строится как инициация, вызов, возбуждение потребности.

Отделение эффекта от результата, проблематизация завершения действия и повышение его рискованности придает действию объективно опробующий, зондирующий характер.

Здесь необходимо сделать примечание. Если использовать терминологию А.Н. Леонтьева, то предполагаемый конечный эффект действия можно назвать «мотивом», а производимой вещи задать место цели и говорить о проблемности соотнесения мотива и цели. В этом случае обращение выступает как проба соотнесения мотива и цели, т.е. как решение «задачи на смысл». Более того, производство вещи можно назвать «действием», а весь акт, завершающийся актуализацией потребности, назвать деятельностью. И говорить о способах включения действия в деятельность. (Точно также можно поступить и в отношении первых двух прототипов, назвав деятельностью в первом случае объемлющую технологическую цепочку, а во втором – ритуальную организованность.)

Дело, однако, не в терминах, а в том, чтобы понять и выявить отношение, порождающее действие и воссоздающееся в нем. В данном случае получится, что действие и деятельность имеют разные предметности. Первое есть преобразование вещей, а второе – людей.

Третий прототип действия можно назвать обращением, имея в виду, что именно обращенность, адресованность результата действия задает его проблемность и завершенность. Ограниченность этого типа действия в том, что сам актор предполагается уже сформированным. Действие предполагает становление среды, «социальной ситуации», но не действующего.

VI.
Уже говорилось о типе действия, в котором рождается авторство. Это действие является самым сложным и требует подробного анализа. Проблемное поле этого действия – расхождение реального поведения и его идеальной формы при отсутствии правил и внешних опор их соотнесения.

Первый вопрос здесь - в витальной необходимости соотнесения реального и идеального (совершенного) поведения. Вне ответа на него полагание идеальной формы выглядит неосновательно.

Надо отвлечься от ценностного содержания идеальной формы и отнестись к основаниям ее формообразующей функции и функциональному месту в поведении. Представление идеальной формы в виде горизонта, предельного ориентира движения верно, но недостаточно, поскольку остается вопрос о том, как «горизонт» связан с самим движущимся. Каким образом идея «задевает» человека так, что становится горизонтом и направлением его стремления? Каковы основания и условия связности человека и идеи?

Отсутствие этих вопросов и ответа на них есть предполагание или полагание безусловности идеальной формы, например, в виде указания на принятость каких-либо ценностей. А это, в свою очередь, свидетельство внешнего полагания идеи, т.е. какого-либо содержания в виде, статусе идеи. В социокультурном плане это приводит к перерождению идейного в идеологическое, в психологическом - к абсолютизации волевого начала, в педагогическом – к приданию модуса принудительности, а в житейском к силовому воздействию.

В результате, в образовании, например, идет длительная и бессмысленная борьба за «формирование мотивов учения» и никому не приходит в голову, что «должное желаемое» - это оксюморон, что нельзя быть «должным хотеть».

С другой стороны, всем известно как легко отдельные люди и людские массы втягиваются и реализуют разрушительные, а не созидательные идеи. Как легко эти идеи «задевают» и подчиняют себе. Почему и за «что» задевают?

Меня здесь интересуют вовсе не этические соображения, а тот пробел, не заполнив который, невозможно включить категорию Идеальной Формы в полагание единицы развития. Для гипотетического ответа на поставленные вопросы о жизненной необходимости идеальной формы, предстоит снова обратиться с экспериментам А.В. Запорожца и М.И. Лисиной.

Уже говорилось об экранировании как способе усиления латентных внутренних ощущений. Обобщая, можно утверждать, что их отображение, усиление и возвращение есть приведение человека в состояние самочувствия, в чувство себя, т.е., попросту, в состояние той или иной степени бодрствования, первый признак которого – ощутимая телесность. Ощутимая телесность – первое допущение «онтологии телесности» (Тхостов А.Ш. Психология телесности. Москва: Смысл, 2002) и вне этого допущения нет различий между «существом» и «веществом». Ощущать, чувствовать себя - это и значит быть. Можно сказать, что это первая базовая «потребность». Другие базовые потребности (в пище, тепле и т.п.) могут существовать лишь при этом условии.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Мартин Хайдеггер всю жизнь постигал суть телесности, мыслил «тело» и «вещь» с первых работ 1910-х годов до последних. И Жан Бодрийяр вслед за ним и за Мишелем Фуко постоянно бился над проблемой телесности. Компьютерологически несомненно, что хард в глубине сопряжен с софтом. Тема требует дальнейшего изучения на уровне клетки, генома, атома, струн и «музыки струн» в обобщении М-теории/

Исключительной заслугой А.В. Запорожца и М.И. Лисиной была демонстрация того, что самоощущение возникает лишь при условии вынесения его во вне, т.е. лишь в удачном экранировании. Удачным экранирование оказывается в случае, когда внешний вид, «код», внешне отображающий динамику еще скрытого внутреннего, позволяет работать с внешним изображением, как бы управлять им «из себя», выделяя в себе, в своем теле то, что изображено и тем самым усиливая, приводя к ощутимости «внутренние движения».

Разные формы изображения (экранирования) приводят к разной степени самоощущаемости. Так, в экспериментах А.В. Запорожца и М.И. Лисиной зрительное отображение «работало» лучше, чем звуковое, а звуковое – лучше, чем тактильное.

Существенно, что в экспериментах самоощущение возникает не в действии преодоления внешних преград, а в пробно-поисковом действии чувственного, телесного «самоопределения».

В отношении вопроса об Идеальной Форме, это означает, что Идеальная Форма становится горизонтом стремлений лишь в том случае, когда пробуждает, приводит в состояние самочувствия. Это происходит, если идеальная форма обладает функцией экрана – отображает, усиливает и возвращает самоощущение, т.е. становится формой самостановления в его самом первоначальном телесном виде (при этом условии, кстати, становится понятным вводимый Ф.Т. Михайловым конструкт «смыслочувствия» - Михайлов Ф.Т. Избранное. Москва: Индрик, 2001). А это, в свою очередь, происходит, когда Идеальная Форма принимает вид предмета опробования – дооформления, переоформления в материале собственного тела.

Понятно, что в жизни человека первыми и основными экранами являются другие люди. Но не просто «другие» и не просто «люди», а другие люди как экранирующие, осуществляющие сложное пробно-поисковое действие отображения, усиления и возвращения. Именно эти действия составляют сущность интимно-личного общения, именно они являются строительными лесами со-бытия (В. Слободчиков), со-присутствия, со-переживания и т.п. К реальностям экранирования относятся феномены «отраженной субъектности», вычлененные и изученные В.А. Петровским (Петровский В.А. Личность в психологии: парадигма субъектности. Ростов на Дону: Феникс», 1996).

Здесь необходимо специально подчеркнуть, что экранность – это не свойство, присущее людям и вещам, а их возможная функция. В самом по себе телесном составе людей и вещей нет никаких отображений и усилений иного. Функция экрана должна быть придана телесности, а телесность преобразована в соответствии с ней. Это преобразование и составляет предметность действий, образующих личное общение, со-переживание и т.п.

Совокупное действие, в котором строится экранирование и через это человеческое самообнаружение, является единицей развития. Именно в нем, именно в таком действии продуцируется и удерживается как смыслово-предметная, так и средственно-предметная стороны. Смыслово-предметная сторона есть отнесение проб и попыток порождения чувственности к Идеальной Форме и дальнейшее узнавание и воссоздание в ней своих глубоких интуиций и внутренних движений. Средственно-предметнная сторона есть проба воссоздания кода экрана в материалах фактической ситуации, в которые входит и телесность пробующего; экранирование выступает здесь как знаковое опосредствование (Эльконин Б.Д. Психология развития. Москва: Академия, 2001, стр. 111-129).

Замечу еще раз, что посредником между двумя сторонами действия является экранирование – превращение образов, действий, вещей, состояний в экраны – специфические предметные формы отображения, усиления и возвращения усилий действующих.

Важно отметить, что имеются в виду как пробы экранирующих, так и тех, кому они обращены и чье самочувствие отображают. Первые должны «правильно попасть», правильно нащупать внутреннее движение другого человека, а вторые – ответить, манипулируя экранным изображением, воссоздавая его в материале своего тела и ситуации, т.е. в этих материалах изображая и переделывая то, с чем к ним обращаются.

Таково строение интерпсихической формы действия, которую исследовал Лев Семёнович Выготский (Эльконин Б.Д. Л.С. Выготский – Д.Б. Эльконин: знаковое опосредствование и совокупное действие // Вопросы психологии, Москва, 1996, № 5, стр. 57-63). Его индивидуальная форма – продуктивное действие, в котором смысл изображается через такие предметы-усилители «чувствуемой активности порождения», которые оказываются усилителями «чувствуемой активности» других (Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. - Москва: Художественная литература», 1975).

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Очевиден параллелизм мышления Мартина Хайдеггера, Льва Выготского и Михаила Бахтина. Все трое формировались в «духе времени» первой четверти прошлого века, одни и те же идеи веяли в воздухе эпохи, одни и те же вызовы социальные и интеллектуальные. Если сопоставить умозаключения Бориса Эльконина о сущности деятельности и постижения Мартина Хайдеггера в трактате «Бытие и время», то придем к выводу о даже не взаимопрояснении, а о явном изоморфизме. Эльконин на языке психологии подтверждает Хайдеггера, а Хайдеггер на языке философии обобщает Эльконина. И должен признаться, что чем больше я читаю современных психологов и философов, тем больше проникаюсь уважением к Льву Выготскому/

Продукт самого действия инициирует и образует ситуацию, отличающуюся от той, в которой строилось само действие. Продуктивное действие есть не только становление действующего, не только оформление втягиваемых в него материалов, но и становление, преобразование ситуации и условий, в которых оно протекает.

Четыре сущностные характеристики продуктивного действия требуют специального анализа. Это, во-первых, его пробный характер, во-вторых, становление всех втягивающихся в действие материалов и самой формы действия, в-третьих, его специфическая предметность и, в-четвертых, его специфический социальный эффект.

1. Пробный характер продуктивного действия связан с рискованностью, не заданной завершенностью действия.

Понимание этого положения требует преодоления некоторых стереотипов полагания пробности и ориентировочности. Во-первых, проба имеет свой результат и свое завершение, а не только лишь является предваряющей некое окончательное действие и завершающейся лишь в нем. Ее результат – это экран. Во-вторых, проба – это функциональная и смысловая характеристика действия – его значение и «статус», а не натуральная характеристика его протекания.

То, что в данный момент выступает как реализация и выполнение, в следующий – может выступить как вариант, гипотеза, одна из возможностей, нечто открывающих и чем-то ограниченных. И, наоборот, то, что в данный момент видится как опробование, испытание - может вступить как удачная, хорошо «отлитая» и готовая форма.

Чтобы представить себе подобные переходы, надо отказаться от рамок формирования отдельного, заранее заданного действия – решения отдельной задачи. Хорошими образами здесь могут являться, так называемые, творческие виды деятельностей.

Например, живописец, накладывающий цветовое пятно на холст, делает это мерно, осторожно, как бы следуя всем «правилам» пробно-поискового действия. Но эта «проба» здесь же, а не после построения «полной ориентировочной основы», претворяется в результат – цветовое пятно, которое, в свою очередь, станет или не станет элементом целого в зависимости от «попадания» в форму композиции.

Также, например, и когда пишется текст, он попадает или не попадает «в мысль», в соответствие смысла и внутреннего замысла, и в зависимости от этого текст для пишущего оказывается черновиком или чистовиком.

Кроме опробования, нет другого способа обнажить смысл и объективировать замысел. Н.А. Бернштейн примерно то же самое говорил об элементарном двигательном акте, который в своей точности («исполнительной части») не может быть предопределен, т.е. не может быть предопределено то, чем является этот акт функционально – пробой или реализацией (Бернштейн Н.А. Очерки по физиологии движений и физиологии активности. - Москва: Медицина, 1966). Существенно также и то, что переходы проба-реализация могут происходить и происходят в разных масштабах времени. Это может быть актуальное и ситуативное время продуцирования, может быть время развертывания учебного предмета, а может быть и большое время жизненного цикла (например, возраста). Более того, разномасштабность является конструктивной характеристикой совокупного действия в его актуальном течении: то, что, например, для ребенка является окончательным, для взрослого, с его избытком видения, может выглядеть незавершенным, и тогда он старается переозначить детское действие как пробное.

Существенной характеристикой пробного пространства и его «несущего» События является систематически воссоздаваемый переход между пробно-поисковым и реализующе-результативным значением действия - систематически воссоздаваемое практическое переозначивание действия. Такое действие можно назвать пробно-продуктивным.

У пробы нет неудач и ошибок, а есть удерживание не существующей в готовом виде меры соответствия внутреннего движения и его идеи. Эта мера строится как вариация и преобразование конструкции экрана.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Богатые выходы у такой трактовки пробы – и в философию возможного Михаила Эпштейна, и в философию виртуального Сергея Хоружего/

2. Пробная форма продуктивного действия придает ему вид действия-становления. В нем становится экран-посредник, а потому и сам действующий, и другие. Пробно-продуктивное действие – форма актуалгенеза. Именно поэтому и само действие, и два его предела – идея и самочувствие – не могут быть «заучены» и закреплены, раз и навсегда «сделаны» и автоматизированы. Их сущность такова, что требует повторения и воссоздания. Но не таковы ли и многие «культурные вещи»? Есть книги, которые перечитываются по многу раз, есть живописные и музыкальные произведения, которые «перепросматриваются» и «перепрослушиваются». Дети требуют перечитывания сказок, а их игры необходимо и регулярно повторяются.

Другое дело, что как раз мимо этих вещей проходит традиционное обучение со своими фетишами запоминания, закрепления материала и т.п., но именно в нем и нет места пробности, культуре актуального становления, а потому нет места и продуктивности.

3. Специфичной оказывается и предметность пробно-продуктивного действия – то, как устроены его вехи и ориентиры, его пространство.

Источником представления о предметности такого действия для меня послужили экспериментальные исследования знакового опосредствования (Эльконин Б.Д. Психология развития. М., «Академия», 2001, стр. 111-130). Здесь не место для изложения их результатов и, в силу этого ограничения, я опишу поле пробно-продуктивного действия метафорически.

Представим себе старый, местами стершийся и основательно запыленный или закрашенный витраж, по поверхности которого мы рисуем – наносим свое, нужное нам изображение. Это наше действие сразу же оборачивается двумя сторонами: во-первых, мы рисуем, а во-вторых – самим этим актом стираем пыль, обнаруживая, дополняя, и как бы проявляя рисунок самого витража. И наше рисование и обнажение рисунка витража – это становления, которые могут находится в разных отношениях. Меня интересуют отношения отображения, актуализации композиции самого витража, которые возможны не иначе, чем в собственном рисовании. При этом собственное рисование необходимо обретает характер пробы обнажения и, где надо, дополнения (доведения) витражного сюжета.

В образе, который я нарисовал, связаны два становления. Это, во-первых, построение чего-либо, и, во-вторых, обнажение скрытого. Здесь уместно вспомнить отношения фабулы и сюжета из «Психологии искусства» Л.С. Выготского, сюжета и содержания игры из «Психологии игры» Д.Б. Эльконина. В обоих случаях фабула (в произведении искусства) и сюжет (в игре) переоткрывается и реформируется в движении по ним. Двойственность предметного поля - характерная черта пробно-продуктивного действия.

4. Пробность, становление, двойственная предметность – термины из описания внутренней формы пробно-продуктивного действия (Шпет Г.Г. Психология социального бытия. – Москва – Воронеж: Институт практической психологии, 1996). Эта форма продиктована задачей соотнесения двух его пределов и полюсов - предельно субъективного внутреннего ощущения и предельно объективной и объемлющей Идеи. Представленные описания пробно-продуктивного действия (экранирование, пробная форма, предметность) были сфокусированы на его внутренней структуре – картине того, что происходит между участниками совокупного действия, т.е. того, как и зачем строится их общность.

Необходимо перейти от атрибута пробности к атрибуту продуктивности, представить себе развитое продуцирование и сказать о внешней социальной форме, в которой пробно-продуктивное действие существует и которую оно провоцирует фактом своего осуществления. Об этом надо сказать потому, что продуктивность и ее центр – экранирование – в своей полной форме есть превращение интимно-психологического феномена в социальный и, следовательно, определенная социальная картина продуктивного действия является условием его возможности. В уже приведенных описаниях экранирования эта «картина» подразумевалась, но не эксплицировалась.

Социальная форма пробно-продуктивного действия включает три аспекта.

Продуктивное действие есть не просто действие, а Событие действия. О продуктивном действии можно сказать то же, что Мераб Мамардашвили говорил о мысли: «…всякий действительно исполненный акт мысли можно рассматривать как СОБЫТИЕ (выделено автором – Б.Э.). Событие, отличное от своего же собственного содержания. Помимо того, что мысль утверждает какое-то содержание, сам факт утверждения и видения этого содержания есть событие. Событие мысли, предполагающее, что я как мыслящий должен исполниться, состояться» (Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. – Москва: Политиздат, 1990, стр. 103).

Действие становится событием в том случае, когда порождаемая предметность образует и меняет и саму предметную и социальную ситуацию порождения. Это происходит постольку, поскольку строится нечто, в чем окружающие заново узнают себя, произведенное оказывается их экраном и фиксирует переход в их опыте (например, преодоление устоявшихся представлений). Переходом может быть и фундаментальный культурный сдвиг, и ситуаивное изменение или усиление ожиданий (как, например, в переживании спортивного зрелища). Важно, что это сдвиг, а, следовательно, ощущаемое изменение. Продуктивное действие есть вызов. Вызовом задается его осознаваемый и специально конструируемый или же стихийно складывающийся сценарий. Отметим, что действие как вызов описано К.Н. Поливановой применительно к форме критического возраста (Поливанова К.Н. Психология возрастных кризисов. – Москва: Академия, 2000) и Л.И. Элькониновой применительно к форме детской игры (Эльконинова Л.И. О предметности детской игры // Вестник МГУ, Серия 14 Психология, 2000, №2, стр. 50-65).

2. Сдвигу в ситуации действования (социальной ситуации действия) должен соответствовать сдвиг и переход в самом его предметном содержании. Способ действия должен быть устроен как преодоление скрытых ограничений и провокаций направления действования. Вызов не должен быть фальшивым.

Совпадение двух переходов: перехода в основаниях действования и перехода в основаниях его видения и принятия другими – основа событийности продуцирования.

3. Указанное совпадение должно быть явственно выражено. Его выраженность – форма утверждения действия.

В первую очередь продуктивное действие есть инициация и провокация его общественного утверждения. Понятно, что речь не идет о некой начальственной санкции. Рев трибун на стадионе – форма практического утверждения действий игроков.

Утверждение – это преодоление социальной пустоты вокруг выполнения действия. В нем как идея, так и субъективность действующего обретают реальность и мотивированность.

Сами по себе идея и смысл – это вовсе не наличные «социальные отношения», но они существуют практически в виде становления этих отношений, выражающихся в утверждении-отрицании, принятии-неприятии как актуальности, так и возможности действия. Именно поэтому продуцирование предполагает социальную пробу образования и удержания того социума («сообщества болельщиков»), в котором действие будет практически экранировано в виде ожиданий, оценки, санкций – сообщества людей, которые будут смотреть на действующего, а не сквозь него.

Развитая социальная форма пробно-продуктивного действия или действие как Событие – единица той социо-культурной практики, которая осваивается в детстве. Именно в этой форме действия внутренне связаны его способ и смысл, и именно такое действие должно быть положено в основу открытой Д.Б. Элькониным периодизации детского развития».

МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Радуюсь, что постижения Мартина Хайдеггера конкретизуются современной экспериментальной и теоретической психологией. Значит, хайдеггеровская концептуальная «система координат» может в первом приближении выступать «общим знаменателем» имеющегося знания. В сущности, разве послевоенная французская мысль не выросла из семян, посеянных Хайдеггером? И разве Хайдеггер не осмыслил и не учел предшествующие достижения наук о человеке, включая психологию? После Брентано и Гуссерля – очередь дошла как до Хайдеггера, так и до Выготского. По-моему, огромная заслуга нашей отечественной психологии – выработка на марксистской матрице деятельностного подхода и его экспериментальная апробация. И, наверное, прав Борис Эльконин, что «Георгий Петрович /Щедровицкий/ был больше выготскианцем, чем сам Выготский: «щедровизм» – это одна из самых сильных выготскианских линий, где знаково и опосредованно все доведено до своей кульминации. Не только в статьях ГП о знаках и предметах, но и в игре, и в отношении к схемам». Думается, мысли Даниила Борисовича Эльконина и его сына Бориса Данииловича и других отечественных человековедов (антропологов) самых разных видов – на острие нынешнего мирового интеллектуального порыва.