Дети

• Часть 1. Сбор документов
• Часть 2. Выбор ребенка
• Часть 3. Детдом
• Часть 4. Дом после детдома
• Часть 5. Боевые действия
• Часть 6. Две девочки: любовь и прочие неприятности
• Часть 7. Приют
• Часть 8. Первые дни вместе
• Часть 9. Новый ребенок vs семья

В какой-то момент я обнаружила, что не занимаюсь ничем, кроме детей. Нет, иногда я, конечно же, что-то писала или редактировала, но эти занятия стали эпизодическими. Дело даже не в том, что у меня совсем не было времени — время бы нашлось. А в том, что мне стали интересны только дети, я ужасно увлеклась.

С тех пор, как я стала приемной мамой, изменился мой круг общения. Я вдруг поняла, что знакомлюсь только с другими приемными мамами. И мы разговариваем только о наших детях. Конечно, иногда я видела и старых своих друзей. Но и им я постоянно говорила о детях. Мне было за себя неловко, но да, я вела себя как по уши влюбленная девица, которая думает только о своем предмете страсти. И расставшись с ним хотя бы на час, так сильно переживает, как он там без нее, что проще уже не расставаться.

Возможно, все сложилось бы иначе, если бы не приемная дочка с инвалидностью

Не то чтобы я совсем утратила связь с миром, перестала следить за новостями и понимать людей на улицах. Но что-то со мной произошло, я будто куда-то провалилась. Некоторые мамы проваливаются так с появлением первого ребенка, и я всегда очень этого боялась. Мне хотелось оставаться в струе, всюду бывать, увлеченно работать — и долгие годы мне это прекрасно удавалось. Но пятерых детей в этом режиме я уже не потянула, они заняли все мои мысли.

Возможно, все сложилось бы иначе, если бы не приемная дочка с инвалидностью. Когда я ее брала, я не представляла себе, что эта инвалидность будет значить для нас в бытовом и психологическом плане. То есть что-то я себе, конечно, представляла, но это не имело никакого отношения к реальности. А реальностью стали не только бесконечные ежедневные процедуры с сопутствующими ссорами, но и частые походы по врачам. В какой-то момент я сказала кровной дочке, что за последние три месяца мы с приемной девочкой были у врачей, кажется, не менее ста раз. Мы тогда готовились к комиссии по инвалидности и ударно собирали горы справок.

— Этого не может быть! — ответила она. — Даже если бы вы ходили по врачам каждый день, включая выходные, в трех месяцах все равно меньше дней, не сто.

О’кей, я немного преувеличила! (Ключевое слово — немного.)

Я подумала: раз я все равно занимаюсь только детьми, возьму-ка я еще одного ребенка

Не то чтобы я о чем-то жалела. На самом деле в любом образе жизни можно найти свои плюсы. Если ты часто ходишь к врачам, ты уже начинаешь с ними дружить, и встречаться с ними даже приятно, а время в дороге и очередях можно проводить и с пользой: смотришь вокруг, читаешь книжки, общаешься с ребенком. Это время становится только вашим — очевидно, что хронические болезни детей очень сближают их с родителями. 

Вдобавок врачи бывают и хорошие, знающие и ответственные. Один такой доктор заставил нас с дочкой ходить к нему в течение месяца через день, он отслеживал динамику состояния ребенка. И я ему очень признательна — благодаря ему мы подобрали более удачную схему лечения нашей девочки. Но стабильно работать в таком режиме было нереально. Ведь и другие мои дети иногда болели. А еще с ними каждый день случались душевные терзания, смертельные обиды, бурные увлечения, детсадовские драки и школьные драмы, требующие моего участия. Они привыкли подробно обсуждать со мной всt, что с ними происходит. В моей голове толпились кружки, секции, студии, родительские собрания, утренники, друзья моих детей, их занятия, педагоги, планы и маршруты. Дома что-то постоянно варилось и стиралось. Я покупала горы еды, одежды, тетрадок, книжек, игрушек, карандашей. Нам было совсем не скучно, и я научилась неплохо разруливать все наши проблемы. Но это целиком заполнило мою жизнь.

И я подумала: раз я все равно занимаюсь только детьми и так в этом поднаторела, возьму-ка я еще одного ребеночка. Какого-нибудь никому не нужного — из тех, кто сидит в детдоме годами. Факт, я не самая лучшая мама на свете. Безусловно, у меня тесная квартирка, мало денег и даже мужа нет. Но я все же очень неплохая мама, потому что моя голова занята только детьми, я их люблю и готова тратить на них все свои силы. Вдобавок у меня уже есть опыт, и довольно удачный. Я посоветовалась со старшими детьми — как и прежде, старшая дочка пришла в восторг, она сразу же принялась просматривать сиротские ролики и показывать мне приглянувшихся ей детей. Старший сын был настроен скептически, но признавал мое право заниматься тем, что мне важно — детьми так детьми. Приемная дочка к тому моменту превратилась в классического подростка, которому интересны только собственная компания и собственные дела, — она сказала, что в свою комнату никого не пустит, а так ей все равно. Но лучше бы завести собаку. Вот собака — это действительно классно. Собаку она и в свою комнату готова пустить.  

Мне казалось, опека отнесется к моей идее вполне благожелательно: у нас были хорошие отношения, приемные дети бойко развивались, никаких претензий к нашей семье ни у кого не было. Но выяснилось, что опека категорически против. Дамы, которые всегда были со мной очень любезны, сменили тон на строгий и заявили, что имеющихся детей и так слишком много, а мою эффективность в качестве приемной матери еще нужно доказать. Я принесла все положенные документы — опека собрала комиссию для рассмотрения моего вопроса. Стоять перед комиссией из восьми человек, доказывая мою эффективность в качестве приемной матери, было неприятно и унизительно — мы пошли доказывать мою эффективность вместе с детьми, для поддержки я взяла еще и энергичную подругу, тоже приемную маму, но, кроме меня, на комиссию никого не пустили. Комиссия не смогла принять решения и направила нас с детьми на психологическую диагностику. Я обратилась к юристам, те дали мне дельные советы, как быть и что говорить. В общем, семейной диагностики мы избежали и какое-то время провели в изматывающем конфликте с чиновниками. Но законных оснований для отказа у опеки не было, по существующим правилам приемная семья может растить до восьми детей (включая кровных). Так что заключение о праве взять еще одного ребенка мне дали. Занятно, что сразу после того, как это решение было принято, дамы из опеки снова стали любезны и милы, и никаких обид у нас друг на друга не осталось. Как если бы это был такой обязательный квест — побороться. Я поборолась, победила, и все довольны.

Не зря же девочек гораздо охотнее забирают в семьи — ну и я возьму девочку

Я решила взять девочку лет восьми-десяти — постарше моих младших детей и помладше старших. Мне казалось, ребенок именно этого возраста не будет ни с кем конкурировать и довольно органично впишется в нашу тусовку. Мальчиков я, после нашего приемного малыша, стала побаиваться — понятно, что это глупость, что все дети разные и девочки могут орать и крушить все вокруг ничуть не хуже. Но тем не менее во мне еще были свежи воспоминания об истошных воплях и злобном рычании нашего мальчика, и мне ужасно не хотелось снова попасть в тот же ад. Мне казалось, с девочкой в любом случае будет легче. Не зря же девочек гораздо охотнее забирают в семьи — ну и я возьму девочку. Возраст не такой уж популярный, выбор будет. Я готова была к каким-то диагнозам и даже к инвалидности, но теперь хотела точно знать, чего именно это от меня потребует — и на ежедневном уровне, и на глобальном. Есть болезни, названия которых звучат устрашающе, а на практике требуется всего-то давать ребенку таблетки. И наоборот: вроде диагноз звучит безобидно, а в итоге он значительно осложняет вашу жизнь.

Также я знала, что точно не сдюжу еще одного озлобленного ребенка. Я поняла, что для меня нет ничего хуже детской агрессии, постоянного желания драться и унижать других. У меня был страх, что в детдомах не бывает добрых детей, я много читала о том, что травмированность почти всегда сопровождается озлобленностью, но мне хотелось верить в лучшее. Мне нужна была добрая девочка — с каким угодно отставанием в развитии, но без злости на весь мир.

Я полистала базу детдомовских детей, посмотрела ролики, выбрала несколько симпатичных девочек, позвонила про некоторых в их опеки. Большинство из этих девочек недавно попали в детский дом, у кого-то были навещающие родственники, кто-то уже знакомился с потенциальными опекунами. Но у одной девочки никого не было, в детдом она попала еще в 2010 году, и за все эти годы на нее всего однажды выписали направление. Ее диагнозы были из тех, что звучат устрашающе, но по ролику было видно, что ребенок живет самой обычной жизнью, в опеке подтвердили, что девочка учится в районной и даже не коррекционной школе.

Девочке было восемь, она жила в детдоме небольшого сибирского городка. В большом городе ее, несмотря на диагнозы, давно бы забрали, но в провинции и здоровых детишек не так быстро устраивают в семьи. Местных опекунов мало, а логика неместных понятна: сложного ребенка можно найти и где-то рядом, а если уж далеко ехать, то за ребенком без проблем. Но тащиться в глушь за проблемным ребенком…

Я думала, что в провинциальных детдомах детей гораздо меньше балуют, чем в детдомах мегаполисов

Я подумала, посоветовалась с врачом, тоже приемной мамой — и решила слетать и познакомиться с этой девочкой. В Сибири я никогда не была, а полетов боюсь, но девочка меня зацепила, она мне даже приснилась. Нет, я не верю в мистические сны и тайные знаки, но раз приснилась, значит, стала небезразлична. От поездки меня удерживала только необходимость оставить на кого-то детей, пока меня не будет. В итоге они остались с няней, которая жила у нас дома с моими старшими детьми, когда они были маленькими, а я бесконечно и увлеченно работала. Мы не видели эту няню несколько лет, но она согласилась приехать и провести у нас столько времени, сколько потребуется. Так что я полетела в Сибирь со спокойным сердцем. А дети были от няни в полном восторге, она устроила им настоящие каникулы: те несколько дней, пока меня не было, она выполняла все их капризы и разрешала им то, чего не разрешаю я.

Я думала, что в провинциальных детдомах детей гораздо меньше балуют, чем в детдомах мегаполисов. Мне казалось, тамошняя обстановка должна быть гораздо более убогой. Я думала, что тамошних сирот едва ли бесконечно развлекают, возят по санаториям и так же заваливают подарками и гаджетами, как в больших городах. Возможно, их даже приучают убирать за собой и беречь вещи. И в целом эти дети растут душевно здоровее и строят со старшими более адекватные отношения, у них нет столичной привычки относиться к взрослым как к прислуге. Я надеялась, что в провинциальных детдомах меньше текучки и больше душевности. У меня даже обнаружилось не пойми откуда взявшееся романтическое представление о том, что сибирские люди добрее, спокойнее, терпеливее, душевнее несибирских. Но я была готова к тому, что реальность разобьет мои представления в пух и прах.

Однако реальность такой и оказалась!

Все так ликовали, что я даже разнервничалась и стала подозревать, что тут есть какой-то подвох

Насколько сложно мне было забрать из детдома и приюта первых детей, настолько легко все прошло с этой девочкой. И в опеке, и в детдоме меня встречали с радостными улыбками — все буквально хлопали в ладоши, узнав, что я всерьез заинтересовалась ребенком, который уже седьмой год торчит в сиротском учреждении. Я по привычке готовилась держать речи о моей материнской эффективности и защищать свое право растить еще одного ребенка, но никто не задал мне ни единого вопроса — все вели себя так, будто устройство девочки в нашу семью было самым лучшим из всего, что только могло с ней случиться. Я знала, что оформление документов может занять около двух недель, и готова была подписать согласие на ребенка, уехать домой, а потом вернуться за девочкой. Но в опеке сказали, что если я настроена на согласие, документы оформят за два дня. Только заберите! Все говорили: «Неужели она наконец дождалась свою маму?! Какое счастье! Мы уже отчаялись».

Все так ликовали, что я даже разнервничалась и стала подозревать, что тут есть какой-то подвох. Например, диагнозов у ребенка гораздо больше и они гораздо серьезнее. А сам ребенок ужасно неприятный, психованный и пакостливый, неуправляемый и агрессивный.

Но подвоха так и не обнаружилось.

В жизни моя девочка оказалась еще милее, чем на видео. Маму она действительно очень ждала — бросилась мне на шею и сразу же расплакалась, что я раздумаю, не захочу ее взять и исчезну навсегда. Сибирская душевность была при ней — я привыкла, что детдомовские дети замкнутые, грубые, жесткие, но эта девочка была нежной, ласковой, открытой, простодушной. Диагнозы же оказались еще менее страшными, чем сообщалось поначалу, большая часть болезней была пролечена и оставалась в анкете ребенка по инерции.

— Но ведь зима, холодно! Кто же гуляет зимой? Гулять надо летом.

В общем, все это было очень непривычно и довольно удивительно.

Сам детдом был унылым местом: массивное серое сооружение с бесконечными коридорами, целая фабрика сиротства — да, детей там не баловали, не развлекали, не вывозили на курорты, они и гулять-то особо не ходили. Когда я спросила почему, моя девочка резонно заметила:

— Но ведь зима, холодно! Кто же гуляет зимой? Гулять надо летом.

Игрушек было мало, и они были самыми простыми. Гаджетов не было вовсе, только общий телевизор. Обстановка тоже была довольно спартанской — и да, детей очень даже учили убираться и беречь свои вещи, девочка годами ходила в одной и той же застиранной одежде и мечтала о чем-то понаряднее. По воскресеньям детей водили в церковь, и там они молили бога послать им новых родителей. Когда дети хулиганили, им говорили: «Кому нужен такой плохой ребенок? Родители забирают только хороших деток. Никто тебя такого не возьмет!» Но при этом воспитатели искренне привязывались к детям, обнимали их и жалели, читали с ними книжки, старались сеять разумное, доброе и вечное. Все было как в сентиментальных фильмах о сиротках. Оказалось, есть места, где законсервировался именно этот, традиционный вариант в не худшем своем изводе.

Столичную идею, что детям в детдоме очень даже хорошо, тут бы не поняли. Никто не призывал одуматься ни меня, ни девочку — воевать было не с кем. Воспитатели старались устроить детей в семьи, сочиняли им обстоятельные характеристики для баз данных и вместе с ними молились о новых родителях. И даже детдомовский психолог (а ведь я привыкла к тому, что эти люди считают себя всемогущими и несущими сироткам истинный свет) сказала мне:

— Вы не представляете, насколько депрессивна моя работа. Как бы я ни старалась, чем бы ни занималась с детьми, о чем бы с ними ни говорила, у меня нет никаких шансов на что-то повлиять. Все наши выпускники или спиваются, или садятся, или гибнут от передоза — хороших историй мизер. Как же я рада, что вы забираете девочку! Вы дарите ей шанс на нормальную жизнь. Здесь у нее такого шанса не будет.

Мне даже показалось тогда, что она сгущает краски. Ну почему не будет. Шанс есть всегда. И раз тут работают адекватные добрые люди, шанс не так мал.

Ребенка всем было жаль, но никому не хотелось проблем, и от всей этой ситуации веяло глухой безнадежностью

Но мне показалось так потому, что я приходила в детдом в дневное время. Днем там было солнечно, взрослые, которых я встречала, занимались с детьми какими-то осмысленными делами, малыши с хохотом носились по коридорам. Все выглядело очень неплохо.

А уже забирая девочку, я замешкалась — не по своей вине, мы с опекой долго ждали подпись начальника на одном из документов — и попала в детдом вечером. В медкабинете, куда я пришла за лекарствами для ребенка на ближайшее время, на кушетке лежал мальчик лет тринадцати. Его избили, выглядел он ужасно, говорил с трудом. Детдомовский врач вызвала скорую помощь и обсуждала с воспитательницей, что сказать бригаде. Обе звучали устало и как-то обреченно. С уже прибывшей бригадой врач и воспитательница все с той же усталой обреченностью стали обсуждать, что сказать в больнице. Ребенка всем было жаль, но никому не хотелось проблем, и от всей этой ситуации веяло глухой безнадежностью.

Я забрала наши лекарства, поднялась в группу. Тот мальчик так и остался на кушетке в окружении врачей. А моя девочка собрала свои вещи, она прыгала и сияла. Пока мы со всеми прощались (многие дети рыдали, было страшно неловко, и никакие принесенные конфеты не помогали эту неловкость смягчить), вечер стал уже поздним. Мы с девочкой спустились в холл и вызвали такси, чтобы уехать оттуда навсегда.

Взрослые уже разошлись по домам. Нет, наверное, кто-то остался, на вахте сидел охранник. Но холл был полон одними подростками, в основном старшими пацанами в футболках и трениках — смурными, грубыми, сплевывающими прямо на пол. Они группами выходили на улицу покурить — не одеваясь, хотя термометр показывал минус 27. Возвращались, грелись, шли снова. До нас долетали матерные обрывки разговоров. Такси куда-то пропало, и пацаны поглядывали на нас с напряженным любопытством. Наконец один парень подошел к нам и спросил, похохатывая:

— Что, забираете эту мелочь?

— Да, — ответила я.

— А меня не хотите забрать? Я, знаете, какой рукастый. Все бы вам в доме делал.

— У меня разрешение только на одного ребенка, — сказала я. — Так что прости, не судьба.

— А что, иначе б забрали?

— Ну… подумала бы,— ответила я.

— Да бросьте, — сказал парень. — Я все понимаю. Живите спокойно.

Холод с ветром пробирали насквозь, но пугали куда меньше, чем детдомовские подростки

Остальные ребята тоже подошли к нам поближе, и вдруг они протянули руки и стали меня трогать, осторожно, по очереди. Им будто стало интересно просто потрогать кусочек большого мира в моем лице. Я была в зимней куртке — ее и трогали. Моя девочка испуганно хлопала глазами. Во мне стала подниматься позорная паника.

И тут приехало такси. Точнее, не приехало, но позвонило пожаловаться, что не может найти нужное здание. Я немедленно сказала: «Да-да, мы выходим», — мы подхватили свои пакеты и отправились искать машину где-то в темноте улиц. Холод с ветром пробирали насквозь, но пугали куда меньше, чем детдомовские подростки.

Честно говоря, это был один из самых страшных эпизодов в моей жизни.