Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

Верно ли воспринимают Александра Панарина его почитатели?

При всем уважении к покойному Александру Сергеевичу Панарину (я ходил на  отпевание
в церковь Святой Татианы при Московском университете), осознаю его некоторую
растерянность перед атакующим мондиализмом. Столь неожиданное крушение могущественнейшего
Советского Союза кого угодно могло ввергнуть в смятение. С одной стороны, хочется
надеяться на недобитость России и выдавать желаемое за действительное, а с другой
стороны – демонизируется враг с Запада. По горячим следам Русской Катастрофы
легко поддаться односторонностям.

Уже несколько заметок я посвятил идеям Александра Панарина – некоторые принял
и освоил, некоторые оспорил. В последнем выпуске «Литературной газеты» (26 мая
– 1 июня 2004 г., № 20-21 /5973/, стр. 3) журналист Владимир Смык опубликовал
материал под названием «Повернуть мысль лицом к жизни». В газете подзаголовок
– «Духовное завещание Александра Панарина». В интернет-версии этого подзаголовка
почему-то нет (http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg20-212004/Polosy/art3_1.htm).
Вдова мыслителя доктор философских наук, профессор МГИМО Наталья Николаевна Зарубина
сообщает интересные вещи.

В преамбуле-врезке к статье говорится – «Уход из жизни Александра Панарина остался
подчёркнуто незамеченным. Наверное, потому, что он не принял мировоззренческих
принципов прозападной элиты, до недавнего времени безраздельно господствовавшей
в России. Он резко выступил против глобализации; в возглавляемой Америкой войне
богатых против бедных встал на сторону тех, кого сильные мира сего превращают
в парий, изгоев цивилизации; заговорил о предназначении нашей страны быть опорой
нищих духом».

МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Я изумился – что значит «до недавнего времени» господствовала
прозападная элита? А сейчас уже не господствует? Путин, Фрадков, Греф, Кудрин
и прочие – не «немцы в Кремле», а «русские патриоты» и чуть ли не «русские националисты»?
Увы, желаемое выдается за действительное.

Оказывается, Александр Панарин задумал колоссальную трилогию «Духовные катастрофы
нашего времени в свете современного философского знания».Рукопись подготовлена
к выходу в журнале «Москва». Труд этот задуман как учебник истории философии.
В основе лежит методологическая установка: создать язык философствования, пригодный
для выражения общенационального опыта. Ведь если такого языка нет, народ лишён
возможности осмыслить себя, свою культуру и историческую задачу. С языком философских
категорий, узкого эзотерического круга, обладающего монополией на знания, эту
задачу не решишь.

– Но тогда возникает аналогия Александра Сергеевича Панарина с Александром Сергеевичем
Пушкиным как творцом русского литературного языка...

– Да, возникает, и вполне определённая. Панарин решал задачу создания, скажем
так, современного русского философского языка, взяв за образец творчество великого
поэта, припадавшего к двум источникам: высокой литературе и народной языковой
традиции. Как для Пушкина эта традиция была животворным ключом, так и для Панарина:
резервуаром, питающим философский язык, философское знание, служил культурный
пласт, включающий в себя пласт национальный, в том числе бытовой народный. 

МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Русский язык философски превосходит английский и лишь ненамного
уступает немецкому. Я с этим столкнулся, когда переводил на русский язык термины
Мартина Хайдеггера в работе «Постигая Хайдеггера».

Наталья Николаевна Панарина отмечает, что наследие поэта, идеи пушкиноведения
должны были служить своего рода путеводной нитью для панаринской трилогии. Он
называл это пушкинской парадигмой. Творчество Пушкина помогало Панарину ставить
проблемы и даже решать их. Возьмём извечное противостояние  славянофилов и западников.
Кто прав: модернисты-реформаторы или  традиционалисты, стремящиеся уберечь родное
наследие от трансформации? Точка зрения Панарина такова. Петровские реформы знаменовали
начало эпохи модерна в России. Модерн тяготеет к конструктивизму, поэтому модель
тогдашнего самодержца в своей основе была искусственной конструкцией. Серия переворотов,
последовавшая за смертью Петра, являлась неизбежным следствием этой искусственности
и расплатой за неё. Именно Пушкину, считает учёный, удалось найти должное место
традиции и новации и вдохнуть подлинную жизнь в конструкцию, созданную Петром.
На смену ходульным социальным и антропологическим типам, населявшим это искусственное
сооружение, пришли живые образы эпохи великого поэта. Пушкин, по мысли Панарина,
показал: традиция ценна тогда, когда выступает не как охраняемый в девственной
чистоте резервуар, а как источник, питающий новацию.

МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Призыв к «обрусению» философского языка – и тут же словечко
«модерн», которое надо долго разжевывать. Далее - «Мы живём в период перехода
от эпохи модерна к постмодерну, который сопровождается кризисами и катастрофами».
Снова уход в заумную надстройку, а надо осмысливать историю через базис. «Субстанция
есть субъект» - аксиома философии Нового Времени, и от субъекта и надо исходить.
Этот латинский термин чрезвычайно удачен, и его не надо переводить на русский.
Петр Великий действительно модернизировал Россию и тем самым субъектизировал
её, ибо модернизация есть проявление, предпосылка и средство субъектизации человека
и общества. Всех нельзя субъектизировать, ибо на всех до сих пор не хватает ресурсов
для обеспечения необходимого условия субъектности - экономической самодостаточности.
Петр I создал субъектную русскую аристократию, что было закреплено Манифестом
о даровании вольности российскому дворянству от 18 февраля 1762 года, обеспечившем
стремительное становление и расцвет Российской Империи. Да, Александр Сергеевич
Пушкин –  острие стрелы субъектности, но пущена эта стрела тетивой Петрова лука.


Вслед за учением Гегеля о терроре и вслед за неомарксистами Франкфуртской школы
осмыслял Александр Панарин проблему «репрессии», не сводя её к  сталинскому ГУЛАГу
и не связывая с восточным деспотизмом и советской системой как «худшему выражению
этого деспотизма». Панарин считал массовые репрессии и подавление личности -
традицией прежде всего западной. Именно эпоха становления европейского модерна
– Александр Сергеевич рассматривал её как синтез европейского Просвещения и рыночных
отношений – дала опыт массовых репрессий. Их жертвами стали все, кто выпадал
за рамки усреднённого человеческого типа: юродивые, люди с больной психикой,
обитатели работных домов. Но прежде всего в эти рамки не умещалась творческая
личность. Как иллюстрацию судьбы художника в данную эпоху Панарин берёт стихотворение
«Андрей Шенье», написанное Пушкиным от лица поэта, казнённого якобинцами:

Где вольность и закон? 
Над нами
Единый властвует топор.

МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Репрессия репрессии рознь в зависимости от того, является ли
общество, в котором свершается репрессия, субъектным, досубъектным, недосубъектным
или десубъектизируемым. Эмпирическими или полуэмпирическими обобщениями здесь
нельзя ограничиваться. Репрессии  модерна, а к ним относятся якобинский террор
и сталинский ГУЛАГ, следует понимать через субъект-субъектные и субъект-объектные
отношения. Ведущую роль играет здесь субъектность, как вскрыто Гегелем в «Феноменологии
духа».

Один из разделов первой части своей трилогии Панарин, свидетельствует Наталья
Зарубина, намеревался посвятить ГУЛАГу современного – постмодернистского – общества.
Либеральные идеологи постоянно внушают нам, что это общество, которое возводит
свободу в абсолют. Александр Сергеевич же считал, что оно на новом историческом
витке возвращается к рабству античного типа.

– Звучит довольно-таки непривычно. Кто же рабы и кто господа в обществе постмодерна?

– В античном обществе мир чётко делился на две части: носителей цивилизации,
граждан полиса и всех остальных, которые были лишены человеческого статуса и
рассматривались как говорящие орудия. Так вот, в постмодерне, ставшем по существу
контрмодерном, «избранный Север», позиционирующий себя носителем ценностей западной
цивилизации, превращает весь остальной мир в рабскую периферию, низводя её жителей
до уровня говорящих машин. А для того чтобы они смирились с навязываемым рабским
статусом, создаются изощрённые технологии, призванные унизить и оклеветать изгоев,
разрушить их культуру, государственность, лишить не только экономического и политического
капитала, но и ценностных основ, чувства собственного достоинства. Речь, таким
образом, идёт о тотальной репрессии на всех уровнях: индивидуума, коллективной
личности, страны, даже континента.

– Что Панарин намеревался противопоставить идеологии новых рабовладельцев?

– Реабилитация изгойского мира, которому контрмодерн, взявший на вооружение социал-дарвинизм
с его культом силы и подавления слабых, отказывает в праве на социальное и культурно-историческое
бытие, возможна на основе духовных ценностей, считал Панарин. Здесь он намеревался
обратиться к православной традиции любви к ближнему как активному началу, побуждающему
к действию.
Александр Сергеевич пришёл к выводу: поскольку богатые создали свою наднациональную
систему однополярного глобального мира, посредством которой они разрушают базовые
ценности и государственные институты мировой периферии, то противостоять этому
интернационалу должно такое же наднациональное объединение бедных. Оно поможет
угнетённым и отброшенным на периферию цивилизации вернуться к национально-культурным
корням и вернуть государству функции защиты слабых от произвола сильных мира
сего.
Этот интернационал бедных, считал Панарин, будет основан на новой социальной
идее – сострадания, деятельной жалости и любви к ближнему.

– Где новая социальная идея сострадания – назовём её новым социализмом – может
восторжествовать?

– Я нашла записи Александра Сергеевича, сделанные к встрече с Назарбаевым в Астане
(на которую были приглашены виднейшие политологи стран Содружества). Там чётко
прослеживается мысль, что рождение новой социальной общности, скорее всего, начнётся
в Евразии, население которой отброшено на уровень изгойского мира. Но это окажется
возможным, если Россия не изменит своему историческому предназначению – защищать
слабых, быть опорой гонимых и отверженных.

– А как же Западная Европа, где антиглобализм существует как политическое движение?

– Вопросу – произойдёт ли размежевание Европы с атлантизмом? – Александр Сергеевич
планировал посвятить заключительный раздел книги, который он назвал: «Состоится
ли новая реформация в Европе?» Проблема им ставилась так: сможет ли человек Запада,
искушённый индивидуализмом, рынком, вернуться к духовно-религиозной традиции?
Это будет зависеть от того, совершит ли европейский континент прорыв, аналогичный
движению русской культуры к восточно-христианской традиции, к православию.

МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Понять современный постиндустриальный мир, который совершенно
нельзя односторонне сводить к постмодерну, невозможно без понимания субъектного
порыва Нового Времени. Этот субъектный порыв или взрыв, произошедший полтысячелетия
назад в Западной Европе, когда там накопилась «критическая масса» низовой экономической
самодостаточности и тем самым политической субъектности, привел к экспансии европейцев
по всему миру и к открытию Нового Света, к началу современной (модерной) научно-технической
цивилизации, к происхождению и раскрутке буржуазного (капиталистического) общества,
к появлению нации и национального государства, к стремительной кристаллизации
современных субъектных «измов» (либерализм, коммунизм, национализм). Ныне после
распада Советского Союза на огромных пространствах планеты верх взял на время
мондиалистский неоколониализм-неоимпериализм с его попыткой десубъектизировать
народы и чуть ли не целые континенты, а также субъектные средние социальные слои
Запада. Эта попытка вызвала яростный отпор – от антиглобализма в сердцевине «золотого
миллиарда» до «международного терроризма» и событий 11 сентября 2001 года в США.
Александр Панарин, странным образом игнорируя субъектный вектор современной истории,
уходит куда-то в надстройку и далее в мракобесие традиционализма.


Диалогу с Востоком, взаимоотношениям русской мысли и православия Панарин предполагал
посвятить одну из главных частей своего труда. В восточно-христианской традиции
он видел источник духовного опыта, питающий цивилизацию. Движение к ней русской
культуры он предлагал осмыслить как возврат к Богу, как возвращение блудного
сына, в акте покаяния которого восстанавливается также разрыв природы-космоса
и человека, ибо репрессиям подвергается не только изгойский мир, репрессирована
сама природа.
Западная традиция, по мысли Панарина, в отличие от восточной, потеряла единство
человека и мира. Произошло это в силу утраты онтологии дара как благодати.

– Надо ли это понимать так, что дар как бескорыстная самоотдача сегодня не является
составляющей западной цивилизации?

– Александр Сергеевич очень любил Гончарова. Когда лежал в больнице, перечитывал
«Фрегат «Палладу» и просил меня принести еще и «Обломова». Сначала я думала,
что в атмосфере больничной палаты муж хочет вернуться к любимым книгам детства
и не утруждать себя высокими размышлениями. Но, оказалось, в творчестве Гончарова
он прослеживал осмысление писателем такой сущностной категории, как дар. Характерно
в этом отношении описание пребывания «Паллады» в Англии – искусственно сконструированном
мире, где природа человеку уже ничего не даёт и где люди друг другу уже ничего
не дают просто так. Потенциал дара, возможности дара уже ушли из мира.
Дару чужд Штольц. Автор «Обломова», отмечал Панарин, наделил его характерными
свойствами ходульной конструкции. Стоящей за Штольцем культуре европейского модерна
противостоит Обломовка, в которой Гончаров видел образ неиссякаемого природного
и человеческого дара.

МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Это - ретроградство и передергивание. И Англия позапрошлого
века односторонне опошлена, и Гончаров понимается утрированно.

– Когда Запад потерял эту способность к дару?

– Александр Сергеевич полагал, что окончательно онтология дара как благодати
была утеряна, когда западная мысль отступила от вершин, достигнутых классической
немецкой философией, которая в лице Канта вышла на уровень трансцендентального,
то есть высшего разума, познающего мир. Она ушла в философский индивидуализм,
и в период перехода к постмодерну пришла к бихевиоризму – полной индивидуализации
познающего субъекта. 

МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Поразительная односторонность! Ни Хайдеггер, ни Сартр, ни Деррида,
ни другие современные «властители дум» не уходили в индивидуализм или социал-дарвинизм,
а, напротив, выступали против отчуждения. Я объясняю эту слепоту односторонности
тем шоком, который пережил Александр Панарин и многие другие русские интеллигенты
при ошеломляющем крушении своей тысячелетней Родины. Инстинктивная реакция –
броситься в омут прошлого. А я и мне подобные принимают вызов будущего и седлают
стрелу субъектности.

Постмодернистский индивидуализм, продолжает Наталья Зарубина, носит откровенно
асоциальный характер и превращается в реальную угрозу обществу, самому бытию
человека. Панарин ставил задачу – повернуть философию лицом к реальной жизни:
вернуть её к первоначальному предназначению: рассуждению о смысле бытия. Сводить
причины нынешних катастроф к внешним эмпирическим обстоятельствам, как это делает
сегодня западная мысль, – значит уходить от ответственности, полагал учёный.
Именно попустительство к слабостям человеческим привело к тому, что мир оказался
в нынешнем критическом состоянии. Александр Сергеевич Панарин был убеждён: все
социально-политические проблемы имеют под собой духовную основу, и задача философии
– предлагать ответы на духовные и моральные запросы современности. Задуманная
им работа и должна была содержать такие ответы...

МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Если повертывать философию лицом к реальной жизни, как обоснованно
хотел Александр Панарин, то надо не сводить её к «рассуждению о смысле бытия»,
а, вспомнив «Тезисы о Фейербахе» Карла Маркса, отдать приоритет именно субъектности,
как в первом тезисе, и следовать заповеди одиннадцатого тезиса – «Философы лишь
различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его».
В наши дни это значит, что надо исповедовать Правую Веру и практически заниматься
«прикладной эсхатологией».