Новости

Земельный участок площадью до одного гектара можно получить в безвозмездное пользование в Якутии, Камчатском, Приморском и Хабаровском краях, Амурской, Магаданской и Сахалинской областях, Еврейской автономной области и Чукотском автономном округе. На земле можно строить жилье, а также использовать участок для бизнеса или фермерства.

С 1 июня 2016 года землю смогут получить жители «пилотных» районов Дальнего Востока, с 1 октября 2016 года — жители всех дальневосточных регионов, а с 1 февраля 2017 года — жители других регионов России и иностранцы. Иностранцы смогут претендовать на участки, если у них есть российское гражданство. Также земли смогут получить участники государственной программы по переселению соотечественников.

Земли будут распределять через федеральную информационную систему, где участники программы смогут выбрать необходимый земельный участок, а также узнать, как получить гектар земли на Дальнем Востоке.

Землю будут выдавать на пять лет. После этого россияне смогут арендовать землю или оформить в собственность при условии, что участник использовался. Участок отнимут, если окажется, что землю не освоили.

Из-под действия закона вывели территории традиционного природопользования коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока. Будущим владельцам дальневосточной земли запретили сплошную вырубку леса, а также разрешили получать лесные угодья в собственность только после 15 лет их использования.

Новости

Участники расследования получили «исчерпывающие доказательства» вины трех задержанных мужчин, в том числе предметы и документы, которые имеют значение для уголовного дела, говорит Волк.

Суд Сызранского района Самарской области 2 мая арестовал подозреваемых на два месяца, сообщил «Интерфаксу» анонимный источник в правоохранительных органах. Он отметил, что срок ареста может быть продлен во время расследования. Заседание суда прошло в закрытом режиме.

Под арестом оказались Ислам Бабаев, Орхан Зохрабов и Роман Фаталиев, сообщает Life.ru. По информации издания, к убийству также могут быть причастны братья Анатолий и Евгений Нуштаевы из Ферганской области Узбекистана. Известно, что один из братьев пересек российскую границу, сейчас его ищут силовики Казахстана, Киргизии и Узбекистана.

Андрея Гошта, его жену, отца и мать, а также жену и дочь его брата убили 24 апреля в самарском селе Ивашевка под Сызранью. Во время нападения также серьезно пострадала 7-летняя племянница полицейского. Подозреваемых в убийстве задержали 30 апреля и ночью 1 мая в Самарской области.

[incut1]

Новости

Крейг Райт (Craig Wright) представил доказательства того, что именно он получил первые биткоины под именем Сатоси Накамото, и провел с ними первую операцию в 2009 году. Райт также пообещал опубликовать эти доказательства.

BREAKING NEWS: Craig Wright reveals himself as Satoshi Nakamoto, inventor of bitcoin https://t.co/PH3StHaonh pic.twitter.com/68RDPOP2Ku

— The Economist (@TheEconomist) 2 мая 2016 г.

Создатель биткоинов рассказал, что решил раскрыть свою личность, чтобы оградить других людей, которых принимают за Сатоси Накамото, от внимания журналистов. Своим признанием он решил положить конец спекуляциям на тему, кто создал биткоин.

[incut2]

«Я не признавался, потому что это не то, что я хотел. Это не мой выбор. Я действительно не хочу быть публичным лицом. Я бы предпочел этого не делать. Я хочу работать, я хочу делать то, что я хочу. Я не хочу денег. Не хочу славы. Не хочу обожания. Я просто хочу, чтобы меня оставили одного», — сказал Крейг Райт.

В разное время СМИ называли создателями биткоинов разных людей. О том, что Крейг Райт может быть создателем криптовалюты, в декабре 2015 года, в частности, писал Wired.

[incut1]

Новости

В Северной Корее запретили проводить свадьбы и похороны до съезда партии, который начнется 6 мая. Когда корейцам разрешат жениться и хоронить усопших, не уточняется.

«Действия властей КНДР направлены на укрепление безопасности для безупречного проведения съезда», — рассказали в руководстве Южной Кореи.

До завершения съезда Трудовой партии также заблокировали все въезды и выезды из столицы страны Пхеньяна. Во время «особого периода контроля» также ограничат въезд в КНДР, а на границе с Китаем выставят больше пограничников.

Власти Северной Кореи также ввели суровые наказания для тех, кто откажется выполнять распоряжения правоохранительных органов КНДР.

Перед съездом в КНДР также запретили пирсинг и ввели ограничения на джинсы и любую другую «западную одежду». Прежде всего эти требования распространяются на жителей провинций Северный Хамген и Янгандо, граничащих с Китаем.

За длиной юбок, формой обуви и прическами местных жителей станут следить отряды молодых людей, которые лояльны лидеру Северной Кореи Ким Чен Ыну.

VII съезд Трудовой партии Кореи пройдет в мае 2016 года впервые с 1980 года. Этот съезд станет первым для Ким Чен Ына.э

СМИ Южной Кореи в прошлые годы неоднократно распространяли «шокирующие» новости о КНДР, которые не находили официального подтверждения.

Колонки

Те, кто полагают экономику умозрительными абстракциями, обычно люди занятые, потому не привыкли рассеянно смотреть по сторонам. И напрасно. Инфляционное таргетирование, между тем, глупо разыскивать на сайте Банка России или Сбербанка: они там есть, но вы их там все равно не увидите без специальных навыков, которые вам, право слово, ни к чему. Лучше возьмите на улицу из кафе московский плохой эспрессо, оторвитесь от новостей в айфоне и без какой-либо цели осматривайте окружающую среду. Минуты через три вы увидите то, что нужно увидеть — китайского туриста.

Посмотрите внимательно на него. Теперь закройте глаза и вспомните вашу последнюю поездку в Барселону летом 2011 года, когда нефть стоила $100 и никакого плавающего курса не было. Теперь сравните два ощущения: вы тогда и китаец сейчас — похоже? Конечно, похоже. Теперь вы знаете об инфляционном таргетировании больше, чем после двух месяцев внимательного чтения газет.

Конечно, это новое знание немного обидно. Конечно, если смотреть на вещи трезво, то плавающий курс рубля по крайней мере Москве очень идет. На второй год нового валютного режима все мы как-то успокоились: если не заглядывать в аптеки, то все прекрасно. Само ощущение, с которым расплачиваешься за практически не подорожавший в рублях с осени 2014 года кофе, вообще можно без натяжки назвать приятным. Возникает даже неуверенная, незаслуженная, но манящая уверенность в завтрашнем дне — смотри-ка, никакого кофе мы выращивать не можем в этих сугробах, импортозамещение бессильно, а цена за чашку от курса почти не зависит.

С другой стороны, рекламные надписи в московских бутиках «по миланским ценам!», «по швейцарским ценам!» уже потихоньку дублируют иероглифами. Наиболее осмотрительные держатели салонов в ГУМе уже осенью прошлого года нанимали в штат консультантов со знанием китайского. Ведь юань так и остался, по сути, привязанным к доллару. А посему Москва, которая раньше для жителей Поднебесной была одним из легендарных северных городов Богатых Европейцев, стала для них местом, куда можно слетать на неделю погулять, как некогда мы летали погулять в Берлин или Лондон.

А теперь мы никуда не летим. В роли, в которой мы скептически оглядывали Елисейские поля, заходили в Тэйт на хорошую выставку и знали, где в Венеции очень хороший ресторанчик для своих, теперь другой человек. Ему страшно интересно посмотреть на каменную могилу одного из учителей Мао, Ленина, на площади, где у русских красная итальянская крепость —потому что это было в учебнике. Ему нужен Большой театр, потому что там классические европейские танцы, балет — он совсем не такой, как в Пекине. Ему важны сталинские высотки на Садовом и кавказская кухня в восстановленном «Арагви».

Он глядит на нас изнутри мандельштамовского декалькомани и пьет, как ласточка с Янцзы, «Столичную». А мы, аборигены этих мест, сидим напротив с остывшей чашкой неитальянского кофе и размышляем о денежно-кредитной политике Банка России.

Лучше бы мы задумались, кто этот китаец перед нами? Ведь они теперь надолго будут желанными гостями в наших магазинах, в наших музеях, в наших ресторанах, а мы так, даже и не хозяева, а консультанты по престижному китайскому потреблению.

В рамках разъяснения денежно-кредитной политики ЦБ могу сообщить следующее.

Впервые наиболее типичного китайца в роли, в которой мы наблюдаем их сейчас в Москве, я увидел лет 10 назад в одном из самых анекдотичных мест в мире. Это был третий этаж одного из самых крупных в мире казино в Макао — Venetians. Чтобы представить себе это место, лучше всего вспомнить советские телевизионные фильмы 70-х, какое-нибудь «Обыкновенное чудо» или «Стакан воды», в сущности, телетеатр с условнейшими и даже символическими декорациями. Вот именно такие декорации, изображающие двухэтажную Венецию —с каменными мостиками, слишком ровными кампо и идиотически голубым натяжным небом с облаками и звездами, вы обнаружите на третьем этаже Venetians. Это — этаж для шоппинга, на втором этаже — рулетка и рестораны, на первом — игровые автоматы и цирк, на четвертом и пятом — чорт знает что такое, вроде бы, там есть аптека и полиция. По каналам на третьем этаже плавают настоящие гондолы с визжащими англоязычными детьми, непременно рыженькими. А по неширокой макаоанской фондамента на вас идет парочка.

Мужчина — очень невысокий, даже тщедушный китаец в строгом советском черном костюме и с черным же галстуком: в китайском компартии только очень претендующие на лидерство товарищи носят красный галстук большого руководителя, этому красный галстук просто опасен. Все, что может позволить себе этот не очень большой руководитель — это довольно дорогие часы, выглядывающие из-под обшлага все еще москвошвеевской рубашки. Он идет под руку с супругой, которая на голову его выше и примерно в два с половиной раза больше. Супруга-китаянка, буквально увешанная неброскими пакетами из двадцати пять бутиков (ее все равно так много, что и сорок пакетов полностью не скроют) смотрит вперед — в глазах ее нескрываемое торжество: бутикам в Venetians нет скончания. В глазах супруга-китайца, перемещающегося вперед несколько механически, можно разглядеть только тяжелейшую обреченность. Нет, деньги не кончатся. Бюджет того уезда, которым он руководит, сравним с бюджетом Смоленской области: в Китае очень много народа. Но, Ма Ня, расстреляют же.

Конечно, было бы определенным преувеличением считать всех китайцев, бодро перемещающихся по московским улицам, коррупционерами и взяточниками, бодро конвертирующих пока еще неконвертируемые юани в почти европейский образ жизни. Так же, как по Европе в середине 2000-х беспечно путешествовали не только русские сотрудники ГИБДД и сотрудники администрации президента, помогающие осетинским алкогольным производителям стать депутатами Государственной Думы за не такие уж и большие по осетинским меркам деньги. Всякое было. И тут тоже всякое. Пропорции прикиньте сами — как бы ни изменился обменный курс юаня к рублю, как бы не фиксировал московский ритейл цены на товарные остатки в Москве, которые все равно покупать невкусно ни по какой цене, а все же надо понимать: Китай — страна хоть и большая, но небогатая. Сливки китайского среднего класса, навещающие Москву, примерно в такой же степени, что и наши сливки среднего класса, связаны с властью —тяжелыми и неприятными отношениями.

Вы видите в этом китайце, которого оглядываете на улице, скромного труженика, буквально металлурга из Пудуна, приехавшего взглянуть хоть одним глазком на парад 9 мая на Красной площади. Но он ведь в этот момент, скорее всего, думает о том же, что и вы. О том, как регулировать доступ в интернет всей этой несистемной оппозиции. О том, как получить грант на исследование озеленения города-миллионника. О том, что начальство в очередной раз пишет его руками бессмысленную программу развития науки, тогда как все стоящие ученые уехали в Калифорнию, а на Родине остались в основном бойкие карьеристы. О том, что в стране однопартийная система, а по телевизору — одни лозунги о наступившем процветании и о необходимости бдительности: много иностранных разведок раскинуло свои сети и хотят украсть наши военные и политические секреты. О том, наконец, что удалось вырваться из всего этого на неделю в Европу, в Москву, и вот так идти по мостовой и удивляться — какая страна! Какая история! Как разумно у них все устроено!

А вы сидите, смотрите на своего брата и размышляете. Может быть, все-таки бросить все на неделю и улететь в Штаты? Три года не был. Ну и что, что плавающий курс и в два раза упал. Цены вроде перестали расти —на то, что останется, можно прожить. Зато хоть посмотрим, как на самом деле все это должно быть устроено.

Мечты, мечты. Плохой московский кофе допит, китаец удалился в сторону ЦУМа, весна в этом году холодная. Надо ответить на три письма, сделать четыре звонка, прочитать, что там у Набиуллиной со ставкой. И решить, наконец, что делать на эти проклятые майские в Москве, раз уж мы никуда не летим.

Новости

Сотрудники фирмы нашли записи в сейфе, доступ к которому имел только певец. Внутри обнаружили столько песен, что их хватило бы на то, чтобы на протяжении 100 лет ежегодно выпускать по новому альбому Принса.

Сам певец лишь раз упоминал об этом архиве: он говорил, что «однажды кто-то другой выпустит эти записи», поскольку их их «слишком много», отметил телеканал.

О находке сообщила сестра Принса Тика Нельсон. Она также рассказала, что певец не оставил завещания.

57-летний Принс Роджер Нельсон, больше известный как Принс, умер 21 апреля 2016 года в своей студии в Миннесоте. Что стало причиной смерти Принса, пока неизвестно. На его теле не нашли следов насильственной смерти.

За свою карьеру Принс выпустил 39 альбомов. После его смерти продажи пластинок выросли на 42 тысячи процентов.

[incut1]

#02 (86) апрель–май 2016

Иллюстрация: Варвара Аляй/Bridgeman/Fotodom

Мы шныряем между миров, как мыши. Прострачиваем пространство. Сшиваем время, чтобы не развалилось. Город у нас такой: границы и переходы – частой сетью, поверх карты. Русская Казань – и татарская. Каменная – и деревянная. А тут – немецкая. Городская и деревенская. Речная и нагорная. Советская… Граница – никогда не пропасть, не забор, не занавес. Всегда – шов, стык, мосток. Так и живем: туда-сюда, прыг-скок, стежок за стежком.

Фехтованием я занимаюсь в кирхе Святой Екатерины. Пирожками перекусываю во Введенской церкви, их там отменно пекут. В мечеть Нурулла, что у Сенного базара, забегаю по дороге в институт и учу немецкий; в начале девяностых мечети пахнут свежим ремонтом и стоят пустые, можно уютно устроиться где-нибудь поближе к михрабу и зубрить: gehen – ging – gegangen...

А в некоторых местах границы наслаиваются, пространство сгущается – как здесь, у входа в городской парк (имени, конечно, Максима Горького), где мы и стоим с Тимуром.

– Кандалы им сбивали прямо здесь! – кричит он. – Сюда шли – звенели цепями, от самого Петербурга – со всей России каторжане! А отсюда, с Сибирской заставы, тихо шагали, шепотом. Это была граница! Не только городская окраина, а и всей страны – край! Отсюда не убежишь! А куда?! Все, амба! Добро пожаловать в Сибирь!

Нам – по шестнадцать. Вообще-то мы шли в парк целоваться. Звякает трамвай, делает вокруг нас медленный круг и уезжает обратно по маршруту – вдоль Сибирского тракта, на восток.

От Казани до Уральского хребта – восемьсот кэмэ, ровно как до Москвы. В детстве это казалось очень странным: я всегда чувствовала почти осязаемую близость Сибири и бесконечную удаленность столицы. Сибирь – это названия с родным, похожим на тюркское звучанием: Енисей, Байкал, Сургут, Курган; бабушка, шестнадцать лет прожившая на Ангаре в кулацкой ссылке; та же буреломная тайга, что вблизи Казани, в Марийском крае. А Москва? Всего лишь пахнущий типографской краской Кремль в букваре да черно-белые картинки в телевизоре. Сибирь – вещное, свое; Москва – абстрактное, чужое. По моему внутреннему ощущению Сибирь должна была начинаться где-то рядом, возможно, как раз у парка Горького. Ну, или парой трамвайных остановок дальше, вниз по тракту.

То, что «великий кандальный» шел через город, никого не смущало, привыкли – полтора миллиона мимо протопало: тут тебе и Радищев, и декабристы, и Герцен, и Достоевский с Плещеевым, и Чернышевский, и матросы с «Потемкина». А ты не балуй – не преступай!.. Иностранцы были более чувствительны – впечатленный трагическими картинами Сибирской заставы немецкий писатель и путешественник Иоганн Шницлер написал о ней словами Данте: «Мы видели тот предел пути, у которого воображение ставит надпись: оставь надежду, всяк сюда входящий!»

Представляю: сбивает усталый кузнец колодки с разодранных в кровь ног очередного каторжанина, уныло лязгает железо – ляц! ляц! – а из-за ограды парка несется смех девичий, оркестр наяривает – тубы, трубы, тромбоны… В девятнадцатом веке он звался не парк – сад. И имя носил не чета советскому, на дореволюционных картах так и обозначен: сад Русская Швейцария.

Могучие, крытые пышной зеленью холмы, причудливые овраги, крутой изгиб реки сквозь еловые ветви блестит – и правда, чем не милая русской душе альпийская заграница? Аксаков в «Семейных хрониках и воспоминаниях» описывает, как гимназистами они ловили в этой дикой местности бабочек и заодно окрестили ее Швейцарией. Название прижилось. И вот уже губернатор Шипов выбирает холмы местом своей летней резиденции, за ним подтягивается казанский бомонд, дорожки-беседки, столики-скамейки, благородные гипсовые статуи, ресторации-кондитерские, кабаки-трактиры, шалманы-балаганы, механический театр, эстрада с шансонетками, цирк шапито с гуттаперчевыми акробатами, тараканьи бега и широко рекламируемые почтенной публике собачьи концерты! Как говорится, хоть и Швейцария, а все ж наша, рассейская!

Следом поспевает немецкая профессура (а ее в городе со времен основания Казанского университета было немало) – заселяет еще пару холмов. Раньше они назывались по-простому – Скотскими, а теперь – Швейцарией Немецкой. В этой части сада, в отличие от русской, все чинно и очень респектабельно. Можно расслышать, как журчат меж аккуратных дачных домиков облагороженные заботливой германской рукой ручьи. Das ist aber schön.

Так и живут они рядом – два разных мира с общей границей, одной оградой и одним названием на двоих. Там, за пределами сада, пусть остается грязь немощеных улиц, туберкулезная сырость татарских слобод, заболоченные и полные нечистот городские озера, нищие, калики, клопы, комары, каторжане с их колодками и кандалами… Здесь ничего этого нет. Здесь – только радость, жизнь, вечный праздник. Здесь – Швейцария. Белые кружевные заборы неприступны и нерушимы, как государственная граница. Так кажется тем, кто внутри.

Здесь в тридцать третьем году позапрошлого века любуется липами титулярный советник, камер-юнкер Двора императорского величества Александр Пушкин – испросил отпуск и приехал в Казань собирать материалы для «Истории пугачевского бунта». Разлапистые липы в саду помнят самого Пугачева – как раз в этих местах стояла полвека назад перед штурмом Казани армия неудавшегося «императора-освободителя всея Руси». Город он возьмет и разорит, а через пару месяцев у стен Казанского кремля предъявят его портрет – пойманного, с тусклыми глазами, в цепях, – и сожгут.

Иллюстрация: Варвара Аляй/Bridgeman/Fotodom

Здесь гуляет тенистыми аллеями пятнадцатилетняя Вера Фигнер, будущая российская террористка и революционерка, а пока – воспитанница Родионовского института благородных девиц, что на западной границе сада. Скоро из казанской она отправится в Швейцарию настоящую, заразится там идеями народничества; затем последуют покушения на Александра II, его убийство, аресты и ссылки – до семнадцатого года, всенародная слава и персональная пожизненная пенсия – после. Удивительно, но до конца жизни она так и не приняла революцию, строчила советскому правительству письма с просьбой прекратить репрессии – а то лишь терпеливо прятало ее обращения в архив и увеличивало пенсию, увеличивало…

Здесь подрабатывает пением на театральных подмостках юный и еще очень бедный Шаляпин. Бродит в редкие свободные часы еще более юный и еще более бедный Алеша Пешков – вот уж кто не мог предположить, что через пару десятков лет сад назовут его именем! Кстати, стрелял в себя он тоже неподалеку, у подножия швейцарских гор, в Подлужной слободе…

Мы с Тимуром бредем по бесконечной центральной аллее. Тени великих – следом. Ощущать их присутствие странно и весело. Каково им здесь – между плакатов «Миру – мир!», крытых серебрянкой фигурок пионеров с горнами и стадионом «Трудовые резервы»?

Советским парком Русская Швейцария стала в тридцать шестом, когда было принято решение о ее переименовании, – со всей причитающейся атрибутикой, строго по списку: колесо обозрения, карусели-лошадки, девушка с веслом, кафе-мороженое, эстрада-ракушка (кстати, с превосходной акустикой), наглядные средства идеологической агитации. После войны к стандартному перечню добавился деревянный кинотеатр; строили его пленные немцы. Своих немцев в городе к тому времени осталось мало. Имя «Немецкая Швейцария» по известным причинам исчезло с карт, а территория ее пришла в запустение.

И это было правильно, даже необходимо. На южной границе бывшего сада располагался объект, который к тому времени приобрел очень важное для страны значение. Заросшие бурьяном просторы исчезнувшей Немецкой Швейцарии составляли ему гораздо более подходящее окружение: полоса отчуждения словно многократно расширяла границы объекта, мрачного каменного городка в кольце неприступных стен. Назывался он «психиатрическая лечебница».

Клиника для душевнобольных во имя Всех Скорбящих была открыта в Казани в середине позапрошлого века. С самого начала определяли сюда контингент, невоздержанный в помыслах, не чуявший берегов, бунтарский: революционеров и народовольцев. Лечили принудительно: смирительные рубашки, электросудороги, старая надежная «укрутка» влажной парусиной. Это уж как повезет: кому в «доме скорби» спеленатым лежать, в окошко под потолком выть, а кому под этими же окошками по «дороге скорби» на восток шагать, по этапам (лечебница лежала аккурат между Немецкой Швейцарией и Сибирским трактом).

В тридцать девятом по указанию Берии один из корпусов был передан в прямое распоряжение НКВД, и стала клиника называться без обиняков: тюремная психиатрическая больница. Принимала по-прежнему все больше политических: Андрей Туполев, Лев Галлер, Порфирий Иванов, Валерия Новодворская, Наталья Горбаневская…

Редкие отдыхающие добредали из парка культуры и отдыха до пределов этого каменного городка. Незачем: не было здесь ни культуры, ни отдыха, одни лишь пустынные холмы, к которым постепенно возвращалось старое название – Скотские. Уныло.

А в самом парке было весело: аттракционы, картинг, мороженое (молочное – десять копеек, сливочное – пятнадцать, пломбир – двадцать). Концерты на открытой эстраде по выходным – летом. Прокат лыж – зимой.

В этом парке и прошло мое счастливое советское детство. Мы, жившие неподалеку дети, бежали сюда в любой свободный час. Мы здесь были хозяева. Мы были парковые. Мы не признавали границ и торных троп – прокладывали по холмам свои пути, вдоль и поперек мощеных дорожек, просачивались во все щели и дырки в заборах, проникали всюду. Это была территория, свободная от родителей, учителей и пионерских вожатых. Территория самой свободы.

На пугачевских липах мы сооружали тайные убежища. На прогалинах бывшей Немецкой Швейцарии жгли костры. В еловых дуплах устраивали почтовые ящики. Пели, сидя на деревьях. Лазали по оврагам, собирая всякий хлам, – искали становища первобытного человека (Поволжье богато на археологические сокровища, одних только мамонтов найдено целое стадо; и где-то здесь, на этих холмах, еще до революции обнаружили остатки поселения волосовцев – далеких предков финноязычных народов…).

Мы любили этот парк настоящей взрослой любовью – со всеми его несуразностями и некрасивостями. И даже жутковатую парковую скульптуру любили – уродливые фигуры позднего советского периода: дебелый Иван-дурак с могучими ногами-тумбами в перетяжках лаптей; щуплый Конек-Горбунок, похожий на карликовую собачку со стрижкой каре; доктор Айболит, с окладистой бородой, в кругляше медицинской шапочки, неумолимо сцепивший сильные хирургические объятия на шее беззащитного животного кошачьей породы (метко прозванный в народе «Карл Маркс, отрывающий голову тигру»).

Иллюстрация: Варвара Аляй/Bridgeman/Fotodom

Не пугала нас и старая замшелая ограда, в которой гостеприимно зияли многочисленные дыры, – задумавшись, можно было незаметно для самого себя оказаться внутри Арского кладбища. Это казалось нам естественным: тишина могил рядом с шумным весельем парковой жизни. Граница размыта, неопределенна: шагая по узким кладбищенским тропкам, ты еще слышишь чей-то визг с чертова колеса, сладкоголосье народных певиц из репродукторов...

Основано кладбище было согласно указу Екатерины Второй. Когда русские солдаты вместе с победой привезли с турецкого фронта смертельные палочки Yersinia pestis, в России вспыхнула эпидемия чумы, а следом и чумной бунт. Для подавления обеих зараз царица-матушка с немецкой мудростью приказала отделить живых от мертвых – вынести все кладбища за пределы городов. Сюда, на пустынное тогда еще Арское поле, и было решено отправлять усопших.

Вот оно, царство идеи равенства – все лежат рядом, плечом к плечу: православные, старообрядцы, лютеране, католики и иудеи; начиная с советского времени – и татары.

Композитор Жиганов. Математик Чеботарев и химик Арбузов. Василий Джугашвили, сын. Бренинги. Лобачевский – не понятый современниками автор «воображаемой геометрии», первооткрыватель пространства постоянной кривизны, где начерченная твердым карандашом разделяющая линия теряет смысл, потому что разъединенные части пространства в конечном итоге все равно соприкоснутся…

Гулять между заросших могил не страшно: советские дети твердо знают, что привидений не существует. Для нас Арское кладбище – просто часть парка, один из множества составляющих его мирков.

А в конце восьмидесятых парк стал ветшать. Выцвели галстуки улыбчивых пионеров на плакатах, морщинами трещин покрылись статуи, высохли фонтаны, остановилась навеки канатная дорога: гирлянда красных и синих кабинок в рыжих пятнах ржавчины теперь торжественно и недвижимо висела над холмами, над суетящимися внизу людьми и собаками, спешащими машинами и велосипедами, и только в самые сильные ветры нехотя, со скрипом покачивалась…

В этом медленном и достойном угасании была своя красота. Девяностые сыпанули перца в сонный пейзаж, привнесли нотку веселого безумия, оттенок сюрреализма.

Собаки-фламинго – встретим ли мы их сегодня с Тимуром? В парке обитает внушительная стая бездомных псов, разного калибра и экстерьера. Объединяет их одно: каждую зиму их белая шерсть приобретает интенсивный розовый оттенок. Вероятно, красят местные бомжи. Никто не знает зачем. Но когда розовая стая, взметая снег, стремительно летит по сугробам, у лыжников перехватывает дыхание. К лету дерзкий окрас бледнеет, к осени сходит на нет, чтобы к первому снегу опять вспыхнуть зарей.

И покажется ли сегодня Женщина, которая поет? Она всегда возникает внезапно. Вернее, сначала появляется голос – сопрано, мощное и выразительное, накатывает из-за поворота, заливает округу, легко заглушает несущиеся из столбовых репродукторов хилые песенки. Следом выплывает хозяйка – маленькая, в замызганной кофте или бесформенном пуховике, в зависимости от времени года, в лохматом нимбе неизменно распущенных волос. Глаза ее горят вдохновением, яростным и чистым; ноги легко шагают – по траве, по грязи, по сугробам – возможно, даже не оставляя следов. Она поет – всегда. Из ее уст мы впервые слышим самые известные арии: Чио-Чио-Сан, Кармен, Джульетта, фаустовская Маргарита, Наташа Ростова, Шамаханская царица. Для нас она – неотъемлемая часть паркового ландшафта, такая же, как обшарпанные скамейки с гнутыми спинками или фонтанчики с питьевой водой. Нам кажется, что это в порядке вещей: утолять жажду – водой, усталость ног – кратким отдыхом, а грусть – прекрасными мелодиями.

Мне всегда было любопытно: блуждая по парку, забредает ли она за кладбищенскую ограду? Или поет только нам, живым? А еще – откуда она приходит: из обычной квартиры или все же оттуда, из печального каменного замка психиатрической лечебницы? Просачивается сквозь глухую стену, выскальзывает за охраняемую территорию, чтобы на воле напеться всласть?..

Тимур садится на скамейку, вытягивает ноги.

– В конце концов, – вздыхает устало, – сколько можно гулять? Мы будем сегодня целоваться?..

Он был мне домом – тот зеленый сад, уютно расположенный между кандальным трактом, лечебницей для умалишенных и кладбищем. Сегодня того сада нет. Здесь течет автомагистраль, широкая и гладкая, как Волга; с огромным причудливым бантом дорожной развязки – как раз в том месте, где каторжанам когда-то сбивали с ног кандалы. Бетон и асфальт затопили пространство, легли поверх паутины границ между мирами и временами, поверх наших кривых тропок, стежек и строчек на снегу. И остались от сада осколки, обломки по краям дороги. Зато автомобилистам теперь не нужно петлять и выкруживать, пробираясь по запутанным старым улочкам; пять минут – и ты уже на другом берегу реки, в другом районе города. Удобно.

Я давно перебралась в Москву – удивительно, она оказалась на самом деле всего в восьмистах кэмэ от дома, не так уж и далеко, – но в Казань приезжаю, много брожу по городу. Заходила недавно во Введенскую церковь (теперь это музей, пирожки там давно не пекут) и в кирху Святой Екатерины (теперь это снова кирха: bei Gott ist alles möglich). В мечеть Нурулла, что у Сенного базара, меня не пустили – теперь женщинам туда вход воспрещен. А в маленький городской парк, уцелевший кусочек бывшей Русской Швейцарии, не заглядываю вовсе. Хотя, говорят, там неплохо: аттракционы, роллеры, сахарная вата. По слухам, даже водятся белки.С

Дети

Я услышала их еще в коридоре. Они ругались. Мать говорила что-то тускло и устало, а высокий мальчишеский голос звенел раздражением:

— Мама, ты вообще помнишь, сколько мне лет?! Я могу сам…

А сколько? Двенадцать? Тринадцать?

Я невольно улыбнулась, идя к двери и представляя себе взъерошенного младшего подростка, неожиданно для матери пошедшего в атаку на весь взрослый мир целиком.

— Может быть, вы доругаетесь уже у меня в кабинете? Заодно я сразу составлю представление о… — я, улыбаясь, открыла дверь, взглянула… и зажмурилась.

Непрофессионально, признаю сразу. Но уж очень увиденное мною не соответствовало тому, что я увидеть ожидала.

К стене были прислонены чрезвычайно сложные костыли — явно некое штучное произведение ортопедического искусства. Юноша, сидевший на банкетке и попытавшийся встать при моем неожиданном появлении, был весь как-то странно перекошен. С лицом его тоже явно было что-то не так (я не решилась разглядывать подробно). Двое детей, крошечная девочка и мальчик лет пяти, стояли напротив и, приоткрыв рот, рассматривали не то костыли, не то их хозяина. Мать малышки, приглушенно что-то шипя и не поднимая глаз, пыталась протащить дочь дальше по коридору.

— Я хотела сначала сама зайти, — объяснила мне мать юноши. — Рассказать вам. Но он, видите… Он вообще против, чтобы я…

— Ага, — я обратилась к юноше. — Как вас зовут?

— Полина Николаевна, — сказала мать.

Я ждала.

— Меня зовут Эмиль, — наконец откликнулся он уже знакомым мне высоким голосом.

— Эмиль, вы хотите побеседовать со мной в присутствии вашей матери или без оного?

— Без оного, — подумав, сказал Эмиль и улыбнулся кривой улыбкой.

— Тогда проходите, пожалуйста, — я рассудила, что если он как-то вошел в поликлинику и поднялся на второй этаж, то в кабинет уж подавно зайти сумеет. И волей подавила желание снова зажмуриться и не смотреть.

Мать молча подала Эмилю костыли. На лице ее застыло умеренное осуждение.

— Скажите, вы можете хоть на минуту отвлечься от того, какой я? — спросил Эмиль, усевшись в кресло. Нижняя челюсть его при каждой фразе как-то странно отъезжала в сторону и становились видны мелкие зубы. — Ну, от того, как я выгляжу.

— Прямо сию минуту — нет, — прислушавшись к себе, честно ответила я. — Вы должны дать мне время. Насколько я знаю из опыта, к этому быстро привыкаешь.

— У вас есть такой опыт?

— Да. Дедушка, который меня воспитал, был неходячим инвалидом войны, моя старшая сводная сестра, с которой мы познакомились уже взрослыми людьми, в детстве перенесла полиомиелит и с трудом передвигалась по квартире.

— Хорошо. Давайте подождем. Потому что я пришел говорить в общем-то не об этом, ведь тут уж ничего не поделаешь. Хотя это важно, я ведь тоже замечал, что к моему виду привыкают. А сколько, по-вашему, на это уходит времени?

— Я думаю, это индивидуально. Но в среднем не очень много.

— Меньше одного психотерапевтического сеанса?

Я улыбнулась.

— Практически уверена, что меньше. Тут, на мой взгляд, очень важна интеллектуальная сохранность. Если сразу идет равноценный контакт личность — личность, завязывается разговор, то внешность, даже самая экзотическая, очень быстро перестает иметь значение.

— Я имею в виду не нас с вами, — Эмиль улыбнулся в ответ, и я поняла, что, в полном соответствии со своими же словами, начинаю привыкать к его кривой улыбке, и она уже кажется мне в какой-то степени даже милой. — Дело в том, что я хотел бы стать психологом. Хотя все вокруг считают, что я должен стать архивариусом, бухгалтером или программистом. То есть сидеть за компьютером, и чтоб меня никто не видел.

— Э-э-э-э… — промямлила я. — Ну, психология, действительно, интереснейшая и, по сути, еще мало изученная область…

— Нет, нет, нет, — юноша отрицающе помахал в воздухе узкой кистью. — Я не хочу и не собираюсь заниматься наукой. Я хочу стать практическим психологом. Как вы. И мне нужен совет.

Я попыталась собраться и вообразить. Получилось плохо. Тогда я представила себе веник и аккуратно вымела им все то, что только что вообразила.

— Я слушаю вас. Из какой же области совет?

— Из профориентационной, конечно. Вы где-то писали, что практическая психология как первое образование кажется вам не очень целесообразной, так как психолог работает личностью, а ее же надо откуда-то и взять, отрастить, выкормить, так сказать. Я с этим совершенно согласен. Но мне уже почти 20 лет, и я только сейчас заканчиваю среднюю школу. Я мог бы и раньше, но врачи запрещали, а родители шли у них на поводу. И вот: еще шесть лет обучения в университете. А если умножить полтора (второе высшее короче, я знаю), да еще и поработать кем-то? Но ведь никому же неизвестно, сколько я вообще проживу. Имеет ли смысл в моем случае?..

— Эмиль, — глядя ему в глаза, я пыталась сформулировать свою мысль как можно честнее и корректней. — Мне кажется, что ваш жизненный опыт уже настолько индивидуален и специфичен, что вы вполне можете идти сразу получать образование в той области, которая вам интересна.

— Ага, понял, спасибо. Но вы ведь сомневаетесь насчет практической психологии в моем уродском исполнении, признайтесь, да?

— Несколько сомневаюсь, — кивнула я. — Вот этот первый, «привыкательный» период…

— А я уже все продумал, — Эмиль оживленно задвигался в кресле, я старалась не отводить взгляд. — Допустим, обычные люди будут моей внешности шугаться, хотя тут ведь и любопытство я бы со счетов не списывал: как это он, такой, будет консультировать?.. Но пускай так. Посмотрим с другой стороны. Сейчас ведь люди «с особенностями» очень популярны, бывает, не хуже «звезд» всяких, инвалиды то, инвалиды се… Ну вот я эту волну и оседлаю (согласитесь, — язвительная усмешка, — право имею!). У ментально сохранных инвалидов есть психологические проблемы? Есть, конечно, сколько угодно! Хоть лопатой греби. А кто их лучше поймет, чем тот, кто сам такой же? А другие, здоровые, разве поймут?! И вот тут как раз сижу такой я, весь перекошенный… Добро пожаловать на консультацию!

Я не удержалась и засмеялась вместе с ним.

— Но это же чепуха, Эмиль, вы понимаете? Женщины, особенно рожавшие, психологически отличаются от мужчин намного больше, чем дэцэпэшник в коляске от атлета-культуриста. Психолог-мужчина не может консультировать женщин, потому что никогда их не поймет? Старые отличаются от молодых. Деревенские от городских. Сумасшедшие от нормальных. Дети вообще уникальная структура…

— Да понимаю я, конечно! Но ведь люди все равно так думают!

— Некоторые, несомненно, да, — вынуждена была согласиться я. — Может прокатить.

— Ну и вот! — Эмиль улыбнулся торжествующей улыбкой. Он вообще много улыбался. — Есть специальное такси для инвалидов. Почему бы не быть специальному психологу?

— Ох… — я так и эдак прикидывала, но никак не могла придумать болезни, которая могла бы сделать с ним такое. — А вы… Эмиль, это что-то врожденное?

— Нет. Я был гиперактивным ребенком, — Эмиль подмигнул мне, и я поняла, что он читал мою книжку про «детей-катастроф». — Когда мне было пять лет, я вырвался от няни и выбежал на дорогу прямо под колеса машины. За рулем была девушка. Она — мой первый клиент.

— ?!

— Она тогда ничего не могла сделать, но не может себе простить. Я и сейчас с ней общаюсь. Уже лет семь терапии, можно сказать. Я стараюсь, вроде помогает. Я не помню себя здоровым — амнезия, шок, лекарства, наркозы. Осталось только одно воспоминание, и никто не может сказать, откуда оно. Я бегу по полю огромных желтых цветов (скорее, это не цветы большие, а я маленький), бегу быстро-быстро, цветы мелькают, и их запах накатывает волнами. Потом я обо что-то спотыкаюсь, падаю лицом вперед и лежу во влажных травяных сумерках и вдруг прямо перед моими глазами — блестящий жучок, он смотрит на меня и угрожающе шевелит лапками. И на его надкрыльях — все цвета радуги. И вот мы с ним смотрим и видим друг друга, и я, тогдашний, понимаю: это такое внезапное чудо — контакт двух разных миров.

Эмиль умен, наблюдателен, самоироничен. Для будущего психолога все это — огромный ресурс.

— С мамой вот хуже. Она тоже обвинила себя, отказалась от нянь, от профессии, посвятила себя мне, что, конечно же, неправильно. Я уже давно пытаюсь ей доказать, что это была просто случайность, но она не верит. Это пока — моя неудача.

— Психологу надо привыкать к неудачам. Уж я-то знаю.

— Да. Но и с мамой я не теряю надежды. А вы мне еще каких-нибудь советов дадите? Ну, по имиджу, может быть…

— Я как специалист по имиджу?! — тут уж я просто расхохоталась. Потом задумалась и сказала: — Люди в разговоре всегда фиксируют на чем-нибудь внимание. Им можно подсказать. Глаза, волосы, руки — удобные точки фиксации. Все это у вас в порядке, Эмиль, и даже выше среднего по шкале привлекательности. Значит, волосы следует отрастить и дать им красиво виться, глаза подчеркнуть, руки держать ухоженными и на виду.

— Ага. Запомнил. Мне, знаете ли, почему-то очень нравятся галстуки-бабочки. Это не слишком вызывающе с моей стороны?

— Конечно, нет. Наоборот, это может стать вашей фишкой, знаком опознавательным и одновременно отвлекающим от ненужного — бабочка ведь тоже расположена в удобном для фиксации взгляда месте.

— Точно! Я так маме и говорил, а она считает, что я должен держаться как можно незаметнее.

— Ни в коем случае. Вы изначально яркий, Эмиль, и вам не стоит пытаться быть не собой.

— Я именно что пытаюсь быть собой, — сказал юноша без своей обычной улыбки. — Несмотря ни на что. Пожелайте мне успеха.

— Да, — сказала я.

И вы понимаете, уважаемые читатели, что я желала и желаю ему успеха изо всех имеющихся у меня сил.

Продолжение. Первую часть читайте здесь.

Короче, моя знакомая, прожив в Азии пару лет, так и не просветлилась. Зато ногу сломала. Пришлось срочно вернуться на родину. Кемерово встретило ее неласково. После ярких красок Бали казалось, кто-то выкрутил верхнюю лампочку, погрузив город в вечный полумрак. Люди в темных одеждах с мрачным интересом наблюдали, как она спускается по лестнице на костылях и с огромным чемоданом. Но, оказалось, их интересовало только одно: не нужно ли ей такси. Чудом не сломав себе вторую ногу, она упала в объятия подоспевших родителей.

Всю дорогу мама твердила, что где родился, там и пригодился, и сколько можно в ее возрасте с нехристями по Азии, надо работу найти хорошую и человека приличного, а там, глядишь, и детки пойдут. А папа ей вторил, что все люди как люди: весной огород садят, а осенью банки закручивают, а про работу («даун как? шифтером») он и не слыхал. Пока они добрались до дома на общественном транспорте, тоска по родине была полностью утолена. И если б не родители и вера в отечественную медицину, то, честно, развернулась и поковыляла бы обратно до Бали, пусть даже и пешком.

Но отечественная медицина и правда не подвела. Что приятно, городская больница №67 уже с порога пробуждала в пациентах волю к жизни. Лифт не работал, а травматологическое отделение находилось на пятом этаже. Лестница, выглаженная телами пациентов, парадно блестела. Мимо, позвякивая медалями об ступени, прополз на локтях безногий дед. «Давай за мной, дочка. На третьем этаже ремонт на лестнице, и надо ползти в обход. Я знаю короткий путь через инфекционное отделение». Девушка посмотрела на него в ужасе. «Ничего страшного, — подмигнул ей дед, — на войне и не такое бывало!»

В приемном покое ее встретила сердитая уборщица со шваброй. Сказала, что сейчас совещание у главврача, и нечего тут чистый пол топтать одной ногой. Девушка села перед кабинетом, где уже изнывал десяток травмированных. Совещание, видимо, было на кулинарную тему, потому как люди в белых халатах сновали по коридору туда-сюда с чашками и всяческой едой. Их скользящие, неуловимые взгляды говорили о высоком уровне профессионализма. Даже если бы вся очередь дружно начала истекать кровью прямо им под ноги, это не пошатнуло бы их завидного, поистине йоговского самообладания. Через два часа она поняла, что совершенно зря потеряла целый месяц в аскезе и медитациях в индийском ашраме. 67-я больница давала абсолютно те же результаты всего за пару часов.

Она окончательно в этом убедилась, когда врачиха с лицом брахмана зашила ей ногу без анестезии. У девушки пошли перед глазами разноцветные круги и спонтанные образы. Как раз то, чего она так долго добивалась, визуализируя Бога во время медитаций. Но вместо Бога ей все время грезилась кура-гриль. А тут вдруг минимальными средствами почти случилась нирвана. Но врачиха ее растолкала, сказав, что тут не морг, чтоб разлеживаться, вручила ватку с нашатырем и отправила в коридорную шавасану.

Такой надличностный, индифферентный абсолют был даже приятен после Бали, где потомственные шаманы и лекари из Мытищ чуть что лезли обмениваться позитивной энергией. Один соотечественник так и вовсе не давал ей проходу — все зажимал в углу ашрама и скорбел, какие загрязненные у нее чакры. Она ему сто раз объясняла, что сама дипломированная целительница и чистит чакры вместе с зубами каждое утро. Но тот соблазнял каким-то специальным прибором типа фонарика, который делает это гораздо эффективней и всего за донейшен в сто баксов. Тщательней всего он советовал пройтись прибором по нижней чакре, откуда растет больная нога. «Ты, — говорит, — сними трусы и наклонись, а то мне муладхару плохо видно». Еле от него отбилась.

В Кемерово к ней никто не лез. Тут, в принципе, никого не волновал ближний и его нечищеные чакры. В лучшем случае могли начистить ближнему физиономию. Зато можно было запросто сожрать шаурму на главной площади, не боясь, что набегут веганы и сыроеды и сделают «бамбу-массаж». Поначалу девушка ела украдкой и оглядывалась, но потом люди в очереди внушили ей доверие к миру. У них были такие рожи, что не оставалось никаких сомнений, что корова создана для того, чтобы делать из нее шаурму и запивать ее пивом. А флешмоб с шашлыками и распитием алкоголя в парке культуры и отдыха и вовсе имел общегородское значение. Пожалуй, это единственный момент, когда кемеровчане держались единым фронтом и дышали в унисон (перегаром).

Нога никак не заживала. Лежа бессонными ночами, девушка вспоминала своего «балийского» бойфренда. Тот еще в Костроме увлекался очищением «по Малахову» и ледяным обливанием «по Порфирию Иванову», а на Бали его вдруг поразило громом, что все беды от вареной пищи. Он ушел с головой в сыроедение по совместительству с просветительской деятельностью. Беспрерывно что-то жевал и объяснял людям, что сырая пища — это свет, добро и благость. Но если кто-то не хотел становиться на путь благости, то очень кипятился, и пару раз просветительские беседы переходили в поножовщину (не со зла, просто срабатывала мышечная память). В возрасте Христа он и вовсе отказался от пищи. Начал есть глазами солнце и утверждал, что самое сытное светило — на рассвете.

С девушкой у них была любовь и полное совпадение гороскопов. Бойфренд-солнцеед приезжал к ней в гости и часами вещал про свободу от матрицы и опорожнение кишечника на убывающей луне, а также вдохновенно позорил ее страсть к мертвой пище. Правда, после его визитов она несколько раз не досчиталась в холодильнике той самой мертвой пищи, но ничего ему не сказала, понимая, что синтезировать сосиски из энергии солнца не такое уж простое дело. Вообще он мечтал открыть на Бали центр духовных людей и даже придумал слоган: «Утром йога, вечером дорога». Девушка не до конца понимала концепцию, но обещала собрать денег под этот проект.

Втайне она мечтала замуж и детей и постоянно уводила разговор в эту сторону, но он упорно съезжал на новый биологический вид, шестую расу и Гурджиева. Не понимая ни слова, она чувствовала себя полной дурой, но солнцеед утешал, что на каждую дуру найдется гуру, и принимался за излюбленную тему про слияние Инь и Ян и секс как божественный танец Шивы. Потом они «танцевали» минут десять, он стрелял у нее пару сотен тысяч рупий и отбывал. С тех пор как она сломала ногу, он больше не появлялся. Что, конечно, логично: на костылях не попляшешь.

Родители нашли ей в Кемерово жениха. Не какого-то йога, прости господи, а нормального человека. Нейог работал на заводе, вечерами залипал на «Одноклассниках», а по выходным выпивал, как все нормальные люди. Звали его Вовик, но в миру был известен как Мотыль. В отличие от сложносочиненного мировоззрения бойфренда-солнцееда, жизненная позиция Мотыля была проста, но устойчива: он любил рыбалку и ненавидел америкосов и пидоров. На этих трех китах держалось его крепкое мироздание. Говорил он мало, словно уже познал трансцендентное. И действительно, кроме емких, энергетически заряженных б*** и на*** ничего из его уст не исходило. Самое приятное заключалось в том, что за первые три свидания он ни слова не сказал про духовный рост и опорожнение кишечника на убывающей луне. Девушка даже начала приглядываться к витринам свадебных салонов и детских магазинов.

Жизнь налаживалась, и даже на работу взяли — продавцом в универсам. Но сначала ее до покупателей и кассы не допустили, а поставили отмывать испорченную колбасу под руководством старшего. Тетя Маша оказалась православной и, пока они вместе отмывали, а затем вымачивали в уксусе пятьдесят килограммов протухшей колбасы, объяснила девушке, что заниматься астрологией и прочей хиромантией — большой грех. И вообще очень сокрушалась, что та попала в секту к язычникам. Девушка было заикнулась, что божественная любовь едина, а религии — лишь разные лица бога. Но тетя Маша аж перекрестилась от такого богохульства. И посоветовала ходить в храм и причащаться, если она все-таки хочет две ноги вместо одной.

Мотыль понемногу шел на сближение, но пока не дольше чем на пятнадцать минут два раза в неделю. И тогда она решила применить тантру, про которую бойфренд-солнцеед рассказывал, что это божественное слияние партнеров на тонком плане существования. Она решила слиться с Мотылем на выходных. Зажгла свечи и включила медленную медитативную музыку. Обогреватель плюс вентилятор обеспечили теплый океанский бриз. Но партнер по тонкому плану приполз домой на рогах. Глубокомысленно сообщил, что «Мотыль всему голова», пребольно ущипнул ее за зад и вырубился. А из его кармана вдруг выпали женские кружевные трусы. Девушка проревела от обиды всю ночь, и даже теплый океанский бриз не мог высушить ее слезы.

Перед причастием была исповедь. Батюшка строго спросил, не занималась ли она йогой или еще какой неприличной медитацией. Пришлось покаяться. Правда, про целительство и попытки к бегству из круговорота сансары она умолчала — побоялась, что за это точно предадут анафеме. Все службу она ждала, когда в ее сердце постучится Бог, но вместо Бога стучали в спину недовольные прихожане, которым она мешала молиться своими костылями. В очереди за хлебом и вином православные последнюю ногу оттоптали, и на следующий день девушка слегла. Тетя Маша сказала, что все от того, что она редко причащается. Причащаться надо чаще, а ногу вымачивать в святой воде.

Девушка взяла больничный. Она впала в депрессию и не хотела ни с кем говорить. Тетя Маша, оставленная одна на колбасе, рассказала по секрету всему магазину, что у балийских сектантов длинные руки и теперь бедняге поможет лишь соборование. Отчаявшиеся родители уже хотели нести ее на руках на пятый этаж 67-й больницы. Но, пролежав пластом три дня, девушка вдруг встала и поехала в дом ребенка. Там ей показали годовалую девочку в байковой рубашонке и колготках лапшой, которая смотрела испуганно и совсем не улыбалась. Несмотря на это, впервые, без сыроедения и медитаций, девушка вдруг увидела свет.

Теперь она собирает документы на удочерение и каждый день приходит в дом ребенка. Она держит девочку на коленях. И обе почти не дышат, прислушиваясь к тому, что происходит внутри. А внутри по венам растекается любовь, и Бог стучит в сердце.

Новости

Все страницы Radiohead в интернете опустели: на сайте группы radiohead.com нет ни одной записи, все сообщения из Twitter, Facebook и Google Plus удалены. Кроме того, пропали записи из Twitter вокалиста группы Тома Йорка. С чем связано исчезновение Radiohead из интернета, в группе не комментировали.

Первыми исчезновение записей заметили пользователи Reddit, которые начали писать об этом вечером 1 мая. Утверждается, что записи на сайте коллектива исчезали постепенно, пока не пропали вовсе.

Deleted their tweets, replaced their images with blank white ones. It's official, @radiohead just won social media pic.twitter.com/gmMR9GCdor

— Brian the Brain (@generic_brian) 1 мая 2016 г.

За день до этого фанаты Radiohead получили по почте таинственные листовки со следующей надписью: «Пой песенку о шести пенсах, которая играет/ сожги ведьму/ мы знаем, где ты живешь».

Umm, I just got this in the post from Radiohead. Is the new album called Burn The Witch? pic.twitter.com/zv5QKnDeGh

— Niall Doherty (@NiallMDoherty) 30 апреля 2016 г.

Поклонники предположили, что это связано с выходом нового альбома группы, который, возможно, будет называться как «Burn the Witch» («Сожги ведьму»). Официально эти слухи не подтверждены.

Песенка о шести пенсах — это британская колыбельная, которую няни поют детям.

Группа Radiohead в прошлом не раз устраивала мистификации перед премьерой новых альбомов. Так, в 2011 году во многих городах мира, в том числе в Москве, прохожим раздали газету The Universal Sigh («Всеобщий вздох») — акцию приурочили к выходу альбома «The King Of Limbs» на физических носителях.