Культура

1. 1/10

Правильный ответ —

Неправильный ответ

Заглавная героиня некогда самой скандальной, а сегодня — самой популярной оперы Рихарда Штрауса, безусловно, совершает преступление. Что могли бы инкриминировать дочери античного царя современные правоохранительные органы?

• подстрекательство (ст. 33 УК РФ)

• убийство (ст. 105 УК РФ)

• государственная измена (ст. 275 УК РФ)

Продолжить

#02 (86) апрель–май 2016

Фото: Роман Камащук

В июне 1998-го в последний день Борнхольмского фестиваля мой сосед по коттеджу пришел на церемонию награждения в шортах исандалиях. Премии вручались за документальные фильмы, серьезные, длинные, про судьбу рыболовецкого поселка, например, или про последствия нехорошего политического режима, за элегантные короткометражки – торжество сценарной фантазии изадорного монтажа, ну и за мультфильмы тоже, до кучи, в той же весовой категории. Мой сосед оделся так затрапезно, потому что ему-то уж точно ничего не светило – как автору минутного мультика-ужастика встилистике школьных рисунков шариковой ручкой: палка-палка-огуречик, минимальными средствами про самое яркое– кровь и любовь. Die Hard за минуту показывал краткое содержание первого «Крепкого орешка» – выпаривал суть популярного фильма до аляповатого кристалла. Тыщ-тыдыщ. Публика на показах стонала от хохота иудовольствия – но это же не повод вручать приз?

Соседом был, разумеется, Константин Бронзит, в тот вечер он взял первую премию, и подобного искреннего и радостного удивления пополам снекоторым смущением я, наверное, не видел никогда.

В этом году на другом конце Земли режиссер-мультипликатор приехал принять участие в еще одной церемонии награждения – главной в мире кино. Оделся на этот раз поприличнее. Тысячи людей желали ему победы. Исам он по-честному надеялся взять приз. «Никогда еще “Оскар” не был так близко. Казалось, вот оно».

Вернулся без «Оскара», бывает. Но все равно победителем. Ты пойди добейся номинации. Попади в эту компанию ив приятную предоскаровскую суету, когда страничка в фейсбуке превращается в яростный фотонеймдроппинг.

«Нашумевшая вечеринка с Ди Каприо отдельное событие, – уверяет Константин. – Академия устраивает вчесть номинантов прием, по-наше-му– обед. Приглашаются все номинанты и больше практически никого, пресса фотографирует только на входе– всё в расслабленной обстановке, минимум речей: президент академии Шерил Бун Айзекс поздравила нас, ифото на память. В 2009-м (тогда Бронзит получил первую оскаровскую номинацию за “Уборную историю – любовную историю”. – Прим. ред.) япропустил это мероприятие по своей неопытности, неуклюжести, о чем жалею. А там да – Ди Каприо, Сталлоне, Мэтт Деймон, Леди Гага. Дальше еще интереснее. Есть один дистрибьютор, он же академик Рон Даймонд – фанатик мультипликации, последние лет десять он по своей инициативе устраивает гастроль именно для номинантов вкатегории “короткометражное анимационное кино”. Договаривается со студиями в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско и две недели катает нас: Pixar, Disney, Paramount, 20th Century Fox, DreamWorks... Ездим, показываем свое кино – вдруг кто не видел, отвечаем на вопросы из зала, а приходят, как правило, академики. Как раз за две недели до церемонии начинается последний этап голосования, так что этот тур служит промоушеном. Тут можно набрать очки, а можно и потерять – смотря как выглядеть будешь. Хотя, хочется надеяться, больше зависит от качества фильма. Я так уже ездил сLavatory Love Story».

СА как проходит сам день церемонии? С утра побрился игалстук новый?

Я постарался выспаться. Побрился янакануне, у меня в бритве триммер забастовал – там же сто десять вольт, ау меня двести двадцать. Работал не отрозетки, как выяснилось, а на запасе аккумулятора, аккумулятор сдох, пришлось побриться наголо, чтобы кмоменту церемонии отрастить нужную длину, с которой привык ходить. В два часа боевая готовность, подъезжает лимузин, чтобы в три быть укинотеатра «Долби», времени вагон. Грелись на солнышке во дворике, женщины наводили макияж, укладка, то-се. Анам что – штаны напялить дагалстук. Потом фотосессия перед домом илимузином во всех комбинациях – каждый с каждым. Три с половиной часа сама церемония, но организовано четко: каждые пятнадцать минут рекламная пауза – заранее присылают инструкции и десять раз еще напомнят: смело вставать и ходить куда угодно можно каждые пятнадцать минут, пауза две минуты. По громкоговорителю идет обратный отсчет: пятнадцать секунд до включения, четырнадцать, тринадцать... Если ты из туалета не успел войти в зал, тебя не пустят, кто бы ты ни был, даже если тебя сейчас объявят, прецеденты были – людей вызывают на сцену, аихнет.

Фото: Роман Камащук

СТы писал речь?

В этом году ввели новинку, додумались наконец-то. Заранее присылаешь список всех, кого хочется поблагодарить, до восьмидесяти слов, и пускают его на экране. А то всех задолбало слушать про мамочек и учителей втретьем классе. Чтобы человек говорил уже отсердца, был расслаблен, мог пошутить. Речь я не писал. Я примерно представлял себе, что можно сказать. Смоим английским непросто, конечно, было быэто сделать. Но бывало ихуже. Справился бы. Определенный план был.

С«Оскар» – Эверест? Абсолютная вершина вмультипликации? Какое утебя представление о полном успехе?

Я бы в вопросе убрал слово «мультипликация». Что такое профессиональный успех в любой области? Он один и тот же. Когда у человека есть роскошь отказываться даже от интересной работы. Когда предложений больше, чем можешь освоить. Тогда появляется выбор. Это и есть успех.

Успех в традиционном понимании уБронзита тоже был. Скажем, сделанный воФранции «На краю Земли» (1998) взял семьдесят разных призов. Ив работе недостатка, кажется, никогда не было. Плюс встроенность в студийную систему. Еще ввосьмидесятые он начинал на «Леннаучфильме», потом «Пилот», потом «Позитив ТВ», с1999-го– «Мельница». Проекты коммерческие (включая заставку к русскому MTV) всегда перемежалисьтем, зачто теоретически выдвигают на«Оскар». Фильмами, на которых работают ради даже не символического капитала, а просто душевного спокойствия. На последний, пятнадцатиминутный, мультфильм «Мы не можем жить без космоса» у Бронзита ушло вобщей сложности четыре года. То есть было очень надо. «Если можешь не снимать, не снимай. Яне мог. Мне это было необходимо».

СВ старых советских мультфильмах встречается лихость, нехарактерная для «взрослого» кино. Не чурались черного юмора, гиньоля. Такое ощущение, что можно было больше себе позволить. Сейчас мультипликация такая же территория относительной бесцензурности, как в советские годы?

Тут надо уточнить. Что мы называем бесцензурной территорией. Если речь идет о наблюдении свыше, о надзоре, то институт цензуры сегодня начисто отсутствует в любой художественной области. Никого это не волнует. Взять, для примера, «Левиафан» – спохватились уже потом: на что же денег дали?! Да, мол, надо быть повнимательнее. Сейчас полная свобода, как иуписателя, никакой цензуры не существует вовсе, но есть другой момент, он висключительной свободе самого вида творчества – мультипликации. Действительно, здесь сами мультипликаторы сравнивают себя с богами, потому что создают мир с чистого листа, в этом принципиальное отличие от документального иигрового кино, у которых процесс завязан на реальную фактуру. На мир смотрят через объектив и видят конкретные объекты: человека, природу. Амы творим с нуля по мановению волшебной палочки – это и есть свобода. Самая главная проблема – как распорядиться ею. Нужно увидеть свой мир, которого до тебя не существовало, придумать каждую секунду бытования, свое особенное движение, его пластику. Остальные кинематографисты работают среальностью, от нее пляшут, мы пляшем от того, что в голове: это колоссальная разница.

СА заметно вам изнутри разделение на виды: кукольной анимации, рисованной, компьютерной?

Разница одна – техническая. Это инструментарий. Ты печатаешь на клавиатуре, а можно писать гусиным пером. Я мультипликатор – я могу поставить куклу, а могу нарисовать, это технология, к стилю отношения не имеет. «Человек – это стиль», какой-то француз сказал, – как жизнь проживает, так и снимает кино, все остальное должно быть завязано на технологию. Какие-то истории не будут смотреться в объеме, что-то потеряют. Можно любить пластилиновую фактуру, она трансформируется, она очень мультипликационная, тогда уже надо подтянуть сюжет, который будет подчеркиваться этой фактурой, но если нет такого сюжета, то лучше рисовать. Отсюда беда, если автор этого не чувствует ирассказывает историю, неорганичную для выбранной фактуры. Режиссер это понимать обязан.

В большом кино русский режиссер еще может держаться исключительно корней, выстраивать свою родословную от Эйзенштейна или от Тарковского, сооружать альтернативный мир. Мультипликатор по определению если не космополит, то точно западник, вдетстве ушибленный Диснеем, который, по удачному определению Дэвида Томсона, «заставляет Бога выглядеть старомодным».

Фото: Роман Камащук

СТы учился в мастерской Федора Хитрука, начинал карьеру еще при старой власти – ты советский мультипликатор, работающий теперь в России, или это как-то по-другому устроено?

Я иногда думаю об этом. Я же молодым-то был в советские времена. Но яощущаю, что абсолютно свободен отэтой привязки, самонадеянно скажу, но я себя считаю интернациональным режиссером, не привязанным ксоциуму, хотя нельзя так сказать, нельзя быть совсем не привязанным. Когда вышел мой мультфильм «На краю Земли», мне часто говорили: тыже нашу Россию показал, вечно балансирующую на краю. А я об этом не думал, но все равно лезет, невозможно быть вотрыве от общества, хотя я себя советским никаким не считаю – мое внутреннее «я» свободно от любых установок. Возможно, япривязан ккакой-то местной реальности иреалиям, но специально обэтом не думаю. Кстати, я бы даже добавил, что не думаю об этом, но если бы меня заставили в виде соцзаказа на тему чего-то советского, русского снять кино, у меня бы возникло отторжение, я бы не стал этим заниматься. Хочется обобщить пространство, выйти вдругое измерение. Когда я сейчас ездил вКалифорнии по студиям, часто задавали вопрос, насколько советская программа освоения космоса повлияла на выбор темы. Я прекрасно понимаю, что иностранцы могут задать такой вопрос – для них привязка сильная: ракеты, космос, мы же были лидирующей космической державой. Я объяснял, что специальнокэтому не привязывался, что даже взастойные годы людям было наплевать на космические программы, всех заботило, где бы хлеб насущный добыть. Гагарину радовались, да, но это быстро прошло. Асегодня спросите людей на улице, кто из наших сейчас вкосмосе, – мало кто ответит. Это уже давно никого не волнует.

СКак ты справился с поражением? Потому что как иначе назвать не-победу?

Это очень сложный момент внутреннего переживания для всех, для любой категории звезд – актеров, режиссеров. Ты надеешься, ждешь, веришь, хотя как разумный человек понимаешь, что ты один из пяти – почти у всех равные шансы. То есть вероятность «проигрыша» огромная, ты к этому готов. И тут, бабах, объявили не тебя, понятно, что невозможно к этому относиться равнодушно, но мы же взрослые люди, мы понимаем, во что играем. Как вообще можно соревноваться в искусстве?

Думаю, у спортсменов другие переживания – они-то могут еще что-то сделать, поднапрячься и прыгнуть выше всех, а если не получилось, сетовать можно только на себя. У нас другая ситуация – мы уже ни на что повлиять не можем: фильм закончен исуществует своей жизнью уже года два, всё. Выбирают, голосуют другие люди. Вообще счастье и большой успех до пятерки номинантов добраться – столько ступеней отбора, и ты все это понимаешь. Повторюсь, решают другие люди, у каждого своя степень компетентности в этом вопросе, укаждого члена академии свои представления опрекрасном, свои критерии идеального фильма. Ты это все держишь вголове, но раз уж ввязался, то будь любезен соблюдать правила. Уменя уже двойной опыт такого переживания, даже тройной. В 2000-м с «На краю Земли» явыдвигался во Франции на «Сезар» в категории короткометражного кино и проиграл игровому фильму. Так что в третий раз я испытал некоторую долю разочарования. Но вэтот раз было иначе. Я был в курсе, что огромное количество друзей, знакомых и незнакомых людей в стране искренне болели за меня. В отличие от2000-го, когда меня никто не знал. Сейчас-то другая ситуация, и я чувствовал себя виноватым. Получается, что я выступал от лица страны и про­играл. Полное ощущение, что я подвел людей, и это было чудовищно – отменя ждали победы.

А ведь и «Мы не можем жить без космоса» по сути история неудачи, катастрофы. Но это еще и история о фантазии, и рассказ о свободе, позволяющие любой проиг­рыш легко пережить. Икто-кто, а Бронзит обладает завидной фантазией и свободой. Как и полагается настоящему мультгерою.С

Литература

Иллюстрация: Louis-Michel van Loo

Перевод с английского: Мария Солнцева

Чтобы понять, как стихотворение попало к Четырнадцати, нужно окунуться в витиеватый мир политики Версаля. Его опереточные перипетии вызывают презрение у некоторых серьезных историков. Но знающие жизнь современники осознавали высоту ставок в кулуарных интригах и знали, что победа в будуаре может привести к большим переменам в политической расстановке сил. Такой переменой, согласно всем дневникам и воспоминаниям того времени, было увольнение и ссылка Людовиком XV графа де Морепа 24 апреля 1749 года.

Морепа, пробывший в правительстве тридцать шесть лет, куда больше, чем любой другой министр, казалось, стоял у власти прочно и незыблемо. Он был типичным придворным политиком: молниеносно мыслил, знал, кто кому покровительствует, понимал все оттенки настроения своего венценосного владыки, работал, скрываясь под маской веселья, замечал вражеские интриги и имел безупречные манеры.

Одним из приемов, которым Морепа удерживался у власти, была поэзия. Он собирал песни и стихотворения, особенно скабрезные произведения о жизни двора и злободневных событиях, которыми развлекал короля, приправляя их слухами, получаемыми ежедневно из донесений генерал-лейтенанта полиции, пользующегося, в свою очередь, огромной сетью осведомителей. Во время ссылки Морепа привел в порядок свою коллекцию; она дошла до нас в идеальном состоянии и доступна в Национальной библиотеке Франции под названием «Chansonnier Maurepas»: сорок два непристойных произведения о придворной жизни при Людовике XIV и Людовике XV, дополненные несколькими редкими экземплярами Средних веков. Но страсть Морепа к поэзии и подвела его.

Источники того времени единодушно называют причиной его падения не политические разногласия, не идеологический конфликт и не столкновения другого рода, но именно песни и стихи. Разумеется, Морепа приходилось иметь дело с разными конфликтами, не столько в политике (как министр морского ведомства, он, никому не мешая, следил за тем, чтобы флот оставался на плаву, а как министр Дома короля и Парижского департамента — обеспечивал королю развлечения), сколько в личных интригах. Он поддерживал хорошие отношения с королевой и ее партией при дворе, включая дофина, но не с официальной фавориткой мадам де Шатору, которую он, по слухам, отравил, и не с пришедшей на ее место мадам де Помпадур. Помпадур была союзницей противника Морепа при дворе — графа д’Аржансона, военного министра (которого не стоит путать с маркизом д’Аржансоном, с завистью смотрящим на своего брата с тех пор, как его сместили с поста министра иностранных дел в 1747 году). Когда звезда Помпадур стала восходить, Морепа попытался бросить на нее тень с помощью песен, которые сам распространял, заказывал или сочинял. Они были похожи на другие: каламбуры с ее девичьей фамилией — Пуассон, бесконечной почвой для насмешек о неблагородном происхождении; язвительные замечания о цвете ее кожи и плоской груди; протесты против огромных сумм, потраченных на ее развлечения. Но к марту 1749 года их стало такое количество, что сведущие люди почувствовали заговор. Морепа, судя по всему, пытался ослабить влияние мадам де Помпадур на короля, показав, что она всеми презираема и что недовольство народа начинает достигать трона. Если бы, получив в качестве доказательств стихи, Людовик понял, что унижен в глазах подданных, он мог бы отвернуться от фаворитки и найти новую, — а еще лучше вернуться к старой: мадам де Майи, которая была достаточно благородного происхождения и полностью предана Морепа. Это была опасная игра, и она провалилась. Помпадур убедила короля уволить Морепа, и король приказал д’Аржансону доставить письмо, отправляющее его в ссылку.

Современники выделяют два эпизода. Согласно первому, Морепа сделал фатальную ошибку после приватного ужина с королем, Помпадур и ее кузиной мадам д’Эстрад. Это была встреча узкого круга в малых апартаментах Версаля, встреча из тех, о которых не говорят; но на следующий день стихотворение, сложенное как песня на популярный мотив, стало вызывать повсюду взрывы хохота.

Par vos façons nobles et franches,
Iris, vous enchantez nos coeurs;
Sur nos pas vous semez des fleurs,
Mais ce sont des fleurs blanches.

Ваши изысканные и свободные манеры,
Ирис, пленяют наши сердца,
Вы устилаете наш путь цветами,
Но это белые цветы.

Это был удар ниже пояса даже по меркам придворных склок. За ужином Помпадур подарила каждому из трех участников букетик белых гиацинтов. Поэт намекал на этот жест на первый взгляд галантно, но на самом деле унизительно, потому что «fleurs blanches» были намеком на признаки венерического заболевания, обнаруживаемого в менструальных выделениях («flueurs»). Так как Морепа единственного из четверых можно было подозревать в распространении слухов о деталях встречи, его и сочли ответственным за это стихотворение, сочинял он его или нет.

Другой эпизод произошел, когда мадам Помпадур вызвала Морепа к себе, чтобы потребовать ужесточить меры против песен и поэзии. Как записано в дневнике маркиза д’Аржансона, это был очень неприятный диалог:

(Мадам Помпадур): «Не нужно говорить, что я посылаю за министрами. Я сама хожу к ним». Потом: «Когда вы узнаете, кто сочиняет эти песни?»

(Морепа): «Когда я узнаю это, мадам, я сообщу королю».

(Мадам Помпадур): «Месье, вы не проявляете должного уважения к официальной фаворитке короля».

(Морепа): «Я всегда уважал фавориток, к какому бы виду они ни принад лежали».

Происходили ли эти события на самом деле или нет, ясно, что падение Морепа, приведшее к серьезному переделу власти при дворе, было вызвано песнями и стихами. Но стихотворение, поставившее на уши всю полицию во время «дела Четырнадцати», распространилось после падения Морепа, взглянуть хотя бы на его название «На ссылку месье де Морепа». А с уходом министра политическая подоплека за оскорбительными стихами исчезла. Почему власти столь упорно преследовали это стихотворение и другие, соседствующие с ним, тогда, когда время бороться с Морепа прошло?

Хотя само стихотворение «На ссылку месье де Морепа» утеряно, его первая строка — «Monstre dont la noir furie» («Чудовище, чья ярость черна...») — записана в полицейских отчетах; и в них же делается предположение, что этот резкий выпад направлен против короля и, возможно, мадам де Помпадур. От нового правительства, во главе с д’Аржансоном, союзником Помпадур, можно было ожидать крутых мер в отношении подобного оскорбления Его Величества. Генерал-лейтенант полиции Беррье, тоже ставленник Помпадур, несомненно был готов помогать д’Аржансону, заменившему Морепа на посту главы Парижского департамента. Но в этой провокации и ответе на нее было больше смыслов, чем кажется на первый взгляд. Для придворных в Версале продолжение осмеяния короля и мадам Помпадур выглядело попыткой сторонников Морепа обелить его имя и, может быть, даже найти способ вернуть его к власти, ведь непрерывное появление песен и стихов после его изгнания могло доказать, что он никогда не был к ним причастен. Разумеется, партия д’Аржансона могла в ответ утверждать, что все это спланировано партией Морепа. И, прилагая столько усилий, чтобы искоренить подобные стихотворения, д’Аржансон мог рассчитывать продемонстрировать свой успех в щекотливом вопросе, в котором Морепа проявил такую подозрительную неспособность. Призывая полицию идти «как бы высоко ни вела» нить расследования, он мог надеяться возложить вину на своих политических противников. Он точно укрепил бы свои позиции при дворе в то время, когда министров перераспределяли, а власть стала утекать сквозь пальцы. Согласно записям его брата, он даже рассчитывал стать «principal ministre» («первым министром»), а эта должность была упразднена после позора герцога де Бурбона в 1726 году. Конфискуя тексты, ловя подозреваемых, усиливая интерес короля к этому делу, д’Аржансон следовал продуманной стратегии и вырывался вперед в борьбе за власть в новом правительстве. «Дело Четырнадцати» значило больше, чем простая полицейская операция, это была часть сражения на высочайшем политическом уровне.

Новости

Вместе с Пономаревым премию получили фотографы Маурисио Лима, Тайлер Хикс и Дэниел Эттер, которых отметили за репортажи о жизни беженцев. Отдельно в этой номинации наградили фотографов фонда Thomson Reuters.

Пономарев снимал для газеты The New York Times беженцев, которые в 2015 году плыли в Европу по Средиземному морю. Он фотографировал их на греческом острове Лесбос, в Македонии, Словении, Сербии, Венгрии.

.@SergeyPonomarev spent 5 months covering the migration story. Pulitzer-winning images: https://t.co/XgYyrFkJUu pic.twitter.com/KkqLPxwYM2

— NYT Photo (@nytimesphoto) 18 апреля 2016 г.

В феврале 2016 года Пономарев получил первый приз в номинации«Новости» на премии World Press Photo — его отметили за эти же фотографии беженцев.

Пулитцеровскую премию вручают в США с 1917 года. Только один российский фотограф получал престижную премию — это глава фотослужбы московского бюро Аssociated Press Александр Земляниченко. Его отметили дважды: в 1991 году — за снимки августовского путча, а также в 1996 году — за фотографию первого президента России Бориса Ельцина, который танцует на концерте.