Слишком критичный Андрей Немзер

Мой земляк по подмосковному Быково и тамошнему Маленковскому санаторию писатель Владимир Сорокин выразительнее всего, полагаю, постиг суть постсоветской русской патологии. Конечно, ввиду революционного перехода всего мира к Последним Временам (к их постиндустриальной фазе) в какой-то мере патологизированы все общества, что и проявилось в расцвете постмодернизма и его продолжений, но в России эта мутация отягчена неофеодальной контрреволюцией путинщины. И получился такой особый выверт, что традиционными художественными средствами его можно выразить лишь приблизительно. Он настолько вырожденческий, что более-менее адекватно отображается только фантасмагорически-гиперболически. И Сорокин добросовестно творит так, как диктует ему художественное чутьё, и я нутром чую его правду.

А Андрей Немзер издевается и умаляет. Мол, сплошной самоповтор и нагромождение. Позвольте не согласиться с уважаемым критиком.



Самоповтор? Ну нет у нас в нынешней России другой реальности, кроме путинщины – и в ближайшей перспективе не предвидится, поскольку русский народ ошкурился, лишился куража и рассыпался, и не видно носителя (субъекта) инновационности и свободы. Есть запрещенные нацболы, некоторый проблеск, но они наперечет, хотя способны кидаться яйцами и портрет Путина вышвыривать из министерского окна. Но не совсем корректно сравнивать их с Верой Засулич и с революционерами столетней давности, которые шли на смертную жертву ради свободы. И современные русские теракты похожи на пародии или инсценировки, потому что не хватает саможертвенного куража, этого духа удачи. Правда, Захар Прилепин в «Саньке» высказал утопическую мечту о новом всплеске русской пассионарности, но Сорокин реалистичнее выбрал антиутопию новой опричнины. И отличие прилепинского Саньки и его друзей от сорокинского Комяги с его опричниками в том, что низовой субъектник-пассионарий саможертвенно бросает вызов неправедным верхам, а опричник, как какой-нибудь «нашист», выдергивается снизу верхами и ради упоения властью над людьми и порочной жизни обслуживает неправду.

В неофеодализме нет развития, хотя есть грызня, и эта животность всегда самоповтор. Было бы странно, если бы Сорокин в «Сахарном Кремле» изобразил другую реальность, чем в «Дне опричника» (2006).

Почитаем теперь рецензию Андрея Немзера «И ещё одно «ничего»: О «новом» сочинении Владимира Сорокина» (Время новостей, Москва, 29 августа 2008 года, № 158 /2040/, стр. 10), написанную с позиций должного здоровья без учета той социальной-политической реальности, которая корежит тонкую душу писателя:

«Цикл рассказов Владимира Сорокина «Сахарный Кремль» (Москва: «АСТ», «Астрель», 2008) логично продолжает его двухгодичной давности повесть «День опричника». (Оба опуса автор назвал «романами» - видимо, для пущей важности.) Честно говоря, очень хочется скопировать собственный злобный отклик на «День опричника», да сомнительная репутация «литературного критика» (элементарные приличия, страх быть обвиненным - вполне справедливо - в умственной лени) заставляют отказаться от этого единственно здравого решения. А жаль. Потому что ничего нового ни в творении Сорокина, ни в описываемом им «светлом будущем» (Московия 2028 года) отыскать невозможно. Ведь когда удалой опричник Комяга задал многомудрой сибирской сивилле наш извечный вопрос «Что будет с Россией?», ответила она однозначно: «Будет ничего». Какие ж тут новости? Откуда им взяться? Хоть в сиквеле, хоть в моих суждениях об оном.

А потому все-таки приходится цитировать свою стародавнюю писанину: «Сквозного сюжета здесь (в «Дне опричника». - А. Н.) не может быть по определению, ибо единственное возможное для опричника «событие» - лишение должности, а оно подразумевает физическое уничтожение персонажа». Что и происходит в финале «Сахарного Кремля» (рассказ «Опала»).

«- Послушай, Кирилл! - Комяга повысил голос. - Завтра мы будем жить в другой стране. Завтра будет поздно! Новую метлу государь готовит. А в ней-то прутья зело часты. Тебе же не веки здесь затворничать! Время дорого! Что тебе сказал государь?

Кубасов (опальный окольничий, которого хозяин Кремля намерен венчать на царство, то ли всерьез, то ли по методе Ивана Грозного, сделав козлом отпущения. - А. Н.) поднес палец к большому узкогубому рту:

- Тсс... Сейчас.

Подошел на цыпочках к столу, выдвинул ящик, вынул большой черный маузер, взвел курок, быстро прицелился в лоб Комяги и выстрелил. Мозг Комяги сильно брызнул из затылка на ковер. Комяга упал навзничь <...>

Кубасов посмотрел на лежащего на ковре Комягу <...> Глаза его остановились на сахарном Кремле (этот символический государев гостинец детям - и не только детям - России возникал, понятное дело, во всех рассказах цикла. - А. Н.), стоящем в углу на невысокой мраморной колонне. Он выстрелил по Кремлю. От Кремля полетели сахарные куски».

Сперва не стало газа. («Все повысосали, гады косоглазые!» - весело констатирует опальный, превращающийся в преемника. Читатель не удивляется: уже первым рассказом - «Марфушина радость» - он проинформирован, что сырье в Московском царстве на исходе: православные согласно государеву указу используют дровяные печи, а лифты в сохранившихся многоэтажках работают по строгому графику.) Потом - шефа опричников («Батя арестован <...> Не то, чтобы арестован, а токмо по приказу государя на сутки задержан для выяснения»). Потом - нашего Комяги (надо думать и всех прочих Батиных присных). Потом - сахарного Кремля. Да и самого государя окольничий намерен встретить по-царски, не дожидаясь, пока возложит на него патриарх шапку Мономаха.

«- Государь наш - крыса помойная! - с усмешкой произнес Кубасов, своим оплывшим лицом к Комяге приближаясь. - Четвертовать его на Лобном, а? («Мастеру стилизаций» не худо бы знать, что Лобное место использовалось по иным надобностям. И не путать третье лицо глагола существования с первым, то есть не писать в рассказе «На заводе»: «Ничего - есмь пустое место». Не говоря о такой ерунде, как различение звательного и именительного падежей у существительных. Но это так, к слову. Вдруг автор таким манером шуткует. - А. Н.) А можно и шестировать (так. - А. Н.), а? Или девяносторовать, а? И - псам, псам, чтоб полакомились, а? За все хорошее, за все пригожее. За все далекое, за все широкое».

Тоже предсказуемо. В рассказе Underground людье, обиженное по государевой воле, глотает галлюциногены, дабы ощутить себя собаками, упоенно рвущими и былых властителей-обидчиков. «Выкатился из жерла (Царь-пушки, на ядрах которой государыня в рассказе «Сон» испытывала мощный оргазм. - А. Н.) наследник, кинулся прочь. Но и пяти шажков не успел сделать, как лапа когтистая сбила его, позвонки ломая. Сомкнулись клыки Ариши вокруг шейки теплой. Только хрип изо рта наследника выполз. Дрожа от счастья и нетерпения, стала жрать Ариша наследника. Раскололась, как яйцо, голова наследника, затрещали кости, брызнула на камень бесценная кровь. Давясь и урча, глотала Ариша теплое мясо». Уж если тихая затурканная девушка такое вытворяет (неважно, в бреду или наяву; все персонажи сахарнокремлевского цикла вожделеют к кокаину так же, как и к его сладкому «детскому» заменителю того же белого цвета, а потому здесь принципиально не различаются «реальность» и «видения»), то опальному окольничему иного просто никак не дано.

«- Вон, - Кубасов показал на окна с пушками. - Три грации моих <...> Жду их всех (государя с патриархом и присными. - А. Н.) к обеду! Готовлюсь. Вон, смотри, Комяга...

Кубасов подошел к среднему окну, сел в кресло, спустил предохранитель на пушке и дал короткую очередь по газону. На газоне беззвучно выросли три взрыва и опали.

- Добро пожаловать, крысюки! - захохотал Кубасов».

Ну, стрельнет толстомясый мордоворот по точно таким же визитерам. Ну, перекрасит Кремль (куда споро направится, покинув подмосковную вотчину) из белого в серо-буро-малиновый цвет. Ну, стянет страну «новым обручем». Сюжет-то все равно не возникнет - история не начнется. Из ничего может выйти только ничего. Тоскливое повторение сто раз пройденного (проболтанного), у которого тоже не было никакого значения. Не все ли равно, как в 2029 (или 2156) году будут именоваться державный людоед и его верные псы-людодавы, какой сладкой дурью будет тешить себя смурное и забитое население, какие побасенки будут травить бедолаги в обеденный перерыв (рассказ «Харчевание» - довольно неуклюжая и плохо мотивированная ерническая вариация «рабочей» части «Одного дня Ивана Денисовича») или в длиннющих хвостах за дефицитом (рассказ «Очередь» - забавный, хоть и уступающий оригиналу, ремейк старой одноименной вещи Сорокина), какие декорации возникнут «На заводе», в деревне («Хлюпино»), в «Кабаке» (капустник из жизни «героев нашего времени», пригодный хоть для «Первого канала»), в «Доме терпимости» (унылая игра в «жесткую эротику») и на съемках «продвинутого», «рискованного», но идеально соответствующего официальным квазиидеологическим стандартам фильма («На съемках»)?

Ничего и есть ничего, трактоваться же оно может (и должно) в соответствии с «духовными запросами» реципиентов, неизменно охочих до изготовленных Сорокиным яств. Для кого - обличение неизбывного российского тоталитаризма (вполне безадресное и бессмысленное, ибо «всегдашность», то есть отсутствие истории и участвующих в ней личностей, подразумевает выдачу индульгенции любому палачу, который стал таковым только по воле случая и ничем от своих жертв не отличается). Для кого - сладострастное «укрепляющее» обслуживание той химеры, которая тщится выдать себя за единственную реальность. О сравнительных достоинствах редьки и хрена (равно как об их взаимоконвертации) рассуждать не берусь. И без того тошно».

Считаю Андрея Немзера прирожденным оптимистом, мечтающим о нормальной человеческой жизни. А если дьявол овладел душой народа, а изгнать его – сил нет? Тошно – а деться некуда. Немзер брезгливо отстраняется в башню для здоровых. Некоторые же больные читают в поисках катарсиса – и терапевтический эффект происходит. С другим более адекватным толкованием знакомлюсь на Интернет-портале информационного агентства Stringer (Стрингер) - Кирилл Решетников «Всем лизать сахарный Кремль!» (6 августа 2008 года):

«Вопреки уверенности, что в России царствует цензура и самоцензура, крупнейшее издательство АСТ выпустило в свет новую книгу писателя Владимира Сорокина "Сахарный Кремль". Это жесткая антипутинская антиутопия, в которой доводится до логического завершения образ России, созданный Сорокиным в предыдущем произведении - "Дне опричника". Героиня первого рассказа "Марфушина радость" в конце длинного счастливого дня в семье, которая дружно нюхает кокаин, купленный в аптеке, ездит на Арбат за дровами, стоит в блокадных очередях за хлебом, Марфуша идет на Красную площадь и там получает подарок от Государя - коробочку с сахарным макетом Кремля. Кремль этот сахарный можно лизать и лизать...

В старые времена книжку Вл.Сорокина "Сахарный Кремль" назвали бы клеветническим произведением. А если бы явь стала бы воплощением сорокинской антиутопии, то автора пороли бы на площади по голой заднице.

"Сахарный Кремль" - это сборник рассказов, написанный тем же архаическим языком, которым Сорокин написал предыдущую книгу "День опричника". Писатель решил проэксплуатировать однажды найденную метафору, показавшуюся удачной и самому писателю, и западному миру, увидевшему в "Дне опричника" обвинительный акт режиму Путина и социальные последствия, которые вызовет этот режим в стране "неустойчивой демократии".

Никаких новых реалий в этой новой книге Сорокин больше не создает - он лишь уточняет, утверждает то, что было найдено в предыдущей книге. Грубо говоря, новая книжка - это "вторичный бульон". Люди, живущие в недалеком российском будущем, смирились с публичными порками на площадях, с опричными грабежами и насилиями над "оппозицией", с терминологией типа "тягловые", "откупщик", "захребетник" и тому подобными, когда речь идет о профессиональных занятиях мужчин. Сильный закос под российское средневековье кажется Сорокину настолько остроумным, что он, как провинциальная команда КВН, тиражирует и тиражирует свои же, а иногда и не свои - шутки по многу раз. Автор просто захлебывается в цитатах, как прямых, так и косвенных.

Опыт Сорокина по созданию метафорического произведения о деградирующей в социальном плане России, вернувшейся к бытию в стиле Иоанна Грозного, но с компьютерами и заводными зубными щетками, с теребилками для писи - не единственный литературный опыт в России. Лет десять назад и Татьяна Толстая экспериментировала в романе "Кысь", герой которого тоже жил в мире, вернувшемся назад, цокал по полу когтями, топал волосатыми ступнями. У Т. Толстой деградация была описана еще круче, чем у Сорокина. Но почему-то успеха роман Татьяны Толстой не снискал, видимо, десять лет назад еще не наступило время, когда такие шутки воспринимались адекватно - как серьезное предостережение. Российская литература знает и другие антиутопии, написанные уверенными перьями.

С точки зрения художественного открытия, новая книга Сорокина, конечно, намного слабее, чем "День опричника" - хотя бы потому, что автор, не стесняясь, переписывает самого себя, выжимает деньги из удачно найденного образа, как Сальвадор Дали пятьдесят лет выжимал баблос из найденной метафоры "Время течет", поставив выпуск часов в виде капли воды на промышленную основу.

Но самому Сорокину его "Сахарный Кремль" нравится, и он празднует успех».

Вот что говорит он в интервью Кириллу Решетникову "В России вполне бы ужились высокие технологии и телесные наказания на площадях" (Газета, Москва, 8 августа 2008 года, № 147):

«- "День опричника" и "Сахарный Кремль" - это антиутопическая литература. Ощущаете ли вы себя продолжателем традиций антиутопии - традиций Замятина, Оруэлла, Берджеса?

- И да и нет. Я всегда описывал то, что не существует, миры, которые были во многом вымышлены. Но антиутопия как жанр очень привлекательна, она дает возможность быть творцом истории. И Берджес, и Оруэлл, и Замятин - все они как бы творили историю. В случае с "Сахарным Кремлем" оказывается возможным получить некую площадку обозрения. Знаете, бывают такие площадки, на которые ставят телескопы, как, например, в Гонконге, где можно разглядывать горы. Так и здесь: я экспроприировал 2028 год, чтобы поставить там телескоп и взглянуть на современную Россию.

- Почему в будущем, которое вы описываете, доминирует такая архаическая стилистика?

- А что, в русской жизни мало архаического? Центром громадной страны по-прежнему является Кремль, где живут правители-небожители - русская власть. Она по-прежнему, как в XVI веке, закрыта, непрозрачна, во многом непредсказуема и абсолютно беспощадна по отношению к народу. Отношения между государством и народом у нас по-прежнему архаичны. Я лишь оформил эти отношения стилистически, добавил то, чего не хватает. Не хватает как раз такого языка и всех атрибутов развитого феодализма. Я думаю, что в России вполне бы ужились высокие технологии и телесные наказания на площадях.

- Как вы представляете себе вашего нынешнего читателя - это тот, кто уже стал частью неприемлемой для вас системы, впал в золотой сон, или это ваш единомышленник?

- Здесь я как-то теряюсь. С одной стороны, мне приятно, когда книгу читают люди подготовленные, те, кто знает, что я, собственно, делаю. Но с другой стороны, "День опричника" прочли многие из тех, кто вообще меня не читал, а также те, у кого я раньше "не пошел", и эта книга произвела впечатление. Это меня радует, особенно если учесть, что я по-прежнему экспериментирую. Радует, что появились новые читатели.

- Не так давно вы представляли "День опричника" за рубежом. Что вы можете сказать о том, как книгу воспринимают на Западе?

- Книга должна выйти на 20 языках и уже вышла на 10: французском, немецком, польском, шведском, сербском, испанском и других. Ни одна из моих книг не вызывала такой лавины рецензий и упоминаний. Роман цитировал Даниэль Конбендит на заседании Европарламента, посвященном России, упоминал Березовский в послании к Путину. Эта книга стала больше чем литературой.

- Антиутопические тексты часто определяют формулой "книга-предостережение". "День опричника" и "Сахарный Кремль" - это предостережение или, может быть, в большей степени просто шарж?

- Когда я писал "День опричника", это во многом было поиском метафоры для современной России. С другой стороны, это был и шарж, и гротеск. И предостережение из этого получилось - об этом мне сказал один мой друг. Ты, говорит, написал такой как бы заговор, чтобы этого не случилось. Но к моменту написания "Сахарного Кремля" у меня появилось ощущение, что все это и вправду может быть, что путь, который выбирает Россия, может именно этим и кончиться. И первые читатели "Сахарного Кремля", видимо, это почувствовали: почти все они сказали, что это более страшная книга, чем "День опричника". Хотя она, может быть, не менее веселая.

- Мне кажется, что "Сахарный Кремль" - это своего рода победа над проблемой сюжета, поскольку сюжет играет подчиненную роль: он включен в панораму, которая сама по себе гораздо более значима, чем конкретные события.

- Книга все же состоит из 15 новелл, в которых есть 15 сюжетных линий. Но контекст, действительно, настолько подавляющий, что он как бы и является главным сюжетом. Я работал с большим удовольствием, обживал этот мир.

- В некоторых рассказах "Сахарного Кремля" вы как будто отсылаете к другим своим текстам. Например, в сборнике есть диалог под названием "Очередь" - это ведь явная аллюзия на известнейшую вашу вещь раннего периода.

- Да, это такая сознательная вставка. Но я не могу сказать, что каждый день перечитываю собственные тексты - надо все-таки двигаться куда-то дальше. Иногда возникает некий self-criticism, и хочется что-то переписать. Каждый писатель, наверное, борется с самим собой, и все мы пишем одну книгу».

В Интернет-обсуждении на портале «Стрингер» в ура-эйфории после кавказской войны - несколько отрицательных отзывов типа Helen (27 августа 2008 года): «Зато Запад Сорокина и покупает - за его капрофагию (любовь к описанию кала), за гадостность, за пакостность. Сейчас 11 сентября будет книжный фестиваль во Львове, и западенцы пригласили одного-единственного русского писателя. Этот писатель, естесно, Сорокин с его книжкой про жопу - "Сахарный Кремль". Книжка напоминает мне старую КВН-овскую шутку, которую ее автор цитирует уже последние 50 лет». Валерий тоже подозревает вторичность текста – «В. Войнович "Москва 2042". Судя по рецензиям "Дня опричника"и "Кремля" - попахивает плагиатом (надо бы из любопытства прочитать). И вот обсуждение первой главы "Марфушина радость" в Живом Журнале Владимира Сорокина от 8 января 2007 года:

sanya_sovest:
Владимир Георгич как всегда - на высоте! Отличные образы

yavas:
Прочитал, спасибо. Имя государя вызвало смутные ассоциации. Никак Якеменко?

vspstyuhov:
нене, Якеменко - Василий Григорьевич

donor_darom:
Николай Платонович Патрушев

sanya_sovest:
А! Ну это нормально…

no_need_in:
Пожалуй, да. А то я сразу стала перебирать в мозгу имена из ДПНИ, ЧС и Хоругвеносцев

deadok:
А так и будет. Вот увидите. Если доживете.

doctordirt:
Супер!!! Для детей и взрослых :-)

Анонимно:
Короче. Произведение, ясно - описывает момент времени, по дате переваливающий 2027 год. И здесь Россия настолько другая, что лично я читал и соглашался со всем.