Развитие и демократия в Азии. 3

Рейтинг экспертов по той или иной тематике зависит от того эксперта, кто составляет данный рейтинг. Это дело тонкое, и науковеды написали гору текстов, как адекватнее составлять. Здесь и индексы цитирования, и выборы в различные академии и лауреаты. Что касается экспертов по КНР, то отечественных специалистов я более-менее знаю, не буду выстраивать иерархию, но возьму экономистов, начиная со своего школьного друга Александра Николаевича Анисимова, который трудится в академическом Центральном экономико-математическом институте. Он меня консультирует, однако модернизация КНР идет семимильными шагами, и я в конце концов решил больше полагаться на свои суждения, тем более что в свое время защищал диссертацию о политике Китая и читал внимательно модернизационный труд китайских ученых «Структура экономики Китая» (ответственный редактор и предисловие Ванин В. – Москва: Прогресс, 1984, 472 стр.) и материалы 17-го Всекитайского съезда КПК и представляю стратегию экономических преобразований и нынешние планы Поднебесной. Сравниваю две экспертные оценки – статья моего коллеги по физическому факультету МГУ и ныне заведующего отделом Института политического и военного анализа Александра Анатольевича Храмчихина (родился в 1967 году) «Китайский «велосипед»: КНР, Парадоксы развития» (Новый мир, Москва, 2008 март, № 03, стр. 126-137) и размещенная на сайте «Полит.ру» произнесенная и обсужденная 03 апреля 2008 года в клубе-литературном кафе «Билингва» лекция американского экономиста Джонатана Андерсона «Экономический рост и государство в Китае». Считаю, что диагнозы и прогнозы Анднрсона менее уязвимы, чем оценки Храмчихина. И это выявляется в том числе при ответах американского эксперта на вопросы из зала:

«Валерий Кизилов: У меня два вопроса: один экономический, а другой – политический. Экономический вопрос: я хотел уточнить насчет китайских налогов, насчет уровня государственных изъятий, бремени налоговой нагрузки. Если мы посмотрим долю налоговых изъятий в ВВП – это что-то около 18%, в два раза меньше, чем в России (у нас 36%). А если посмотреть ставку налога на прибыль, ставку подоходного налога, то там цифры оказываются другие, значительно выше, чем российские ставки налогов – до 30-40%. Как это сочетается, в чем объяснение? Может быть, китайское правительство хотело бы взимать из экономики гораздо больше, но не может просто?

Джонатан Андерсон: Ставки такие: НДС – 17%, налог на прибыль – 25%. Самая большая разница между Россией и Китаем – это подоходный налог на частных лиц. В Китае начинается, конечно, с 15%, но очень скоро достигает 45%. Вся суть в том, что подоходный налог почти не собирается: на низком уровне это взимается, но богатые люди просто не платят. Это то же самое, что было в России 6-8 лет назад. Очень охотно и очень успешно собирают НДС и налог на прибыль, этим и живут, но эти ставки совокупно в некотором плане даже ниже, чем российские. Доходы населения пока вклад не делают в государственную политику, поэтому общий сбор низкий по отношению к ВВП, если сравнить со Штатами и Европой.

Валерий Кизилов: Спасибо. Второй вопрос: какую роль в Китае сегодня играет идеология? Какова государственная идеология и ее функции? Вот в Советском Союзе коммунистическая партия очень нуждалась в идеологии для того, чтобы объяснить, для чего она нужна, для чего цензура, для чего однопартийная система. Потому что у нас борьба с империалистическим окружением, а борьба потому, что у нас другая совсем система, социализм против капитализма. А если китайские коммунисты стали рыночниками и у них нет такого настроения против капитализма, то как они объясняют своему населению, зачем они нужны.

Джонатан Андерсон: Отличный вопрос. Я, конечно, не политолог, и это относится ко всему, что я говорил по поводу политики: я профан в этом деле, но у меня есть свой наивный взгляд на этот вопрос. Мой взгляд такой, что в Китае главный враг – это не империализм, не вообще то, что за рубежом, это прошлое. Если сейчас говорить об идеологии, чем объясняется, почему нужна партия – это чтобы избежать исторического хаоса. В Китае самый ненавистный, самый страшный момент – это тот хаос, который существовал в первой половине прошлого столетия и почти всегда в китайской истории: смена династий и т.д.

Борис Долгин: То есть идеология гармонизации и модернизации?

Джонатан Андерсон: Да, нужна партия, чтобы был стабильный рост в экономике, потому что демократия – это хаос. Причем они смотрят, как работает Индия, как работает Индонезия, Филиппины, они постоянно приводят наглядные примеры, смотрят на шумную бездарную демократию, которая сейчас на Тайване (драки и т.п.) как на пример того, что следует избегать. Они борются не с западной моделью, не с foreign intrusion – они борются с нестабильной средой у себя. Причем это было почти всегда: если смотреть на 30-40-е, главный идеологический момент движения Мао и компартии – это, во-первых, борьба против японцев, во-вторых, стабилизация страны, которая находилась просто в невозможной ситуации хаоса. Сегодня если спросить президента Китая или генсека партии, они так, скорее всего, и будут отвечать.

Борис Долгин Собственно, и главный лозунг Ху Цзиньтао – это самое гармоническое общество.

Джонатан Андерсон: Причем это хорошо объясняет такой либеральный подход к экономике: рост - это рост, это хорошо.

Борис Долгин: Да, в той степени, в которой он не усиливает дисгармонию, не создает новых проблем.

Джонатан Андерсон: Главное – стабильная, быстро развивающаяся страна.

Борис Долгин: Без особых разрывов: город – деревня, запад – восток.

Григорий Глазков: Джон, у меня один маленький вопрос по поводу межбюджетных отношений. Вот ты говорил о том, как там не субсидируют предприятия и т.д., а что происходит с финансированием различных уровней по территориям, как эти деньги распределяются, какую роль играет в этом местное самоуправление, существуют ли местные налоги – как вот с этим?

Джонатан Андерсон: Хороший вопрос. Я не очень большой эксперт в этой области, поэтому я буду только приблизительно отвечать. История Китая в 1990-х годах - это история краха бюджетной системы. Они перевели предприятия на хозрасчет, отказались от перераспределения прибыли, перешли на современную налоговую систему в 1994 году, она заработала только через 10 лет, а первые 5 – 6 лет они ничего не собирали, общий сбор налогов – чуть ли не 7-8 % ВВП, причем все получал центр (собирали только НДС и налог на прибыль), а местные органы (не столько в городе, сколько в сельском хозяйстве) выжили за счет коррупции. Из деревни в Китае 10 лет просто забирали зерно, свиней, обложив налогами неконституционным способом, это была нелегитимная система.

Ну а что еще делать-то? Школы стоят, система здравоохранения работает только в крупных городах – потому что средств не было и шло просто голое выживание.

Сейчас по-другому, общий сбор 17-18%, профицит бюджета усиливается, ассигнации идут именно в местные бюджеты, чтобы заработало соцобеспечение, образование, здравоохранение. Так что перераспределение сейчас идет очень активно и сбор налогов на всех уровнях, но это только за последние 4-5 лет на самом деле. Это не прямой ответ на твой вопрос, но это то, что я знаю.

Григорий Глазков: Роль местных систем налогообложения существенна или все из центра, в основном, распределяется?

Джонатан Андерсон: Это центральный сбор, это единая налоговая система.

Григорий Глазков: То есть общенациональный налог?

Джонатан Андерсон: Общенациональный, но свои ассигнации идут потом на местные нужды. Они не собирают свои налоги почти: есть налоги на собственность, бизнес-налоги на местном уровне, но они достаточно мелкие.

Григорий Глазков: Тогда главный мой то ли вопрос, то ли комментарий – и то, и другое одновременно. Чем для меня интересна эта тема, это тем, что существует, действительно, расхожий миф, что демократия нужна для экономического роста, но то, о чем ты сегодня рассказывал, подтверждает, что на определенных отрезках времени всё совсем наоборот. На Западе уже давно существует такое представление, что главное – не демократия, а rule of law. Это к демократии может вообще не иметь никакого отношения, иногда демократия не дает возможности установить rule of law. Я не перевожу это на русский язык, потому что у нас это называют «диктатурой закона», но это достаточно глупое выражение и мне не хочется им пользоваться. Это интересно, что в русском языке даже нет выражения для rule of law – это не случайно. Я не знаю, как насчет китайского: есть ли там такое?

Борис Долгин. Может быть, на русский это лучше перевести как «власть закона».

Джонатан Андерсон: На самом деле не только в Китае, но и по Азии. Если спросить у корейцев, ответ будет такой: демократия на сегодняшний день – это хорошо, мы прошли этот период, пришли к демократии. Но существует распространенное мнение: демократия как многопартийность – чисто эта сторона - только мешает делу. Что можно показать экономически, статистически – это действительно rule of law в этом плане. Что объединяло все эти страны, в отличие от, например, Северной Кореи, - это устойчивая власть закона, прочные, достаточно развитые денежная система и налоговая, система урегулирования вопросов коммерческого права, гражданского права. Это существовало во всех странах и достаточно быстро сейчас развивается в Китае.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Напрасно так бегло затронули вопрос о многопартийности. На самом деле в любом деле полезна конкуренция, и политическая конкуренция, то есть многопартийность или хотя бы многофракционность (как в японской Либерально-демократической партии) – лишь помогает выработать более эффективные законы и тем самым сделать оправданным rule of law. Многопартийность может раздражать тех, кто по типу личности склонен к авторитаризму, но государственно-общественный организм, как и любой биологический, жизнеспособнее при наличие гибкости, «степеней свободы»/

Григорий Глазков: Вопрос как раз о том, на чем власть закона держится, за счет чего она существует? Что говорят сторонники демократии (и это совершенно справедливо) – они говорят, что демократия нужна для того, чтобы власть не злоупотребляла своими возможностями, чтобы не было abuse of power. Это, кстати, касается той же коррупции. То, что мы сейчас в России видим и что отличает российскую экономическую политику от китайской – из твоего выступления следует, что своей авторитарностью китайские власти пользуются на благо экономического развития, а российские власти своей авторитарностью пользуются не только и иногда не столько для этого. Что касается коррупции китайской, то, по моим наивным представлениям, там очень даже есть коррупция, просто упорядоченная.

Джонатан Андерсон: Китай – особое исключение: уровень коррупции чуть выше, чем в других странах с таким же уровнем доходов. В Китае сейчас 3 000$ годовой доход на душу населения. Если смотреть на уровень объективной коррупции в Китае, он свойственен стране с годовым доходом в 5 000 или 6 000$. Китай – это развивающаяся страна, естественно, коррупция существует. Есть, конечно, понятие произвольной коррупции (в отличие от стабильной коррупции). Это уже стало практиковаться достаточно сильно в экономической теории. Это касается не только Китая, но Малайзии, Таиланда, Вьетнама - это все относится к объективной стабильной коррупции, где надо платить кому-то, но по определенным параметрам. Всемирный банк провел даже исследование, сколько дней нужно, чтобы открыть предприятие, сколько подписей собрать, кому надо платить – просто голое количество этих звеньев в Китае очень маленькое: 1 – 2 человека, они сидят, надо платить, надо пройти. Но это не то, что в Индонезии или в Индии, когда надо на каждом шагу и каждый год платить по-разному. Не буду говорить уже о России.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Необходимо так выстроить налоговую и лицензионную системы в первую очередь, чтобы сборы упростить до предела и тем самым в разы сократить штат контролирующих и согласовывающих. Это – одна из сквозных линий нашей Программы постиндустриальной модернизации России «Путь из тупика»/

Григорий Глазков: Можно ли сказать, что стабильная и упорядоченная коррупция в Китае является очень важным фактором экономических успехов.

Джонатан Андерсон: Что касается произвольной коррупции, которая очень заметна в других азиатских странах, особенно на юге, точно лучше жить без этого. Но тут вступают важные культурные факторы, потому что я, конечно, не первый человек, который обратил внимание, что страны, быстро развивавшиеся в Восточной Азии, объединены одним моментом: это все буддистский и конфуцианский социальный культурный строй (включая Таиланд, а Сингапур и Малайзия – некоторое исключение). Может, это тоже играет большую роль в установлении власти закона. У меня нет ответа на этот вопрос.

Григорий Чудновский: У меня один вопрос по первой части: мне не до конца понятно, что это за единодушие, какой это механизм, что 50% направлялось на инвестирование, то есть на сбережение и дальнейшее инвестирование. Там же акционерные предприятия? Если доля государства нулевая в акционерном предприятии, как там принимались решения: крупные акционеры решали дивиденды не платить, а пускать все на инвестирование? Вот это элемент вопроса.

Джонатан Андерсон: Это очень хороший вопрос. Я хочу сделать замечание, что во всех азиатских странах существует достаточно большая доля сбережения и потребителей, и семей, но большая доля сбережений приходится также на предприятия и фирмы - не только население, но еще и предприятия оставляют сбережения. В Китае средний уровень сбережения за последние 20 лет где-то на 5, может, даже на 10% ВВП выше, чем в других азиатских странах, причем это все не из-за населения, а все идет на сбережение фирм и предприятий. Чем это объясняется? Есть один момент, где госпредприятие очень сильно отличается от частного или смешанного: это отсутствие дивидендов. Госпредприятия не субсидируются, они конкурируют, работают с рынком, им некому платить их прибыль.

Допустим, высокая прибыль сейчас в нефтедобывающей, в автомобильной отрасли, в телекоммуникациях. Куда девается эта прибыль? Это государственные предприятия, но государство ничего не берет: оно собирает налоги, но не собирает прибыль. Хорошо, что государство не играет активную роль в поведении предприятий, но отчасти оттого, что никто не знает в государстве, где эта собственность находится: это Минфин или что-то еще? Эти предприятия как бы ничьи: они работают не на частную собственность и не на государственную – они просто работают. Они работают по рыночному принципу за одним исключением: всю прибыль они автоматически переинвестируют, потому что больше деть ее некуда (дивиденды не выплачиваются).

Так что есть доля искусственного повышения сбережения за счет этих фирм. Зарплаты и премии они устанавливают самовольно.

Григорий Глазков: Что им мешает повысить зарплату?

Джонатан Андерсон: Они повышают на самом деле, они растут на 13-14% в году, тем не менее, прибыльность, рентабельность очень большая в некоторых областях и она просто идет на реинвестирование, развитие. Когда рост экономики 11% - почему бы и нет? Это closed circular process. Экономика растет, все охотно реинвестируют. Почему экономика растет? Потому что много инвестируют. Такой заколдованный круг.

По-другому объяснить высокое сбережение нельзя. Это не население. Доля сбережения населения ничем не отличается от корейского, японского. Поведение предприятий – вот отличие.

Григорий Глазков: А как назначаются директора госпредприятий?

Джонатан Андерсон: Они назначаются государством (либо на местном уровне, либо на национальном), но потом словно забывают о них, если они показывают хорошие результаты. Для большинства госпредприятий это пожизненные назначения, они очень хорошо живут: это стабильная коррупция, они прикарманивают потоки где бы то ни было, но делают это потихонечку, чтобы сохранить место. В отличие от России, когда была некая стагнация, все китайцы направлены на рост, на будущее. На госпредприятии можно все украсть сразу, но этим лишаешься 20-30-летнего роста, который ждет впереди. Так что все берут потихонечку и ведут себя нормально.

Григорий Чудновский: Второй вопрос короткий. Вы не сказали о возможных перспективах, а они, вроде, в прессе звучали - инвестирования Китая в Африку, например, или в Россию. Какие условия должны быть, чтобы они туда активно направляли? И к этому же: что будет с триллионным долларовым резервом, он будет расти или он уже на пределе?

Джонатан Андерсон: Очень хороший вопрос. Сначала отвечу по второй части. Есть 1,5 триллиона долларов в резерве и они растут на 300 миллиардов каждый год. Что делать с ними? Не потому, что Китай желает покупать по 300 миллиардов в год, просто у них фиксированный курс и остаток ежегодного баланса просто собирает Центральный банк. По-другому нельзя: либо отпустить курс и запустить к дикому укреплению валюты, которого они совсем не хотят. Они начинают отпускать потихонечку курс, но это будет в течение 5 лет 200-300 миллиардов ежегодно, по нашим расчетам. Причем просто это так получилось, это не результат особой государственной политики. Спорить можно много, но для Центрального банка это просто такой остаток: они сейчас тоже волосы на себе рвут – куда это деть?

А куда деть? В глобальные государственные фонды – в долларах держать, в евро, в иенах: больше нет рынков, выдержавших бы вливание сотен миллиардов долларов. Они покупают гособлигации в Штатах. Они сейчас возвращаются к очень консервативному поведению.

Другой вопрос – активные инвестиции. Один способ избежать вечного прироста резервов – взять эти деньги и что-то купить на них, что они сейчас активно и делают. Вся Африка забита китайцами, которые принюхиваются к возможным инвестиционным моментам. Латинская Америка их интересует. В России это только начинается и, скорее всего, будет развиваться. И это не конец, а только самое начало. Следующие 10 лет Китай будет по всему миру инвестировать в ресурсные отрасли, будут покупать готовое, соинвестировать закупки новых ресурсов везде. Да, абсолютно точно.

Борис Долгин: Спасибо, у нас последние несколько минут – очень быстро.

Вера Лебедева: В прошлой жизни, будучи при природе на юге Сибири, мы очень много дискутировали с местными властями в связи в газопроводом «Алтай» и в связи с желаемой некоторыми сибиряками дорогой из Китая на юг Сибири. И мы им говорили: «Побойтесь бога, потому что вы планируете лет на 5-10, в лучшем случае до 2020 года, которым вас обязывают в России закон, экономика и т.д.». По моим ощущениям, Китай планирует геополитически в 10 раз дальше. Верно ли это ощущение, что как государство Китай планирует на 100, 150, 200 лет вперед? А в связи с этим государственные корпорации, в частности, CNBC, под влиянием государства точно так же рассчитывают на много лет дальше в сравнении с россиянами?

Джонатан Андерсон: Намного дальше уже в том смысле, что не на 100 лет вперед, а на 5 лет вперед стоит вопрос: где будем брать нефть, уголь, что угодно. Так что сегодня приоритет – всей энергетики - где угодно купить, по любой цене добывать, инвестировать. Это государственная линия, это, я бы сказал, не вызвано дальнозоркостью: они смотрят вот-вот на пороге. Они не привыкли импортировать. 10 лет назад ничего не импортировали. Я имею в виду – нефть чуть-чуть, сырье – вообще нет, минералы они все дома закопали. Теперь нефть уже на 60% импортная, другие минералы – на 20 - 30%. И это растет бешеными темпами. Они в диком шоке: что делать? Надо купить, купить. То же самое было в Японии в 60-70-е годы, когда начался этот процесс.

В других отраслях я бы сказал так: наоборот, Китай не только не мыслит геополитически на много десятилетий вперед, а политически он отстал от экономической реальности. Китайская сегодняшняя экономическая власть глобальна, распространена на окружающий мир и намного более развита, чем их политическое мышление (как быть в этом мире). 50 лет Китай жил по закону «Мы вас не трогаем – вы нас не трогайте». В основном, Китай всегда голосовал в ООН отказом, просто воздерживался. Не помню, как по-русски, пять принципов мирного сосуществования. И даже на сегодняшний день китайцы бегают по всей Африке, по Востоку, а правительство пытается догнать, потому что я не думаю, что Китай политически готов взять на себя обязательства. Когда китайская строительная компания, китайские войска окажутся в центре африканской войны, что они будут делать – они сами не знают, они не могут ответить на этот вопрос. Даже свое влияние на азиатскую политику очень медленно развивают.

Сейчас быстро развивается политическая идеология: что такое Китай в современном мире, как он должен себя вести не только в отношении Соединенных штатов, России, но и всей Азии. На мой взгляд, они просто отстали от всего этого.

Борис Долгин: И занимаются не столько геополитикой, сколько геоэкономикой.

Джонатан Андерсон: Совершенно верно.

Сергей Решетнев: Такой вопрос: одной из черт рыночной экономики в России начала 90-х было уменьшение социальных расходов государства (уменьшение пенсий, уменьшение доли бюджетного образования и увеличение доли коммерческого), а как обстоит с этим дело в Китае (и вообще с государственными расходами)?

Джонатан Андерсон: В 90-е годы это не уменьшение, а просто отказ: средств вообще не было. Когда они ушли от госсистемы, они ушли от пенсии. Где-то 30%, может, 40% городского, вообще рабочего населения имеют пенсии сегодня, участвуют в пенсионной системе, а большинство китайцев – я не буду говорить о сельском хозяйстве – они просто живут в первобытной системе.

Борис Долгин: И не было там пенсий вообще.

Джонатан Андерсон: И не будет. Они развалили эту систему сейчас. Когда-то в 80-е все горожане жили в этой системе, но теперь все разрушено и снова строится, только на фоне гораздо быстрее развивающейся экономики, так что у всех оптимистические взгляды на будущее. Но все-таки система сломалась в том же отношении, что и в России, только чуть медленнее.

Борис Долгин: Последний вопрос и еще одна записка, которая давно пришла.

Николай: Насколько укрепление китайской валюты может помешать экономическому росту Китая? Ведь Китай экспортирует огромное количество ширпотреба, это снижает конкурентоспособность китайских товаров, которые берут не столько качеством, сколько ценой. Это первый вопрос. И второй: имеет ли Китай шанс догнать развитые западные страны в наукоемких отраслях, в производстве элементной компьютерной базы, в машиностроении, в тяжелом машиностроении, ведь они взяли старт намного позже, повторив в этом плане подвиг Японии.

Джонатан Андерсон: Очень интересные вопросы, особенно второй. Что касается первого, то в прошлом году китайская экономика отметила рекордный рост (чуть ли не 12%) реального ВВП. Китай и все экономисты пришли к выводу, что структурный, стабильный темп роста – это 9 – 9,5. Для Китая в цикличном плане это перерост экономики. Откуда он? Это именно чистый экспорт. Внутренний спрос, местное потребление инвестиций – это и есть 9 – 9,5%. Лишние 3% - это рост торгового дисбаланса. Так что Китай сейчас добивается, чтобы темп экспорта замедлился, а темп импорта вырос. Это будет происходить за счет того, что самые низкие отрасли будут исчезать из Китая. Они это сейчас приветствуют именно потому, что голый рост слишком большой именно за счет этих отраслей. Чуть срезать конкурентоспособность и экспорт – ничего страшного, это в их плане сейчас. Это первый вопрос.

Второй вопрос – очень интересный. В некотором плане Китай отличается от, скажем, Тайваня, Сингапура, Гонконга, маленьких стран, которые специализируются на очень узком спектре промышленной деятельности. Китай – огромная страна. Так же, как в свое время Япония намного быстрее развивала весь спектр наукоемких, капиталоемких отраслей именно потому, что внутренний спрос достаточно большой: все не импортируешь, если у тебя 200 миллионов, 150, 120 как у Японии, миллиард с лишним в Китае. Они будут развивать свою космическую сферу, компьютерную, высокие технологии. Это может не быть чистый экспорт.

Огромная разница в экономической теории между сравнительным преимуществом и абсолютным преимуществом. В Китае будет существовать все, потому что все не импортируешь. Они будут развивать свое судостроение, автомобильное производство. На Тайване высокий доход - они автомобили не производят особенно, а импортируют, потому что могут это делать. Относительное преимущество – что будет Китай экспортировать и что будет импортировать в чистом виде – пройдет долгое время, пока Китай не станет чистым экспортером этого всего – судостроения, космоса, науки и т.д. Импорт этого всего будет еще долго - в электронике и хайтеке, на мой взгляд.

Борис Долгин: Небольшое замечание, которое я оставил на конец, это то, что нельзя на однопартийную систему отнести такое стремление к справедливости только потому, что при однопартийной системе такого стремления сильно больше, чем при многопартийной. Культ справедливости, справедливого императора наряду с культом закона, – это константа китайской культуры. А партия - временная форма одного из институтов управления государством.

Пришла записка с просьбой рассказать о системе прописки в Китае.

Джонатан Андерсон: Система прописки в Китае исторически жесткая. Передвижение не только одностороннее, но и многостороннее: в одном городе прописан – в одном городе и живи. На сегодняшний день эта система ломается, она существует особенно на сельском уровне: сельское население с трудом остается навсегда в городах, они могут там работать временно, для приобретения городской прописки до сих пор есть препятствия. Городская прописка почти аннулирована. Я имею в виду, если городская прописка есть, можно из Шанхая в Гуанчжоу, из Гуанчжоу еще куда-то. Эта система достаточно свободная. Не совсем, но достаточно. И намного либеральнее, чем было 10 лет тому назад. Главный вопрос для китайцев – избежать массового движения сельского населения в город. Это у них контролируется. Вот все, что могу сказать о системе прописки.

Борис Долгин: Какое-то резюме?

Джонатан Андерсон: Я думаю, что все уже сказано».