Поэты выше царей. 1

Вчера в среду 20 августа 2008 года, насмотревшись острейших и захватывающих схваток на Олимпийских играх и отправив в ЗАГС дочь зарегистрировать свой брак, поехал на пляж Лыткаринского карьера. Погода – идеальная, и в отличие от душного воскресенья, когда собрались тысячи загорающих и купающихся, пляж выглядел пустынным, вода была чистейшей, окружающие заросшие лесом склоны манили к себе, и солнышко грело. А в воскресенье, когда я работал над Хронологией, врубили дискотеку, начались массовые пляски и полупристойные конкурсы, с трудом мог сосредоточиться. Вчера же наплавался всласть и почитал майский номер журнала «Новый мир», в частности статью Виктора Михайловича Есипова о Пушкине «Всё в жертву памяти твоей…» (Новый мир, Москва, № 5, стр. 168-175). Всякий более-менее компетентный текст о «нашем всё» меня стимулирует. Ещё с детства, когда мать во время войны читала нам с братом поэму «Руслан и Людмила», я душой резонирую с Пушкиным и живу под его духовным покровом.

Убедительны не все суждения Виктора Есипова об адресате стихотворения «Всё в жертву памяти твоей…», написанным в Михайловском и датированным 23 числа какого-то месяца 1825 года. Виктор Есипов, с одной стороны, обоснованно, на мой взгляд, критикует расхожую отсылку к Екатерине Ксаверьевне Воронцовой и версию профессора Сергея Михайловича Громбаха (Громбах С.М. «Всё в жертву памяти твоей…» // Временник Пушкинской комиссии. Выпуск 23. Ленинград, 1989, стр. 98), будто стихотворение посвящено Анне Петровне Керн, а с другой стороны, уязвимо отнесение Есиповым этого важного поэтического свидетельства к Жозефине Ивановне Велио. «Всё в жертву памяти твоей» - это очень сильно, и адресатка должен быть некоей «сверхземной» и проходящий через всю жизнь гения, и я склонен видеть в ней царственную «утаенную любовь Пушкина» (обоснование – позже).

А пока – оценка Александра Сергеевича Пушкина с позиций сегодняшнего дня. Отмечали 6 июня очередной его день рождения. Доктор филологических наук Валентин Семёнович Непомнящий (родился 9 мая 1934, Ленинград) в беседе с Татьяной Ковалевой сказал о нём такие слова, которые мне очень близки - "Гений почти всегда знает, чего стоит. И что все это - не его" (Культура, Москва, 5 июня - 18 июня 2008, №21 /7634/):



«Праздником русской культуры назвал Дмитрий Лихачев 6 июня. В этот день появился на свет Александр Сергеевич Пушкин - "один из неизвестнейших русских великих людей", как выразился Достоевский, подчеркивая несоизмеримость нашего знания Пушкина с истинным масштабом этого явления для России. "Наше все", "представитель всего нашего душевного особенного", - сказал о нем Аполлон Григорьев. И то, и другое сейчас не очень понятно и часто употребляется с иронией. Мы, сегодняшние, Пушкина плохо знаем, он же нас видит насквозь. Прочтите "Бориса Годунова", "Скупого рыцаря", "Пиковую даму", "Медного всадника" или "Пир во время чумы" - все про нас и про наше время. Так считает известный пушкинист, доктор филологии Валентин Непомнящий, назвавший Пушкина "зеркалом, обращенным в будущее".

- Валентин Семенович, вы недавно сказали, чтобы России обрести себя, надо обратиться к Пушкину. Что вы имели в виду?

- Не помню, как именно сказал, но имел в виду вот что. Сейчас над миром нависает новая "мировая революция" - глобализация. Ее идеологи предполагают ввести для всех одну систему ценностей, единый, называемый "демократией", стандарт, упразднив исторические различия человечества - национальные, культурные, цивилизационные. Я намеренно огрубляю. Но замена многообразия единообразием означает замену бытия небытием. В этих условиях перед Россией стоит жизненная (или, если угодно, смертельная) проблема самоидентификации: кто мы? зачем пришли на эту землю? каковы наши истоки, идеалы? И здесь без Пушкина не обойдешься. Потому что Пушкин - некий символ национального самосознания, нашего отличия от иных народов. И знание его должно быть не то, которому учат комментаторы, а сердечное: с пониманием и чувствованием его мыслей и гениального прозрения. Мы должны ощутить высоту его полета, его представления о красоте и неприглядности, силе и слабостях человека.

Ведь у нас двойственное самосознание: то говорим, что Россия великая и ей уготована какая-то особая роль, то потешаемся над собственной "лапотностью", считая себя "хуже всех", а вот "у них там", мол, цивилизация. Так и с Пушкиным: с одной стороны, признаем, что первый поэт России есть нечто неслыханное, что его гармония и совершенство непостижимы и абсолютно беспримерны (Гоголь сказал: "Пушкин, уходя, не оставил к себе лестниц"). С другой же стороны, ни к кому из русских писателей нет столь фамильярного отношения: сразу вспоминается гоголевское же "Ну что, брат Пушкин?" или фраза из анекдотов "Пушкин, Пушкин, напиши стихотворение" - эту традицию замечательно обобщил в своих "Шести анекдотах из жизни Пушкина" Даниил Хармс. Ну можете ли вы себе представить, чтобы англичанин (немец, итальянец, испанец) сказал, к примеру, сыну: "А свет в туалете кто - Шекспир (Гете, Данте, Сервантес) гасить будет?" У нас же подобные остроты прочно прилипли к Пушкину. Очень смешную "цитату" из Пушкина придумал когда-то один молодой актер: "Мы вольные птицы! Пора, б..., пора!"

Ну разве не напоминает все это высокого и уничижительного отношения русского человека и к своему Отечеству, и к самому себе.

- Откуда у России эта тяга к самоуничижению?

- Таков наш национальный склад. Дмитрий Сергеевич Лихачев писал, что во времена Древней Руси сложились человеческие идеалы такой высоты, которая на практике была почти недоступна, но они оставались непререкаемыми. Это заставляло человека быть требовательным к себе, если не в поступках, то хотя бы в глубинах совести, там, где таится потребность в покаянии, которая, кстати, необычайно свойственна Пушкину.

Возьмите, к примеру, стихотворение "Воспоминание" ("Когда для смертного умолкнет шумный день"). Несколько лет назад в ежегоднике ИМЛИ РАН "Московский пушкинист" вышла статья филолога Анны Анненковой "Пушкин в простонародном сознании", где собран любопытнейший материал конца ХIХ - первой половины ХХ века. Вот какие бытовали сведения о Пушкине: оказывается, он вовсе не на дуэли погиб, а умер в тюрьме, в цепях, за то, что хотел освободить крестьян от крепостного права. По другой версии, царь любил советоваться с Пушкиным и почти во всем его слушался. В некоторых преданиях Пушкин то ли колдун, то ли чудотворец. Он и святой, и леший, живет в лесу, откуда иногда выходит и поет людям свои чудесные напевы.

Ну, скажите, мыслимо ли в западных культурах такое отношение к национальному гению? Поэтому, но не только поэтому, я и утверждаю, что Пушкин всюду стоит особняком. Подобно тому, как Россия, по словам Чаадаева, словно бы "не входит в состав человечества", ибо призвана дать миру "какой-то важный урок".

- Возможно ли это, если мир ее не понимает? Пушкин ведь тоже непереводим?

- Да. Ни один из великих поэтов мира не теряет в переводе столько, сколько теряет Пушкин. Флобер, познакомившись с Пушкиным по-французски, назвал его "плоским" поэтом. Каково?! Да и вообще в мире к Пушкину, как правило, относятся с пиететом, не более: знают, что он считается "главным" писателем литературы, давшей Толстого, Достоевского и Чехова, которыми восхищаются во всех странах... Странная история, правда? Я когда-то сравнил переводчика с портным, перешивающим платье: оно распарывается по швам, крой переделывается и сшивается на другую фигуру. А Пушкин, он без швов, не сшит, но соткан - начнешь перекраивать, только испортишь. В слове Пушкина, в духе его творчества есть нечто абсолютное.

Откройте стихотворение "Я вас любил...", написанное очень незатейливо, самыми простыми словами, без всякой претензии на "язык богов" (как величали в пушкинское время поэзию), - оно образец абсолютной поэзии. А абсолютное ни на какой иной "язык" без потерь и искажений не "переводится". Здесь примерно тот случай, о котором Тютчев сказал: "Умом Россию не понять, аршином общим не измерить..." Пушкин - это Россия, выраженная в слове. Это и точка отсчета, и ориентир. Помните гоголевское: "Пушкин - это русский человек в его развитии..."? В его наследии культурная квинтэссенция нашей системы ценностей, нашей национальной сути. Ибо не экономические, политические и прочие успехи определяют "самостоянье" (пушкинский неологизм!) нации и народа, но его культура, а Пушкин и есть у нас ее центр. Потеря этого центра будет знаком потери нами себя, знаком не "развития", а деградации.

- Вы полагаете, что пока этого не случилось, что заметных знаков этого нет?

- Россия перестанет быть собой (о чем мечтают сторонники того, что нам надо "менять менталитет"), если всерьез усвоит принцип "бери от жизни все" и примет главенство материального над идеальным. Чрезмерное богатство было на Руси всегда под некоторым подозрением: "От трудов праведных не наживешь палат каменных". В этом взгляде отразились и достоинства, и пороки русского человека. Но важно, что праведность и честность ставятся выше материального благополучия. Сравните у Р. Бернса: "Кто честной бедности своей/ Стыдится, и все прочее/ Тот самый жалкий из людей,/ Трусливый раб и прочее". А теперь в моде изречение: "Если ты такой умный, почему такой бедный?" То есть ум в первую очередь должен служить обогащению, а иначе - для чего же он?

Помните, в начале 90-х было на государственном уровне провозглашено: благополучие общества зависит от количества богатых людей. "Хватит надеяться на государство, каждый сам за себя". Моральная вертикаль в душах упразднялась. Лестница ценностей легла плашмя. Ближайшим следствием стало то, что молодые в транспорте перестали уступать места старикам, женщинам с детьми и пр. Произошла мутация культурных представлений: взгляды, основанные на совести, долге и бескорыстии, были исключены из высшего ранга, перейдя в разряд "личного мнения", а "честь" и "достоинство" остались лишь в формулировке судебного иска об оскорблении этих чувств. Все это прямо противоположно тому, о чем писали русская литература и Пушкин, сказавший: "Писать книги для денег, видит Бог, не могу". Материальный успех никогда в России не числился в приоритетах. Нет у нас таких произведений, где тема денег была хотя бы нейтральной: она всегда несет нечто мрачное, дышит трагизмом. Даже у Островского (едва ли не самого современного из классиков) с его закладными, векселями она пронизана ощущением того, что это не совсем нормально, нечеловечно.

- Но время назад не обратишь. Мы живем в предложенных обстоятельствах, и печально, что в них почти не важны ни высота духа, ни непререкаемость этических норм.

- Да, это наблюдается и в языке. Раньше было понятие "дело" (заводчика, фабриканта, купца), то есть делание, создание, созидание, чего-то нужного окружающим. Сейчас говорят: "бизнес". Это нечто совсем другое. Суть этой занятости - деньги. А цель - не создание чего-то, что для нашего человека всегда было привлекательным, а получение прибыли, извлечение выгоды, что никогда на первом месте у нас не стояло. В сущности, русский человек самый внутренне свободный. Отсюда глубина, широта и неожиданно парадоксальные повороты мысли и в науке, и в искусстве. "Широк человек..." - говорит Митя Карамазов. И это, правда, широк до крайностей. Потому российские мозги столь востребованы в мире. Их природа не биологическая, не этническая (покойный академик Б.В. Раушенбах - русский немец, занимаясь космосом и космической техникой, пришел к пониманию сущности иконы), а культурная и гуманитарная. Наш интеллект не техничен, а гуманитарен. Все великие ученые читали и знали русскую литературу, дающую благодатную пищу разуму. Но если государство не будет заботиться о развитии и возвышении нашей культуры, то и с "русскими мозгами" придется распрощаться.

- Ну а Александр Сергеевич, который жить хотел, чтоб мыслить и страдать, как тут нам поможет? Теперь никто страдать не хочет.

- Столь странного высказывания: "хочу жить, чтоб страдать" ни у одного поэта нет. Думая об этом, я всегда вспоминаю слова героини "Унесенных ветром": "Я пойду на всё, но больше никогда не буду голодать". В этом кредо Скарлетт О”Хара - зерно "американской мечты" о всегда сытом существовании как основе всего. Россия и Пушкин из другого теста. По убеждению Ахматовой, Пушкин - самый "светский", самый аристократичный из наших писателей при всей своей очевиднейшей "народности". А Бунин как-то сказал, что в настоящем русском аристократе есть нечто от простого мужика, в мужике же - что-то аристократическое. И Россия, и Пушкин, и русская литература понимают, что страдания человечества им заслужены, что не может человек быть счастлив в изуродованном им мире.

Потребительское сознание стремится исключительно к ближайшей выгоде. Сейчас два рода культуры: культура - служение и культура - обслуживание. Первая - хлеб, вторая - зрелище. Первая требует работы ума и совести, вторая - только свободного времени и денег. Первая - труд, вторая - развлечение, "расслабление" после "серьезного дела" - зарабатывания денег.

Пушкин очень ценил в литературе "занимательность" и умел писать так, что, читая, не оторвешься. Пример тому - "Повести Белкина", "Кавказский пленник", "Капитанская дочка". Но он никогда не считал, что культура предназначена лишь развлекать и "отвлекать", он зовет к соразмышлению, тревожит, "глаголом жжет" душу. Это служение и огромный труд. И Пушкин прекрасно это понимал.

В стихотворении "Осень" показано, как все мироздание работает на то, чтобы поэт мог создать нечто, продолжающее Божье дело Творения. "И с каждой осенью я расцветаю вновь..." - словно умирающая природа переливает в него свои силы. Тут гигантская космологическая интуиция Пушкина, сознающего, что в акте творения участвует вся Вселенная. На этом, собственно, стоит вся большая культура. И сводить ее задачи лишь к отдохновению и развлечению - варварство и низость или, как говорили в старину, подлость.

Я совершенно согласен с Леонидом Хейфецем, что "высокую культуру надо навязывать". Потому что вопрос о "двух культурах" "страшноватый", имеющий прямое отношение к тому, какими будут в близком историческом будущем наша страна и ее граждане. А сегодня высокая культура, выброшенная государством на коммерческую панель, где правит бал культура-обслуга, то и дело вынуждена приспосабливаться к "чужому уставу" и панельным нравам. Стилистику шоу вбирает в себя все - от книжного дела до концертов в консерватории. О главном рассаднике пошлости - телевидении - умолчу. В деревне, где я живу каждый год, старухи, окая, говорят: "Они нас не уважают... За кого они нас принимают?"

- Но ведь то, что происходит, позволяем все мы, включая тех, кто олицетворяет высокую российскую культуру.

- А как мы "не позволим"? Выйдем на улицы? Но большинство творческих людей не очень-то умеют отстаивать и защищать свое дело на громких общественных действиях. Неловко им, на это их не хватает. Да и что у них в арсенале? Слово. А ему противостоит что? Деньги! Которые впору назвать оружием массового уничтожения всего, что не приносит много денег.

Когда я слышу, что против России существует заговор, то соглашаюсь. Но вижу его не в том, что собрались некие злодеи и говорят: "Давайте, мол, уничтожим Россию". Нет, это заговор не лиц или каких-то групп, а определенных типов сознания и интересов, удовлетворять которые Россия мешает своим душевным и духовным строем, своим неудобным им существованием. И тут не злоба, не ненависть, тут чистая прагматика.

Вот еду я в свою деревню под Угличем - и по бокам поля, заросшие бурьяном, там торчит ржавый трактор, там пустующая ферма виднеется. Это ведь не "заговор": просто с точки зрения определенных интересов, заниматься этим не стоит. Торговый центр бы возвести или казино - это да. Я веду к тому, что пришли люди, в том числе русские, полагающие, что Россия как-то нелепо устроена, надо бы поправить. И начали поправлять. Да еще сильно недовольны, что она плохо поддается, что многое выходит уродливо.

Подобную ситуацию зафиксировал когда-то Василий Ключевский, размышляя о романе "Евгений Онегин". В Петровскую и послепетровскую эпохи рушились надежды перекроить строй русской жизни по западным образцам. Одни, пишет историк, предались по этому поводу унынию, а другие - "предали Россию отлучению от цивилизованного мира за то" (слушайте, слушайте!), "что она не давалась их пониманию без изучения"! Сказано как будто сегодня. Реформаторы, тыкавшие нам в нос "опытом цивилизованного мира", даже и не подумали изучить огромную страну, за которую взялись. Переделывали насильно, по-большевистски.

- Зато теперь можно читать и издавать, что хочешь...

- Да, в Советском Союзе, за малым исключением, был фактически запрещен Достоевский, почти недоступны Есенин, Цветаева и многие другие имена, но в целом классика почиталась, пусть и на "классовый" манер, и оставалась "учительницей жизни". И литература советского времени, при всем бесталанном и конъюнктурном, что ее засоряло, в лучших вещах с честью продолжила классическую традицию. "Тихий Дон" Шолохова, "Василий Теркин" Твардовского, "В окопах Сталинграда" Виктора Некрасова, Грин, Зощенко, Маяковский, Бабель, "Белая гвардия" Булгакова, почти неизвестный тогда Платонов, Ал.Толстой, Вяч.Шишков, многие поэты, писатели-"деревенщики" - все это шедевры нашей литературы, которая вопреки трагедии, происходившей со страной, оставалась самой человечной в мире.

Теперь никто не запрещен, и принято говорить, что цензуры нет. Но она есть, и это цензура денег, которую, не проведешь, как бывало прежде, и не обманешь. Русская и советская классика не изъяты из истории - они намеренно подвергаются забвению, утесняются преступным ЕГЭ. Ведь они не учат тому, что насаждают прагматики-"реформаторы", у них какая-то идеальная устремленность. А цель прагматиков - завалить нас "глянцем", тем, что пишется левой ногой, скандальными фильмами и спектаклями, ужаснуть, эпатировать, пощекотать нервы. Невольно приходит на ум план Йозефа Геббельса: в покоренных странах не допускать развития высокой культуры, разрешать только развлекательную...

И я не вижу, чтобы государство пыталось как-то изменить ситуацию. Вот я работаю в академическом Институте мировой литературы, и мы с коллегами повседневно чувствуем, как гуманитарию - науку о слове, о мышлении, о человеческой душе настойчиво вытесняют из пределов жизни, куда-нибудь подальше, к краю, горизонту, а лучше бы вообще за горизонт. Потому что вещь затратная, мгновенной прибыли не приносит, ВВП не увеличивает - тогда зачем она? У меня сильное подозрение, что в среде, принимающей государственные решения, немало лиц, искренне не понимающих, зачем нужны литературоведение, теория музыки, живописи...

- А в каком состоянии современное пушкиноведение?

- Наука о Пушкине в таком же положении, как и вся гуманитария. Это тем более тяжело, что пушкиноведение - традиционно "головная" часть филологии. Между тем оно держится в основном на личном энтузиазме ученых. Гонорары за книги филологов - вещь редкая и смешная, а чаще - нулевая. В институтах Академии наук волна за волной идут сокращения штатов, и никто не знает, что еще придумают сделать с нами дальше. Ужимается периодичность замечательных изданий Пушкинского Дома - Института русской литературы (ИРЛИ) РАН в Петербурге, да и вообще книг о Пушкине.

- А в вашем институте что происходит?

- Вот уже 20 лет, как я руковожу Пушкинской комиссией - неформальным подразделением института, своего рода постоянно действующей Пушкинской конференцией в Москве. Каждое заседание: один доклад и его обсуждение, примерно 12 раз в год. У нас выступает множество ученых и маститых, и молодых из разных стран. Встречи обычно увлекательнейшие, но количество присутствующих уменьшилось. Отчасти это связано с судьбой ежегодника "Московский пушкинист", где печатались выступающие у нас пушкиноведы и который мы выпускали в течение 10 лет - с 1995 года благодаря программе Московского правительства "Наука - Москве".

Но финансирование закончилось. Ищу средства и на продолжение ежегодника "Пушкин в ХХ веке" - это серия монографий, забытых, новых или не издававшихся в России. В ней мы начали выпускать потрясающе интересное "шестикнижие": Хроника жизни и творчества А.С.Пушкина - труд, полезный не только для справок и изучения, но и для чтения. Но вышло лишь 3 книги, и все оборвалось по той же причине. Много раз я обращался к властям и пока - ничего...

Сейчас моя маленькая, из 5 человек, пушкинская группа занята подготовкой небывалого Собрания сочинений Пушкина. Мы размещаем пушкинские тексты не по жанрам, а по годам, в хронологическом порядке: стихи, письмо, набросок прозы, опять стихи, критическая статья и т.д., создавая тем самым единый натуральный контекст его творчества, эпохи, картину пушкинского пути. Издан, правда, пока только один том (1999). В 2001-м году был подготовлен второй, но так и лежит. Финансирует нас РГНФ - Российский Гуманитарный Научный Фонд. Тираж мизерный, деньги очень скромные, к печати готовы 5 томов - до 1828 года включительно. Работа очень сложная, трудностей много, но дело того стоит. Скорее всего, будет 10 - 12 томов - все зависит от объема комментариев, у которых в этом собрании своя специфика.

- Что из новых изданий и публикаций о Пушкине вы бы отметили?

- На первом для меня месте книги Сергея Бочарова "Сюжеты русской литературы" и "Филологические сюжеты", где большой круг писательских имен, но то, что пишет Бочаров о Пушкине, глубоко и блистательно. Чрезвычайно важна книга Виктора Листова, посвященная пушкинской "Истории Петра". Очень дельной получилась книга у Виктора Есипова "Пушкин в зеркале мифов". Ирина Сурат выпустила несколько интереснейших изданий, в том числе (совместно с С. Бочаровым) необычно построенный и плотный по мысли биографический очерк о Пушкине. Высоко ценю вольные размышления Андрея Битова, дающие богатую пищу и читателям, и исследователям. Недавно в серии "ЖЗЛ" вышли две книги Михаила Филина. Одна о Марии Волконской - "утаенной", как многие полагают, любви Пушкина.

- Вы согласны с этим?

- У него была жажда единственной высокой, чистой любви. Много погрешивший в жизни, внутренне он был чист и мечтал о чистоте. Дом, семья были для него святыней. После женитьбы из его лирики исчезает эротика, вместе с темой каких-то других женщин. Я продолжаю думать, что единой "кандидатуры" на титул "утаенной любви" Пушкина нет.

Вот в черновике последней строфы "Онегина" есть строки: "Но те, с которых образован Татьяны милый идеал". Так, мне кажется, и тут, с "утаенной любовью". Это, возможно, было нечто собирательное, идеальное, личный миф поэта.

И когда он женился на Наташе Гончаровой, миф кончился. Но вы отвлекли меня от второй книги М.Филина "Арина Родионовна". В ней собрано все, что можно было собрать об этой простой и замечательной женщине, которую я бесконечно люблю.

- Арина Родионовна - самая большая душевная привязанность Пушкина?

- Да, она заменила ему мать. Надежду Осиповну маленький Пушкин нередко раздражал своим неровным поведением, тем, что сидел, как бука, а потом вдруг начинал носиться, безумствовать. А Арина Родионовна принимала его таким, как есть. Это практически первое исследование, где подробно представлены жизненные обстоятельства, ее окружавшие.

- А в модных скандальных сериях выходило что-нибудь о Пушкине?

- Да. Тут имеется и своего рода "попса", и дурная эзотерика с личными комплексами авторов. В книжке "Сатанинские зигзаги Пушкина" автор, представляющий себя христианином, с удивительным упорством, настырностью и озлобленностью выуживает в жизни, поведении, текстах Пушкина то, что при желании можно неприглядно истолковать. Однажды, например, где-то на юге, в Кишиневе или Одессе, Пушкин с кем-то поссорился, снял с ноги ботинок и ударил этого господина по щеке, так как не хотел руку марать и проч.

Другое издание "Тайные записки Пушкина" принадлежит нашему соотечественнику в Миннеаполисе. Оно полно оголтелой порнографии и поддельность свою выдает прежде всего тем, что стилистически безлико, безвкусно, а главное, жутко скучно.

Совсем недавно появился с виду солидный труд под названием "Тайнопись в рисунках Пушкина". Его автор, видимо, лингвист, пытается доказать, что в рисунках поэта: в извивах волос, складках платья и проч. - зашифрованы рунические письмена (!), которые зачем-то понадобились Пушкину для написания русских слов...

Но, пожалуй, самое любопытное в этом ряду - догадка довольно известного беллетриста, подхваченная затем (или самостоятельно надуманная) известным экономистом академиком. Исходный пункт (у академика и, кажется, у его предшественника тоже) в том, что Наталья Николаевна, безусловно (!), была любовницей императора. Пушкин оказался в безвыходном положении (не вызывать же царя на дуэль) и затеял сложную комбинацию, сам написал пасквильный "диплом", сам себе его послал, а обвинил в этом Геккернов и т.д. Все это пишется с умным академическим и писательским видом.

Меня ошарашила не только бредовость идеи, но и реакция некоторых коллег, оценивших это чудовищное построение как гениальный тактический ход Пушкина! И дело не только в том, что Пушкин, как дворянин и человек чести, не мог выдумать ничего подобного, а в том, что природная порядочность не позволяла ему совершить гадость, тем более свалить ее на других, даже если это Геккерн с Дантесом. Это было абсолютно невозможно. В противном случае, если допустить, что поэт был способен на столь подлый поступок, мы должны пересмотреть свои взгляды на его личность. Авторы же этого не делают, рассматривая свою версию не с нравственной, а с прагматической стороны.

- У Пушкина был творческий секрет? Знал ли он, что он лучше всех?

- В глубине души гений почти всегда знает, чего он стоит. Что до Пушкина, то он и с недоумением, и каким-то трепетом относился к собственному дару. Когда ему чуть больше двадцати, он пишет стихотворение "Муза":

Сама из рук моих
свирель она брала.
Тростник был оживлен
божественным дыханьем
И сердце наполнял святым очарованьем.

Или в другом стихотворении 1821 года "К моей чернильнице" тоже буквально обожествляет свою наперсницу, "подругу думы праздной", чей заветный кристалл "хранит огонь небесный", помогая без всяких усилий найти то "верность выраженья", "то едкой шутки соль", "то странность рифмы новой, неслыханной дотоль"...

Он не понимает, как это у него получается, удивляется, но потом привыкает, и возникают уже личные отношения с Музой: "Беру перо, сижу; насильно вырываю у музы дремлющей несвязные слова. Ко звуку звук нейдет... Стих вяло тянется, холодный и туманный. Усталый, с лирою я прекращаю спор"...

Он прекрасно осознавал, что этот дар, гений его - не собственность и не заслуга. Это то, что подарено тебе просто так, задарма, потому что ты способен по каким-то причинам дар вместить. И свою роль, которая отведена ему Богом, Провидением, он должен исполнять. Как и Муза, он - лицо подчиненное. На самом деле все идет оттуда, откуда создан мир. Поэтому всякое искусство настоящее посягает на то, чтобы создать модель мира. Так что он знал и чего он стоит, и что это все - не его. Дар - не своя ноша, которая, как известно, не тянет. Дар - тянет. И не вниз, а вверх, что гораздо труднее.

- Владимир Соловьев считал, что Пушкина погубило нехристианское желание совершить убийство... Что, по-вашему, все-таки сломило его?

- Владимира Соловьева люблю, но здесь он рассуждает схоластически. Пушкин не был образцовым прихожанином, беспрерывно размышляющим, что делает по-христиански, а что нет. Он был человек огненного темперамента, сильных страстей и отчаянной смелости. И дуэль для него была не просто дуэль, а - битва с неприятелем, битва за честь любимой женщины, семьи, за честь поэта, который "числится по России". Он вел себя как воин. А "что сломило?" - неподходящее это слово. Что он устал от очень многого - это да. Да, он строил планы, были замыслы. Но когда его везли раненного, сказал: "Меня не испугаешь, я жить не хочу..." Там, внутри, что-то было такое, гигантская усталость, чувство огромного одиночества, наверное. Он слишком далеко шагнул, слишком опередил время. Он не стремился к смерти, но был как бы и не против.

- Где в мире почитают Пушкина?

- Памятник Александру Сергеевичу стоит в Шанхае, есть его бюст в Париже. Вообще же это деликатная тема. О непереводимости Пушкина мы уже говорили, его уважают, но сказать чувствуют - нельзя. Я знаком со многими зарубежными руссистами, которые хорошо знакомы с ним по частностям, целое же схватить не могут.

- Не поддается он и режиссерам: достойных фильмов, инсценировок нет ни о нем, ни по его произведениям.

- Это ведь тоже "непереводимость" в другой язык. Когда-то давно довелось увидеть в Малом театре пьесу Константина Паустовского "Наш современник". Играл замечательный Михаил Иванович Царев. Это было ужасно: "советский" Пушкин. Бывали и милые вещи. В 40-х годах вышел фильм Арнштама "Глинка" с Борисом Чирковым, где Пушкина сыграл неподражаемый Петр Алейников (смелый выбор!), но роль крошечная, лишь набросок. Хорошо запомнил ленинградского актера Дмитрия Баркова (Пушкин), его встречу с Кюхельбекером (Сергей Юрский) в телеспектакле "Кюхля", поставленном по роману Тынянова Александром Белинским в 60-е годы.

Но было и одно чудо. Родилось и погибло. Пушкин в исполнении Ролана Быкова в пьесе Зорина "Медная бабушка", ставил ее на рубеже 70-х годов во МХАТе режиссер-стажер Михаил Козаков. Меня вместе с несколькими пушкинистами позвали на прогон, и то, что я увидел и испытал, описать невозможно: это был живой Пушкин, настоящий гений. Но "великим старикам" - Алле Тарасовой, Ангелине Степановой, Станицыну, Массальскому - такая "не мхатовская" манера игры Ролана не понравилась; главное же, как они сказали, "он слишком мал и некрасив, Пушкина должен играть Олег Стриженов". А кто-то добавил: "Вася Лановой должен играть". Когда же я попытался что-то возражать, Станицын с Массальским встали и со словами "нас здесь учат" покинули фойе театра, где все это происходило. А чиновнику из главка показалось еще, что в пьесе Зорина есть намеки на тяжелое положение советского писателя. Вскоре спектакль показали Фурцевой, и на этом его история закончилась, и это было преступление, а для Ролана Быкова трагедия жизни. Осталась лишь его фотография в гриме.

- Кто-то верно подметил, что вы рассказываете о Пушкине так, будто только что беседовали с ним в гостиной за чашкой кофе. Через год Александру Сергеевичу - 210 лет. Вы готовитесь?

- Надо бы сесть и дописать книгу о "Евгении Онегине", пока написал лишь про две главы, а их, как известно, восемь. Я считаю "Онегина" первым русским проблемным романом, в центре которого коренная проблема человеческой мысли - вопрос "Что такое человек?", поставленный на очень простом фабульном материале. В 18-серийном телецикле (А. Пушкин. "Евгений Онегин"), показанном на "Культуре", я попытался изложить некоторые соображения об этом. Но ТВ есть ТВ, "формат" там - священное понятие. Поэтому буду стараться писать мою главную книгу. Только времени бы хватило. Мне ведь в следующем году будет уже 75...».