О сути и методологии литературной критики

Необходимая и изысканная литературная специализация. Хороший литературный критик – как проводник в литературном лесу. Иногда достаточно прочитать компетентный критический анализ, чтобы вникнуть в суть замысла автора и в его инновационность. В школе читал собрание сочинений Виссариона Григорьевича Белинского – как детектив.

Затрудняюсь сказать, сколько ныне на Руси достойных критиков. Многие писатели пишут как прозу и поэзию, так и зачастую дельные критические обзоры-разборы. С уважением отношусь к профессионализму такого критика, как Владимир Григорьевич Бондаренко, он же главный редактор приложения к газете «Завтра» - «День литературы». Политически меня иногда огорчают его конформистские высказывания, но в своем деле он знает толк, и читать его статьи довольно поучительно. Наша молодая интеллектуально-критическая и даже, возможно, восходящая философская звезда Михаил Бойко опубликовал вчера свою беседу с ним «Будущее за новыми почвенниками: Владимир Бондаренко о себе и текущей литературной ситуации» (НГ Exlibris. Приложение к «Независимой газете», Москва, 21 августа 2008 года, № 29 /473/, стр. 2):

«Владимир Григорьевич Бондаренко – литературный критик. Родился в 1946 году в Петрозаводске. Окончил химфак Ленинградского лесотехнического института (1969) и Литинститут (1978). Автор книг «Дети 1937 года» (2001), «Пламенные реакционеры. Три лика русского патриотизма» (2003), «Серебряный век простонародья» (2004), «Трудно быть русским» (2007), «Трубадуры имперской России» (2007), «Поколение одиночек» (2008).

Из литературных критиков Владимир Бондаренко оказал, быть может, самое сильное влияние на молодых литераторов. Просто многие боятся в этом признаться. Я – не боюсь. Повлиял. Но не эстетически. Как раз тех, в ком Бондаренко «разочаровался», я считаю наиболее перспективными, а на многих из тех, кого он хвалит, смотрю скептически...

– Владимир Григорьевич, можно ли сегодня говорить о едином литературном процессе?

– Сегодня русская литература существует и остается одной из лучших в мире, а литературного процесса в России нет. Я все-таки считаю, что виновата скрытая политика государства, которая оттеснила литературу на обочину. Власть боится литературы, так как считает, что все революции начинаются с писателей. Если бы этого не было, все бы нормализовалось. По этой же причине не допускаются до телевидения и крупных СМИ литературные критики. А критика – важнейшая часть литературного процесса. Без нее литература распадается на фрагменты.

Вот пишет в своем углу Володя Личутин свои «Расколы». Вот в другом углу что-то пишет Юрий Мамлеев. Они живут рядом в Переделкине, но друг друга не знают и не читают. Вот в третьем углу – Павел Крусанов. В четвертом – ребята из Красноярска, где традиционно сильная писательская организация. В результате мир литературы разделился на 20–30 мирков. Объединить их может только критик.

Говорят, в советское время у нас был литературоцентризм, а в Америке что-то иное. А между тем там одна рецензия в The New York Times может погубить книгу, в которую вложены миллионы долларов. Выйдет негативная рецензия – и можно подсчитывать убытки. Книга не пойдет. Литературные критики в крупнейших американских и европейских газетах определяют литературный процесс и создают иерархию таланта.

– Есть объективный момент – количество выходящих книг…

– Что ж, литературная критика – дело молодых. Есть, конечно, исключения – Бушин, с которым я дружу-воюю много лет, он и в 85 лет успевает все читать. Но старшее поколение: Михаил Лобанов, Игорь Золотусский и другие – оставили критику. Критик должен быть в состоянии за год прочесть или по крайней мере пролистать несколько сотен. Если Лобанов или Золотусский в силах прочитать две-три книги за год – это не критики. Вот я пока на кромке ухода из критики. Может быть, этот трехтомник («Дети 37-го», «Серебряный век простонародья», «Поколение одиночек») будет последним. Хотя у меня есть еще пара книг в задумке. В частности, мне интересны молодые писатели: Прилепин, Садуллаев, Бояшов, Шаргунов – может быть, книга о них получится.

Читать приходится много. Это трудно. Потому я и не устаю повторять, что критический дар в русской литературе наиболее редкий: у нас много талантливых прозаиков, гораздо меньше талантливых поэтов, а талантливых критиков – на пальцах рук пересчитаете. Спасает то, что опытному критику не надо читать всю книгу. Я, например, прочту десять страниц и уже вижу – литература это или нет. Если литература – читаю дальше. Если десять первых страниц бездарны, то я не верю, что на сотой странице появится что-то гениальное.

– Но выглядит так, словно каждый критик набирает свою обойму авторов и эту обойму пиарит…

– Ну и что? Пусть один читает одну обойму, второй – вторую, третий – третью. Собравшись, мы бы сразу определили вершины. У каждого критика образуется свой круг авторов, но это до ста писателей, не меньше. Если ты на пяти остановился – то ты не критик. У каждого должна быть своя «сотня». Тогда десять ведущих критиков обхватили бы всю реальную литературу. И если бы они могли спорить, воевать друг с другом, то образовался бы единый литературный процесс, и вершины литературы четко бы определились.

В советское время были критики-почвенники – Кожинов, Лобанов, Селезнев и критики-либералы – Дедков, Бочаров, Иванова. Одни били по бездарям левым, другие – по бездарям правым. В результате вырисовывались вершины: Фазиль Искандер и Валентин Распутин, Иосиф Бродский и Юрий Кузнецов и другие.

– Получается, что поляризация литературы выгодна?

– Она нужна! Русская литература поляризована с древности, и не только литература, но и общественность. Сама Русь – это изначально соединение азиатского и европейского начал. Это непреодолимое, непонятное для всего остального мира внутреннее противоречие и делает нас отдельной цивилизацией, не похожей ни на Европу, ни на Азию. Поляризация неизбежно выходит на поверхность – возникают славянофилы и западники, почвенники и космополиты. Их противоборство, схватка развивают способности, напрягают до предела, и вырастает русский гений.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Упрощенно! На самом деле литературно-мировоззренческая поляризация возникает в зазоре «субъектное – недосубъектное» (модернизованное – недомодернизованное), причем на любом континенте. Так, известна дихотомия «славянофилы (=панафриканизм, негритюд) – западники» в западноафриканской (и карибской) литературе/

– Многие говорят, что сегодня деление по политическим лагерям отходит в прошлое.

– Нет больше гражданской войны, как в 90-е. Идет более спокойное выстраивание литературы «с двух сторон».

Правда, сегодня почвенническая ветвь если не отмерла, то ушла в тень. Один из последних почвенников – Борис Екимов, получивший в этом году Солженицынскую премию. Если следовать логике этой премии, то осталось ее дать только Владимиру Личутину и Петру Краснову, и потом можно закрывать или переформатировать.

Но появляются новые почвенники. Тут и Роман Сенчин, и Захар Прилепин. По моему мнению, «Грех» идет не от Лимонова и исповедальной прозы («я и сто километров вокруг меня»), это попытка создания народного героя. В прозе Прилепин скорее последователь Василия Белова, чем Лимонова.

Это новое почвенничество возникает с неизбежностью. В 90-е патриотическая литература была фактически запрещена, вдруг среди либералов появились свои почвенники: Олег Павлов, Алексей Варламов. Можно создать только одно крыло – суперлиберальное, – и внутри него неизбежно появятся свои почвенники и славянофилы. И наоборот, если бы к власти пришел Угрюм-Бурчеев и реализовал «День опричника» или, например, победил бы ГКЧП, то в этой суперпатриотической литературе неизбежно возникло бы западническое крыло.

– Вопрос в лоб: у вас есть свой Метод?

– Конечно. Во-первых, анализируя книгу, обязательно ставишь ее в ряд других книг и сразу определяешь место этого писателя, находишь ему какое-то подобие. Традиция это, скажем, Толстого или Достоевского, Пушкина или Державина? Мне стало легче понять Бродского, когда я догадался, что он вышел не из Пушкина, а из Державина. Но совсем по-другому Державин прозвучал у Юрия Кузнецова. Писатели часто лукавят, когда говорят, что ничего не читали и никто на них не повлиял. Я в это не верю. Каждый из них много читал и на кого-то подсознательно опирается. Вот если выявить эти подсознательные ориентиры, то дальше будет легче понять писателя.

Кроме того, в отличие от многих других критиков я хочу знать биографию писателя. Скажем, то, что Проханов родом из русских баптистов и молокан, что-то прибавляет к пониманию его прозы и его героев. А то, что Маканин в юности перенес перелом позвоночника и почти год был прикован к постели, повлияло на мое восприятие его творчества. Очевидно же, что если бы Николай Рубцов или Олег Григорьев выросли бы не в бездомности, не уркагановской среде, это были бы совсем другие поэты. Это биографический подход.

Наконец, третье – это чувство слова. Можно закончить десять университетов, у ста писателей учиться, но так и не приобрести чувство слова. Если нет этой способности, критик не состоится. Но чувство слова бывает разное, можно воспринимать его в цветах, можно графически. Определить, что это такое, – невозможно. Это многоемкое понятие.

– Почему у критиков за редким исключением не получается писать художественную прозу?

– Вот говорят, что критик – это несостоявшийся поэт, писатель. А лучшие критики и не помышляли об этом. Лучшие критики любых направлений, начиная с Белинского, – это те, кто был влюблен в книгу. Это любовь, которая не проходит всю жизнь. И влюбленный человек никогда не будет одиноким, потому что и жена может уйти, и дети забыть, но стоит погрузиться в книгу – и ты опять в обществе, гармонию восстанавливаешь. По сути, любовь к книге уменьшает трагичность человеческого существования. А дальше из любви к книге, если у тебя есть дар собственного слова, рождается критик.

Я знаю, кого из многочисленных критиков, подавшихся в художественную прозу, вы имеете в виду. Даже Золотусский повестушку написал. И зря, по моему мнению. Критик, когда пробует себя в прозе, понижает свой рейтинг, отношение, доверие к себе. Возникает вопрос: как же ты тогда о других судишь, если сам такую фигню пишешь? А я не понимаю, почему раз кто-то не может писать, как Гоголь, то не должен писать о Гоголе. Писать, как Гоголь, – это один талант, а писать о Гоголе – это совсем другой талант. Я часто подлавливал своих друзей – и Проханова, и Личутина, и Куняева, – что они сами в своих произведениях часто не могут разобраться.

Очень редко бывает, когда человеку дается все: и проза, и поэзия, и критика. Критик, как правило, пишет стилистически правильную, но ненужную прозу. Но почитайте стихи наших прозаиков – это полная макулатура. Виктор Астафьев рекомендовал в «Наш современник» полную графомань. И ладно бы по блату, так нет же – искренне! А Юра Кузнецов иногда таких поэтов предлагал, что страшно делалось! Каждому свое. Если уж дан тебе дар критика, так и будь критиком.

Требуя, чтобы критик писал качественную прозу, мы требуем сочетания в одном человеке двух свойств, самих по себе редких и часто противоположных.

– А кто из «молодых» не оправдал авансов, разочаровал вас?

– Алина Витухновская не развернулась так, как я хотел бы, чтобы она развернулась. Я-то надеялся, что она станет своего рода «Лимоновым в юбке». Сергей Шаргунов что-то робко вылезает из своей политики. Максим Свириденков блестяще начал, но практически завял.

– Мне кажется, что в патриотике вы выполняете сплачивающую функцию, а Бушин производит чистку рядов...

– Это идет от кризиса патриотической оппозиции. Ее сегодня практически нет. Последняя попытка – партия «Родина». Отсюда кризис идеологии патриотического движения и литературной патриотики.

Есть целый ряд писателей, кто занимается разгромом своих и чисткой рядов. Савва Ямщиков, Станислав Куняев, Владимир Бушин не столько с оппонентами борются, сколько со своими. Бушин – это наиболее характерный пример. «Огонь по своим» – это нелитературные удары. Одно дело ты увидел, что у кого-то там последние романы слабее, чем ранние. Это одно. Другое дело, когда Бушин Распутина размазывает из политических, идеологических соображений.

Я считаю, что патриотом быть изначально невыгодно. Мой принцип другой – собирать всех патриотов, всех, кто любит родину и русскую литературу.

– Кого из коллег-критиков вы постоянно читаете?

– Виктора Топорова, Валю Курбатова, Льва Аннинского, естественно, своих оппонентов – Андрея Немзера, Наталью Иванову, Аллу Латынину. Иванова и Латынина – это две последние новодворские в литературе. Вроде закончилась гражданская война в литературе, но эти фурии до конца жизни будут воевать со всем, что окрашено в русские национальные, патриотические, почвеннические цвета. Читаю Павла Басинского, Юрия Павлова. Ну и молодых критиков.

Вообще у талантливого писателя, литературного критика не существует конкуренции. Я не верю в литературную конкуренцию. Я готов написать сотым статью о новом романе Маканина или Крусанова, но мой взгляд будет наверняка иной, чем предыдущие. Поэтому я слежу за литературной критикой, чтобы узнавать о новых именах. И, считаю, все критики должны читать своих коллег».

Персональные оценки, которые выносит Владимир Бондаренко, как говорится, из серии "нет дыма без огня", и их целесообразно иметь в виду, а вот сформулированные им принципы методологии-методики литературной критики представляются мне убедительными.