Изменения произошли радикальные

- Глава Роспотребнадзора Анна Попова предупредила, что после карантина нас всех ждет новая нормальность. Что это за термин, откуда он произошел и что под ним понимают?

- Вообще словосочетание «новая нормальность» - это не термин и не понятие. Тем не менее оно довольно часто используется в экономике, в языке политической публицистической риторики, и у него есть некоторые основания в социологии, хотя там оно переводится несколько иначе. Новая нормальность в период экономических рецессий чаще всего означает, что экономика, мировая или страновая, находится в ситуации резкого снижения экономического роста, высокой безработицы, и самое главное, это ситуация, в которой основные инструменты государственной политики и государственные средства воздействия на экономику оказываются неэффективными. Поэтому если вы слышите от экономиста словосочетание «новая нормальность» - это, как правило, означает, что страна находится или в ожидании очень серьезного кризиса, или уже – в очень серьезном экономическом кризисе. В языке публичной риторики «новая нормальность», как правило, – это указание на то, что кризис полностью не закончится никогда.

- Ну и когда эти слова употребляют в Роспотребнадзоре, вероятно, они хотят сказать, что эпидемия никогда не кончится?

- Если интерпретировать это высказывание в обывательско-политическом смысле, то это означает то же самое, что говорит большинство социологов сегодня: даже когда все закончится, даже если будет несколько волн и несколько волн закончатся, по-настоящему это не кончится никогда. Нам придется продолжать жить с этим вирусом и с теми мерами, которые останутся и после того, как острая фаза эпидемии будет пройдена. И это более-менее нормально. А вот если было сказано «новая нормальность» в экономическом смысле слова, значит, нам надо готовиться к чудовищной экономической рецессии, невероятному росту безработицы, к замедлению и падению экономического роста. Непонятно что страшнее.

- А что значит новая нормальность для социологов?

- В социологии у новой нормальности есть собственная логика. На самом простом уровне это означает, что существует набор коллективных представлений, которые мы все разделяем, не отдавая себе иногда в этом отчета. Что правильно – что неправильно, как надо себя вести – как не надо себя вести, что допустимо, а что недопустимо, и до тех пор, пока эти нормы, разделяемые по умолчанию, не ставятся под сомнение, мы даже можем не отдавать себе отчета в наличии у себя таких. У этих норм еще одна забавная вещь – они меняются незаметно или, наоборот, лавинообразным образом. Но уже после того, как утвердилась новая нормальность, новый набор коллективных представлений, мы уже даже не помним, что еще десять лет назад нам такая ситуация могла бы показаться абсурдом. И наоборот, вещи, которые казались абсолютно нормальными десять лет назад, сейчас могут показаться очень странными. Нам, например, сейчас не кажется странным, когда Джастина Трюдо и других политиков начинают помещать под серьезный пресс из-за того, что они в юности покрасили лицо в черный цвет, выдавая себя за негров на студенческом капустнике. И нам уже не кажется чем-то странным, что они извиняются.

- Что вы сейчас наблюдаете в обществе? Происходят ли сейчас какие-то глобальные сдвиги, с точки зрения социологии?

- Об этом сложно судить. О том, что это был глобальный сдвиг, мы узнаем спустя годы: «А, так это был гло-баль-ный сдвиг!» Слово «общество» больше не используется в социальной науке, оно используется в публицистике, потому что нет никакого общества, есть разные формы социальных связей. Разные модели социологического наблюдения поставят в центр внимания к этим происходящим изменениям либо коллективные представления (то, как меняется наш способ восприятия и оценки происходящих событий), либо социальные связи (насколько мы сохранили или потеряли контакты с другими людьми), либо повседневные практики (то, насколько по-другому мы стали ходить по улицам). Вот эти три фактора – это то, что могут наблюдать социологи.

Дюркгейм в прямом смысле

- Изменились ли коллективные представления о том, что правильно и как себя вести? И если да, то как?

- Изменение коллективных представлений мы видим через публичную риторику. Произошли радикальные изменения в стилях аргументации, в стилях подачи материала, в способах интерпретации некоторых общих событий.

- Можете привести пример?

- Ну, один из примеров, на протяжении первого месяца эпидемии мы наблюдали радикальную политическую поляризацию, которую в какой-то момент назвали эффектом ионизации – когда самые обычные действия начинают интерпретироваться через призму политических противостояний, когда градус политизации обывателей был невероятно высок. Вдруг, на первом месяце эпидемии, люди, которые пытались продолжать транслировать определенную информационную повестку через свои фейсбуки или при личных встречах, которые произносят, на мой взгляд, вполне осмысленные вещи. Например: «А что, у нас коронавирус отменил поправки к Конституции что ли?» Или: «Раз мы все заперты по домам, теперь типа власть критиковать нельзя что ли?» Но в этот момент самая лояльная этим говорящим аудитория, их собственная аудитория, начинает закрывать рот и затаптывать в панике. «Потому что не время сейчас. Это вот о Московском деле надо было говорить зимой!» Весной – уже нельзя. Весной максимум, что можно критиковать, это несогласованность действий властей. Мы все оказываемся в ситуации экзистенциального противостояния, и стандартная политическая риторика, со своим набором метафор и утверждений, что правильно, а что неправильно, которая консолидировала довольно большую часть общества, вдруг перестает работать. И точно так же перестают работать стандартные отработанные пропагандистские приемы, которые отрабатывались годами. Противостояние с Западом, героический лидер, сплотиться против пятой колонны. И вдруг – все. Ни то, ни другое не работает. Ни с одной, ни с другой стороны баррикад.

- Почему? Потому что людям кажется гораздо более серьезной опасность заболеть?

- Потому что изменилась структура коллективных представлений. Сейчас говорят: «Не время, не время, тысячами будем умирать через несколько недель». Такого рода кризис политического языка – это свидетельство того, что устойчивые решетки классификации добра и зла дали трещину. Они дают трещину в ситуации тотальной угрозы. Но эта эрозия не только справа или слева, она во всех отношениях. РПЦ берет на себя функции оппозиции. Провластные СМИ звонят мне и говорят: «А как же экономика? Сколько людей покончит с собой? А сколько людей умрет от голода? Мы правда считаем, что эпидемия самоубийств менее важна, чем эпидемия коронавируса?» А либеральные СМИ, которые мне звонят с просьбой об интервью, начинают задавать вопросы: «А вам не кажется, что недостаточно решительно и авторитарно действуют московские власти?» «Нужно больше авторитаризма!» - говорят люди, которые несколько недель назад говорили, что мы живем при авторитарном режиме. Вот такого рода смена позиции, такого рода кризис публичных языков – это та ситуация, которую Эмиль Дюркгейм называл ситуацией коллективного бурления, которая происходит в ситуации контагиозности, заражения. Правда, он имел в виду эмоциональное, символическое заражение, а у нас тут – в прямом смысле. Вот такая вот ирония. Какая будет новая повестка, какой будет новая структура коллективных представлений, мы не знаем. Но она меняется на наших глазах.

Те, кто делает прогнозы от коллективных представлений, как правило, крайне пессимистичны. Потому что происходит нормализация новых мер контроля. Те меры контроля населения, которые существовали в дремавшем виде, например, тотальное распознавание лиц, сейчас будут использованы на полную катушку. Мы сами в этот момент даем кредит доверия властям для того, чтобы взять нас под еще больший контроль.

- Да, ведь мы не хотим заразиться и заболеть. Как и в Южной Корее, граждане которой поддержали эти меры. Наверное, в будущем это будет иметь какие-то последствия, но сейчас, во время эпидемии, это важно.

- Вы для меня все – наблюдаемые. Вы мне скажите, что вы хотите, потому что в этот момент все, что я делаю, - изучаю. Как журналисты, обыватели, владельцы фейсбуков производят разные высказывания. Вот это вот: «Давайте, как в Швеции! Давайте, как в Южной Корее. Надо поддержать власть. Или –  нет, это способ власти взять нас под контроль!» - это объект моего изучения. Я не становлюсь на сторону ни одних крыс, ни других. И те, и другие для меня просто бегают по лабиринту.

- Вы изучаете лабиринт фейсбука, а ведь большая часть людей не находится в фейсбуке. Что с ними происходит?

- Я не изучаю лабиринт фейсбука, я два раза в год делаю исследование по шеститысячной выборке под названием «Евробарометр в России».

- А сейчас у вас есть доступ к этим инструментам?

- Есть, конечно, потому что это телефонный опрос.

- И есть какие-то свежие данные?

- Результаты будут в июне.

«Из-за этого проклятого Зума люди никогда не захотят преподавать онлайн»

 - Что происходит с людьми в самоизоляции? Ведь все ее проживают по-разному, есть самоизоляция бедных и самоизоляция богатых, и разные слои населения оказываются в разной ситуации.

- Они по-разному ее проживают. Ну да, по-разному.

- Как меняется их жизнь, система их социальных связей, как меняются их взгляды и ожидания?

- На уровне социальных связей есть три сценария их изменения. Первое – это атомизация, это то, что мы наблюдаем сейчас. В России, по данным Евробарометра, за последние пять лет произошел существенный скачок социальных связей. Количество близких доверительных контактов увеличилось в два раза, количество слабых – это тех, кому можно позвонить и попросить об одолжении – в два раза. Атомизация – это когда вы их начинаете терять. Сидя дома, вы ставите их на паузу. Другой сценарий, по которому это может пойти – это сценарий поляризации. Третий сценарий – это сценарий солидаризации. В июне посмотрим, сколько людей потеряют друзей и знакомых, сидя дома.

- Но есть и другие краски. Не появляются ли новые социальные связи благодаря общению людей в соцсетях, таким явлениям как Изоизоляция, использованию новых инструментов для общения через интернет и буквально застольям в Zoom?

- Узнаем. Это сценарий солидаризации, не самый плохой вариант. Но вы можете быть невероятно одиноким человеком, которому никто не одолжит пять тысяч до получки, и при этом иметь большое количество подписчиков. И наоборот. Раньше онлайновый и офлайновый мир не были связаны друг с другом в терминах социального капитала, конвертации социальных связей. Сейчас, может, появится.

- Изменились ли повседневные практики от постоянного сидения дома?

- Повседневные практики радикально изменились на наших глазах. И все, кто делает самые оптимистичные прогнозы, они как раз мыслят от повседневных практик. Они уверены, что привыкнув общаться в Зуме, читать лекции в Зуме, давать интервью и проводить планерки в Зуме – мы не захотим возвращаться к себе на работу. Вчера в прямой эфир выходил – все так довольны: звукорежиссер на даче сидит, ведущий программы чуть ли не в гамаке на природе, и только несчастный человек, который выводит все это из студии в эфир, говорит: «Как же я вас всех ненавижу!» Но те кто верит, что все эти изменения останутся, и у нас будет исключительно онлайн-торговля, онлайн-образование и онлайн-управление проектами, раньше все не доверяли онлайну – а теперь только ему и будут доверять... Сомнительная идея. Повседневные практики стремительно меняются в ситуации кризиса и потом стремительно возвращаются в свои пределы. Это не коллективные представления, которые поменялись – и все. Кстати, первые забили тревогу исследователи онлайн-образования. Они говорят, что из-за этого проклятого Зума, когда все кончится, люди никогда не захотят преподавать онлайн. Потому что эти коммуникации воспринимаются как замещение во время чрезвычайного положения.

- Что, с Зумом у преподавателей много проблем?

- У многих. Не всем нравится видеть черные квадраты вместо лиц своих студентов. Не всем нравится планерка, когда ты не можешь увидеть реакцию человека. Не всем нравится выпивать с друзьями, чокаясь по камере. Сейчас Зум больше воспринимается как признак лишений, нежели освобождение от присутствия других людей. Конечно, сохранятся какие-то инструменты, которые используются сейчас, но верить в то, что мы так привыкнем сидеть дома – вот этого точно не будет.

- Привьется ли привычка не здороваться за руку и сохранять дистанцию?

- Этот ритуал занимает разное место в разных культурных ситуациях. Если там, где вы живете, принято здороваться за руку один раз при знакомстве, то очень вежливый полуяпонский поклон или шутливая форма здороваться локтями по примеру голландского премьер-министра – она вполне может сохраниться. У нас ритуал рукопожатия гораздо более укоренен, мы все-таки здороваемся за руку каждый день, и здесь, конечно, избавляться от него гораздо сложнее. Но он, скорее всего, никуда не денется.

- А что сейчас испытывают социологи?

- Социологи в таком же шоке, как и все.

Источник: https://expert.ru/2020/05/7/sotsiologi-v-takom-zhe-shoke-kak-i-vse/

Чудо-деревьев, на которых деньги растут, не бывает: «пакет мер по спасению экономики» направлен на реанимирование прогнившей системы и не будет работать

«Глобальные показатели доходности самые низкие за последние 500 лет. 10 трлн долл. облигаций имеют отрицательную ставку. Однажды это обернется взрывом сверхновой», — писал в 2016 г. «король облигаций» Билл Гросс[1].

Это событие все ближе и ближе. Капитализм стоит перед лицом глубочайшего кризиса за несколько столетий своего существования. Уже сейчас начался резкий экономический спад по всему миру, который разрушает жизни сотен миллионов трудящихся на всех континентах. Последствия для рабочих и бедняков Азии, Африки и Латинской Америки будут еще более тяжелыми, чем для тех, кто живет в Европе и Северной Америке, поскольку речь идет не только о жертвах коронавируса, но и о выживании миллиардов людей, и без того находящихся в условиях крайней нищеты. Капитализм — экономическая система, функционирующая по законам джунглей, основанная на эгоизме и жадности — продемонстрирует свою несовместимость с цивилизацией.

Почему сверхновая — взрыв и гибель звезды — подходящая метафора для того, что может произойти сейчас? Почему коронавирус, организм в тысячу раз тоньше человеческого волоса, способен вызвать такой катаклизм? Что же могут сделать рабочие, молодежь и обездоленные всего мира, чтобы защитить себя и «создать новый мир из пепла старого», как говорится в американском гимне трудящихся «Солидарность навсегда»?

Чтобы найти ответы на эти вопросы, нам нужно понять, почему «глобальный финансовый кризис», начавшийся в 2007 г., был не просто финансовым кризисом, и почему крайние меры, принятые правительствами и центральными банками стран «большой семерки» для восстановления хоть какой-то стабильности — в частности, «политика нулевой процентной ставки», которую один банкир «Голдман Сакс» назвал «крэком для финансовых рынков», — создали условия для сегодняшнего кризиса[2].

«Фоновые заболевания» глобального капитализма

Первая фаза сверхновой — схлопывание, аналогом которого является начавшееся задолго до системного кризиса 2007 г. долгосрочное снижение процентных ставок, обрушившихся в начале января 2020 г., когда только начинал свирепствовать коронавирус. Падение процентных ставок является, в сущности, следствием двух причин: падения нормы прибыли и перенакопления капитала, т. е. его тенденции расти быстрее способности промышленных и сельскохозяйственных работников снабжать его необходимой для жизни свежей кровью[3].

Эти два фактора взаимно усиливают друг друга, приобретая ужасную разрушительную силу. Давайте рассмотрим наиболее важные аспекты их взаимосвязи.

Некоторые явления маскируют падение нормы прибыли, некоторые противодействуют ему, превращая его в тенденцию, которая проявляется только во время кризиса. Наиболее важным является перенос производства из Европы, Северной Америки и Японии в расчете на использование гораздо более высоких норм эксплуатации, доступных в странах с низкой заработной платой. Падение нормы прибыли проявляется в растущем нежелании капиталистов вкладывать деньги в производство; они все больше инвестируют в брендинг, интеллектуальную собственность и другие паразитические и непроизводительные виды деятельности[4]. Эта затянувшаяся забастовка капиталистического инвестирования усиливается глобальным переносом производства — повышением прибыли за счет сокращения заработной платы, а не за счет строительства новых заводов и внедрения новой техники. Это дает возможность устанавливать огромные наценки, ускоряя накопление богатства, которое капиталисты не могут производительно использовать, — отсюда возникает перенакопление капитала.

Поскольку капиталисты конкурируют друг с другом за приобретение финансовых активов, они набивают им все большую цену, что приводит к пропорциональному падению доходов, а, следовательно, снижаются и процентные ставки. Падение процентных ставок и рост номинальной стоимости активов породили то, что для капиталистических инвесторов является высшим благом: они могут занимать огромные суммы, вкладывать их во всевозможные финансовые активы, тем самым еще больше раздувая их «стоимость».

Поэтому падение процентных ставок имеет два фундаментальных последствия: образование финансовых пузырей и растущие горы долга[5]. По сути, это две стороны одной медали: у каждого должника есть кредитор; каждый долг — это чужой актив. Финансовые пузыри могут сдуваться (если производительность растет), иначе они лопаются; экономический рост может со временем разгрести горы долга, иначе они обрушаются.

Начиная с 2008 г. производительность труда во всем мире стагнировала, а рост ВВП был ниже, чем в любое другое десятилетие со Второй мировой войны. Это привело к образованию того, что Нуриэль Рубини назвал «величайшим финансовым пузырем», в то время как совокупный долг (долг правительств, корпораций и домохозяйств, взятых вместе), который еще до финансового краха 2008 г. достигал гигантских размеров, с тех пор увеличился более, чем в два раза. Рост задолженности был особенно ярко выражен в странах глобального Юга. В 2019 г. общий долг 30 крупнейших стран Юга достиг 72,5 трлн долл., увеличившись на 168% за последние 10 лет (по данным Банка международных расчетов). Из них на долю Китая приходится 43 трлн долл., в то время как десять лет назад он составлял 10 трлн долл. В общем, задолго до коронавируса глобальный капитализм страдал тяжелыми «заболеваниями» и находился в реанимации.

Потому-то глобальный капитализм, как никогда империалистический, за счет все большего паразитизма и все большей роли доходов от сверхэксплуатации в странах с низкой оплатой труда, неумолимо движется к состоянию сверхновой, к взрыву финансовых пузырей и обрушению долговых гор. Начиная с 2008 г. все действия империалистических центральных банков были направлены на то, чтобы отсрочить неизбежный день расплаты. Но теперь этот день настал.

10-летние казначейские облигации США считаются самым безопасным «убежищем» для инвестиций и главным мерилом, по которому оцениваются все остальные долговые обязательства. Во времена сильной неопределенности инвесторы неизменно устремляются с фондовых рынков на рынки наиболее безопасных облигаций, так что когда цены на акции падают, цены на облигации — которые иначе называются «ценными бумагами с фиксированным доходом» — растут. При этом фиксированный доход, который они приносят, приводит к падению процентной ставки. Так было прежде, но не 9 марта, когда в разгар резкого падения фондовых рынков процентные ставки по 10-летним казначейским облигациям США резко подскочили вверх. По словам одного биржевого трейдера, «по статистике это должно случаться раз в несколько тысячелетий»[6]. Такого не было даже в самый мрачный момент мирового финансового кризиса, когда в сентябре 2008 г. обанкротился «Леман бразерс» (крупный коммерческий банк). Непосредственной причиной легкого «сердечного приступа» 9 марта стал масштаб уничтожения активов на других рынках акций и облигаций, в результате чего инвесторы стали отчаянно пытаться обналичить свои спекулятивные инвестиции. Чтобы удовлетворить их спрос, руководители фондов были вынуждены сбывать свои наиболее ликвидные активы, тем самым нанося вред своему статусу безопасного «убежища». Это заставило правительства и центральные банки предпринять крайние меры и пустить в дело «большие базуки», а именно многомиллиардные пакеты мер по спасению экономики, включая обещание неограниченно печатать деньги, чтобы обеспечить поступление наличных на рынки[7]. Впрочем, это событие также явилось предвестием того, что ждет нас впереди. В конечном счете, долларовые купюры, облигации и акционерные сертификаты — это всего лишь бумажки. По мере того как триллионы долларов вливаются в систему, события марта 2020 г. приближают тот день, когда инвесторы потеряют веру в саму валюту и в силу экономики и государства, стоящих за ней. Тут-то и произойдет вспышка сверхновой.

Отрицатели империализма слева и их вера в чудо-деревья с деньгами

Некоторые представители левых сил в империалистических странах — возглавляемое Джереми Корбином крыло Лейбористской партии в Великобритании; пестрая компания левых кейнсианцев вроде Энн Петтифор, Пола Мейсона и Яниса Варуфакиса; сторонники Берни Сандерса в США — признают произошедшее в прошлом разграбление колоний и неоколоний, но отрицают, что империализм продолжает определять отношения между богатыми и бедными странами[8]. В то же время они верят каждый в свое чудо-дерево с деньгами{I}, иначе говоря, рассматривают падение процентных ставок ниже отрицательного уровня не как сигнал тревоги, предупреждающий о кризисе, т. е. не как фазу схлопывания, а как признание возможности брать взаймы для финансирования возросших государственных инвестиций, социальных расходов, «зеленого нового курса» и даже увеличения объема помощи иностранным государствам. На деле таких деревьев не существует. Капитализм не может избежать этого кризиса независимо от того, сколько триллионов долларов займут правительства или напечатают центральные банки. Неолибералы, некогда отринувшие магическое мышление, теперь вернулись к нему, что говорит о степени их паники, но не приближает это мышление к реальности. Триллионы, которые они потратили после 2007–8 гг., обеспечили их гнусной системе еще одно десятилетие зомбиподобной жизни. Им повезет, если в этот раз до стадии взрыва сверхновой у них будет 10 месяцев или хотя бы 10 недель.

Коронавирус — катализатор катаклизма

Пандемия коронавируса разразилась в самое неудобное время: экономический рост в еврозоне сократился до нуля; большая часть Латинской Америки и Африка к югу от Сахары уже вошли в рецессию; бодрящий эффект от огромных налоговых льгот, предоставленных Трампом американским корпорациям, ослабевал; торговая война между США и Китаем вызывала серьезные нарушения в цепочках поставок и угрожала втянуть в себя ЕС; по всему миру десятки миллионов людей участвовали в массовых протестах.

Процентные ставки сейчас значительно ниже отрицательного уровня, но не для Италии, столкнувшейся с огромным ростом отношения долга к ВВП, не для корпорации-должника, пытающейся рефинансировать свои долги и не для «развивающихся рынков». С 9 марта ставки по корпоративным обязательствам взлетели до небес; совсем немногие корпорации могут занимать деньги хоть по какой-нибудь ставке. Инвесторы отказываются давать им кредиты. В самый разгар глобальных отрицательных процентных ставок корпорации сталкиваются с кризисом кредитования! Именно поэтому ЕЦБ решил занять 750 млрд. евро у инвесторов и использовать их для покупки корпоративных облигаций, которые эти самые инвесторы теперь отказываются покупать, и потому же ФРС США делает то же самое, но в еще большем масштабе. Судьба Италии (и ЕС) теперь зависит от готовности Бундесбанка прийти на замену их частным кредиторам. Его отказ сделать это станет последней стадией предсмертной агонии ЕС.

В середине марта империалистические правительства объявили о планах потратить 4,5 трлн долл. на спасение своих обанкротившихся экономик. 26 марта экстренный онлайн-саммит большой двадцатки (страны-империалисты «большой семерки» и около дюжины «развивающихся» стран, в том числе Россия, Индия, Китай, Бразилия и Индонезия) заявил: «Мы вливаем в глобальную экономику более 5 трлн долл.»[9]. Это лукавство; под словом «глобальная» они на самом деле подразумевают «локальная»! В ответ «левые» в империалистических странах аплодируют, заявляя: «Мы все это время были правы! Чудо-деревья с деньгами все-таки существуют!». Они, видимо, не понимают, что в 2008 г. именно так и произошло обобществление частного долга. Только в отличие от 2008 г., на этот раз ничего не получится.

С запозданием мобилизуя — и монополизируя — медицинские ресурсы для борьбы с эпидемией в своих собственных странах, империалистические правительства бросают бедные страны на произвол судьбы. Левые в империалистических странах (проще говоря, «империалистические левые») тоже проигнорировали тот факт, что ни капли из этих чрезвычайных денежных вливаний не приходится на долю бедных стран глобального Юга. Если вы — «развивающийся рынок», что ж, отвалите и встаньте в очередь за помощью МВФ! По состоянию на 24 марта в этой очереди стояли 80 стран, надеявшихся получить хотя бы часть из 1 трлн долл., которыми располагает МВФ. Казалось бы, 1 трлн долл. — большие деньги, и это действительно так, но, по словам Мартина Вольфа, главного экономического обозревателя «Файнэншл таймс», «совокупный дефицит внешнего финансирования стран с переходной экономикой и развивающихся стран, скорее всего, будет намного превышать кредитные возможности МВФ»[10].

Кроме того, как полагает Вольф, цель займов МВФ состоит в том, чтобы помочь ликвидировать «дефицит внешнего финансирования» — иными словами, спасти империалистических кредиторов, а не народы стран-должников. Займы МВФ неизменно сопровождаются жесткими и унизительными условиями, которые усугубляют тяжелое бремя, и без того лежащее на народах этих стран. В этом смысле они ничем не отличаются от обширной государственной помощи частному капиталу в богатых странах, но не имеют какого-либо дополнительного механизма затрат на соцобеспечение или частичное возмещение заработной платы. Цель займов в том, чтобы купить покорность рабочего класса в империалистических странах, но МВФ не намерен делать этого в Африке, Азии и Латинской Америке!

24 марта ООН выступила с призывом выделить 2 млрд. долл. на борьбу с пандемией коронавируса в Африке, Азии и Латинской Америке. Эти деньги, которые организация надеется собрать в течение следующих девяти месяцев, составляют 1/80 годового бюджета Национальной службы здравоохранения Великобритании и менее 1/2000 из 4,5 трлн. долл., которые они планируют потратить на поддержание собственных капиталистических экономик. По словам директора-распорядителя МВФ Кристалины Георгиевой, 2 млрд. долл. составляет менее 1/40 от суммы, которую империалистические инвесторы вывели из «развивающихся рынков» за первые три недели марта в рамках «самого большого из когда-либо зафиксированных оттоков капитала»[11]. На необходимость максимального смягчения побочных последствий эпидемии коронавируса для населения бедных стран Африки, Азии и Латинской Америки указал президент Всемирного банка Дэвид Малпасс, который после окончания саммита G20 заявил, что его правление готово в течение ближайших 15 месяцев выделить пакет мер по спасению их экономик на сумму до 160 млрд долл. — мизерную долю экономического ущерба, который грядущий глобальный спад нанесет народам стран, абсурдно именуемых «развивающимися рынками».

«Мы должны выполнить свой революционный долг» — Леонардо Фернандес, кубинский врач в Италии

Итак, что же нам делать? Вместо того чтобы аплодировать спасению крупных корпораций, мы должны их экспроприировать. Вместо того чтобы поддерживать временный мораторий на выселение и накопление задолженности по арендной плате, мы должны конфисковать недвижимость, чтобы защитить рабочих и малый бизнес. Эти и многие другие направления борьбы за наше право на жизнь в противовес праву капиталистов на их собственность — дело ближайшего будущего.

На данный момент нужно сделать все необходимое, чтобы спасти свою жизнь и победить коронавирус, т.е. проявить солидарность с теми, кто наиболее уязвим перед пандемией: бездомными, заключенными, живущими во «враждебном окружении» беженцами — а также обездоленными и жертвами империализма, обитающими в трущобах, гетто и лагерях беженцев на глобальном Юге. Рагхурам Раджан, бывший председатель Резервного банка Индии, отмечает: «Чтобы хоть где-то смягчить последствия пандемии в ожидании лекарства или надежной вакцины, мир должен бороться с вирусом повсюду»[12]. На страницах журнала «Экономист» высказывается похожее мнение: «Если позволить, чтобы COVID-19 свирепствовала в развивающемся мире, то вскоре она снова распространится на мир богатый»[13].

Пандемия коронавируса — это последнее доказательство того, что нам нужна не столько национальная, сколько глобальная служба здравоохранения. Единственная страна, которая действует в соответствии с этой необходимостью — революционная Куба. 28 тыс. кубинских врачей уже оказывают бесплатную медицинскую помощь в 61 бедной стране, еще 52 — в Италии, 120 — на Ямайке; это больше, чем у всех стран G7 вместе взятых. Кроме того, десяткам других стран Куба помогает подготовиться к пандемии. Даже крайне правое правительство Болсонару в Бразилии, которое в прошлом году изгнало из страны 10 тыс. кубинских врачей, заклеймив их террористами, теперь умоляет их вернуться[14].

Для победы над коронавирусом необходимо брать пример с кубинского интернационализма. Чтобы сделать его возможным, мы должны последовать за революционными врачами и революционным народом Кубы и быть готовыми свершить то, что свершила Куба, чтобы сделать этот интернационализм возможным — другими словами, заменить диктатуру капитала властью трудящихся. Вызванный коронавирусом взрыв сверхновой в империалистических странах и во всем мире превращает социалистическую революцию в необходимость, неотложную практическую задачу, вопрос жизни и смерти. Если человеческая цивилизация хочет выжить, она должна покончить с капиталистическим разрушением природы, последним симптомом которого является эпидемия коронавируса.

Послесловие редакции: Редакция «Скепсиса» далека от мысли, что кризис последних месяцев непосредственно обернётся «революционной ситуацией». Особенно в странах центра вероятно, наоборот, усиление правого поворота. При этом нельзя не согласиться, что правящие классы этих стран приложат максимум усилий, чтобы компенсировать потери от кризиса за счёт сырьевых и трудовых ресурсов периферии. Именно там, на периферии, будет нарастать социальная напряжённость, и тогда потребуется не только кубинский опыт медицинского интернационализма, но и другой опыт революционного интернационализма, которому было немало примеров в двадцатом веке.

31 марта 2020 г.

Перевод Егора Радайкина под редакцией Влада Федюшина и Дмитрия Пономаренко

Опубликовано на сайте “Open Democracy” [Оригинал статьи].

Комментарий «Скепсиса»

I. В оригинале “magic money tree” — так иронически обозначается «современная денежная теория» (“modern monetary theory”); очевидно, что в обоих случаях аббревиатура одна и та же — MMT. Согласно представлениям её сторонников, правительство, выпускающее валюту и собирающее налоги в этой валюте, располагает практически неограниченным кредитом. Выпуск валюты для финансирования бюджета не приводит к инфляции, пока производственные мощности экономики не загружены полностью и сохраняется безработица. Источник бюджетных расходов видится не в налогах, а в кредите, который правительство выдаёт само себе.

Примечания

1. Robin Wigglesworth and Joel Lewin, 2016, “Bill Gross warns over $10tn negative-yield bond pile”. Financial Times, June 10, 2016.

2. Henny Sender, 2009, ‘On Wall St: A tonic that works too well’, Financial Times, December 23, 2009.

3. Как заметил Маркс в первом томе «Капитала»: «Капитал — это мертвый труд, который, как вампир, оживает лишь тогда, когда всасывает живой труд и живет тем полнее, чем больше живого труда он поглощает». Маркс К. Капитал (Том I). ПСС. Т. 23. С. 244. www.marxists.org/russkij/marx/cw/t23.pdf.

4. См.: John Smith, 2017, The Global economy - crisis or recovery? https://www.researchgate.net/publication/316037881_The_Global_economy_-_crisis_or_recovery.

5. «Совокупный эффект от политики нулевой ставки ФРС, количественного смягчения и массовой скупки долгосрочных долговых инструментов, по-видимому, превращает мир в безопасное — на данный момент — место для осуществления стратегии кэрри-трейдинга и раздувания глобальных пузырей активов с высоким уровнем заемных средств». Nouriel Roubini, 2009, ‘Mother of all carry trades faces an inevitable bust’, Financial Times, November 1, 2009.

6. Tommy Stubbington and Colby Smith, 2020, “Investment veterans try to get to grips with ‘broken’ markets,” in Financial Times, March 20, 2020.

7. The Economist, 2020, “Why America’s financial plumbing has seized up” The Economist, March 19, 2020.

8. John Smith, 2019, Imperialism in a coffee cup https://www.opendemocracy.net/en/oureconomy/imperialism-coffee-cup/.

9. “G20 Leaders’ Summit - statement on COVID-19,” https://www.gov.uk/government/news/g20-leaders-summit-statement-on-covid-19-26-march-2020.

10. Martin Wolf, 2020, “This pandemic is an ethical challenge,” Financial Times, March 24, 2020.

11. The Economist, 2020, “Covid-19 could devastate poor countries,” The Economist, March 26, 2020 ttps://www.economist.com/leaders/2020/03/26/the-coronavirus-could-devastate-poor-countriesh

12. Raghuram Rajan, 2020, “Rich countries cannot win the war against coronavirus alone,” Financial Times, March 20, 2020.

13. The Economist, 2020, “Covid-19 could devastate poor countries” Mar 26th 2020 https://www.economist.com/leaders/2020/03/26/the-coronavirus-could-devastate-poor-countries

14. Ben Norton, 2020, “Amid coronavirus pandemic, Bolsonaro’s Brazil begs for Cuban doctors – after expelling them.” https://thegrayzone.com/2020/03/17/coronavirus-brazil-cuban-doctors-bolsonaro/

Статья переведена и опубликована в Интернет-журнале «Скепсис»

Ссылка: https://scepsis.net/library/id_3946.html

75 лет назад, 17 апреля 1945, подводная лодка «Л-3» Владимира Коновалова отправила на дно немецкий транспорт «Гойя». Эта атака завершила список побед советских субмарин в Великой Отечественной войне. При этом гибель «Гойи» стала крупнейшей морской катастрофой в истории, намного опередив по числу жертв знаменитый «Титаник».

Бегство на Запад

В январе 1945-го началось наступление Красной армии в Польше и Восточной Пруссии, приведшее к разгрому вермахта на этих территориях. Отступление гитлеровских войск сопровождалось массовым бегством немецкого населения. Паника нагнеталась геббельсовскими пропагандистами, без устали твердившими о зверствах, которые будут творить красноармейцы. Для эвакуации граждан рейха, скопившихся в портах Данцигской бухты, было задействовано множество транспортов и военных кораблей. Эта операция получила название «Ганнибал».

Надо сказать, что в конце войны кригсмарине проявили чудеса в сфере логистики. По немецким данным, с 21 января по 8 мая 1945-го ВМС Германии смогли эвакуировать морем свыше двух миллионов солдат и беженцев. Причем первая половина из них была вывезена из портов Восточной Пруссии и Померании, а вторая принята с побережья. Эвакуация проходила в сложных условиях – транспорты гибли на минах, их топила советская и союзная авиация, торпедировали советские подлодки. В результате свой конец в море нашли 246 судов, из которых приблизительно полторы сотни единиц были крупными транспортами.

Но гросс-адмирал Карл Дениц решил, что это адекватная плата за успех операции. А 33 тысячи человек, погибших в море во время операции «Ганнибал», командующий кригсмарине счел не такой уж и большой цифрой. По его подсчетам, эти потери составили всего лишь 1,63% от общего числа людей вывезенных из восточных районов Рейха. По мнению Деница, потери были бы неизмеримо выше, если бы немецких граждан эвакуировали по суше, да еще и в зимнее время.

Примечательно, что половина всех погибших, приходится на три судна, потопленных советскими субмаринами между Данцигской бухтой и островом Борнхольм. А большое число жертв было обусловлено тем, что людей на них было чрезмерно много – транспорты принимали на борт в несколько раз больше пассажиров, чем в мирное время. Первые два судна – «Вильгельм Густлоф» и «Штойбен» уничтожили «С-13» Александра Маринеско в январе-феврале 1945-го. Третий – теплоход «Гойа», потопила «Л-3» во время эвакуации войск и беженцев с полуострова Хель.

Хельские «сидельцы»

В конце марта 1945-го войска 2-го Белорусского фронта вышли к балтийскому побережью в Померании, взяв штурмом порты Данциг и Гдыню. Но в районе устья Вислы и на полуострове Хель немецким частям удалось закрепиться. Выбить их оттуда было трудно. Незначительная ширина Хельской косы, достигавшая местами 350-400 метров, облегчала немцам оборону. Поскольку штурм не имел смысла, советские войска блокировали полуостров с материка до самой капитуляции Рейха.

Порт Хель был важным перевалочным пунктом в системе операции «Ганнибал». По немецким оценкам, из него на запад было вывезено почти полмиллиона человек. К апрелю 1945-го на косе находилось огромное число беженцев. Немецкое командование рассчитывало поспешно эвакуировать оттуда войска и беженцев в западные районы Германии. Особенно это касалось военных, которые были нужны для усиления немецких частей на материке.

Для этой цели в Хель прибыл конвой GO712, состоявший из пяти судов, охранявшихся двумя тральщиками. Вечером 16 апреля погрузка людей и техники на них была завершена. По данным датского исследователя Пола Гросса, транспорты приняли на борт 14 тысяч беженцев и 21 тысячу солдат. К примеру, на 5000-тонном судне «Гойа» вместе с экипажем находилось почти 6500 человек, включая тысячу тяжелораненых и от 3 до 4 тысяч беженцев. Остальными пассажирами «Гойи» стали военнослужащие 7-го танкового и 23 армейского корпусов. Среди них находились 200 солдат и офицеров из 35-го танкового полка вермахта, которых под Берлином ждали новые танки.

Перед выходом конвоя в море порт подвергся налету советской авиации. Когда бомбежка закончилась, GO712 покинул Хель. Его путь должен был пролегать глубоководным фарватером N 58, севернее банки Штольпе. Именно этим маршрутом когда-то шел и «Вильгельм Густлоф». И так же как и его, транспорт конвоя там поджидала советская подводная лодка.

Гвардейский «Фрунзенец»

После выхода Финляндии из войны в сентябре 1944-го Балтийский флот вновь получил доступ к чистой воде Балтики. В результате советские подлодки стали активнее действовать на немецких морских коммуникациях. Одной из них был гвардейский подводный минный заградитель «Л-3» «Фрунзенец». Эта субмарина воевала с первых дней Великой отечественной и достигла неплохих успехов, став лучшим минзагом бригады балтийских лодок. Её первым командиром был Петр Грищенко. Под его командованием «Фрунзенец» в 1941-42 годах совершил четыре похода, в которых минами и торпедами потопил семь судов почти на 18 тыс. брт.

С конца 1942-го «Л-3» в море не выходила, находясь в почти двухлетнем ремонте. Свою боевую карьеру она продолжила в октябре 1944-го уже под командованием Владимира Коновалова. В первом походе с новым командиром минзаг выставил мины у острова Рюген. Размещены они были не там, где приказывало начальство, что вызвало недовольство командования Коноваловым. Однако через месяц, в ноябре 1944-го, на минах «Л-3» погиб миноносец Т-34 и повреждено учебное судно «Лео Шлагеттер». Оказалось, что минные банки подлодка Коновалова поставила прямо на полигоне подготовки кораблей кригсмарине.

Кампанию 1945 года «Фрунзенец» начал 23 января, выйдя в поход для действия у латвийского порта Виндава. Здесь Коновалов совершил еще одну минную постановку. И хотя из двадцати стальных «яиц», удалось выставить только десять, результат не заставил себя долго ждать. 29 января на минах подорвался и затонул немецкий транспорт «Генри Лютгенс». Но большего минзагу достичь не удалось. Две атаки конвоев у Виндавы оказались неудачны, а нападение на корабли, обстреливавшие советские войска на Куршской косе, закончилось обнаружением и контратакой вражеского миноносца. К счастью, его глубинные бомбы не принесли «Л-3» вреда, и 8 февраля она вернулась на базу. Команду лодки наградили орденами и медалями, а ее командир получил орден Ушакова II степени.

Последний успех советских подлодок

В свой последний поход в Великой Отечественной войне, который принес известность и славу Коновалову, подводная лодка отправилась утром 23 марта. В этот раз ей предстояло действовать в Данцигской бухте. Потратив на переход трое суток, Коновалов вышел в район Хельской косы, где на глубоководных фарватерах нужно было поставить мины. Из-за тумана он смог выставить их лишь 28 марта, но не там, где требовалось. В результате минные банки «Л-3» не нанесли никакого ущерба врагу.

В это время в Данцигской бухте активно действовали немецкие крейсера и эсминцы, обстреливавшие советские войска на ее побережье. 1 апреля Коновалов получил приказ прорваться в бухту и атаковать их. Выполнить задание помешали сильный вражеский корабельный дозор и разыгравшийся на море шторм. Вторую попытку проникнуть в бухту «Фрунзенец» предпринял спустя неделю – 7 апреля. Но субмарину вновь постигла неудача. Тогда ее командир, посчитав миссию невыполнимой, решил начать охоту на конвои у Хельской косы.

Сначала Коновалову не везло. Утром 12 апреля он упустил один конвой из-за того, что находился на невыгодной позиции. Спустя четверо суток с мостика «Л-3» заметили одиночный транспорт, но атака сорвалась из-за того, что цель двигалась слишком быстро. Однако это не означало, что Фортуна отвернулась от «Фрунзенеца».

После полуночи 17 апреля «Л-3» обнаружила конвой. Это был упомянутый GO712, вышедший в море несколькими часами ранее. На удачу советских подводников он снизил скорость из-за проблем с машинами одного из судов. Коновалов видел два тральщика, а также транспорт, который и решил атаковать. Им оказался «Гойа». Пользуясь темнотой, лодка заняла удачную позицию для стрельбы, дав трехторпедный залп. От взрыва двух торпед «Гойя» раскололся пополам. Находившийся на мостике Коновалов своими глазами видел, как судно быстро идет ко дну. После этого он приказал погружаться, чтобы остаться незамеченным для вражеских эскортных кораблей.

Для немцев последствия атаки «Л-3» оказались печальными. Вместе с судном погибли свыше шести тысяч человек, а спасшихся оказалось не более двухсот. Таким образом, «Гойа» возглавил список морских катастроф по числу жертв.

Из-за гибели множества гражданских лиц Коновалова, как и Маринеско, сейчас иногда пытаются обвинить в военном преступлении. Стоит помнить, что «Гойа», как и «Вильгельм Густлоф», был вспомогательным кораблем кригсмарине и входил в состав вражеских конвоев. А это делало их законными целями. Поэтому любые обвинения в адрес обоих подводников не состоятельны.

Владимир Нагирняк, историк, занимающийся изучением подводной войны 1939–1945 гг

Источник: https://warhead.su/user/vladimir-nagirnyak

Социальные конфликты являются неизбежным атрибутом любой социальной системы и, одновременно, существенным условием ее развития, поскольку это развитие достигается вследствие сложной взаимосвязи и единовременного сосуществования консенсусов и противоборств. Источник социальных конфликтов заложен в самой структуре общества, которая характеризуется достаточно жесткой дифференциацией различных классов, групп и индивидов. Следовательно, чем сложнее социальная система (а в своем развитии она только усложняется), тем больше источников для социальных конфликтов она содержит и, одновременно с этим, тем больше механизмов эффективного управления такими конфликтами должна генерировать, чтобы сохранить устойчивость, способность к самовоспроизводству и развитию. Это обстоятельство предопределяет, в частности, что проблемы, характерные для российского общества, проявляются в функционировании всей социальной инфраструктуры [9, с.29].

Современная Россия формировалась путем потрясений во всех сферах общественной жизни, причем эти потрясения были невероятно масштабны. Сейчас переход к новым формам хозяйствования можно считать завершенным, однако то, как он проходил и то, к каким результата привел, объективно порождает новые конфликтные ситуации. Современное российское общество находится в поле системного кризиса, основная причина состоит в том, что насущные проблемы, связанные с ускоренным социально-экономическим и политическим развитием оно попыталось решить в условиях очевидной незавершенности демонтажа тоталитарного наследия. Поэтому для определения наиболее эффективных форм, методов и институтов управления политическими интересами и политическим протестом в России (как и вообще в трансформирующихся обществах) необходимо четко представлять, какие именно изменения происходят в системе взаимоотношений «государство – общество», какую цель они преследуют.

Для трансформирующихся обществ характерно осознание социального конфликта как аномалии, а не как нормы, что, в свою очередь, приводит к объективной невозможности формирования культуры управления социальными конфликтами и политическим протестом, к доминирующей функции государства в таком управлении, к отсутствию учета потенциала и интересов гражданского общества. При этом элементы формирующегося гражданского общества скорее приводят к повышению интенсивности социальных конфликтов и политического протеста, чем к формированию адекватных механизмов управления ими.

В то же время государство, возлагая особые надежды на использование административно-правовых механизмов в управлении политическими интересами и политическим протестом в социальных конфликтах, не может добиться по-настоящему эффективного применения этих механизмов, поскольку институты права в трансформирующемся обществе недостаточно развиты и, следовательно, его потенциал в рассматриваемой сфере ограничен.

В такой ситуации для того, чтобы предотвратить негативные тенденции, связанные с возможным распадом общества, государственные институты осуществляют локально-стабилизационные меры на основе преимущественно репрессивных методов. Это позволяет, отчасти, сбалансировать ситуацию на определенное время, но, по сути, лишь усугубляет ее.

Следует согласиться с выводами исследователей, указывающих, что тенденции, которые мы наблюдаем на протяжении последних лет в России, позволяют сделать обоснованный вывод: политические интересы в социальных конфликтах продолжают переживать реструктуризацию и развиваться в направлениях, заданных ему еще в 2014 году, а именно:

1. Наблюдается количественный рост протестных акций, но не происходит консолидации протеста и выхода его на принципиально новый уровень.

2. Частично консолидация протеста эпизодически наблюдается в масштабах региона или (чаще) – муниципального образования, но не выше.

3. Консолидацию протеста обеспечивают как правило местные представители профсоюзных отделений, политических партий или авторитетные активисты, однако их усилий и возможностей объективно недостаточно для того, чтобы справиться с дефицитом общественной активности и солидарности [16, с.73-74].

При этом сам по себе политический протест в России последних десятилетий приобретает качественно новые очертания. Во многом это связано с курсом государства на сокращение числа политических партий, ужесточение действующего законодательства в этой сфере, в связи с чем в России последних лет число легально действующих политических партий сократилось, по сравнению с концом XX века, в разы. При этом пропорционально растет активность и влияние так называемой «несистемной оппозиции»: если в 90-е годы прошлого века она была представлена преимущественно большим числом малочисленных маргинальных организаций, то теперь такого рода движения существенно увеличили свою базу поддержки [6, с.105].

Важным следствием массовых отечественных протестных акций последних лет стало приобретение значительной частью молодежи опыта проведения собраний, митингов, демонстраций, шествий или пикетирования и участия в них. При этом отмечается, что в условиях актуальной социально-экономической ситуации в стране участие молодежи в протестных движениях приобретает выраженный националистический и этнический характер [20, с.49-50]. Это представляется довольно опасной тенденцией, поскольку молодежь, как субъект конфликтных отношений, всегда занимала в социальных конфликтах особое место, наиболее подвержена радикализации и политизации, обладает высоким уровнем конфликтного потенциала. Доля вовлеченности молодёжи в социальные конфликты традиционно превосходит доли иных социальных групп. Этому свидетельствуют такие исторические примеры, как революционные движения в начале XX века в России, майские события 1968 года во Франции, протестные движения в современной Украине, массовые выступления в России в 2017 году. Актуализировавшаяся в последнее время проблема радикального экстремизма и его крайнего проявления – терроризма, требует комплексного и всестороннего рассмотрения молодежи как субъекта конфликтных отношений, а ее маргинализация, обусловленная невозможностью актуальной интеграции в существующие социальные системы, существенно повышает риски вовлечения этой социальной группы в социальные конфликты [26, с.30].

Такие выводы можно сделать и на основании анализа актуальных данных соцопросов. Так, всероссийский опрос, проведенный «ВЦИОМ.Спутник» 20-21 июня 2017 года, фиксирует у 90% респондентов запрос на активное вовлечение молодежи в политику (при том, что в 2007 году этот показатель составлял примерно 75%) [18]. Эти цифры накладываются на другие: более 20% молодых людей не считают себя патриотами России и хотели бы уехать из страны [15], что свидетельствует о низком уровне лояльности по отношению к существующему общественно-политическому строю, который, в свою очередь, продиктован отсутствием внятной и привлекательной национальной идентичности. Все эти обстоятельства лишь усугубляют действие распространенных среди молодежи конфликтных установок и радикальных политических целей и интересов.

Следует учитывать и современные феномены, с которыми сталкиваются исследователи социальных конфликтов. Так, например, одним из таких безусловно объективных феноменов стал резкий рост массовых протестных выступлений в разных странах мира, причем на смену «цветным революциям» пришли «революции 2.0», отличительная черта которых — Интернет и социальные сети, которые позволяют в кратчайшие сроки мобилизовать для участия в протестных акциях огромное количество лично не знакомых и вообще никак между собой не связанных людей [14, с.86], согласовывать интересы, позиции, точки зрения огромному числу людей, разбросанному по разным пространствам, формировать у них чувство принадлежности единому целому (группе, сообществу, территории). Интернет, в том числе мобильный, признан важным элементом политической мобилизации как легитимного, так и протестного характера, поскольку он выгодно отличается от традиционных средств массовой информации по следующим параметрам:

- работа в режиме реального времени;

- отсутствие географических границ;

- отсутствие цензуры со стороны власти;

- нулевая стоимость коммуникации.

Не стоит сбрасывать со счетов и возможность использования Интернета (в том числе – мобильного) как технологии фандрайзинга и краудфандинга (сбор добровольных пожертвований в денежной форме на цели, как правило не связанные с извлечением прибыли – научные исследования, культурные, благотворительные и образовательные проекты, политические акции и т.п.) Особенно быстро эти технологии начинают развиваться с повсеместным распространением мобильного Интернета и интернет-банкинга, благодаря чему даже при привлечении незначительных транзакций от конкретного плательщика организатор политического фандрайзинга в мобильном Интернете может рассчитывать на успешную реализацию данного мероприятия и децентрализованное привлечение существенных по совокупному объему денежных средств [24, с.25].

Кроме того, как показывают актуальные социологические исследования, в виртуальные сетевые структуры, посвященные оппозиционным структурам и процессам, рекрутируются преимущественно опять-таки молодежь: люди от 18 до 34 лет, мужчины. Более того «цифровое протестное движение» (как его называют в Интернете – «цифровое сопротивление») на всем протяжении своего существования не просто было открыто для подростков, а специально ориентировалось исключительно на них, поэтому преобразование их протестных настроений в реальную политическую активность было и остается делом ближайшего будущего [21, с.128]. Эксперты «Изборского клуба» в одном из своих исследований выдвигают гипотезу, что «ключевой механизм реализуемой мировой трансформации — Интернет и сетевые технологии. Интернет — и как инструмент, и как среда — формирует особый тип современного человека и влияет на его мировосприятие. Инфантильная идея переноса «сетевых правил игры» в реальную жизнь и политику — важнейшая часть новой протестной культуры» [23].

Впрочем, говоря о важности Интернета и социальных сетей, не стоит в то же переоценивать их влияние в рамках рассматриваемой темы. Как справедливо отмечают некоторые исследователи, пока еще крайне мало тех людей, которые способны обдуманно совершать реальные действия – не только генерировать новый контент и реагировать на него в Сети, а еще и публично выносить эту реакцию в реальное общественно-политическое пространство. Для существенного большинства пользователей характерна все-таки реактивность, а не проактивность [8, с.35].

Кроме того, не стоит сбрасывать со счетов и аргументы сторонников теории слактивизма (в дословном переводе – «ленивая активность»), которые утверждают, что социальные сети представляют своего рода интеллектуальную западню, в которой формируются принципы участия, но как такового реального участия не происходит. Напротив, органы правопорядка оперативно могут устранять лидеров протестных выступлений, в том числе силовыми методами. В конечном счете социальные медиа являются миражом демократических институтов выражения свободы слова и волеизъявления, или даже доступной и хорошо организованной формой надзора. Сложно спорить с тем, что технологическая индивидуализация свободного времени посредством Интернета привела к образованию виртуальной реальности, где основная политическая борьба происходит на форумах и в блогах, на страницах которых можно писать все, что вздумается о политике и политиках; при этом реального политического участия не происходит [22, с.9].

По мнению специалистов, основными объективными причинами социальных конфликтов в современной России являются:

1) политическая неустроенность, неорганизованность и неэффективность системы управления, несоответствие (неадекватность) технологий, методов и средств управления государством организационно-технологической структуре общества;

2) дезорганизация общества, «перекосы» в финансовой, экономической, политической, социальной и духовной сферах;

3) неравенство социальных субъектов, резкий разрыв в уровне и качестве жизни большинства населения по сравнению с привилегированными слоями [12, с.30].

Все эти причины во многом определяются несовершенством государственного и социального управления и, в том числе неумением эффективно управлять политическими интересами в социальном конфликте. В частности, в современной России социальные конфликты разрешаются зачастую в интересах власти и крупного капитала, а не в интересах общества. Безусловно, такая постановка вопроса противоречит сути государства: оно должно являться достоянием всего общества и не должно следовать интересам одной части общества, игнорируя другую. Задача российских общества и государства на современном этапе сводится к тому, чтобы достичь определенного баланса в противостоянии интересов различных социальных групп. В противном случае государство окончательно превращается в орудие насилия неизбежно ослабляется, теряет саму возможность обратной связи с обществом.

Вышесказанное объективно выводит нас к актуальности проблемы управления общественными отношениями в ситуации развивающегося социального конфликта, и, в том числе, управления политическими интересами, которые на современной стадии развития общества проявляются в большинстве значимых социальных конфликтов. Главная установка - это такое управление политическими интересами в социальном конфликте, которое позволило бы урегулировать сам конфликт в интересах общества.

Представляется обоснованным, что эффективное управление политическими интересами в социальном конфликте, основанное на научном подходе, преследующее цели деполитизации (исключения влияния политических интересов на динамику и эволюцию конкретного социального конфликта), способно существенно снизить остроту социального конфликта, обеспечить минимизацию неизбежных социальных потерь, связанных с его протеканием и, через это, позволит обеспечить оптимизацию и гармонизацию базовых сфер общественной жизни современного общества. Деполитизация, как конечная цель управления политическими интересами в социальном конфликте, представляется ключевой задачей в том числе исходя из того, какое влияние политические интересы оказывают на социальный конфликт.

Под управлением политическими интересами в социальном конфликте для целей настоящей работы предлагается понимать процесс осознанного, целенаправленного и волевого участия субъектов социального взаимодействия на предмет, объект и причины конфликта, при условии, что такое воздействие должно быть направлено на снижение роли и влияния политических интересов субъектов социального конфликта, вплоть до максимально возможно полного исключения такого влияния (деполитизации).

Политические интересы в социальном конфликте чаще всего проявляются в форме политических протестов, которые следует определить как разновидность негативного воздействия субъекта социального конфликта на актуальную общественно-политическую ситуацию или на конкретные действия публичной власти. В этой связи уместными представляются следующие вопросы: каким именно образом органы государственной власти должны реагировать на политические интересы в социальном конфликте? Всегда ли политические интересы в социальном конфликте непосредственно детерминированы социально-экономической и политической средой, или же они могут быть иррационально мотивированными? Поиск наиболее аргументированных ответов на эти вопросы представляется критически важным, поскольку предопределяет те механизмы и инструменты, которые органы государственной власти будут использовать при управлении политическими интересами субъектов социального конфликта. Сложно не согласиться с той точкой зрения, что количество акций протеста в государстве в целом и отдельном его регионе – это важные показатели для анализа внутриполитической ситуации.

Как представляется, ответы на поставленные вопросы следует искать непосредственно в самом характере конкурентных отношений публичной власти и оппозиции. Суть этих отношений сводится к тому, что обе стороны транслируют обществу свое видение реальности, которое является альтернативным не только по отношению друг к другу, но и, это крайне важно отметить, по отношению к действительной динамике общественного развития. Органы государственной власти, в соответствии с этим, при помощи имеющихся в их распоряжении технологичных инструментов, транслируют населению максимально оптимистичный взгляд на эту динамику, в то время как оппозиционные силы, напротив, убеждают общество в несправедливости, необдуманности и низкой эффективности принятых органами власти решений.

При этом обе стороны используют примерно однотипные инструменты, в том числе скрытую дезинформацию и создание политических мифов. Таким образом, цель управления политическими интересами в социальных конфликтах у органов государственной власти и оппозиционных сил не может совпадать принципиально, поскольку власть пытается максимально деполитизировать социальные конфликты, в то время как оппозиция, напротив, старается максимально увеличить градус их политизации с тем, чтобы достичь интересующие ее политические цели. Исходя из вышесказанного, отметим, что ключевое значение в управлении политическими интересами социального конфликта придается именно технологиям – и технологиям организации выхода недовольства в публичное пространство и, с другой стороны, технологиям, направленным на минимизацию политических интересов и политического протеста среди населения. При этом, по мнению некоторых исследователей, отсутствует прямая зависимость между уровнем социального недовольства (даже если этот уровень существенно высок) и остротой обозначения политических интересов в нем [13, с.79]. Политические интересы социального конфликта начинают актуализироваться и существенным образом влиять на динамику конфликта при слабости элит, при условии, что такая слабость выходит в публичное пространство и при наличии сформированной, институализированной и реальной оппозиции, способной на равных вести дискуссию с властью по наиболее актуальным общественно значимым вопросам.

Для понимания процесса управления политическими интересами в социальном конфликте необходимо рассмотреть существующие механизмы такого управления, под которыми понимают взаимосвязанная совокупность норм, средств и методов управленческой деятельности того или иного непосредственных и опосредованных участников конфликта по достижению намеченных целей [19, с.115]. При этом важно понимать, что цель такого управления всегда коррелируется с субъектом управления и напрямую зависит от него. Следовательно, анализ целей управления будет правильно провести с определением субъектов управления, а также используемых ими методов [3, с.35].

Современные исследователи говорят от четырех категориях акторов политического протеста, которые являются носителями политических интересов в социальных конфликтах – это непосредственно власть, лидеры протеста (организаторы), спонсоры протеста (выгодополучатели) и рядовые протестующие, причем последние три категории следует относить именно к оппозиционным силам (хотя, как будет показано ниже, с известными оговорками, особенно в отношении спонсоров протеста).

Власть представлена различными по своему статусу субъектами и это представление зависит от специфики конкретного социального конфликта, динамику политических интересов которого мы исследуем. В частности, это могут быть руководители органов государственной власти и местного самоуправления, сами органы власти, провластные общественные и политические движения, правоохранительные органы и даже крупные частные предприятия, через систему взаимных экономических и финансовых интересов связанные с действующей властью. Всех их объединяет, с одной стороны, доступ к силовым ресурсам государства (которого объективно нет у оппозиции и у остальных участников социального конфликта), а также то психологическое обстоятельство, что власти, как правило, отводится роль защищающейся стороны.

Лидеры протеста представляют собой субъектов, отвечающих за разработку стратегии оппозиции в конкретном социальном конфликте, разработку единой идеологии, целей протеста.

Спонсоры протеста отвечают за материальное и финансовое обеспечение протеста, стимулируют деятельность лидеров протеста, но при этом в конкретном социальном конфликте у них собственные цели, которые, как правило, не совпадают с целями оппозиции или власти.

Рядовые участники протеста представляют собой самую массовую категорию акторов, однако и наименее организованную, в том числе с точки зрения структурного, системного и аргументированного восприятия собственных политических интересов в социальном конфликте [10, с.110].

Управление политическими интересами в социальном конфликте представляет собой технологический процесс, имеющий целенаправленную природу, и заключающийся в организации взаимного воздействия субъектов социального конфликта друг на друга. При этом, исходя из специфики участников социального конфликта и их политических интересов в нем, можно выделить следующие различные по направленности воздействия методы управления такими интересами: это управление-подавление и управление-стимулирование развития политических интересов.

Управление-стимулирование представляет из себя достаточно развитую и разнообразную группу методов. Некоторые исследователи формулируют без малого две сотни различных по содержанию и формам методов протеста [25, с.35]. Все их условно можно разделить на две большие группы: это методы, направленные на сплочение оппозиционных участников протеста на основе общности их политических интересов и методы, направленные на дискредитацию властей. Вообще следует отметить, что меры-стимулирования достаточно подробно описаны и изучены в научной литературе, в то время как технологии управления-подавления остаются менее изученными.

Именно эту группу методов управления политическими интересами в социальных конфликтах можно отнести к методам, направленным на их деполитизацию и в связи с этим представляющим особый научно-практический интерес в рамках рассматриваемой темы.

Управление-подавление политических интересов в социальном протесте представляет собой совокупность действий органов власти, политических и общественных движений, поддерживающих власть, или иных участников социальных процессов и конкретного социального конфликта, направленных на снижение активности выражения политических интересов в социальном конфликте со стороны лидеров и, через это, рядовых участников социального конфликта.

Совокупность таких действий (технологий) можно разделить на манипулятивные, черные (внеправовые) и силовые (административные). Безусловно, такое деление представляется во многом условным (так, например, нередко можно наблюдать действий власти, сочетающие в себе различные признаки каждой из названных групп технологий), однако оно выглядит иллюстративным, что немаловажно в рамках настоящей работы.

С точки зрения потенциальной эффективности в долгосрочной перспективе, манипулятивные технологии (основанные на манипуляции политическими интересами участников социального конфликта, общественным сознанием, с целью формирования действенных механизмов управления динамикой социального конфликта) представляются наиболее действенными. Благодаря таким технологиям власть, не вступая в открытый конфликт с оппозицией и не входя с ней в диалог по озвученным политическим целям и интересам, может добиться минимизации численности участников социального конфликта и, следовательно, их воздействия на общественное мнение.

В качестве одно из наиболее популярных примеров использования такой технологии, можно привести огромную китайскую армию блоггеров, которым, по утверждению некоторых исследователей, платят по 50 центов за каждую лояльную власти публикацию (отчего их называют еще «партией пятидесяти центов»). Предполагается, что любой негативный отзыв о действиях властей моментально высмеивается и опровергается ими [2].

Отметим, что современное российское государство пока не демонстрирует умения эффективно использовать такие технологии, особенно применительно к работе с политическими интересами молодежи. Это особенно ярко было продемонстрировано после явно неподготовленных попыток региональных властей противодействовать вовлечению молодежи в «марши Навального» в 2017 году, которые свелись к демонстрациям для старшеклассников фильмов, «разоблачающих мотивы и планы радикальных оппозиционеров», а также к попыткам давления администраций школ и вузов на отдельных учащихся, заявивших о поддержке лидеров протеста. Все эти мероприятия дали противоположный ожидаемому эффект [5].

Причины такого эффекта представляются разнообразными. Самое главное: не был подготовлен качественный контент, подающий заявленный месседж в форме, удобной и интересной для аудитории, учитывающей ее специфику и ценностные ориентиры: материалы, которые власти транслировали школьникам и студентам, по содержанию были скорее ориентированы на их родителей. Во-вторых, неправильное акцентирование при подаче обвинений в адрес оппозиционеров: связи с зарубежными спецслужбами, обвинения в экстремизме – все это объективно воспринимается молодежью иначе, без ожидаемой патетики. В-третьих, вместо убеждения зачастую использовались административно-командные методы, а сама аргументация в пользу лояльной к действующей власти позиции давалась в излишне агрессивной форме. Опять-таки, были откровенно проигнорированы возможности современных технических средств и социальных сетей: в итоге многие учащиеся фиксировали и распространяли происходящее, а это, в свою очередь, привело к тому, что молодые люди начали выступать в поддержку оппозиции зачастую просто в знак протеста против попыток давления на них. А сам контент, который производили «находящиеся под давлением», превратился в дополнительные инфоповоды, вирусное распространение соответствующих сюжетов только усилили негативный образ власти в глазах молодежи, в том числе настроенной скорее лояльно. Очевидно, что контент, который власть пытается продвигать в Интернете с целью укрепления провластных установок молодежи, требует существенного переосмысления, адаптации к потребностям нового поколения [17, с.162].

Неправовые (черные) технологии управления политическими интересами в социальном конфликте подразумевают, преимущественно, психологическое давление, которое оказывается на лидеров социального конфликта, например, использование компромата с целью их дискредитации в глазах общественности, силовое давление, угрозы, шантаж и т.п. Особенностью черных технологий является анонимность их инициаторов и исполнителей. С помощью применения таких технологий можно оказать существенное негативное влияние на единство протестного движения и максимально купировать проявление политических интересов в социальном конфликте, поскольку ресурс общественного доверия в социальных конфликтах играет существенную, если не определяющую, роль. С другой стороны, в современном информационном обществе наблюдается падение эффективности черных технологий, а в ряде случаев их применение может привести даже к обратным последствиям: сплотить протестное движение и существенно усилить влияние политических интересов на динамику социального конфликта.

Административные технологии основаны на праве власти издавать обязательные для исполнения предписания – нормативные правовые акты. Используя этот рычаг, власть может частично влиять на регулирование динамики социального конфликта, в том числе на формы проявления политических интересов, например, издавая законы и подзаконные акты, регламентирующие протестную активность, устанавливающие санкции за нарушение принятых властью норм. Эффективность таких технологий очевидна, однако в вопросе управления политическими интересами она может принести только временный позитивный успех, поскольку попытки управлять социальным конфликтом, используя исключительно административные технологии, как показывает практика, достаточно быстро приводит к существенной радикализации протестов и качественному усилению влияния политических интересов на их динамику, и даже к попыткам принципиального выхода лидеров протеста за границы существующего правового поля.

Важную роль в рамках рассматриваемой темы играют институты гражданского общества, в первую очередь в связи с тем, что их действие распространяется на все общественные системы и подсистемы. Таким образом, гражданское общество представляет собой альтернативный социальный механизм, призванный компенсировать объективные недостатки действующей властно-государственной структуры. Для управления политическими интересами в социальном конфликте возможно использование таких процедур, как, например, широкое общественное обсуждение инициатив, в том числе с привлечение экспертов и т.д.

Рассматривая феномен деполитизации как итоговую цель управления политическими интересами в социальном конфликте, стоящую перед государством, следует сформулировать ее причины.

Во-первых, к деполитизации объективно ведет нахождение эффективных средств устранения причины конкретного социального конфликта. Обычно это происходит, когда власть вырабатывает эффективные способы реагирования на происходящие события, адаптирует к ним нормативно-правовую базу, оптимизирует правоприменительную и административную практику.

Во-вторых, к деполитизации может привести и потеря причиной социального конфликта своей актуальности, причем в этом случае неважно даже, была ли причина устранена или осталась существовать в общественном поле. Как правило, этот вариант можно наблюдать в результате сезонности политического развития, или же как итог появления существенно более важных и актуальных для соответствующего общества вопросов, на фоне которых причина социального конфликта теряет свою значимость. Так, например, проблемы теплоснабжения населенных пунктов, которые нередко приобретают статус политических с наступлением холодов, теряют таковой с окончанием зимы. При этом сама проблема, разумеется, не устраняется, и обостряется вновь с началом отопительного сезона. Такую стратегию поведения политических акторов сложно считать безопасной и оправданной, но в условиях ограниченности ресурсов она позволяет сохранять известную стабильность в обществе.

В-третьих, исследователи говорят о сознательной или искусственной деполитизации, когда органы власти сводят актуальную причину социального кризиса до уровня чисто правовой, экономической или технологической проблемы. Например, нередко громкие и общественно резонансные преступления низводят до чисто юридической сферы, целенаправленно не давая им политической оценки, не усматривая связи между ними и функционирующим политическим режимом, особенностями политической системы, которые могли стать глубинными причинами событий. Наиболее показателен здесь пример судебного процесса над бывшим главой нефтяной компании «ЮКОС» М.Б. Ходорковским, который сознательно и последовательно деполитизировался властями, хотя было очевидно, что его причины и последствия выходят за рамки правовой и экономической сферы и, по сути, знаменуют собой новою политическую модель взаимодействия власти и бизнеса в России [7, с.95]. Или, например, деполитизация этнических причин социальных конфликтов в России. С точки зрения власти, этно-национальный вопрос в современной России не является причиной социальных конфликтов, если только на бытовом уровне: в политических установках современной федеральной власти укоренилось представление о полной деполитизации этничности. В то же время, как подчеркивают некоторые исследователи, для политических элит многих республик в составе России политизированная этничность остается актуальным инструментом защиты собственных интересов, что определило стратегию поддержки этими элитами традиционализма в самых разных его проявлениях [91, с.165].

Итак, управление политическими интересами в социальном конфликте – это технологичный процесс, причем он технологичен с обеих сторон: и со стороны власти, пытающейся деполитизировать конкретный социальный конфликт, и со стороны оппозиции, пытающейся максимально эффективно реализовать свои политические интересы в нем. Следовательно, попытки произвольного управления политическими интересами обречены на неудачу.

Политические интересы наблюдаются в социальных конфликтах почти повсеместно. И эта ситуация не изменится, пока будут существовать государство и политическая власть, пока они будут представлять собой самостоятельные ценности. Можно рассматривать проблему шире: наличие политических интересов в социальных конфликтах – необходимое условие для развития демократических институтов. С другой стороны, если власть в какой-то момент перестает эффективно управлять политическими интересами в социальных конфликтах, они ширятся и перерастают в массовый протест, как, например, «революция роз» в Грузии или «майданы» на Украине, приводят к смене политического режима и серьезным общественно-политическим и экономическим потрясениям. Не следует забывать, что сам по себе протест – это в первую очередь показатель актуальной общественной реакции на модернизационные процессы, отражение уровня сознания необходимых перемен в базовых и инструментальных ценностях общества [1, с.72]. В этой связи проблема поиска действительно эффективных технологий управления-подавления политических интересов выходит для государства на первый план, особенно с учетом того, что ранее использовавшиеся технологии силового подавления или дискредитации лидеров демонстрируют существенное снижение своей эффективности. Из этого следует вполне обоснованный вывод, что политическими интересами в социальных конфликтах следует управлять технологично и что задача власти в любом случае состоит в поиске и принятии управленческого решения, основанного на согласовании интересов всех или большинства слоев общества [4, с.30].

В конечном итоге практика управления политическими интересами в социальных конфликтах наглядно демонстрирует, что эффективность этого процесса напрямую зависит от тех целей, которые перед собой ставят его участники: если это цели исключительно и полноценной «победы» над второй стороной конфликта, то конфликт, как правило, затягивается на длительное время и нередко переходит в стадию хронического. Если же стороны действительно готовы к диалогу, к поиску взаимного консенсуса, то и управление политическими интересами будет протекать существенно более эффективно. Очевидно, что ни победа любой ценой, ни какие-то тактические ухищрения, реализуемые с помощью методов политического и информационного манипулирования, не приводят к реальному разрешению противоречий. Политические и государственные лидеры, находящиеся у власти, должны проявлять гибкость и готовность к преодолению своих различий с оппозицией, вырабатывать у себя ориентацию на непрерывное самоизменение и самообновление, быть готовы к тому, чтобы сохранять определенный уровень разнообразия точек зрения в отношении сценариев развития общества. Без такой готовности сложившаяся социально-политическая система становится костной, уязвимой, нежизнеспособной. Она может быть легко разрушена как внутренними противоречиями, так и конкурирующими системами [11, с.100]. Для выбора правильных механизмов управления политическими интересами в социальных конфликтах необходимы компетентность, системный подход, патриотическая направленность деятельности субъектов управления.

Итак, эффективное управление политическими интересами в социальных конфликтах, качественная их деполитизация невозможны без грамотного, системного и последовательного осуществления государственной политики в интересах всего общества. Такая система управления однозначно должна основываться на сохранении возможности проявления дезорганизации и социального неравенства, но только на тех уровнях, которые не провоцируют качественный и массовый рост социального конфликта. В противном случае ситуация доводится до критической, провоцирует турбулентность и кризисное состояние всей существующей общественно-политической системы.

Современным активным гражданам, живущим и развивающимся в эпоху информационного общества, необходимо прочное основание для исторического оптимизма. Очевидно, что одной только веры в светлое будущее недостаточно для хорошо информированного и знающего цену информации прагматика. И здесь на помощь может прийти серьезное, качественное, сбалансированное научное знание, основанное на беспристрастном и качественном анализе социальных конфликтов и управлением политическим протестом в них, разработке и постоянном совершенствовании прогностических и управленческих механизмов.

Библиография

1. Акунина Ю.А. Сущность и специфика протестной культуры в современной России // Вестник Московского государственного университета культуры и искусств. – 2013. – №6(56). – С.72-75.

2. Бауман З. Способны ли Facebook и Twitter помочь распространению демократии и прав человека? // Официальный сайт российского общественно-политического интернет-издания «Русский журнал». – Добавлено: 10.10.2013 года. – Проверено: 21.11.2018 года. http://russ.ru/Mirovaya-povestka/Sposobny-li-Facebook-i-Twitter-pomoch-rasprostraneniyu-demokratii-i-prav-cheloveka

3. Брега А.В. Управление политическим конфликтом // Гуманитарные науки. Вестник Финансового университета. – 2014. – №1 (13). – С. 33-37.

4. Бызов Л.Г. Политические цвета новорусского протеста // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. – 2012. – №1(70). – С.27-32.

5. Горбачев А. «Людей на митинг выводить – зачем тебе это надо? Займись уроками». Школьник из Владикавказа написал комментарий во «ВКонтакте» о следующе акции Навального. К нему пришли из центра «Э» // Официальный сайт проекта «Meduza». – Добавлено: 04.05.2017 года. – Проверено: 21.11.2018 года. https://meduza.io/feature/2017/05/04/lyudey-na-miting-vyvodit-zachem-tebe-eto-nado-zaymis-urokami

6. Давыденко Д.И. Разработка проблем несистемной оппозиции в научных исследованиях российский политологов // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия Социология. Политология. – 2012. – №3. – С.105-107.

7. Данилов М.В. Явление «политизации» в современном обществе: постановка исследовательской проблемы // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия Социология. Политология. – 2009. – №1. – С.92-96.

8. Долгоруков А.М. Интернет и будущее социологии // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. – 2015. – №2. – С.32-43.

9. Иванов О.Б. Роль института общественного контроля в России в разрешении социально-политических конфликтов // Власть. – 2017. – С.29 – 35.

10. Касович А.А. Научный концепт «управление политическим протестом» // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия Социология. Политология. – 2013. – №4. – С.109-112.

11. Келасьев О.В. Социальный конфликт как целостное образование // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета. Серия 12. Социология. – 2015. – №3. – С.93-101.

12. Кильмашкина Т.Н. Устранение причин социального конфликта как лучший способ его предупреждения // Труды Академии управления Министерства внутренних дел России. – 2015.-№2(34). – С.30-33.

13. Кинсбурский А.В., Топалов М.Н. Два условия роста массовой протестной активности // Россия реформирующаяся / Под редакцией Л.М. Дробижевой. – М.: Academia, 2002. – С.272-279.

14. Машарский З.В. Интернет как фактор социальных протестов в XXI веке (психологический аспект) // Современная наука. – 2015. – №3. – С.86-87.

15. Мельников В. Опрос: почти 20% молодежи не считают себя патриотами и хотят уехать из РФ // Официальный сайт «РИА Новости». – Добавлено: 07.06.2017 года. Проверено: 21.11.2017 года. https://ria.ru/society/20170607/1496013215.html

16. Очкина А.В. Социальный протест в современной России: факторы и тенденции развития // Экономика и управление. – 2016. – №4(132). – С.69-75.

17. Пономарев Н.А., Белов С.И., Майлис А.А. Противодействие росту вовлеченности молодежи в радикальный протест (на материалах массовых выступлений 2017 года) // Государственное управление. Электронный вестник. – 2018. – №67. – С.150-169.

18. Пресс-выпуск № 3416. Молодежь и политика: точки соприкосновения // Официальный сайт ВЦИОМ. – Добавлено: 11.07.2017 года. – Проверено: 21.11.2018 года. https://wciom.ru/index.php?id=236&uid=116312

19. Рыжов О.А., Ларченков В.В. Управление социальным конфликтом // Власть. – 2012.-№5. – С.114-117.

20. Танага И.В. Виды и состояние проявлений социального протеста в России // Вестник Краснодарского университета МВД России. – 2017.-№2(36). – С.48-51.

21. Ушкин С.Г. Протесты и протестующие провинциальные города: как к ним относится население? // Власть. – 2017. – №11. – С.123-129.

22. Ушкин С.Г. Теоретико-методологические подходы к изучению сетевой протестной активности: от «Умной толпы» к слактивизму // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. – 2015. – №3(127). – С.12.

23. Черемных К., Восканян М. Анонимная война. «Новый 1968 год»: мировоззренческое содержание и механизмы революций 2.0 (доклад Изборскому клубу) // Официальный сайт Изборского клуба. – Проверено: 19.11.2018 года. http://www.dynacon.ru/content/articles/1468/

24. Шарапов Р.И. Мобильный Интернет как инструмент политической мобилизации // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. – 2017. – №1. – С.20-27.

25. Шарп Д. 198 методов ненасильственных действий // Философские науки. – 1990. – №12 – С.33-40.

26. Яковлев Н.Н. Место молодежи в социальных конфликтах // Гуманитарный вектор. – 2018. – №2. – С.29-33.

Правильная ссылка на статью: Иванов О.Б. — Социальные конфликты и политический протест в России последних лет // Политика и Общество. – 2019. – № 6. – С. 1 - 14. DOI: 10.7256/2454-0684.2019.6.28606 URL: https://nbpublish.com/library_read_article.php?id=28606

Иванов Олег Борисович руководитель Центра урегулирования социальных конфликтов (Москва)

Источник: Политика и Общество. – 2019. – № 6. – С. 1 - 14. DOI: 10.7256/2454-0684.2019.6.28606 URL: https://nbpublish.com/library_read_article.php?id=28606

Мы оказались в ситуации, когда финансовые и политические системы, которые доминировали в течение десятилетий, терпят сокрушительный крах.  Те, кто тянет рычаги на себя, (как обычно) пытаются воспользоваться ситуацией, хищнически захватывая все больше богатств и власти, оставляя всех других влачить нищенское существование. Входя в такой важный историческим момент, нужно взять на себя определенную степень ответственности, чтобы убедиться, что следующая мировоззренческая парадигма окажется лучше той, от которой мы отказываемся. Если мы сами не сумеем глубоко продумать более лучшие перспективы и конструкции будущего, то за нас это сделает кто-то другой.

С моей точки зрения, человечество застряло в устаревших парадигмах, которые обычно реализуются через грабительские и авторитарные структуры. Нас приучали — и мы в значительной степени приняли это — что действительно важные решения должны приниматься централизованно небольшими группами технократов и олигархов. В результате мы живем в рамках феодальных конструкций, искусно приукрашенных укоренившимися мифами о демократии и самоуправлении. Мы, отдаваясь лени, не желаем брать на себя какую-либо ответственность за состояние мира.

Сейчас мы находимся в состоянии, когда просто признать нынешние структуры хищническими и авторитарными недостаточно. Нам нужна внятная и всеобъемлющая политическая философия, которая может привлечь всех, кто крайне недоволен существующим положением вещей. Я считаю, что следующая парадигма развития человечества должна сильно качнуться в сторону децентрализации и локализма.

Децентрализация и локализм не совсем одно и то же, но они могут хорошо взаимодействовать и предложить новый путь движения вперед. Основная идея, с которой я склонен согласиться, заключается в том, что подлинное самоуправление плохо масштабируется. Универсальный подход к управлению не только делает всех несчастными, но и укрепляет находящийся на вершине сверхдержавы политический и олигархический класс с его корыстными устремлениями, который принимает важные решения, касающиеся десятков, если не сотен миллионов людей, без какой-либо ответственности и контроля. В значительной степени именно так функционирует сегодняшний мир.

Хотя локализм подразумевает относительную политическую децентрализацию, но децентрализация не всегда является локализмом. Один из лучших примеров служит биткоин. В отличие от традиционной денежно-кредитной политики, которая управляется сверху вниз крошечной группой неизбираемых технократов, работающих в интересах Уолл-стрит, не существует никакого биткоин-политбюро. Там нет генерального директора, нет человека или организации, которые могли бы воспользоваться «телефонным правом» и оказать давление, чтобы кардинально изменить ситуацию исходя из собсвтенных желаний или политической целесообразности. Разработан специальный протокол, чтобы предотвратить это. Он реализуется таким образом, чтобы всем людям было некомфортно, потому что они привыкли к тому, что кто-то всегда «контролирует ситуацию». Нас учили, что централизация работает хорошо, но на самом деле политическая и экономическая централизация способствует концентрации власти в одних руках, делает общество ленивым и в конечном итоге приводит к авторитарному феодализму.

Биткоин также демонстрирует, как децентрализация и локализм могут хорошо дополнять друг друга во взаимосвязанном мире. Представьте себе мир, в котором управление в основном происходит на местном уровне, но глобальная торговля остается желательной. Для проведения таких операций вам понадобятся политически нейтральные, децентрализованные и свободные от ограничений деньги. Ааналогичным образом бесплатный и децентрализованный интернет позволяет делать то же самое в сфере коммуникаций. Регионы, которые не могут выращивать кофе, по-прежнему будут нуждаться в кофе, и люди в Нью-Йорке все равно захотят общаться с людьми из Барселоны. Децентрализованные системы берут лучшее из обоих миров — локализм в сочетании с сохраняющейся глобальной взаимосвязанностью.

Главный вопрос, который все мы должны задать себе прямо сейчас: когда небольшие группы людей могут принимать чрезвычайно важные решения для масс? Мой ответ — никогда, но именно в таком мире живет большинство из нас, независимо от того, какое национальное государство мы называем своим домом.

Маятник так далеко качнулся в направлении централизации, олигархии и авторитаризма, что все это стало рушиться под собственным весом. Те, кто отвечает за это, делают все возможное, чтобы продолжить движение в том же направлении, но мы не можем этого допустить. Мы входим в новую эру, определяемую децентрализацией и локализмом.

Перевод Сергей Лукавский

Источник: http://mixednews.ru/archives/160984

Итак, мы продолжаем свой анализ конфликта между докладчиком и его оппонентом. Мы констатировали, что конфликт оказался контрпродуктивным для обоих участников: ни один, ни другой из них не достиг своей цели. А именно, не убедил в своей правоте противную сторону, а с другой стороны не изменил убежденности противной стороны в том, что правой является именно она.

К сожалению, данный вариант споров, довольно распространен, как можно понять из практики их изучения. И что самое печальное: ведь ведутся эти споры между людьми, которым, как правило, действительно есть, что сказать. А в результате  многое из того, что можно было бы реализовать – если бы своевременно разглядеть, увидеть, понять – фактически становится похороненным и нередко забытым.

К сожалению, это происходит из-за отсутствия внимания. Мы не столько внимаем чему-то новому, иному, другому, сколько желаем, чтобы внимали нам. Ну и что, если то или другое видение, предложение не соответствует, противоречит нашему собственному взгляду, нашему видению и пониманию? Разве это объективное, достаточное основание не принимать иное, другое видение?  Иными словами, мы ведем себя почти  как та ворона из басни И. А. Крылова, которая вдруг решила, что она замечательная исполнительница и, забыв обо всем, принялась самозабвенно исполнять свою партию.   

Все-таки для аналитика (если он аналитик и по роду занятий, и по призванию, и, что немаловажно, по своим внутренним убеждениям и опыту жизни в профессии) ближе модель поведения, которую в басне И. А. Крылова «Ворона и лисица» ярко, увлекательно и экспрессивно демонстрирует нам лиса. Хитрая «плутовка» не стала рассказывать вороне о своем – как хорошо она знает сыр, как это несправедливо, что сыр «бог послал» не ей, а вороне, как неправа в своей позиции ворона, что считает сыр своим. Ничего подобного в поведении лисы не наблюдается. Напротив, она пытается разговорить ворону, доверительно сообщая о том, что ей, т.е. лисе (как и многим зверям в том лесу) в целом что-то известно о достижениях вороны, но далеко не все, и она хотела бы, пользуясь случаем, кое-что уточнить лично, как говорится, услышать из первых уст. 

Думаю, что если бы наши спорщики вели себя подобным или близким к нему образом, то, возможно, – по крайней мере, не исключено, – они могли узнать кое-что для себя новое друг от друга. Кроме того, это могло подтолкнуть к работе их собственное творческое воображение, которое, как известно, питается исключительно новыми впечатлениями. А откуда их взять, если непрерывно вариться только в собственном соку. Это, может быть, неплохо в качестве кулинарного приема, но вы же не хотите своими руками превратить себя в такой «фрукт», который находится в герметично укупоренной банке, куда нет доступа свежему воздуху.

Говоря о причинах поведения наших спорящих сторон, нужно отметить, прежде всего, то, что лежит на поверхности, явно бросаясь в глаза. Я уже упоминал об этом выше, замечая, что каждая  из сторон говорит о своем. Иными словами, перед каждой из сторон во время спора лежит ее собственный предмет, глубоко прочувствованный ею, все нюансы и даже «запах», неуловимый для других дух которого она прекрасно ощущает. И может легко по «запаху» отличить свой предмет от другого, иного предмета.

Получается забавная картина: каждый из спорящих в отдельности глядит на собственный предмет, который постоянно перед его глазами, занимает все его воображение и мысли, а вместе они в это время ведут спор.  Спор о чем? Что является содержанием спора?  Это спор о том, чей предмет (видения, выводы, предложения) лучше?

Сторонники поиска в спорах истины могут сказать: ну да, спорящие выясняют истину. А как еще ее можно найти, если не путем выяснения, чей предмет объективно к истине ближе?

Здесь возникает несколько вопросов, на которые мне придется отвечать прямо и конкретно. В том числе потому, что мне самому (прежде всего, как представителю аналитического ремесла) они представляются крайне важными и интересными. Поэтому, отвечая, я не стремлюсь к истине. Но свои предположения, свое видение хочу изложить как один из шагов на пути к пониманию (в т. ч. моему личному пониманию) этих вопросов.

Что есть истина? Предположим, это некое положение, представление, которое может быть объективно доказано, подтверждено с позиции некоторых постулатов, принимаемых большинством за истинные, подлинные без доказательств.

Что представляет собой объективное доказательство, подтверждение? Это алгоритм (цепочка, спираль, восходящая спираль и т.п.) последовательных, связанных друг с другом утверждений, начиная с самого первого, изначального, лежащего в основании всей конструкции, обладающих рядом свойств, включая следующее:

- Каждое предыдущее утверждение является исходным постулатом для последующего, которое выводится из него путем преобразований по правилам формальной логики. Таким образом, при соблюдении этого правила, которое не нарушено ни в одном из переходов, все доказательство как единое целое истинно, если истинным является самое первое изначальное утверждение, лежащее в основании всей последующей цепочки преобразований.

Замечу, в основании разных утверждений могут лежать разные исходные, изначальные посылки, подлинные без доказательства. К примеру, в известной притче о шести слепых мудрецах и слоне каждый из мудрецов на ощупь пытался определить, что за предмет перед ним, имея изначально перед собой совершенно разные части тела слона. Кто-то держал слона за хвост, кто-то ощупывал хобот, а кто-то ногу (ухо, бивень или бок) слона.

В результате, каждый из  мудрецов совершенно объективно и при этом независимо от каждого из остальных пришел к своему собственному видению предмета, очевидно, в корне отличному от видения каждого из  остальных. Т.е. все вместе они получили пучок различных объективных видений, представлений, характеризующих предмет с разных, различающихся между собой сторон, смотря с какой стороны, позиции или проблемы, интереса каждый из них к предмету подходил.

Это означает, что нельзя сравнивать между собой истинность представлений о, скажем, хоботе слона с истинностью представлений о его хвосте. Но вместе с тем, если соединить тем или иным образом вместе представления обо всех отдельных частях тела слона, мы можем приблизиться к понимаю того, что такое слон сам по себе, как он есть. Т.е. получить объективное представление, независимое от того, как каждый из нас себе видит слона, каким его себе представляет со своей собственной точки зрения. 

При этом те или иные различающиеся между собой способы соединения, совмещения или наложения различных представлений представляют собой еще одну, отдельную, непростую проблему. Множество разных представлений может настолько далеко отстоять друг от друга, быть настолько на первый взгляд напрямую непосредственно не совместимыми и даже, казалось бы, противоречить, опровергать и конкурировать друг с другом, что поиск пересечений между ними становится исключительно трудной, интересной творческой задачей.

Конечно, имеется, вероятно, такой род объектов или даже совокупность ряда родов объектов, которые состоят, образно говоря «из одного только хвоста»,  когда речь идет о каких-то элементарных в определенном отношении объектах. Например, это могут быть какие-то фундаментальные элементарные физические частицы типа кванта света, кварка, нейтрино. Или какая-то простейшая клетка в микробиологии. Или что-то подобное в других отраслях знаний. В отношении всех такого рода объектов можно быть более или менее уверенным, что любой исследователь, сколько бы их ни было, по необходимости будет видеть перед собой объективно то же самое, что и любой другой исследователь таких же объектов, т.е. иметь перед собой один и тот же предмет. 

Более того, наверняка найдется масса исследователей, которые будут изучать такого рода объект с какой-либо одной определенной точки зрения, исходя по отношению к этому объекту из одних, общих, одинаковых позиций и/или интересов. Но и в этих особенных, весьма специфических,  не рядовых случаях самих-то исследователей мы никак не может унифицировать, лишив этих исследователей как таковых их уникального, присущего каждому из них в отдельности собственного, особенного, неповторимого творческого почерка.

Иными словами, как ни старайся, а полностью взять под контроль творческую, исследовательскую, познавательную ситуацию невозможно, не убив ее творческого начала и живого, критического исследовательского духа. Включая в т. ч. способность к неординарности подходов, оригинальности видения, не банальности рассуждений и выводов. Но именно эти способности, в конечном счете, определяют уровень результатов.

 А значит, не так-то это элементарно и просто: выяснить, кто из высокотворческих, ищущих личностей своими более чем небанальными результатами ближе к истине. Тем более, что речь идет о споре компетентных, профессионально состоятельных, теоретически подкованных, опытных специалистов, не уступающих друг другу ни в одном из этих компонентов. 

С одной стороны именно трудности понимания нового, необычного, небанального материала создают своего рода барьер, который нужно преодолевать. Выше я уже говорил о том, что по аналогии с биологией можно ввести понятие межвидового барьера для объяснения барьера понимания нового.  Чтобы стать, как говорится, на одну доску с автором в понимании предлагаемого им нового материала, нужно проделать весь тот путь, который прошел он.  Не всегда это возможно и целесообразно.

Как быть?  Выход, вероятно, нужно поискать в культе взаимодействия противоположных сторон. Что имеется в виду?

Результат любого интеллектуального взаимодействия сторон может быть трояким:

- Один выиграл, но другой проиграл (это, как порой говорят, т. н. «игра с нулевой суммой») Пример такого взаимодействия мы находим, в частности, в неоднократно цитируемой мною басне И. А. Крылова «Ворона и лисица»: лисица получила желаемое, а ворона потеряла.

- Оба проиграли. Иными словами, каждый остался, что называется, «при своих», ничего сверх того не получив от взаимодействия. Как говорится, с  чем пришел, с тем и ушел.  Пример такого взаимодействия мы также разобрали выше  на ситуации «докладчик versus оппонент».

- Оба выиграли. Чем же привлекателен для нас в рамках нашей темы данный вариант, кроме того, что он теоретически обещает?

Прежде всего, – как это, может быть, ни покажется странным, – данный вариант взаимодействия привлекателен именно неординарной, необычной, я бы даже сказал экстравагантной постановкой проблемы. Ведь действительно, звучит довольно дерзко, даже вызывающе: «обе стороны выигрывают». Разве такое бывает в реальности, т. е. на практике? Не является ли это утверждение всего лишь фигурой речи, неким литературным преувеличением, гиперболой, аллегорическим приемом?

Нет, не является. Я намерен реально, т.е. без всяких аллегорий, доказать, что такое взаимодействие противоположных сторон а )возможно, и б) оно реально существует. В т. ч. показать это на ряде примеров, не аллегорических, а взятых из жизни.

Но может быть, речь идет о каких-то специально созданных, так сказать, сконструированных, специально изобретенных,  т.е. искусственных типах взаимодействия?  О каких-то ролевых играх, например, и т.п.  симуляторах?

Подтверждаю, что не собираюсь предлагать читателю никаких искусственных симуляторов, подменяющих собой подлинное взаимодействие, никаких заранее созданных программ взаимодействия, где уже заранее расписаны роли участников и им остается только вжиться в эти роли.  Ничего подобного я не предложу, т.к. во-первых это все уже есть, давно существует. А во-вторых, никакие ролевые симуляторы не снимают проблемы механического повторения «игроками» заранее расписанных за них ролей. 

Конечно, поиграть во взаимодействие тоже, вероятно, бывает полезно, особенно если та или иная роль во взаимодействии – ну прямо таки ваша, как будто под вас создана, соответствует вашему внутреннему состоянию (вашей сущности) и вашим приемам, которые вы используетесь во взаимодействии, вашей, так сказать, маске. 

Ведь и лиса из басни И. А. Крылова про ворону и лисицу тоже не всегда выступает такой «плутовкой», таким прожженным мистификатором, искусно вводящим других в заблуждение, какой она показана в данной басне. Наверняка, лиса бывает разная, у нее периодически случаются самые разные роли: она может быть доброй и заботливой, открытой в кругу, к примеру, своих близких – домочадцев и т.п. Но когда лиса выходит, что называется, на охоту, вступает на «тропу войны», она перестает быть искренней, открытой и надевает маску, чтобы обводить вокруг пальца, таких простаков-«ворон».

Что поделать: «à la guerre comme à la guerre» (на войне как на войне). Я не осуждаю лису за ее, так скажем, не вполне безупречное, может быть, с этической точки зрения поведение.  Мы вообще сейчас не про этику и не про мораль рассуждаем. Эти проблемы, безусловно, важные, но сейчас разговор совершенно не о них.  Наша цель – понять, что такое представляет собой взаимодействие двух или нескольких интеллектов, при котором все стороны взаимодействия выигрывают. Зачем нам нужно это знать, для чего?

Есть у меня предположение – гипотеза, скажем так, что результат такого не вполне обычного (если иметь в виду существующую практику, сложившуюся объективную реальность) взаимодействия тоже может быть не вполне обычным. Я думаю, –  предполагаю, что это может быть какой-то новый результат, новое знание, которое не было и не могло быть получено каждой стороной взаимодействия в отдельности, т.е. в условиях, когда такое взаимодействие отсутствует. А присутствуют лишь такие варианты взаимодействия, как ранее нами рассмотренные: «один выиграл – другой проиграл» (игра с нулевой суммой) и «оба остались при своих интересах (на своих позициях)».

Эту гипотезу мне предстоит доказать. Или опровергнуть.

С чего начать? Предлагаю использовать только то, что нам дано, то, что мы имеем, говоря о взаимодействии между противоположными сторонами. Это логично, т. к. использовать то, что нам не дано в качестве исходного, реального положения вещей, во-первых, мы не можем, т.к. это было бы отрывом от существующей реальности, попыткой произвольно дополнить ее чем-то, чего в ней не содержится. А, во-вторых, это нарушает принцип объективности, т.к. дополнить реальность каждый, кто это порой делает, может в принципе чем ему угодно и как угодно (т.е. с любыми целями).

С этой, так сказать, «дополненной реальностью» и с соответствующими приемами ее построения мы встречаемся не только в связи с наблюдаемым в наши дни развитием компьютерных технологий.  Гораздо раньше, много веков и даже тысячелетий тому назад, люди уже использовали широко эту практику: дополняли объективно существующую реальность своими, так сказать,  представлениями, своим видением, выдавая такую реальность за объективную действительность.

Речь не обязательно может идти о грубой и бесцеремонной деформации реальности, когда, например, человека вынуждают признать, что в реальности было еще что-то, чего в ней по факту не было. Но быть могло при определенных  условиях. Остается доказать, что условия эти существуют. А если так, то и факты могли иметь место. Следовательно,  эти факты и нужно добавить, внести в реальность.

Есть и более, так сказать, аккуратные, способы произвольно дополнить реальность. К примеру, для того, чтобы представить ее в нужном свете. Или для того, чтобы что-то в ней замаскировать, разбавив, образно говоря, реальность необходимыми деталями, моментами.

Но все эти приемы нарушают принцип объективности, ставят под вопрос незыблемость общего для всех правила: отталкиваться только от того, что фактически объективно установлено и подтверждено.  Другое дело, что стоит за фактами, в чем их суть, как мы ее себе видим?

Чтобы это лучше понять, мы также применим еще один прием, который входит в арсенал методов получения объективного знания, в т.ч. и в аналитике. Прием этот заключается в том, чтобы очистить известные факты от всяческих наслоений, оставив только их суть. 

Ведь  в реальной жизни  факты не всегда передают исключительно одну лишь суть в ее, так сказать, чистом, рафинированном виде. Напротив, в факте одновременно может присутствовать ряд самых разных дополнительных компонентов, к сути отношения не имеющих (или имеющих лишь какое-либо косвенное отношение).  

Так, например, в факте может присутствовать масса самых разных деталей, которые могут нас интересовать лишь постольку-поскольку, либо вообще не интересовать в силу того, что эти детали – вот главное слово – несущественные.  Что такое несущественные детали? Это все, что угодно, что в принципе могло быть иным, даже совсем другим, иметь другое значение – и суть при этом ну совсем бы никак не пострадала, не изменилась.

Например, если речь идет о совершении преступления, то точное время, когда оно было совершено – это не какая-то малозначительная деталь, а крайне важная, очень и очень существенная, т.к. от этого будет зависеть, есть или нет алиби у лиц из круга подозреваемых.

Т.е. в данном конкретном примере время совершения каких-либо действий входит в число факторов, имеющих прямое и непосредственное отношение к сути выясняемого вопроса, к тому знанию, которое мы стремимся в данном случае получить. То же самое касается, например, времени, на которое назначена важная деловая встреча. Ведь быть точным, уважать своих деловых партнеров – важная составляющая деловых отношений, характеризующая с определенной стороны их подлинную, непреходящую, истинную суть.

Если же речь идет, к примеру, о времени, на которое вы назначили свидание предмету своей симпатии, а предмет это время значительно просрочил, то не факт, что у вас есть повод расстраиваться. Ведь такого рода «контрольные проверки» не противоречат сути отношений, которые между вами существуют. 

Итак, переходим к выяснению сути.

Что нам известно по сути о взаимодействии сторон, которое мы назвали «игрой с нулевой суммой», когда одна сторона оказывается в плюсе, а противоположная – соответственно, в минусе, причем не слегка в минусе, а ровно настолько, насколько оказалась в плюсе выигравшая сторона?

Нам известно, во-первых, что это такое взаимодействие, которое отличает нахождение сторон сразу в нескольких реальностях одновременно. Во-первых, это та реальность – назовем ее предметной реальностью – в которой лиса «вертит хвостом» перед вороной, сидящей на дереве и держащей сыр в своем клюве.   В этой же, т.е. предметной реальности находится, безусловно, и вторая сторона взаимодействия, т.е. сама ворона, сидящая на дереве с сыром в клюве. Ворона смотрит на то, как рассыпается мелким бесом перед ней лиса, слушает ее хвалебные речи, от чего у нее «с похвал вскружилась голова, от радости в зобу дыханье сперло».  Вот картина, которую мы воочию видим, наблюдая взаимодействие сторон в их предметной реальности.

Если бы:

а) все целиком и полностью взаимодействие сторон без остатка ограничилось бы только этой, т. е.  предметной реальностью,

б) если бы мы не знали то, что мы знаем с подачи автора басни, а именно, что лисица «видит сыр», чует пленивший ее сырный дух и

в) что лиса – вот где самая суть – «плутовка», т.е. просто так, за здорово живешь вертеть хвостом перед каждой встречной вороной не станет

мы вполне могли бы решить, что имеем дело со встречей старых закадычных друзей, хорошо относящихся друг к другу и потому позволивших себе такие формы проявления симпатии. Мало ли, чего в жизни не бывает? Бывает и такое.

Но автор с самого начала, буквально с первых строк, ясно и недвусмысленно дает нам понять, что речь идет категорически о другом, противоположном значении встречи лисицы и вороны. Автор сразу, т.е. заранее – чтобы не вводить нас в какое-нибудь заблуждение, в т. ч. добросовестное – нас предупреждает, о чем идет речь, говоря:

«Уж сколько раз твердили миру,

Что лесть гнусна, вредна; но только все не впрок,

И в сердце льстец всегда отыщет уголок».

После такой, предваряющей взаимодействие сторон подсказки, нам уже очевидно, что не дружеские чувства и не восхищение старается выразить вороне лиса. А стремится она усыпить бдительность вороны, отвлечь ее разговорами о ее, якобы, красоте и певческом таланте, заставить ни о чем не думать, а «расслабиться и получать удовольствие».

Иными словами, мы видим, что лиса существует – и взаимодействует с вороной – не только в первой, т.е. предметной реальности, но одновременно и сразу взаимодействует с вороной и во второй реальности, где обитает лиса-«плутовка», лиса хитрая, креативная,  не заслуживающая доверия.  Именно в этой реальности – назовем ее конфликтной реальностью – фактически сталкиваются между собой интересы и намерения противоположных сторон. В данном случае лисицы и вороны.

А что же ворона? Как она ведет себя в этой второй – конфликтной реальности, как взаимодействует в ней с лисой?

А вороны там нет! Ее нет в конфликтной реальности – она оттуда выпала, убрала себя сами из этой реальности, расслабилась, приняла за чистую монету все, что демонстрирует ей лиса в первой, т.е. предметной реальности.

Если бы ворона реально присутствовала, жила не только в предметной, но и в конфликтной реальности, она могла бы вступить в этой реальности во взаимодействие с лисой. Например, она могла бы притвориться, что заслушалась похвалами лисы, а сама спокойно подвесить сыр не ветке дерева и спеть для «плутовки», как та и просила. Тем самым она дала бы лисе понять, что  раскрыла ее замысел, прочитала его скрытый смысл.

Ну что же, на этом мы прервемся пока.  А на следующей нашей встрече продолжим исследование различных уголков аналитического искусства.