Будучи аспирантом и разрабатывая тему «Материальное единство мира», в 1962 году читал дельную книгу Николая Николаевича Страхова «Мир как целое» и запомнил его рассуждения о предназначенности всего космоса ради возникновения человека на планете Земля. Как известно, современная наука уже осмысляет так называемый «антропный принцип», который воплотил интуиции русского мыслителя. Этот принцип вытекает из Правой Веры и косвенно обосновывает «прикладную эсхатологию». Если бы на других планетах возникли другие Адамы, то, во-первых, превратились бы в пустые фантазии и бредни все Священные Писания человечества, а во-вторых, космос бы уже не существовал, поскольку высшее предназначение Адама – Богосаможертвоприношение, и наверняка кто-то из инопланетных Адамов имел бы перед нами фору по возрасту в десяток-другой лет и раньше землян добрался бы до «кода сущего» и уже «переформатировал» бы нашу Вселенную, то есть низверг бы её в воды ничто и вынырнул бы в новом Царстве Небесном.

Впрочем, Николай Страхов – не первооткрыватель. Ещё шведский «духовидец» Эммануэль Сведенборг, которого столь едко критиковал Иммануил Кант, учил о том, что «человек – рассадник небес». Тем не менее ход мысли Николая Николаевича меня в своё время убедил.

И вот в журнале Федора Михайловича Достоевского «Время» в январском номере за 1861 год читаю статью Николая Страхова «Жители планет». Обратим внимание, что путеводной нитью для Страхова является правоверное взыскание «смысла мира» и «цели существования» человека. Другими словами, неявно он уже стоит на тверди «антропного принципа» и ищет ответ на вопрос, для чего в космосе появился микрокосмос. И он показывает, что идея «вечного возвращения» (кстати, позднее постигнутая его современником Фридрихом Ницше) может повергнуть в отчаяние, если не видеть за ней некое высшее предназначение человека. Итак, читаем:

«Звѣзды суть безъ сомнѣнiя другiя солнцы. Никакой разницы между ними не замѣчено, и существованiе планетъ около каждой звѣзды почти также вѣрно, какъ сходство свѣта отъ солнца и отъ звѣздъ. Слѣдовательно почти около каждой звѣзды мы можемъ вообразить себѣ планету, находящуюся совершенно въ тѣхъ же условiяхъ, как земля; на такой планетѣ необходимо долженъ явиться человѣкъ. Если же многiя звѣзды и не имѣютъ планетъ подобнаго рода, то опять тутъ нѣтъ ничего особеннаго или страннаго. Какъ на землѣ встрѣчаются пустыри и голыя мѣста безъ всякаго признака травы, такъ и въ безконечной области мiра легко могутъ встрѣчаться цѣлыя полосы звѣздъ, не успѣвшихъ образовать ни одной планеты, подобной землѣ.

Таковъ самый простой и правильный взглядъ на жителей планетъ. Можно сказать, что это и самый обыкновенный взглядъ. Простые смертные, не увлекаясь ни философскими фантазiями, въ родѣ Вольтера, ни боязливымъ скептицизмомъ ученыхъ мужей, конечно всего естественнѣе предполагали, что если другiе мiры населены, то тамъ находятся такiя же существа, какъ на землѣ. Весьма замѣчательно, что этотъ взглядъ былъ подробно развитъ еще въ то время, когда только–что взяла перевѣсъ Коперникова система и когда изъ–за нея еще длилась ожесточенная борьба, возбужденная несчастною судьбою Галилея. Именно Гюйгенсъ, одинъ изъ знаменитѣйшихъ математиковъ и астрономовъ, написалъ сочиненiе о жителяхъ планетъ; оно долго его занимало и вышло въ свѣтъ только послѣ его смерти, подъ слѣдующимъ заглавiемъ: Christiani Hugenii KosmoJewroV, sive de Terris Coelestibus, earum que ornatu. Hagae Comitum, 1698. То есть: Зритель мiра, или о небесныхъ странахъ и ихъ убранствѣ.

Въ этой книгѣ авторъ старается послѣдовательно и строго доказать, что жители иныхъ мiровъ должны во всѣхъ существенныхъ чертахъ походить на людей, и точно также другiе организмы должны походить на нашихъ животныхъ и наши растенiя. Соображенiя его чревычайно просты и часто поражаютъ своею неизысканною мѣткостiю. Такъ напримѣръ онъ разсуждаетъ о животныхъ. Животныя планетъ, говоритъ онъ, конечно могутъ разниться отъ нашихъ, но эта разница должна быть незначительна въ сравненiи съ тѣмъ различiемъ, которое мы находимъ между разными нашими животными. Въ самомъ дѣлѣ, животныя необходимо должны двигаться; а движенiе можетъ быть только трехъ родовъ: или по воздуху - летанiе, или въ жидкости - плаванiе, или по твердой сушѣ - хожденiе и бѣганiе. Слѣдовательно и на планетахъ должны быть эти же три рода животныхъ, летающiя, плавающiя и бѣгающiя. У летающихъ должны быть крылья, у бѣгающихъ ноги и т. д.

Какъ математикъ и астрономъ, Гюйгенсъ особенно ясно былъ убѣжденъ въ томъ, что и математика и астрономiя существуютъ на планетахъ. Что мы считаемъ истиною въ математикѣ, говоритъ онъ, то истина и для цѣлаго мiра. Если жители планетъ существа разумныя, то и они должны изобрѣсти геометрiю, логарифмы и т. д. Они должны наблюдать небо, и эти наблюденiя необходимо будутъ похожи на наши. Положенiе и разстоянiе свѣтилъ они должны измѣрять углами, какъ дѣлаемъ мы; слѣдовательно у нихъ необходимо для этихъ наблюденiй должны быть и такiе же угловые снаряды, раздѣленные на градусы и т. д.

Такими и подобными соображенiями Гюйгенсъ старается доказать, что разумные жители планетъ должны имѣть руки и ноги и тѣже внѣшнiя чувства, какъ у насъ; что они должны говорить, должны наслаждаться музыкой, жить въ обществахъ и т. п. Доказательства его не всегда сильны и строги; но всегда вѣрны въ основанiи. Онъ ошибается именно тамъ, гдѣ вздумаетъ предположить разницу между людьми и жителями планетъ. Напримѣръ онъ говоритъ, что у этихъ жителей можетъ быть другая форма носа и другое положенiе глазъ; что лицо такого рода для насъ должно казаться отвратительнымъ, но что тамъ, на планетахъ, вѣроятно къ нему привыкли и находятъ его красивымъ. Гюйгенсъ ошибается; потому что и форма носа и положенiе глазъ у насъ неслучайны, но съ величайшею строгостiю вытекаютъ изъ всего остального устройства нашего тѣла. Форма для организма есть дѣло существенное, и предполагать случайныя формы въ такомъ организмѣ, какъ человѣкъ, невозможно.

Но вообще книга Гюйгенса, которую мало знаютъ и кажется вообще принимаютъ за неудачную фантазiю, неприличную для ученаго мужа, оставляетъ послѣ себя чрезвычайно сильное впечатлѣнiе. Въ то время, когда она писана, естественныя науки еще недавно поднялись и открывали свою эру первыми, хотя гигантскими шагами. И что же? Читая Гюйгенса, нельзя безъ удивленiя видѣть, что всѣ послѣдующiя открытiя не только не опровергаютъ его взгляда, но могли бы служить для большаго его подтвержденiя. Если бы Гюйгенсъ теперь писалъ свою книгу, онъ нашолъ бы для своей мысли несравненно больше доказательствъ; онъ могъ бы развить ее гораздо точнѣе и строже.

Отсюда видно, что мысль Гюйгенса принадлежитъ къ числу тѣхъ простыхъ и вѣрныхъ мыслей, которыя переживаютъ вѣка. Какъ я уже замѣтилъ, до–сихъ–поръ направленiе астрономiи таково, что она все болѣе и болѣе доказываетъ однообразiе мiра. Не дѣлаетъ ли величайшей чести Гюйгенсу то, что онъ такъ вѣрно и просто понялъ новый духъ, проникавшiй въ его время въ изслѣдованiя природы?

И такъ, соглашаясь съ Гюйгенсомъ, мы приходимъ наконецъ къ самому легкому и ясному мiросозерцанiю. До безконечности идутъ системы планетъ; въ этихъ системахъ встрѣчаются планеты подобныя землѣ; на нихъ развивается органическая жизнь и во главѣ ея является человѣкъ. Вездѣ, до самой глубины небесъ, таже геометрiя, астрономiя и музыка, такiе же глаза и такiе же носы.

Едва ли однако же мы останемся довольны такимъ мiрозданiемъ. Въ самомъ дѣлѣ, от насъ и до безконечности небесъ - все одно и тоже; какое страшное однообразiе! Къ чему это безчисленное повторенiе однихъ и тѣхъ же явленiй? Каждая обитаемая планета есть атомъ, теряющiйся въ пучинѣ неба; а все мiрозданiе есть безпредѣльное накопленiе такихъ атомовъ, подобныхъ другъ другу; между ними нѣтъ никакой связи, никакого общаго центра; ничего цѣлаго нѣтъ въ мiрѣ и нѣтъ никакого смысла въ цѣломъ мiрѣ.

Чтобы яснѣе видѣть, въ чемъ здѣсь противорѣчiе, перенесемся изъ отношенiй пространства въ отношенiя времени; мы увидимъ, что этот тотъ же самый вопросъ. За однимъ поколѣнiемъ людей, идетъ другое; за одною жизнью слѣдуетъ новая жизнь; такимъ образомъ и здѣсь намъ является неопредѣленное число повторенiй одинаковой жизни. Но извѣстно, что мы не смотримъ на эти повторенiя, какъ на смѣну совершенно тожественныхъ явленiй; мы обыкновенно думаемъ, что старыя поколѣнiя хотя отчасти служатъ для новыхъ, что жизнь не совсѣмъ теряется, но постепенно наростаетъ, что въ цѣломъ человѣчество дѣлаетъ успѣхи.

Только при такомъ взглядѣ исторiя получаетъ смыслъ, и жизнь озаряется свѣтомъ и тепломъ. Въ самомъ дѣлѣ взглядъ, противоположный этому и видящiй въ исторiи вѣчное круженiе около одной точки, есть взглядъ полнаго отчаянiя. Жалобу Соломона, что нѣтъ ничего новаго подъ солнцемъ, повторяли именно люди, мрачно глядѣвшiе на мiръ. И въ самомъ дѣлѣ, что можетъ быть печальнѣе?

Ты правъ, божественный пѣвецъ:
Вѣка вѣковъ лишь повторенье!
Сперва свободы обольщенье,
Гремушки славы наконецъ;
За славой — роскоши потоки,
Богатства съ золотымъ ярмомъ,
Потомъ — изящные пороки,
Глухое варварство потомъ....

Мы такъ не думаемъ и, кажется, не ошибаемся. Едва ли можно сказать, что наша эпоха есть повторенiе египетской или греческой или римской эпохи; мы думаемъ, что всѣ онѣ послужили намъ, были опорою для нашей эпохи и что мы съумѣли воспользоваться этою прошлою жизнью. Такъ мы желали бы смотрѣтъ и на весь мiръ, на жителей планетъ. Если бы жители одной планеты имѣли хотя какое–нибудь влiянiе на жителей другой, какъ это предполагалъ между прочимъ Карлъ Фурье, то это было бы болѣе согласно съ нашими понятiями о значенiи жизни.

Принимать, что мiръ на всемъ своемъ протяженiи состоитъ изъ безконечнаго ряда отдѣльныхъ повторяющихся явленiй, для насъ также странно, какъ принимать, что исторiя есть безпредѣльное послѣдовательное повторенiе одинаковыхъ событiй. Какъ исторiю мы представляемъ себѣ связною, цѣлою, такъ и мiръ мы желали бы представлять связнымъ и цѣлымъ.

Собственно говоря, мы теперь сравниваемъ не совсѣмъ однородные предметы; но мы легко можемъ дойдти и до точныхъ сравненiй. Исторiя человѣчества есть развитiе и слѣдовательно когда–нибудь должна довершиться, окончиться. Принимать безконечный прогрессъ невозможно; безконечное путешествiе безъ достиженiя цѣли совершенно равняется безконечному круженiю или стоянiю на одномъ мѣстѣ.

Напротивъ, чѣмъ глубже мы признаемъ прогрессъ, чѣмъ правильнѣе и непрерывнѣе его предположимъ, тѣмъ яснѣе окажется, что онъ долженъ современемъ завершиться.

И так предположимъ, что жизнь человѣчества образуетъ правильный циклъ; представимъ себѣ, что этотъ циклъ окончился, и спросимъ себя, что тогда будетъ? Вопросъ этотъ совершенно одинаковъ съ вопросомъ о жителяхъ планетъ; мы знаемъ циклъ органической жизни, которая царитъ на землѣ; переносимся мыслью на планеты и спрашиваемъ: что тамъ дѣлается? Слѣдовательно и отвѣтъ будетъ одинаковый. Т. е. не можетъ быть ничего другого, кромѣ новаго появленiя той же жизни; у насъ или на другихъ планетахъ долженъ начаться опять тотъ же циклъ и долженъ также развиться и кончиться.

Эта мысль о безконечномъ повторенiи тѣхъ же цикловъ жизни также обыкновенна для человѣческаго ума, какъ и мысль о жителяхъ планетъ. Вмѣсто многихъ примѣровъ приведу здѣсь мнѣнiе древнихъ стоиковъ, какъ излагаетъ его Немезiй:

«Стоики говорятъ, что когда планеты по широтѣ и долготѣ придутъ въ тѣ созвѣздiя, въ которыхъ они находились сначала, при творенiи мiра, то произойдетъ всемiрный пожаръ и разрушенiе, а потомъ изъ сущности возстановится мiръ въ прежнемъ видѣ. А такъ какъ звѣзды должны вращаться подобнымъ прежнему образомъ, то все бывшее въ предъидущемъ перiодѣ, повторится безъ перемѣны. Снова явятся Сократъ и Платонъ, снова явится каждый человѣкъ съ тѣми же друзьями и согражданами. Тѣ же настанутъ повѣрья, тѣ же встрѣчи, тѣ же предпрiятiя, тѣ же построются города и деревни. И такое возстановленiе всего произойдетъ не одинъ разъ, но будетъ происходить многократно, или лучше сказать безъ конца.»

Не смотря на старыя слова и понятiя, мысль выражена съ замѣчательною точностiю и основательностiю. Звѣзды должны вращаться подобнымъ прежнему образомъ, это значитъ - должны наступить тѣ же причины и онѣ произведутъ тѣ же слѣдствiя. Явятся Сократъ и Платонъ, это значитъ - мысль человѣческая пойдетъ тѣмъ же путемъ и будетъ претерпѣвать тѣже превращенiя.

Что же возмущаетъ насъ противъ подобныхъ взглядовъ? Очевидно - потерянная связь между явленiями, потерянное единство мiра. Воображая безчисленное множество планетъ, населенныхъ людьми, мы разрываемъ мiръ въ пространствѣ на безчисленныя отдѣльности; воображая безконечное повторенiе цикловъ жизни, мы разрываемъ время на безконечное число частей, не имѣющихъ одна для другой никакого значенiя. Такое пониманiе противно самой сущности человѣческаго ума; какъ я сказалъ, всѣ цѣли науки сосредоточиваются въ томъ, чтобы найдти связь между явленiями, найдти ихъ взаимную зависимость и слѣдовательно ихъ единство. И если въ чемъ–нибудь другомъ мы готовы допустить безконечное, не имѣющее смысла повторенiе явленiй, то такое повторенiе всего менѣе мы можемъ принять въ явленiяхъ ума, въ духовной человѣческой жизни, въ глубочайшей жизни человѣчества. Намъ кажется нелѣпымъ, неразумнымъ, чтобы духовныя явленiя пропадали.

Мы съ неистощимымъ презрѣнiемъ смотримъ на Китайцевъ за то, что для нихъ пропадаетъ вся наша европейская жизнь; что они ея не ищутъ, а отталкиваютъ; а сами мы гордимся тѣмъ, что мы наслѣдники умственной жизни Римлянъ и Грековъ и даже древнихъ Индiйцевъ и что теперь каждое открытiе, каждая мысль, гдѣ бы они ни родились, отзываются во всѣхъ концахъ образованнаго мiра. Мы стремимся съ жадностiю поглощать всѣ явленiя духа, каковы бы они ни были.

Такъ точно мы судимъ и о планетахъ. Если тамъ есть иная жизнь, иное проявленiе разума, то величайшая нелѣпость, какая существуетъ въ мiрѣ, самая рѣзкая дисгармонiя, самое невыносимое противорѣчiе состоитъ въ томъ, что мы не имѣемъ сообщенiя съ этою жизнью. Мы чувствуемъ въ себѣ неутолимую жажду иной жизни, мы сознаемъ себя совершенно способными къ ней и готовы, какъ Вольтеръ, дружески, на равной ногѣ разговаривать съ самимъ господиномъ Микромегасомъ /с греческого – «мало-великий»/ и со всякимъ другимъ жителемъ планетъ.

Отправляясь на планеты, мы именно искали иной жизни; намъ хотѣлось найдти болѣе глубокое выраженiе того, что мы чувствуемъ въ себѣ, болѣе полное воплощенiе нашихъ идеаловъ. Если же этого нѣтъ, если тамъ такiе же люди, то разумѣется для насъ совершенно все равно, живутъ ли они или нѣтъ.

Знакомясь съ новыми лицами, путешествуя по далекимъ странамъ, изучая современные или древнiе народы, мы любопытны потому, что надѣемся на иную жизнь, на что–нибудь новое, хотя вытекающее изъ того же источника. Поэтому, если на планетахъ тоже, что на землѣ, намъ и не любопытно и не нужно знакомиться съ ними. У нихъ есть Сократъ и Платонъ; но у насъ они тоже есть; у нихъ геометрiя и музыка, но мы точно также занимаемся и геометрiею и музыкою. Повторяются ли эти явленiя безконечно или существуютъ только въ одномъ мѣстѣ, для насъ все равно; къ сущности жизни отъ этого ничего не прибавится.

Мiръ теряетъ всякую стройность и занимательность; разсматривая его въ цѣломъ составѣ, мы получаемъ образъ, который не только не выше, не свѣтлѣе, но несравненно ниже образа человѣчества на землѣ. Мiръ не имѣетъ центра и не имѣетъ исторiи; населенныя планеты образуютъ не общество, а стадо; безконечные циклы жизни образуютъ не исторiю, не жизнь, а прозябанiе, растительное повторенiе.

Что же намъ дѣлать для того, чтобы избѣжать этого противорѣчiя? Остается одно - уничтожить всѣхъ жителей планетъ. Это мы всегда можемъ сдѣлать и замѣтимъ при томъ, что это есть единственная перемѣна въ мiрозданiи, которая еще остается въ нашей власти. Въ самомъ дѣлѣ, какъ я уже замѣтилъ, предполагать иныя, лучшiя или высшiя существа есть всегда дѣло трудное и даже невозможное; но предполагать отсутствiе какихъ бы то ни было существъ всегда легко и не заключаетъ въ себѣ ничего невозможнаго.

Мы можемъ сказать, что не смотря на безчисленныя системы планетъ, ни въ одной изъ нихъ не удалось образоваться такой планетѣ, какъ земля. Въ настоящее время, какъ извѣстно, звѣздная астрономiя старается опредѣлить зависимость нашего солнца отъ звѣздъ. Если найдется звѣзда, около которой обращается солнце, и будутъ найдены другiя солнцы, обращающiяся около той же звѣзды, то мы можемъ сказать, что наше солнце - совершенно особенное и что другiя звѣзды, болѣе близкiя или далекiя въ отношенiи къ центральному солнцу, по самой сущности дѣла не годятся для образованiя планетъ, подобныхъ землѣ.

Такимъ образомъ, чѣмъ дальше пойдутъ успѣхи звѣздной астрономiи, чѣмъ глубже она успѣетъ проникнуть во взаимную связь цѣлаго мiрозданiя, тѣмъ яснѣе можетъ обнаружиться, что звѣзды такъ или иначе были связаны съ образованiемъ нашей солнечной системы и что слѣдовательно ихъ можно полагать пустыми.

Что же мы выведемъ изъ всего этого? Очевидно то, что человѣкъ можетъ и даже необходимо долженъ смотрѣть на свою жизнь такъ, какъ будто весь остальной мiръ пустъ, и какъ будто за цикломъ жизни человѣчества не послѣдуетъ никакого новаго цикла. Пустота, которую мы такимъ образомъ предположимъ вокругъ себя, не есть что–нибудь страшное и нелѣпое; потому что пустота не требуетъ необходимо содержанiя, которое бы ее наполнило, но на оборотъ содержанiе необходимо требуетъ пустоты, требуетъ мѣста, чтобы занять его, т. е. пространства и времени. Одинъ день или часъ жизни значитъ больше, чѣмъ цѣлая пустая вѣчность, и одно живое существо больше, чѣмъ цѣлое небо мертвыхъ звѣздъ.

Вотъ въ чемъ состоятъ, говоря словами Лапласа, наши истинныя отношенiя къ природѣ.

Какая гордость! скажетъ читатель. Уже ли человѣкъ можетъ ставить себя такъ высоко? Ужели онъ можетъ считать себя въ этомъ мiрѣ за единственное богоподобное существо?

Дѣйствительно гордость велика; но не забудьте, что она прилична только человѣку вообще, а не намъ съ вами въ частности. И чѣмъ выше мы будемъ ставить человѣка вообще, тѣмъ скромнѣе должны быть сами: но за то тѣмъ полнѣе и глубже будутъ удовлетворены наши глубочайшiя и завѣтнѣйшiя стремленiя.

Если въ насъ существуетъ неутолимая жажда иной жизни, то этотъ человѣкъ вообще, истинно богоподобный человѣкъ, есть неисчепаемый источникъ для ея утоленiя.

Мы любимъ жить въ тѣсномъ кружкѣ нашихъ понятiй, въ узкомъ мiрѣ нашей личности; понятно, что душа бьется и просится изъ этого мiра. Постараемся выйдти изъ него; вмѣсто того, чтобы путешествовать на планеты, вникнемъ внимательно въ жизнь другихъ людей; мы откроемъ въ ней новые мiры, богатые еще невѣдомой для насъ красотой и силой. Точно также, вмѣсто того чтобы мечтать о далекихъ грядущихъ вѣкахъ, мы должны благоговѣйно смотрѣть на доступное намъ будущее. Душа должна быть вполнѣ раскрыта для вѣянiя новаго духа, для новыхъ откровенiй, для разоблаченiя дѣйствительныхъ тайнъ, потомучто нѣтъ ничего таинственнѣе будущаго.

И въ подтвержденiе такого взгляда на жизнь можно привести тѣ самыя слова Кирѣевскаго, которыя мы указали выше. Нужно было бы только измѣнить ихъ такъ:

«Нѣтъ такого тупого ума, который бы не могъ понять своей ничтожности и преклониться передъ силою человѣческаго генiя; нѣтъ такого ограниченнаго сердца, которое бы не могло разумѣть возможность другой любви, несравненно выше и чище той, которую оно само питаетъ; нѣтъ такой совѣсти, которая бы не могла благоговѣть передъ нравственнымъ величiемъ человѣка.»