Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

Александр Проханов глазами Вячеслава Огрызко

Смотрел передачу «Времена» на ОРТ, вел Познер, выступал наряду с другими и Александр
Андреевич Проханов. Хорошо выступал. Например, двумя самыми выдающимися патриотами
России назвал Пушкина и Жукова, в то время как Бабурин назвал Ивана Сусанина
и Иосифа Сталина. Давно его знаю по политике, особенно неплох он был во времена
Фронта Национального Спасения, одним из сопредседателей которого я являлся. Очень
удачно он обычно высказывался. Но, будучи человеком эмоциональным и художественным,
он склонен кем-то увлекаться,
а что-то важное – не замечать. Писатель – это писатель, а политик, и тем более
орговик, - это особая порода, которую трудно постичь со стороны.

Несколько смущает меня Проханов тем, что в упор не помнит наш Андреевский флаг,
развевавшийся над осажденным Домом Советов России в сентябре-октябре 1993 года
и осенявший баррикады вокруг. А ведь у нас погибли трое командиров, можно не
забывать. Тем не менее Александр Андреевич – сильный человек, и я вспомнил статью
о нем главного редактора еженедельной газеты «Литературная Россия» Вячеслава
Вячеславовича Огрызко, с которой я в принципе согласен, хотя у меня есть дополнения
насчет политики. Она опубликована
в последнем выпуске еженедельника18 февраля 2005 года (http://www.litrossia.ru/latest/person/3269.html):


«ЧЕЛОВЕК-ОРКЕСТР

Предки Проханова — молоканы. Оба деда писателя были священнослужителями. Один
из них потом стал белоэмигрантом и скончался в Берлине.

Когда пришло время выбирать профессию, Проханов без раздумий решил связать себя
с нарождающейся технократической цивилизацией. Окончив в 1960 году Московский
авиационный институт, он поначалу с азартом включился в разработку управляемых
ракет — ПТУРСов, но потом быстро перегорел и подался в лесники.

Ностальгия по патриархальному укладу жизни русской деревни определила настроения
первой книги Проханова «Иду в путь мой». Она вышла в 1971 году. Юрий Трифонов,
на которого первые прозаические опыты лесника с дипломом МАИ произвели очень
даже неплохое впечатление, во вступлении к прохановским рассказам подчеркнул:
«Почти физиологическое чувство Родины. Тема России, народа русского для Проханова
не дань моде и не выгодное предприятие, а часть души».

Но здесь надо сделать одно отступление. Пока издательство рассматривало первую
прохановскую рукопись, автор успел уже остыть от таёжных впечатлений. Он к тому
времени успел познать и другие радости. В нём проснулся азарт репортёра, занятого
поисками чего-то горячего. Не случайно когда в марте 1969 года на Дальнем Востоке
запахло порохом, Проханов первым из московских журналистов добился разрешения
посетить остров Даманский, откуда потом продиктовал серию героических очерков
о подвигах советских пограничников.

Если же говорить о 1970-х годах, то Проханов в это время как мог воспевал технократическую
цивилизацию. Свидетельство тому — романы «Кочующая роза», «Время полдень», «Место
действия» и «Вечный город». Во многом именно эти книги дали повод Владимиру Бондаренко
заявить о том, что в русскую литературу ворвалось поколение сорокалетних. Соратники
Бондаренко тогда даже устроили целые дискуссии об амбивалентном герое советской
прозы и всём прочем. Шум улёгся лишь после появления в журнале «Литературное
обозрение»
статьи Игоря Дедкова «Когда рассеется лирический туман».

Когда начался афганский поход советской армии, Проханов первым из писателей отправился
«за речку» и уже в 1982 году по горячим следам написал роман «Дерево в центре
Кабула». После этого он сочинил романы практически обо всех последних «отрыжках»
мировой революции: «В островах охотник...» (1983) (построен на кампучийском материале),
«Африканист» (1984) и «И вот приходит ветер» (1984) — о Никарагуа.
 
Уже в перестройку критик Алла Латынина провозгласила Проханова соловьём Генштаба.
Она, видимо, хотела уколоть писателя за его яростные статьи об армии. Ведь Проханов
тогда рискнул пойти наперекор общественному мнению. В либеральной среде в ту
пору утвердилось мнение, будто армия погрязла в коррупции и дедовщине. А Проханов
выдвинул иную формулу, связанную с защитой оборонного сознания. 
 
К слову сказать, позже, уже в 2004 году, газета «Патриот» зачислила писателя
в кадровый резерв Главного разведуправления Генштаба. Если верить источникам
этого издания, романист дослужился до звания генерал-лейтенанта.

Ещё в застойные годы у Проханова появилась мечта возглавить какой-нибудь журнал.
Но эти планы сбылись лишь в 1988 году. Союз писателей СССР с одобрения секретаря
ЦК КПСС доверил ему журнал «Советская литература», который раньше выходил лишь
на иностранных языках. Писатель первым делом организовал в этом издании русскую
тетрадку. Понимая, что отбить серьёзных прозаиков у «Нового мира» и «Нашего современника»
нереально, Проханов сделал в своём журнале ставку на публицистику нового плана,
придумав некий атлас
идеологий.

В политических кругах были уверены, что года через два романист сделает из «Советской
литературы» мощный противовес либеральному «Огоньку». Но у самого Проханова возникли
иные планы. Он раньше других понял, что дни Советского Союза сочтены и что в
новой экономической ситуации писатели могут оказаться на задворках общества.
Чтобы литераторы не пропали, романист разработал целый проект. В конце 1990 года
он придумал писательский концерн, в который должны были войти Союз писателей
России, ежемесячный журнал «Советская
литература» и новая ежедневная писательская газета с условным названием «День».
Естественно, ему хотелось лично возглавить этот концерн. В качестве первого шага
на пути к намеченной цели он сумел выдавить из писательского руководства сына
первого заместителя председателя КГБ СССР Филиппа Бобкова — поэта Сергея Бобкова
и на освободившуюся ставку протолкнуть экономиста. Остальное должен был довершить
писательский съезд, благо Юрий Бондарев в целом прохановские идеи поддержал.
Но на самом съезде Бондарев неожиданно
струсил, испугался возможной конкуренции и всё сделал, чтобы его заместителем
по Союзу писателей стал не азартный Проханов с его связями во властных структурах,
а провинциальный прозаик Борис Романов, которого в Москве практически никто не
знал.

Поражением Проханова тут же воспользовался молодой карьерист Алексей Бархатов,
который потребовал от романиста определиться, остаётся ли тот руководить журналом
или займётся только газетой «День». Проханов решил, что впереди ещё не одна драчка
и что поэтому силы надо поберечь, и без боя отдал журнал Бархатову.

Ведомая же им газета «День» особенно прославилась тем, что 15 июля 1991 года
опубликовала манифест «Слово к народу». Подписанный рядом известных писателей
и общественных деятелей, этот манифест ультралиберальная часть интеллигенции
восприняла как идеологическую программу лидеров августовского ГКЧП.

Всю осень 1991 года сторонники победившего Ельцина как только ни пытались шельмовать
Проханова. Но он стойко перенёс все удары. Более того, ему удалось найти надёжные
источники достойного финансирования газеты.

А вот кровавой осенью 1993 года всё висело на волоске. После расстрела парламента
жизнь Проханова оказалась в опасности. Спасибо отважному Владимиру Личутину,
который попытался спрятать писателя в рязанских лесах. Да, сегодня ясно, что
если б власть захотела, она, конечно же, разыскала бы опального редактора и на
Рязанщине, и никакие б усилия Личутина не помогли. Но тогда, в 1993 году, все
нюансы просчитать было невозможно. Кстати, как только опасность миновала, Проханов
взялся за создание новой газеты «Завтра»,
которая продолжила       традиции «Дня».

В начале 1990-х годов критик Павел Басинский пришёл к выводу: «Проханов-политик
опоздал родиться. В иные времена он с его огромной энергией смог бы стать «буревестником»,
вести за собой толпу, возбуждая её и насыщаясь её токами. Сегодня его воля (любимое
слово Проханова) пульсирует в пустоте... Иногда его просто по-человечески жаль!
Дело в том, что Проханов всё-таки талантлив... Очерковый характер его лучшей
прозы меня ничуть не смущает. С очерка начиналась почти вся настоящая русская
проза... Трудно сказать,
что именно заставило его очертя голову насиловать свой скромный талант... Может
это и обидно звучит, но Проханов-писатель оказался значительно меньше того Проханова-героя,
каким он неожиданно предстал на страницах своей новой беллетристики... Суть в
том, что Проханов, не лишённый изобразительного таланта, но бедный воображением
писатель, не нашёл ничего лучшего, как выдумать самого себя, представив в позе
советского сверхчеловека, мужественного рыцаря современности, геополитического
мистика, носителя нового
трагического сознания... В то же время в прохановском лирическом герое было что-то
странное. Он напоминал, с одной стороны, «маленького человека», вступившего в
метафизический бой со своей социальной оболочкой и доведённого своей малостью
до апофеоза гордыни («Сегодняшний день — есть день величайшего торжества! В Испании
есть король. Он отыскался. Этот король я»), с другой — ницшеанского сверхчеловека,
мечтающего «синтезировать в себе исчезающую эпоху и нарождающуюся грандиозную
реальность во всей её, пусть
устрашающей, красоте».

Тут имеет смысл поподробней поговорить о Проханове как о литераторе. Вот уже
лет двадцать критики спорят: обладает ли Проханов  художническим даром или он
всего лишь ремесленник. Полагаю, что однозначного ответа никто не даст. Я, например,
убеждён, что его рассказы «Родненький» и «Мусульманская свадьба» украсят любую
антологию русской прозы двадцатого века.

Но ведь прохановский багаж не исчерпывается только двумя этими вещами. Он куда
объёмней, потянет томов на пятнадцать. И как о них судить? Не знаю. Точнее, я
когда слышу эти вопросы, сразу вспоминаю поездку 1990 года. У нас тогда было
много встреч. Мы выслушали десятки исповедей. У меня не раз возникало желание
подольше задержаться то в одном селе, то в другом, то в солдатской палатке. А
Проханов работал совсем по-другому. Вот он выслушал в ткацкой фабрике Нахичевани
монолог Роберта Кочаряна и сразу заторопился
в селение Шушу, чтоб узнать точку зрения азербайджанских идеологов, а потом заторопился
в штаб к Виктору Поляничко выяснить позицию Центра. Вечером все спутники писателя
были не прочь стопку-другую коньячка опрокинуть, а он выпьет, глаза закроет и
про себя начнёт проговаривать все состоявшиеся за день монологи. Он каждую услышанную
исповедь пытался сократить до одной какой-нибудь формулы. Если это удавалось,
Проханов радовался как ребёнок. 
 
Конкретные судьбы стояли у него где-то на втором или третьем плане. Приоритет
отдавался именно формулам. Но это, наверное, нормально для политолога. А художник,
я всегда считал, в первую очередь должен отталкиваться от человека, от конкретной
судьбы. Иначе получится не роман, не повесть, а конспект идей или политический
сценарий.
 
После развала СССР Проханов написал почти десять романов, но все они вызвали
у критиков неоднозначную реакцию. Юрий Козлов, к примеру, заявив в 1981 году,
что Проханов один из лучших на сегодня русских прозаиков, тут же поставил ряд
вопросов. Не случайно он, чтобы получить представление о размахе «ножниц», в
которых пребывает наша литература, предложил сопоставить гениальную (оценки Ю.Козлова)
прохановскую публицистику и «самоощущение его литературных героев» в романах
«Последний солдат империи» и «Красно-коричневый».
«Если в публицистике есть всё: энергия, победительное веселье и так далее, то
основные чувства, испытываемые героями романов Проханова, — это страх перед неизвестностью,
точнее, непредсказуемостью будущего, очевидное отчуждение от народа, который
каждый раз ведёт себя не так как мудрый, сильный ироничный народ из передовиц
«Завтра», но как толпа, не способная к конструктивным действиям». А его дочь
Анна Козлова и вовсе однажды заявила: «Ни один здравомыслящий (и ценящий своё
время) читатель никогда не будет
читать роман Александра Проханова с пугающим названием «Красно-коричневый», по
одной только причине, что в это (любопытное с точки зрения психиатрии) произведение
изначально заложена замшелость упёртой политической позиции. На мой взгляд, такие
романы противоречат даже не столько здравому смыслу (ибо ему противоречит сама
жизнь в России), сколько самой теории этого литературного жанра. Роман есть поиск
ответа, вариативность решения, но не политический монолог, который не предполагает
ничего революционно нового
хотя бы потому, что досконально известен читателю из передовых газеты «Завтра».

Исключение составил роман «Господин Гексоген». Скандал начался с того, что в
2001 году рукопись этого произведения неожиданно для всех отвергла редакция журнала
«Наш современник». В конце концов книгу выпустило либеральное издательство «Ad
marginem». Первая реакция либералов была резко отрицательная. Так, Игорь Зотов
11 октября 2001 года писал в «Независимой газете»: «Из того, что можно было бы
уместить в сотне строк фельетона, Проханов строит колоссальную храмину. Строит
с расчётом. Накладывает бабочек на
картон. Потому что слишком хорошо знает своего читателя. Уж тот-то насладится
каждым словом, каждым завитком. Ибо слаще всего читать про заговоры, махать знамёнами
и смазывать дёгтем сапоги. И при этом не чуять вони из собственных отхожих мест
и не видеть загаженных собственными, а вовсе не сионистскими руками, лесов, полей
и рек. Столетиями пьянствовать, лениться и воровать. И валить всё на жидов и
«черножопых». Сладка посконная фронда». Но буквально через несколько месяцев
настроение у Зотова изменилось,
и он первым выдвинул «Господина Гексогена» на соискание премии «Национальный
бестселлер». 
 
Интересна также и точка зрения Дм.Ольшанского. По его словам, «масштабная яростная
энергия Проханова, много ужесточая его роман, дарит нам знаменательнейший феномен
среди тусклой литературной жизни». Правда, в либеральном стане «Господина Гексогена»
ни в какую не захотели принять Максим Соколов и Ал.Архангельский в «Известиях»,
Мих.Золотоносов в «Московских новостях» и Пётр Алешковский в «Общей газете».

 
Из консерваторов резче других высказалась против этой книги Капитолина Кокшенёва.
Она полагает: «Роман рассчитан или на злобное наслаждение (увы, от бессилия)
старшего поколения, или на оценки «во, клёво!», «прикольно, блин!», «я тащусь»
молодых читателей... Автор описывает зловоние зловонно, о сытой похоти пишет
похотливо, роскошь живописует по-мещански сладострастно... Я вижу недоверие романа
к жизни и к человеку — в книге не только героям, но и читателю не оставлено никакого
личного пространства, никакой
свободной воли... Роман Проханова производит впечатление газовой камеры...».
А из центристов сразу безоговорочно роман поддержал, назвав его событием в литературе
конца 1990-х —  начале 2000-х годов, критик Валентин Курбатов.

Правда, спустя несколько лет Курбатов честно признался, что допустил ошибку.
Уже в 2004 году он писал совсем другое: «Нынешняя проза не вооружает, а, хотя
бы и поневоле, разоружает душу, потому что сама внутренне разоружена и не видит
исхода, как у того же Проханова, сделавшего из исповеди героя приём. Я обманулся
при чтении и бросился к Александру Андреевичу, потому что по провинциальной доверчивости
решил, что он со своим героем прошёл горькие круги сомнения и измученно остановился
на пороге преображения,
за которым всё старое преодолено и оставлено, и завтра будет всё новое. Ах, думаю,
попадёт сейчас Александру Андреевичу от левых и правых, загонят они его в одиночество.
Но оказалось, что завтра можно начинать с новой страницы как ни в чём не бывало
и готовить следующий «исповедный» роман, хотя как было забыть, что герой «Гексогена»
вышел мёртвым не только из Мавзолея с его смрадным содержимым, но и из Троице-Сергиевой
лавры, когда ему «не ответил» преподобный Сергий. И уже ясно, что он не ответил
автору, иначе
бы мы не увидели его книгу в издательстве «Ад Маргинем», где этот «ад» был сразу
виден в унижающей, да и просто отменяющей глубокий драматизм книги трупной обложке.
После такой обложки книжку можно было не читать — она автоматически ставилась
в ряд трусливо безопасных кунштюков   кисти Стреляного, Гениса или Познера».

Вообще, многие критики — и левые, и правые — в последнее время всё больше и больше
склоняются к мысли о том, что Проханов чересчур увлёкся во вред литературе политическими
играми».

Много уникальной информации, имеет смысл использовать в Панлоге.