Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

Литераторы Саратова о «русском вопросе»

Нравится мне еженедельное издание российских литераторов «Литературная Россия»,
выходящее под редакцией человека энциклопедической нацеленности Вячеслава Огрызко.
Последний выпуск – не исключение. Почти каждый материал – интересен. Срез русской
литературной жизни в одном из ключевых регионов – статья о саратовских делах
«На просторах русского вопроса» («Литературная Россия», 11 февраля 2005,  № 6
http://www.litrossia.ru/latest/will_discuss/3254.html): 

«Мне импонирует мысль Байгушева о том, что русским можно назвать только того
писателя, который признал духовный путь русской нации своим путём. Какими бы
различными ни были жизненные и творческие пути таких писателей, как И.Бунин,
В.Набоков, Г.Иванов, Б.Пастернак и О.Мандельштам, образ России для них был святым.
Так в нашей литературе было всегда. А сейчас порой сталкиваешься с тем, что разговор
о России сводится к глумливому анекдоту, в коем «русскоязычные хохмачи» (выражение
сатирика О.Молоткова) норовят
опорочить её. Глумление это может привести к далекоидущим нежелательным последствиям.

Недавно я стала очевидцем не на шутку разгоревшегося конфликта, порождённого
«русским вопросом». И мне хочется поделиться этим несладким литературным опытом.

С некоторых пор русский вопрос обсуждается в саратовской литературе и местных
СМИ настолько ожесточенно, что дело доходит до прямых оскорблений. Только...
не со стороны патриотов. А со стороны нигилистов, которым на собственную «среду
обитания» наплевать глубоко и старательно.

Расстановка сил такова. Много среди наших литераторов поэтов, поднявших на щит
русскую идею. М.Муллин, Н.Куракин, О.Молотков и другие.

«В России русская душа, / нет за которой ни гроша, / вмещает столько доброты,
/ что не поверишь даже ты...» (О.Молотков).

«Я часть Руси, я для неё родился, / И счастлив, что к России причастился». И
ещё: «Я перед миром за неё в ответе» (М.Муллин).

Ценность патриотического начала в их книгах видится мне неоспоримой. Ведь патриотизм
это тоже талант, по нынешним временам редкий. Вроде бы и спорить не о чем. С
талантом не спорят. Его признают.

Ан нет... Вышедшая в минувшем году книга Николая Куракина «Русский вопрос» («Саратовский
писатель», 2004) вызвала бурю в супротивном лагере. Но сначала немного о самой
книге.

Заглавие новой книги «Русский вопрос» вовсе не означает, что в неё вошли стихотворения
исключительно на гражданскую тему. Здесь всё: «безумство» современного мира,
социальные катаклизмы и «просто жизнь» — с её любовью, иронией и лукавством,
с поисками красоты и духовности в «заплутавшем» на рубеже веков времени. Но это
книга русского патриота по духу и по сути своей.

Я иду по Руси,
Отыщу ли тот дом деревенский?..
Воспалённая память
Давно и надсадно болит.
И раскрывши глаза
Всякий раз как-то очень по-детски,
Тут и там
          Узнаю мне родные черты.

Авторское сострадание вызывает в первую очередь Россия уходящая, Россия века
минувшего. И здесь очень важны сочувственное видение и памятливость художника,
повествующего о старом «доме деревенском». О «солдатском лесе», где «Смоленская
дивизия лежит, / Оставленная здесь с войны, навечно». История сама говорит с
тем, кто сопереживает ей: «...пыль смахни веков — всё здесь, сейчас, а не в ретроспективе!»

Подлинный поэт постоянно ощущает связь времён. «В циферблатном окне — / Нетерпенье
минут, / Заблужденья эпох, / Судный день революций» («Наше время»). Сегодняшнее
прекрасное и горькое время коренится в глубоком прошлом: «Славянское небо — /
Не знаю бездонней, / Земля под ногами — / Не мыслю родней. / Здесь дом материнский,
/ И здесь мои корни. / Здесь Волга. / Здесь вольница. / Всё здесь — по мне...»
Если творец и его время — звенья единой цепи, то он не может не испытывать уважения
к обычаям предков, будь
то православная вера («Неба перелицованный плат, / Но Господь в его каждой звезде»)
или народная песня («И в этом нам, славянам, не до спора, / Так на Руси и плачут,
и поют...»).

Нужен ли врачеватель душ человеческих там, где будущее страны грезит чуждой жизнью,
заёмным раем, лишённым тех нравственных принципов и устоев, на которых издревле
держалась Россия? Вопрос риторический. «Поэт в России больше, чем поэт». И кто,
если не он, осмелится взваливать на свои плечи такой непосильный груз. Возвысить
свой голос в защиту отцовского уклада, родного языка, родной культуры.

Но существует и другая «точка зрения», принадлежащая поэтессе Наталии Кравченко
(Н.К.). Беру в кавычки, потому что на точку зрения агрессивная эта позиция мало
похожа. Гражданское начало поэзии Н.Куракина встречает у Кравченко решительный
отпор. Оказывается, пугают её исконные русские ценности. Та самая триада «Соборность.
Православие. Народность» вызывает у критикессы прямо-таки припадок оскорбительного
сарказма. Главное для неё — камня на камне не оставить от патриотической поэзии.

В новой книге Н.Кравченко «Ангелы ада» («Приволжское кн. изд-во», Саратов, 2004)
использованы все возможные и даже недопустимые с точки зрения порядочности приёмы
и приёмчики. Смешнее и печальнее всего, что самым ширпотребным среди них становятся
обыкновенные ругательства: от «бесстыдного» и «безответственного» до «взбесившейся
моськи». Излишне напоминать, что так полемику даже с «супостатами» не ведут.
Это всё было бы даже забавно, если бы не серьёзность предъявляемых претензий.

Русский поэт ничтоже сумняшеся обвинён не в чём-нибудь, а в пропаганде идеологии
фашизма. Патриотизм расценивается Н.К. как «последнее прибежище негодяев». Более
того, он оказывается «их первым прибежищем». В общем, некуда деваться. Что патриот,
что негодяй — одно и то же...

Н.К. наработала в Саратове некоторый авторитет, читая публичные лекции о поэзии.
Последнее десятилетие у неё почти ежегодно выходит по объёмистому фолианту, состоящему
из стихов и так называемых «критических эссе». Для определения «гражданской позиции»
критикессы приведу одно из таких эссе, которое она называет «иронизмом», под
названием «Русские идут». «Была когда-то такая незамысловатая песенка: «Русская
тройка, русский простор, русская стройка, русский узор...» Эти дурацкие куплеты
невольно приходят на память,
когда встречаешь участившиеся в последнее время названия опусов или книг саратовских
авторов: «Русский вопрос», «Русский день», «Русский бал», «Русское небо»... Шовинистический
угар охватил даже торговцев презервативами. На витрине одной из аптек красуется
всем известное резиновое изделие под гордым... названием «Русский размер». Вот
теперь понятно, что это значит — «любить по-русски...»

То, что появление в названии книг слова «русский» автоматически отменяет их художественные
достоинства, — абсурд. Такие безответственные (а на деле откровенно ёрнические)
заявления приводят к тому, что молодое поколение стесняется и смущается слов
«Русь», «Россия», «русский». Стесняется, а значит, не уважает само себя. Помните
высказывание К.С. Аксакова о русском воззрении: «Разве воззрение народное исключает
воззрение общечеловеческое? Напротив. Ведь мы говорим, например: английская литература,
французская
литература, германская философия, греческая философия. Отчего же это никого не
смущает? А ведь в литературе, в философии, если она английская, немецкая и т.д.,
выражается и воззрение народное. Все это признают. А если признают за другими
народами, то почему же не признать и за русским...»

Можно, конечно, отмахнуться: подумаешь, слова. Главное, чтобы суть была. Но,
отвергая право на понятие «русский», местная нигилистка отрицает и возможность
быть русскому человеку самим собой. Во времена Павла I запрещено было слово «отечество».
Расчёт простой — отказаться от слова, высмеять, как в нашем        случае, название,
чтобы уничтожить суть.

Так же, как и память об исторических истоках. «Я исконных славянских кровей,
/ От добра не искать мне добра», — пишет Н.Куракин в стихотворении-песне «Купола
России». На всякое упоминание о происхождении, о родословной Кравченко реагирует
смачным словечком «мутотень», столь часто встречающимся в её последней книге
«Ангелы ада», что у меня возник соблазн заняться статистикой. Лекторша по русской
литературе в блатном прикиде — такое ведь не часто встретишь...

Да, не дай Бог кто-нибудь из писателей наших обмолвится о русском своём происхождении.
О родословной, о предках. «Это чванство мне отвратительно. Неужели же это повод
для гордости» (Н.К.). А вот для А.С. Пушкина его родословная была не «поводом»,
а прямой причиной гордости. И фамильной, и национальной.

Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.

Авторитет Пушкина, конечно, для Н.К. ничего не значит. Хоть и читала она лекцию
о нём: «Непричёсанный Пушкин». Задача проста, а приём тривиален: мотивировать
гениальность поэта «непричёсанностью» его личной жизни. А вот пушкинская любовь
к родному и русскому, «любовь к отеческим гробам» для неё не существует. И она
не может уважать эту любовь в других. Или хотя бы оставить её в покое. «Россия
гибнет не оттого, что мы её мало любим, а оттого, что мало ненавидим её болезнь»,
— декларирует Н.К., как обычно ссылаясь
на изъятые из контекста чужие строки.

И ненависть эта переносится на саму Россию. От русофобии Кравченко, правда, старательно
открещивается. «Русофобия — это ненависть к России. Где у меня это... хоть в
одной строчке?» — патетически вопрошает она в книге «По горячим следам» («Приволжское
кн. изд-во», Саратов, 2003).

А вот где. Во-первых, в отказе слышать чужую боль. «Выключаю телевизор: / Крики,
бомбы, взрывы в шахте... / Где-то под горой убитых / Задыхается Россия. / Здесь
же — штор глухих защита / И стиха анестезия...»

Ну хорошо. Отказалась слышать — пиши о любви и берёзках. Камерная лирика всегда
существовала. Каждому своё. Но эгоцентризм переходит в агрессию по отношению
к тем, кто не закрывается от современных и вечных проблем глухими шторами.

Во-вторых, очень Н.К. мешает наше русское прошлое. Это «древних сказов благолепье,
/ Где столько патоки и фальши». Больше всего меня поразило вот такое «признание
в любви»: «Люблю, не пряча слова злого, / Когда глупа она, жестока, / Русь Гоголя
и Салтыкова, / Русь Чаадаева и Блока».

Никогда не была сатира Гоголя и Салтыкова-Щедрина злой. Она была их болью. «Сатира
— оскорблённая любовь» (Ф.Искандер). И что бы они ни писали, обходясь даже без
положительных персонажей, образ России и саму Россию они не оскорбляли никогда.
«Полюбите нас чёрненькими, а беленькими нас всякий полюбит», — говорит один из
героев Гоголя во втором томе поэмы «Мёртвые души». Не было у наших сатириков
злого слова, не представляли они Россию как сонм «мёртвых душ». Кравченко пытается
изобразить нашу страну как... гигантского
мертвеца. Этот взгляд прокурорски навязывается читателю: «Страна больна смертельно.
И преступно / Не видеть этих признаков в упор». Мол, дайте умереть ей спокойно.
(Я с удовольствием не цитировала бы этих строк, но как я иначе покажу позицию
моего оппонента).

В-третьих. Одним из самых главных качеств поэта традиционно считается сопереживание
боли другого человека, боли народной. Но ведь и слово «народ» вызывает у нашей
местной поэтессы отвращение. «Русь — огромная деревня, что ни в чём — ногой ни
в зуб». О народе тоже не следует упоминать. Не то, что сочувствовать ему. Общность
приравнивается к стадности, а индивидуализм объявляется высшей ценностью.

Да, «русская идея никому не застит глаза» (А.Байгушев). Когда я читаю русскую
классику или современных авторов, работающих в провинции, то не нахожу никакой
агрессии в их проявлении русскости, в их вере в народ, в Бога и в единство нации,
в соборность, наконец. Но когда критику из неолиберального лагеря приходит в
голову разбомбить русскость, то почему-то он предпочитает отождествлять патриотизм
с недостатком художественности. Мол, ложный пафос.

Но патриотическая поэзия никогда не существовала и не может существовать без
романтического пафоса. А вот отказ от русского вопроса зачастую обладает пафосом
ложным, насыщенным отрицательной энергетикой. Дело вовсе не в том, что существует
какая-то иная точка зрения, от патриотической отличная. А в том, что от неё исходит
агрессия и вызов. Вызов вредоносный, ибо подобным отрицанием критик разрушает
не только собственную душу, но и сознание других. Своего доверчивого читателя
Н.К. пытается убедить, что в гибели
поэтов-индивидуалистов, наделённых всеми смертными грехами («ангелы ада»), виновата
«сусальная и неживая» страна. И что вся история России — это лишь летопись «умертвий»
(конечно, со ссылками на Салтыкова-Щедрина).

Это не субъективность. Это тенденциозность. Причём тенденциозность такого рода,
которая не поддаётся переубеждению. Впрочем, это было бы смешно, если бы я попыталась
Н.К. как-то переубедить. Помните Ф.М. Достоевского: «...неужели и впрямь я хотел
кого убедить. Это была шутка» («Дневник писателя», 1877). Он ведь прекрасно осознавал
спорность своего «положения» об особой судьбе русского народа и его избранности.
Это ведь идеал, а идеал подобного рода необходим прежде всего молодому поколению,
нужен как воздух.
И потому верить хочется всё же создателям и хранителям русской идеи, а не тем,
кто тенденциозно её интерпретирует. Давайте не будем забывать, что патриотизм
— это прежде всего любовь. Когда мы, наконец, «возлюбим самих себя» и перестанем
заниматься мазохизмом и самоуничижением — тогда идея перестанет быть идеей, а
станет самою жизнью».

На примере Саратова видно, как переосмысляется Русская Катастрофа в умах русских
писателей и вообще в русском обществе. Шок сбил с толку многих, и многие провалились
как бы в отключку, и сейчас некоторые из русских людей, протрезвев, смотрят недоуменно
на произошедшее, стряхивают с себя дурман зомбирования и даже распознают оборотничество
Путина и «единоросов», которые ныне вознамерились поставить вместо сумбурного,
но живого и оригинального  губернатора Аяцкова – типичного шкурного карьериста
Володина. Патриотизм,
демократизм – много обманок. Жить не по лжи – почти невозможно, если никак не
видишь солнце правды. А правда – Правая Вера, которая взрастает в нерабской душе
самодостаточного русского человека. Многие писатели, как и многие деятели искусств,
работники СМИ и интеллигенты – несамодостаточны и потому являются объектами манипуляций
и самообмана, а не субъектами.