Кто достоин утвердить Русский Дух? Часть первая
Сейчас ухожу на митинги против Путина, а вчера заходил в Дом ветеранов в Люберцах
на Привокзальной площади. Был свидетелем вспышки ненависти к Путину. «Подлец,
подонок! – восклицал высокий старик при сочувственном внимании бабулек. – За
пять лет ничего для народа не сделал! Свиней ему пасти, а не страной руководить!».
«Даже эта пьянь Ельцин до такого не доходил», - добавил кто-то. «А кого же вместо
Путина?» - спросила бабулька. Я не выдержал и сказал – «Да хотя бы Лужков, он
же позаботился о москвичах, во всяком
случае такого живодерства не будет». Сердце ликует – у русских низов проходит
очередное упование на «доброго царя», создается благоприятная обстановка для
Революции.
Ради чего Революция, не будет ли хуже, не развалится ли Россия, не сгинет ли?
Возьмем классику – такую характерную страну мировой метрополии, как Франция.
У них была Великая Французская Революция в 1789 году, как у нас Великая Октябрьская
Революция в 1917 году. У них был Робеспьер, у нас – Ленин. У них был Наполеон
– у нас Сталин. У них было «возвращение бурбонов», которые ничего не забыли и
ничему не научились, у нас – «возвращение чекистов» во главе с Путиным. У них
был направленный против бурбонов лозунг национального предпринимательства «laissez
faire!» («дайте дело делать!»), у
нас тоже жгуче стоит лозунг высвобождения низового предпринимательства от государственного
рэкета силовиков-хунтовиков, от умышленной налоговой удавки, от полного произвола
и беззакония и т.п. У них была Июльская революция 1830 года, а затем Революция
1848 года, затем всякие перипетии с бонапартизмом, потом Парижская Коммуна 1871
года и затем снова много социально-политических перипетий вплоть до Народного
Фронта в конце 1930-х годов и студенческих баррикад 1968 года. И Франция отнюдь
не развалилась и не сгинула.
Так чего нам бояться Грозы и Бури?
«Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день идет за них на бой»,- сказал
гениальный Гёте. Мы, будучи пока «мировой периферией», тоже должны бороться за
жизнь и счастье, иначе будем иметь ту мерзость, которую имеем. Более того – Россия
в самом деле особая страна хотя бы в силу своего уникального положения в сердце
человечества (мы – Heartland, как назвал нас классик геополитики сэр Халфорд
Джон Маккиндер). Поэтому жесткость и острота борьбы за свою самость и свою высшую
судьбу у нас должна быть не менее
интенсивной, чем во Франции.
Пустые разговоры – о внешних врагах, мешающих русским превозмочь нынешнюю Русскую
Катастрофу, выползти наконец-то из подзаборной канавы и исполнить высшую Русскую
Миссию в мире. Внешний враг, все эти мифологизированные жидомасоны, инопланетяне,
китайцы, США с Европой и т.п. – дерьмо, семечки. «Свои» совершенно реальные предатели,
компрадоры, полицаи – похуже, это прямая физическая преграда. Но 99% всей проблемы
– как найти-сплотить дюжину пассионариев-орговиков, готовых к самоотверженной
борьбе, и способен
ли обуянный шкурничеством, деморализованный и рассыпавшийся народ таковых породить.
Всё всегда и везде упирается в «критическую массу» сплоченных воль. Один я или
несколько разрозненных таких, как я, - никто, нуль. «Но если в партию сгрудятся
малые, - справедливо говорил Владимир Маяковский, - Сдайся, враг, замри и ляг!».
Сам по себя я, например, довольно сильный по ряду направлений, но когда один
– нуль и неудачник в бизнесе и тем более в политике. Но дюжина таких, как я –
подчинит весь мир своей воле.
Чрезвычайно трудно собрать дюжину, команду. Я снова и снова переосмысливаю истории
Чингисхана и Бабура, а также большевиков. Самый трудный этап у всех у них – сбор
дюжины командиров. Когда «критическая масса» примерно в дюжину орговиков собиралась
в кулак – начиналось миротрясение. Орговики-одиночки, сгрудившись в дружину,
становились «взрывом сверхновой звезды Истории».
Год назад я писал о судьбе одного из орговиков большевизма Лазаря Моисеевича
Кагановича, который лет пятнадцать назад жил рядом с нашим штабом в Москве на
Фрунзенской набережной, мы расспрашивали его о жизни и много почерпнули от него.
Он вышел из нищего еврейского местечка, рано начал трудовой путь, вскоре примкнул
к революционерам, работал орговиком в Киеве и Донбассе, затем крепил социал-демократию
в Саратове, а в 1917 году принял участие во всероссийской конференции в Питере,
обратил на себя внимание, и
за него началась конкурентная борьба между питерскими и саратовскими большевиками.
За орговика, как за хорошего футболиста, необходимо бороться, ибо от качества
руководства зависит сила и влиятельность любой организации. Питерцы победили,
Каганович вошел в узкий круг большевистских лидеров, его дальнейшая карьера известна.
Характерен эпизод с другим орговиком – Никитой Сергеевичем Хрущевым. Он не поладил
с партийными чиновниками в своем родном Донбассе и решил обратиться за поддержкой
к Кагановичу, поехал к нему домой. Мотивировка – когда-то до Революции молодой
Никита слушал выступление Кагановича, слова запали в душу, просит помочь в трудной
жизненной ситуации. Орговик орговика видит издалека. Лазарь Моисеевич вспоминает,
что принял Хрущева прямо с вокзала, выслушал, накормил бутербродами и запустил
на приличную орбиту. Всё
очень просто. Не очень много орговиков-политиков в любом народе, это национальное
достояние, орговик может пропасть, если он один, но если он попадает в команду,
то за него можно не беспокоиться – он раскроет свой потенциал, достигнет самореализации.
Сложность нынешней ситуации в России в том, что мир уже «постиндустриален», а
все существующие в России «измы» ещё «индустриальны». Необходим даже не столько
новый «изм», сколько понимание ограниченности-устарелости прежних «измов», нацеленность
на апробированные рецепты прорыва в постиндустриализм. Есть здоровые общества,
вписавшиеся или вписывающиеся в постиндустриализм, в том числе Китай, Индия и
другие бывшие страны «третьего мира», и есть больные периферийные общества типа
России, которая за несколько
лет впала в «третий мир». Больным очень трудно понять здоровых. Я проповедую
опыт здоровых, и это часто встречает яростное отторжение больных. Задача – найти
единомышленников.
Со взрослыми поколениями вообще беда – здоровых почти не осталось, остальные
же болеют почти неизлечимо тем или иным «индустриальным» традиционным «измом»
- анархизм, либерализм, национализм, коммунизм. Новая идеология постиндустриализма
не отбрасывает ни один из этих «измов», а «снимает» их в гегелевском смысле.
Это – не эклектизм и не экуменизм, а указание на конкретно-историческую сферу
применимости и обоснованности каждого из «измов» и осознание нового синтеза,
который я называю Правой Верой.Ясно же, что
прежние «измы» надо превзойти, если хочешь обрести достойную судьбу в новом времени
постиндустриализма. Дойдя до этого императива – надо осознать наступление новой
реальности и соответственно выработать новую идеологию – я заканчиваю первую
часть данной важной заметки, потому что опаздываю на митинг.