За русский бунт замолвил слово. 2

Политический обозреватель РИАН Петр Валентинович Романов продолжает излагать свои соображения о русском бунте (если я с каким-либо его суждением не согласен в принципе – оговариваю в Комментарии)

"Как же складывались на самом первом этапе отношения славян с варягами, теми, кто на века определил характер взаимодействия-противостояния нашего народа с властью? Заглянем в труды Карамзина, Ключевского, Соловьева, Платонова. В принципе, разница лишь в глубине анализа, но события описываются одни и те же. Да и выводы схожи. Предпочитаю, однако, Василия Ключевского. Причина одна, но, на мой взгляд, принципиальная: он не грешит самоцензурой, что нередко случается у нас даже с самыми уважаемыми историками. Чрезмерно упрекать их за это не стоит. В конце концов, они писали о тех, кто основал у нас первую царскую династию. В подобных случаях быть внутренне свободным дано не каждому. Да и беда эта для нашей страны, похоже, вечная. Как писал еще Карамзин: «Скромные летописцы наши редко говорят о злых качествах государей, усердно хваля добрые». А с другой стороны, посмотрите на сегодняшние федеральные телеканалы, многое ли изменилось?

Так что, Ключевский. К легенде о призыве варягов, чтобы они навели в нашем доме порядок, Василий Осипович относится не без иронии, явно считая это творчеством тогдашних политтехнологов: надо же было Рюриковичам как-то оправдать и облагородить свое появление на троне. Да и сама физиономия варягов симпатий у историка не вызывает.

Хорошее представление о варягах дает биография одного из них, описанная Ключевским: «Во второй половине IX века много шумел по Эльбе и Рейну современник и тезка нашего Рюрика, может быть, даже земляк его, датский бродяга-викинг Рорих, как называет его Бертинская хроника. Он набирал ватаги норманнов для побережных грабежей, заставил императора Лотаря уступить ему в лен несколько графств во Фрисландии, не раз присягал верно служить и изменял присяге, был изгоняем фризами, добивался королевской власти на родине и, наконец, где-то сложил свою обремененную приключениями голову. И достойно замечания, что подобно дружинам первых киевских князей эти ватаги пиратов состояли из крещеных и язычников».

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Наш самородок Николай Тимофеевич Беляев убедительно реабилитировал этого Рориха и показал его историческую значимость в работе «Рорик Ютландский и Рюрик Начальной летописи» (Seminarium Kondakovianum. III. Prague, 1929, стр. 215-270)/

Вот такие гости и появились в древнем Новгороде, на который летописцы указывают, как на инициатора приглашения варягов. Правда, тут (если дальше идти уже не за легендой, а за фактами) произошло крупное недоразумение. Новгородцы звали варягов вовсе не на престол, а лишь для дозорной службы, то есть, приглашали их как наемников, обычных «солдат-контрактников», не более того. Рюрик же готов был охранять новгородцев и все соседние племена при условии безусловного подчинения ему и его «управленческому аппарату». Который, однако, много воровал, был не всегда компетентен, зато вел себя, судя по всему, беспардонно.

С этого и начались крупные неприятности. Читаем Ключевского: «Водворившись в Новгороде, Рюрик вскоре возбудил против себя недовольство: в том же летописном своде записано, что через два года по призвании, новгородцы «оскорбились, говоря: быть нам рабами и много зла потерпеть от Рюрика и земляков его». Составился даже какой-то заговор: Рюрик убил вождя крамолы, «храброго Вадима», и перебил многих новгородцев, его соумышленников... Все эти черты говорят не о благодушном приглашении чужаков властвовать над безнарядными (сегодня бы, наверное, сказали «отвязанными» - П.Р.) туземцами, а, скорее, о военном найме. Очевидно, заморские князья с дружиною призваны были новгородцами и союзными с ними племенами для защиты страны от каких-то внешних врагов и получали определенный корм за свои сторожевые услуги. Но наемные охранители, по-видимому, хотели кормиться слишком сытно. Тогда поднялся ропот среди плательщиков корма, подавленный вооруженной рукою. Почувствовав свою силу, наемники превратились во властителей, а свое наемное жалование превратили в обязательную дань с возвышением оклада. Вот простой прозаический факт, по-видимому, скрывающийся в поэтической легенде о призвании князей: область вольного Новгорода стала варяжским княжеством».

Подробности происходившего до нас не дошли, так что судить о том, кто кого - Рюрик или «храбрый Вадим» - превосходил в «беспощадности», мы не можем. Однако и считать попытки новгородцев вернуть упущенную ими независимость «бессмысленными» также как-то не получается.

Позже упорное сопротивление пришельцам, которых они-то уж точно не звали к себе в гости, оказали древляне. Можно предположить, что точно также поступили и многие другие славянские племена, о чем умолчали наши осторожные летописцы. Впрочем, известно и то, что многие летописи просто не пробились к нам сквозь толщу немилосердных веков.

Общий итог противостояния, тем не менее, хорошо известен. Сопротивление было силой подавлено. Опытные военные дружины варягов распространяли свое влияние все дальше вокруг Новгорода, в чем Рюрику помогали два его брата Синеус и Трувор. Как пишет Карамзин: «Люди, упорные в своей независимости, слушались единственно того, кто держал меч над их головою». То есть смирение пришло не сразу, так что легко догадаться, что варяжский меч на непокорные славянские головы опускался многократно.

А вот и первоначальные границы Руси, тщательно очерченные все тем же Карамзиным: «Рюрик прибыл в Новгород, Синеус на Белоозеро в область финского народа Веси, а Трувор в Изборск, город кривичей. Смоленск, населенный также кривичами, и самый Полоцк оставались еще независимыми и не имели участия в призвании варягов. Следственно, держава трех владетелей, соединенных узами родства и взаимной пользы, от Белоозера простиралась только до Эстонии и Ключей Славянских, где видим остатки древнего Изборска. Сия часть... была названа тогда Русью, по имени князей варяго-русских». Впрочем, позже, как известно, пали и Полоцк, и Смоленск, и Киев.

Кстати, в своей тотальной борьбе за «незалежность» нынешняя Украина дошла до попыток отобрать у русских даже слово «Русь». «Мы проводим поместный собор и на нем внесем поправку в понятие «Русь», - говорит один из самых активных поборников этой идеи тамошний патриарх Филарет. Логика патриарха чиста и наивна, как слеза ребенка: Москва основана позже Киева, так что Киевская Русь и есть Русь подлинная. Только вот о существовании Новгорода и том факте, что Рюрик с дружиной прибыл именно туда, а не на Крещатик, патриарх либо не знает, либо, скорее всего, просто намеренно вычеркнул этот кусок истории из своей памяти. Ну, а Карамзин, само собой, для Филарета не авторитет.

Много позже варяги и славяне перемешались и породнились, а их потомки уже дружно ходили на Царьград. Ситуация для мировой истории самая обычная.

И, тем не менее, выделим из сказанного главное. Власть и насилие пришли к русским людям со стороны и в одном флаконе, причем уже никогда не расставались друг с другом. Отсюда и вывод: какие бы глупости, мерзости и преступления не совершали русские бунтари, это обычно являлось лишь ответом на насилие, мерзость и глупость власти.

Возле каждого русского бунта обнаруживается «властная тень». Более того, даже когда «тени» как будто и нет, это означает лишь одно: мы ищем не там. Иллюзия, будто русский бунт хотя бы раз вспыхивал в нашей истории на пустом месте. На самом деле это говорит лишь о том, что народ состоит из людей, а человек тоже далеко не всегда сразу же отвечает на несправедливость. Обида и злость копятся порой годами, а то и десятилетиями и лишь потом - «вдруг», формально из-за сущего вроде бы пустяка, срабатывает спусковой крючок. Неадекватно и невпопад.

Все сказанное выше, понятно, не оправдание безумств озверевшей толпы: какое может быть оправдание суду Линча? Это всего лишь одно из объяснений (не последнее) столь часто вспыхивавших в нашей истории восстаний. Всякий бунт или революция, разумеется, беда. Но, как недаром говорил Николай Бердяев: «В каждую революцию искупаются грехи прошлого. Революция всегда говорит о том, что власть имущие не исполнили своего назначения». Старая истина «посеешь ветер - пожнешь бурю» работает в русской истории безотказно.

Рассказы о том, как христианство вбивали кулаком в головы русским язычникам, у нас в стране никогда не приветствовались. Все-таки Русь православная, купола златоглавые, малиновый звон и прочее - все это уже настолько въелось в наше сознание, стало его плотью, что поминать о неприятных моментах в данном случае не хочется. Да и традиционная уже, принятая большинством, версия о том, что христианство прижилось на отечественной почве безболезненно, - общество вполне устраивает. Зачем же в таком случае вообще ворошить прошлое? Затем, что история с вырванными страницами - это неполноценная история. А без этих вырванных страниц нашу жизнь, в том числе и сегодняшнюю, не объяснишь.

К тому же это только видимость, будто все поросло бурьяном. В Интернете вы найдете сайты современных язычников (я бы назвал их «неоязычниками» - здесь больше подражания, чем старых корней), а в желтой прессе сотни магов и колдунов, что наведут или снимут порчу. Большая их часть, конечно, откровенные авантюристы, но некоторые относятся к своему занятию вполне серьезно. Когда-то, работая еще в «Коммерсанте», мне предложили пройтись по «чудотворным рядам», так что со многими из этих новых волхвов и знахарей был знаком лично.

Наконец, в ряде старообрядческих толков, что бытуют в стране и сегодня, есть откровенно языческие вкрапления. И это немаловажно, учитывая тему нашего разговора: на протяжении веков старообрядчество играло немалую роль во многих запомнившихся людям бунтах. Немалое число стрельцов, что стояли на стороне Софьи против Петра, было старообрядцами. Старовером был и Пугачев.

Наконец, что же тут вообще обидного? Уход от старых верований редко где проходил гладко. Не отрицает же католическая церковь, что мечом насаждала христианство в Новом Свете. Ватикан понимает, что было бы абсурдным отрицать очевидный факт. Или давайте вычеркнем из мировой истории, скажем, Крестовые походы. Да и все религиозные войны заодно.

Вот и православным миссионерам приходилось довольно долго передвигаться по Руси не в одиночку, это было опасно (да и не каждый миссионер, по правде говоря, жаждал уже за ближайшим поворотом лесной дороги стать мучеником), а с военной дружиной.

Не уверен, что Иисус бы подобный союз меча и креста одобрил. В конце концов, сам он к Иоанну Крестителю пришел по доброй воле. Впрочем, то Спаситель, так что сравнения явно неуместны.

Подробно пересказывать известную притчу о том, как сначала ярый язычник, а затем будущий святой киевский князь Владимир после долгих колебаний выбрал из разных мировых конфессий именно православие, не буду. Напомню лишь, что в ходе этих колебаний Россия чуть не стала мусульманской страной. Как утверждают летописи, Владимир, хотя и уделял внимание философскому содержанию каждой из религиозных доктрин, однако не менее того заботился об удовлетворении своих личных прихотей. А главными среди них были две: женщины и выпивка. Кроме пяти законных жен у него имелось на момент исторического выбора множество наложниц: 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде, 200 в селе Берестове. Более того, по выражению летописца, будущий святой «был несыт блуда», приводил к себе замужних женщин и девиц на растление. Цифры, называемые летописцем, конечно, ошеломляют и, похоже, здесь некоторые нули все-таки лишние, однако тенденция указана верно.

Мусульманство лишало князя хмельного, а православие заставляло отказаться от наложниц. От гарема Владимиру отказаться оказалось легче.

Столь долго колебавшийся сам, другим русским людям время на раздумье Владимир оставить не пожелал. Приняв решение, князь тут же заставил свергнуть до того столь любимого им Перуна, бить его палками и сбросить в реку. Народ плакал. Сам процесс крещения был организован предельно просто. По приказу князя киевлян насильно согнали к реке, где и крестили. Многие, правда, сумели бежать из города. На берегу Днепра стоял сам Владимир и наблюдал за крещением. Подневольный люд вошел в воду, а христиане бродили между язычниками, уча некрещеных, как вести себя во время совершения таинства. Позже Владимир распорядился поставить церковь Святого Василия как раз на том холме, где раньше сам же воздвиг идол Перуну.

Отсюда из Киева и отправились на север христианские миссионеры. В оплоте язычества Новгороде, где идолопоклонники уничтожили первую христианскую церковь Преображения, крещение происходило далеко не так гладко, как в Киеве. История крещения Новгорода осталась даже в пословице, хорошо известной раньше на Руси: «Путята крестил мечом, а Добрыня огнем». Цитирую в пересказе историка Татищева так называемую «Иоакимовскую летопись», которая опиралась на более древние источники: «В Новгороде люди, увидев, что Добрыня идет крестить их, учинили вече и заклялись все не пустить их в город и не дать опровергнуть идолов. И когда он пришел, они, разметав мост великий, вышли с оружием, и какими бы угрозами и ласковыми словами их Добрыня не увещевал, они и слышать не хотели, и вывели два самострела больших со множеством камней... Высший над славянскими жрецами Богомил запрещал людям покоряться».

Не буду пересказывать весь отрывок, но, поверьте, там есть все: и кровавая сеча (со стороны язычников выступило, согласно летописи, до пяти тысяч человек), и поджоги новгородских домов, и победа Добрыни, закончившаяся сокрушением идолов, слезами и воплями отчаяния. Чтобы новгородцы не хитрили (язычники часто объявляли себя крещеными), было приказано всем христианам носить на шее крест, а кто не будет иметь на себе креста, тому не верить. Крестов на всех не хватало, поэтому многих крестили многократно.

Не стоит сомневаться в том, что вера князя Владимира, в конечном итоге, окрепла и стала истинной хотя бы потому, что доказательств обратного у нас нет. Но ясно и то, что князем двигали не только религиозные чувства, но и политический расчет: многобожие, разнообразие языческих обычаев, разные традиции, что существовали в различных славянских племенах, неуправляемость волхвов и многое другое было серьезнейшим препятствием для объединения земель под единой властью. Православие и должно было стать тем цементом, что скрепит Русь, а позже будет крепить империю. Недаром, прежде чем прийти к монотеизму, князь в своем родном Киеве заставил людей отказаться от множества разнообразных идолов и всячески, в том числе и силой, укреплял авторитет Перуна как главного божества. В этом смысле князь Владимир отчасти, конечно, напоминает первого римского императора-христианина Константина, который также стремился сцементировать монотеизмом пошатнувшийся Рим.

Не случайна и мысль французского историка Жака ле Гоффа: «Христианская проповедь почти всегда терпела неудачу, когда она пыталась обратиться к языческим народам и убедить массы. Но, как правило, она добивалась успеха, когда привлекала на свою сторону вождей». То есть, когда действовала через авторитет власти, ее силу, то есть, говоря нынешним языком, используя «административный ресурс».

Хотя официально Русь считается православной с 988 года, жесткая борьба христианства с язычеством продолжалась очень долго. Известно так называемое «правило» митрополита Иоанна (1089 год), направленное против язычников, «яро казнити на возброненье злу». Язычники отвечали соответственно. Чуть раньше в том же Новгороде был удушен епископ Стефан, а чуть позже в 70-х годах его преемника защитили от простонародья лишь князь с дружиною. В свою очередь в 1227 году после суда у архиепископа в Новгороде сожгли четырех волхвов. И таких примеров в нашей истории с избытком. Вот вам и добровольное принятие Русью христианства.

На Стоглавом Соборе в 1551 году церковь была вынуждена в очередной раз напоминать своей пастве о запрещении языческих обрядов: «всем православным христианам на таковая еллинская бесования не ходити ни во градех, ни по селам». До 17 века переписывались церковные поучения против язычества. До 18 века православная церковь спрашивала христианина на исповеди, не ходил ли тот к волхвам, не исполнял ли их указаний.

Ясно, что все это происходило не случайно. Под формальной маской христианства язычество в ряде мест продолжало существовать в подполье. Из поколения в поколение передавались заклинания, заговоры, языческие обряды, мифы. Иначе говоря, очень долго язычество оставалось живым в глубине народного сознания, и ко многим всплескам гнева простолюдинов против власть имущих примешивалось, конечно, и это затаенное религиозное сопротивление.

Как и в первой главе, рассказанное выше не надо воспринимать, как оправдание «еллинского бесования». Следует лишь признать очевидное: народу снова переломили хребет и опять сверху навязали свою волю. Таким образом, в костер русского бунта была подброшена еще одна вязанка хвороста.

Было бы наивным опровергать тезис, что история России в решающей степени - это история христианства. Никто не отвергает и благотворного влияния христианства на самые разные стороны российской жизни. Однако не менее наивно было бы полагать, что до христианства русского человека как будто и не существовало. Ну что тут поделаешь, если чарующую ночь на Ивана (Яна) Купалы так и не смогли победить никакие христианские праздники. Празднуют этот языческий праздник в ночь на 7 июля по всем языческим традициям в некоторых местах и сегодня. Не сумев здесь победить, христианство, как это происходило не раз и не только в России, просто дополнило языческий праздник своим, назвав его Днем Иоанна Крестителя.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Поскольку Иоанн Креститель родился в день летнего солнцестояния, который праздновался людьми за тысячелетия до христианства, то совмещение этого святого дня с «рождеством» Иоанна Крестителя – естественно/

А теперь еще один промежуточный итог: христианская вера звала паству к послушанию власти, а старые раны, обиды верования звали простолюдина к мятежу. И это еще одна причина, по которой бунт в русской истории явление частое. Мы лишь в самом начале отечественной истории, а уже вторично вынуждены констатировать, что русскому народу насильно навязали сверху чужую волю.

Эпоха от принятия Русью христианства, а затем вынужденного исхода части русского народа из ослабленного Киева на север в глухие леса и до создания уже там новых удельных княжеств, - на бунты небогата. Заботы о выживании откладывали выяснение второстепенных проблем на «потом». Да и сами летописцы во время исхода, а затем уже рассевшись по отдельным уделам, не могли уследить за всем: общерусское пространство оказалось разбитым на куски, постоянно враждовавшие между собой. Какие-то вспышки недовольства среди низов, конечно, происходили и в этот период, но в силу обстоятельств они не могли быть ни масштабными, ни долгосрочными, а память о них быстро вытеснялась более важными и трагическими событиями.

Тем не менее именно в этот период (Новгород и Псков пока намеренно оставляем в стороне) на Руси создаются предпосылки, оказавшие прямое влияние на всю нашу дальнейшую историю. Это касается и главного для нас вопроса: о свободе личности русского человека. Многое здесь может вызвать раздражение, однако отлакированная история ответить на проблемы дня сегодняшнего не в состоянии. Так что придется оставить мифологию в стороне. Можно не сомневаться, ей найдут применение.

Именно в это время на фоне, как замечают историки, «одичания князей» - вдалеке от европейских центров цивилизации - закладываются основы многовекового рабства русского народа и проникновения в русскую жизнь татарских обычаев и менталитета. Татарское иго, сведенное в современной истории, как дань политкорректности, практически к нулю, тем не менее, существовало. При всем уважении к г-ну Шаймиеву. Наконец, это самый черный период княжеской междоусобицы. С такими подробностями, о которых и вспоминать стыдно. То, что и на Западе в средневековье происходили схожие мерзости, вполне справедливо, но не утешает.

Русские предавали русских и продавали плененных соотечественников в рабство. Впрочем, общей русской земли, повторяю, и не было. Были лишь враждовавшие между собой уделы. Потому и шли в те времена в Царьград из Руси бесчисленные караваны с мехами и русскими рабами. А рядом едва ли не с каждым «одичавшим» русским князем в качестве обязательного дополнения бок о бок с ним скакал его союзник – такой же озверевший в постоянных набегах мелкий татарский «князек».

Понятия человечности, милосердия и достоинства личности, которые, казалось бы, должны были прийти на Русь вместе с христианством, где-то припозднились, застряв, видимо, в российских хлябях. К тому же подростковое еще русское христианство легко впитывало в себя и элементы язычества, и влияние далеко не более-менее образованного (каким был, скажем, тогда далекий Иран), а, наоборот, дикого, окраинного Востока. А именно с этой «поганой» (т.е. языческой) окраиной и столкнулась Русь, уйдя от Киева в те места, что спустя века назовут Московией.

Христианство Киевской Руси еще несло в своих недрах некую свободу. Пусть и не внизу, но хотя бы на самом верху. Князь - князем, но верховная власть для митрополита-грека оставалась еще в руках Византии, а потому митрополит мог обличать и князя-узурпатора, как это делал преподобный Феодосий. Или как митрополит Никифор заявлять русским князьям: «Мы поставлены от Бога унимать вас от кровопролития». Иное дело глухие удельные княжества, где священник в силу обстоятельств попадал в полную зависимость от местного «меченосца».

Однако самое ужасное для личности время, и так считали многие (далеко не случайно забытые сегодня) историки, началось в тот период, который, наоборот, у нас привыкли считать исключительно славным – период хитроумного, с опорой всё на тех же татар, собирания Москвой огнем, мечом и подкупом под своим крылом удельных княжеств в единое государство.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Здесь Пётр Романов отходит от исторических фактов. Москва поднялась благодаря некоторой свободе предпринимательства, предоставляемой низовым пассионариям. И благодаря этому стягивались со всей Руси в Москву самые активные и вольнолюбивые. На Поле Куликовом победили не рабы, а эти низовые «небывальцы», дух которых выражали великие московские митрополиты и святой Сергий Радонежский/

Мудрость и верность в целом этого процесса здесь не дискутируется – единственная возможность исторически сохраниться у русских была лишь на пути государственного объединения. Однако одновременно надо обязательно отдавать себе отчет в противоречивости самого этого процесса. Он вовсе не был радужно однолинейным, как это представляется многим. Как и у всякого насильственного по преимуществу процесса, и здесь (было бы желание видеть правду) вы найдете немало тяжких и, несомненно, негативных для Руси последствий. Среди главных жертв я бы назвал в первую очередь исконное, подлинное христианство и свободу человеческой личности.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Неверно! Православие расцвело в Московии в XIV веке, надаром искусствоведы говорят о московском предвозрождении. И не рабство доминировало в Москве, а борьба за свободу от внешнего ига и удельного произвола/

Приведу мысли прочно забытого у нас талантливого историка, богослова и публициста, христианского-демократа (за что этот глубоко верующий человек был очень нелюбим консервативной зарубежной православной церковью) Георгия Федотова, эмигрировавшего после 1925 года из Советской России. Кстати, Федотов - один из любимых авторов трагически погибшего отца Александра Меня. Итак, Федотов:

«Свобода погибла лишь после освобождения от татар /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: А оно случилось при Иване III, а затем была долгая борьба в Москве за выбор пути развития, и лишь после разгрома «ереси жидовствующих» и победы иосифлян создались условия для деспотизма времен Ивана Грозного/. Лишь московский царь, как преемник ханов, мог покончить со всеми общественными силами, ограничивающими самовластие. В течение двух и более столетий Северная Русь, разоряемая и унижаемая татарами, продолжала жить своим древним бытом, сохраняя свободу в местном масштабе, и, во всяком случае, свободу в своем политическом самосознании… Это Москва, обязанная своим возвышением татарофильской и предательской политике, благодаря ей, обеспечивает мир и безопасность своей территории, привлекает этим рабочее население и переманивает к себе митрополитов…(которые) начинают отождествлять свое служение с интересами московской политики… Захваты территорий, вероломные аресты князей-соперников совершаются при поддержке церковных угроз и интердиктов. В самой московской земле вводятся татарские порядки в управлении, суде, сборе дани. Не извне, а изнутри татарская стихия овладевала душой России, проникала в плоть и кровь. Это духовное монгольское завоевание шло параллельно с политическим падением Орды».

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Это – односторонняя версия. Евразийцы, к примеру, думали по-другому, хотя тоже впадали в односторонность. Годы деспотизма Ивана Грозного чернят многоцветные десятилетия до и после них, как годы сталинского террора ныне чернят неоднозначную историю СССР до и после 1937 года/

Дальнейшую судьбу русского православия весьма нелицеприятно обрисовал Николай Бердяев: «В истории сакрализовали всякую мерзость под напором «царства Кесаря»… Рабство, крепостное право, введенное в катехизис Филарета, деспотическая форма государства, отсталость научного знания – все было священной традицией… Нет ничего ужаснее тех выводов, которые были сделаны в историческом православии из идеи смирения и послушания. Во имя смирения требовали послушания злу и неправде. Это превратилось в школу угодничества. Формировались рабьи души, лишенные всякого мужества, дрожащие перед силой и властью этого мира. Гражданское мужество и чувство чести были несовместимы с такого рода пониманием смирения и послушания. Русское духовенство, иерархи церкви трепетали перед государственной властью, приспособлялись к ней и соглашались подчинить ей церковь».

Привожу обе цитаты не для того, чтобы ими прикрыться, а это, увы, случается нередко, а как раз, наоборот, чтобы подчеркнуть, насколько я с ними согласен.

Будь моя воля, я бы для объективности добавил разве что одно: славных православных бунтарей - «заволжских старцев». И в первую очередь, конечно, принципиального нестяжателя и чистейшего человека Нила Сорского. Вот он-то ни под кесаря, ни под услужливых церковных иерархов, ни под монастырский «бизнес», что благополучно процветает и сегодня, не подстраивался. Более свободного человека в ту пору на Руси сыскать было невозможно. Но это уже детали. В самом главном все сказанное Федотовым и Бердяевым, к сожалению, верно. А потому именно здесь и находятся истоки всех будущих русских бунтов.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Это – не детали, ибо нестяжательство – целая эпоха, которая не с неба свалилась в начале XVI века, а выражала жизнеспособную тенденцию русской жизни. Но победили иосифляне, как в начала XX века победили большевики/

Та часть русской души, что, несмотря ни на что, сохранила чувство справедливости и гражданское мужество, делала эти бунты не столь уж «бессмысленными», как принято считать после слов Пушкина. А та часть души, что, по словам Бердяева, стала «рабьей», бунтовала, как ей и было положено - «по рабски». Как это делалось, впрочем, везде в мире работорговцев и работорговли. То есть, бунтовала «беспощадно», поступая как с истинными, так и мнимыми врагами, что попадались на пути разъяренной толпы, точно также по-звериному, как по-звериному поступали и с самими рабами. Да, и заканчивалась очередная кровавая баня после бунта всегда одинаково. Утолив на время свою ненависть, раб снова впадал в апатию вечно несвободного человека.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Надстроечное суждение, одностороннее. Начинаю разочаровываться в авторе/

Не раз слышал аргумент, что и на Западе, мол, прошли через все это, чего тыкать в глаза. Действительно прошли, однако, совсем в другие сроки, а потому и рабство, и мечта о воле с ветерком не отложили там такого глубокого отпечатка на народный характер, как у нас. Не стоит забывать, что еще Александр III глубоко и искренне сокрушался по поводу того, что его отец «Царь-Освободитель» отменил крепостное право. Так что уважение к свободе личности в нашу плоть еще толком не впиталось, а рабское и анархическое еще толком не выветрилось. Наша болезнь проходила и тяжелее, и дольше, а затем еще имела и сталинский рецидив. Именно поэтому игра в демократию, ее бутафорская имитация, да и церковь как простое приложение к власти - ни для кого так не вредны, как для России.

Была ли у русского народа, ушедшего из Киева и создавшего в дальнем медвежьем углу из разрозненных поначалу удельных княжеств Московию, какая-то другая альтернатива, чем самодержавие, унижение личности и имперское будущее?

Теоретически - да. В стороне и от Киева, и от Московии какое-то время бурно прорастала совершенно иная ветвь развития – новгородская. Именно с Новгородом обычно и ассоциируется в нашем сознании древнее русское народовластие. Между тем и здесь немало попыток выдать желаемое за действительное. Съездите на место событий, побывайте на том пятачке, где собиралось народное вече, и сам размер этой поляны наведет вас на крамольную мысль, что и в Новгороде истинного народовластия было не больше носового платка.

Конечно, городу сильно повезло. В силу своей отдаленности от Киева он перестал быть предметом княжеских распрей. Падение интереса к Новгороду было вызвано прежде всего тем обстоятельством, что, сидя далеко на севере, трудно было быть в курсе всех киевских княжеских интриг. Многие князья считали: лучше удел победнее, чем Новгород, но поближе к столице. Логика и сегодня присущая многим политикам. Да и само беспокойное новгородское хозяйство с не менее беспокойным народом князей прельщало не сильно. Летописи не раз и не два рассказывают о том, как князья отказывались ехать в Новгород. Когда Святослав, собираясь во второй болгарский поход, стал делить Русскую землю между своими сыновьями, к нему пришли и новгородцы просить себе князя. Святослав не без иронии ответил: «Да пойдет ли кто к вам?» Это пренебрежение к отдаленному городу было одной из главных причин, почему он не сделался достоянием ни одной ветви Ярославова племени.

Не выхлопотав для себя постоянного князя, Новгород в конце концов взял столько самостоятельности, сколько хотел. Бесспорно, здесь жилось вольготнее, чем в Московии. Это правда, что в Новгороде самодурство князя было ограничено, а потом и вовсе свелось к роли солдата-контрактника. Ясно, что западные веяния доходили до новгородцев в силу географического положения их родного города и в силу обширных торговых связей с главными европейскими центрами быстрее, да и внедрялись в их душу глубже. Не будем спорить, именно здесь действовал пусть и примитивный, но механизм выработки не единоличного, а общего решения. Правда, рождалось оно своеобразно. Подчас в столь горячих спорах, что несогласные покидали узкий пятачок вече и шли к мосту через Волхов, где главным аргументом в дискуссии становился уже кулак. «Неправых» в конце концов спихивали с моста в воду - и решение считалось принятым. Так что часто «правильность» решения определяла не мудрая голова, а тупой кулак. К тому же нередко кулак наемника, нанятого местным аристократом. Так выглядела на Руси самая примитивная форма лоббирования.
Это был своеобразный парламент, где побеждал тот, кто привел на вече больше сторонников и кто умел по команде кричать громче. Кстати, и «крикунов» также часто нанимали. Так постепенно и выстраивалась в Новгороде власть богатой торговой и аристократической верхушки, которая откровенно манипулировала низами.

Между тем не стоит, скажем, забывать о том, как жилось на этой земле крестьянам. Если в суровой Московии и то долго существовало право на определенных условиях переходить от хозяина к хозяину, то именно на «вольной Новгородской земле, - как пишет Ключевский, - сельское население, работавшее на господских землях, было поставлено в бОльшую зависимость от землевладельцев, чем где-либо в тогдашней Руси». Таково было новгородское народовластие.

Совершил Новгород и ряд других непростительных ошибок. Это во времена Александра Невского новгородцы были еще психологически готовы биться за свою землю, а затем все больше полагались на богатую казну, с помощью которой покупали для охраны наемников или просто откупались от неприятеля. Закончилось подобная традиция плачевно: у города не было (при его-то богатстве) даже приличной крепостной стены. «Новгород стоит, - пишет один из летописцев, - стен у него нет, были деревянные и те сгорели. И ворот нет, кто хочет, тот и войдет». В решающих битвах за независимость опытным московским дружинам противостояли торговцы и ремесленники, не умевшие толком держать в руке меч.

Впрочем, самую главную роль сыграл один роковой недостаток новгородской системы. Она была «гибче» московской лишь с точки зрения дня сегодняшнего, но значительно «легкомысленнее» её, если учитывать реальные исторические условия той эпохи, да и геополитику в целом. Новгород забежал слишком далеко вперед, посчитав всерьез, что может, обманув время, ускользнуть от русского самодержавия. Да и Западная Европа, куда стремилась часть новгородцев, находилась по тем временам все еще далековато - за лесами и болотами. Вот и не получилось. Москва догнала, жестоко покарав русских «беглецов в будущее».

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Ужасно публицистично и по сути надстроечно, примитивно, непрофессионально/

Конечно, в целом новгородская республика была более гибким вариантом правления, чем самодержавный московский вариант. Пусть и через драку на мосту, но низам все же позволялось выпускать излишний пар недовольства. Некоторое время этот свисток у парового котла работал относительно исправно. Со смерти Ярослава I и до татарского нашествия новгородская летопись описывает до 12 смут, но только две из них не были связаны со сменой князей. А вот дальше всё пошло хуже.

Из 20 бунтов со времен татарского нашествия и до вступления на великокняжеский престол Ивана III теперь уже лишь четыре были связаны с князьями, все остальные смуты имели совсем другой источник. Направить всё недовольство низов на Волхов мост у аристократии получалось все хуже. Удивляться тут особенно нечему. Историки, проанализировав новгородские архивы, не нашли ни одного упоминания об избрании хотя бы на одну высшую должность в Новгороде человека из городских низов, хотя формально вече имело право выбрать любого. Как результат, летописи сохранили немало эпизодов, когда вниз с моста через Волхов летели городские чиновники. То есть манипулировать низами получалось у верхов лишь до известного предела. С XIV века характер политической жизни в городе резко меняется. Источником смут стала социальная рознь, борьба низших, беднейших классов новгородского общества со все более богатевшими верхами, не желавшими, по известному выражению Лифшица, - «делиться».

Все чаще в летописях встречаются описания погромов, которые низы учиняли в домах известных бояр, все чаще городское вече заканчивалось побоищем и жестоким бунтом. Уроки аристократической новгородской республики, глядя на прошлое из дня сегодняшнего, возможно, даже важнее, чем уроки московского самодержавия. Социальное неравенство – не меньший повод для бунта, чем прямое рабство, а наша бутафорская демократия (сильно смахивающая на аристократическую республику) - лишь временное спасение от него. Взгляните на статистику. По данным Росстата, доходы самых состоятельных россиян превышают доходы самых бедных в 17 раз. И это разница лишь возрастает. А теперь вспомните о Новгороде".