Вопрошание и молитва

Вопрошание – признак субъектности, то есть уподобления Господу Богу, образом и подобием Которого является человек. Волей бытия надо передернуть затвор, взять сущее под прицел-интенцию и стрельнуть. Вопрошая, ставишь сущее вне себя, пред собой – пред-мет, об-ъект. Ты же сам за и под мета-броска-выстрела – под-мет, под-лежащее, суб-ъект. Сущее под твоим вопросом корежится, корчится, бежит от тебя или к тебе. И ты, вопрошая, господствуешь над вопрошаемым.

У каждого человека, начиная с ребенка, есть свой «радиус субъектности», как у каждого тела есть свой «гравитационный радиус», зависящий от массы тела. Есть свой радиус у пылинки, у астероида, у планеты, у звезды, но у очень массивной звезды геометрический радиус достигает гравитационного, и происходит прорыв в зазеркалье «черной дыры». Так и «радиус субъектности» сопряжен с тяжестью-массой вопрошания – у ребенка или бабульки вопросы легкие для сущего и далеки от самых главных «вечных вопросов» о смысле бытия сущего, а пророк или мудрец имеют такую духовную «массу», что прорываются к высшему вопрошанию, как бы заново вкушая яблоко с древа познания добра и зла. Не каждый может прорваться, и прорвавшиеся как бы испытывают «второе рождение», и в Древней Индии таковыми считались брахманы, высшая каста жрецов-священнослужителей. Эти "дваждырожденные" имели право духовного пастырства, потому что смогли задать высший вопрос о смысле бытия сущего.

Вопрошая о высшем, ставишь под прицел «код» бытия сущего, сопряженный с «кодом» человека вопрошающего, и тем самым потрясаешь основы мироздания. Вопрошание – это всегда магия. Спросил – и где-то в космосе взорвались звезды и галактики, где-то на земле произошла катастрофа и погибли или спаслись люди. Сумел «стрельнуть» в «код» бытия сущего, прорваться к вопросу о высшем и тем самым приобщился к высшей истине – и на всё сущее, в том числе на своё прежнее земное и на своих родных и на свою родину и на власти мира сего смотришь сверху и готов господствовать.

Когда двенадцатилетний Иисус Христос испытал духовное «второе рождение» в Иерусалимском храме, он покинул родителей и всё земное. «Через три дня /родители/ нашли Его в храме, сидящего среди учителей, слушающего их и спрашивающего их; все слушавшие Его дивились разуму и ответам Его. И, увидев Его, удивились; и Матерь Его сказала Ему: Чадо! Что Ты сделал с нами? Вот, отец Твой и Я с великою скорбью искали Тебя. Он сказал им: зачем было вам искать Меня? Или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?» (Евангелие от Луки 2:46-49).

И когда Иисус Христос на кресте Голгофы задал высший вопрос – «возопил Иисус громким голосом: Илú, Илú! Ламá савахфанú? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?», то всё сущее поколебалось – «И вот, завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась, и камни расселись; и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли» (Евангелие от Матфея 27:46-52).

Молитва в идеале "критического радиуса" - через взывание-взыскание высшего слияние с ним в себе и вознесение в бытийное, а на "докритических" радиусах – способ приобщения-подтягивания к вопрошанию о высшем. Не все способны задать вопрос о высшем, но духовные учителя человечества, священнослужители и церкви стремятся через молитву обратить паству к высшему, к исканию Божьей милости и прежде всего к поддержанию и по возможности разгоранию искорки Божьей в душе человеческой. Не вдаваясь в глубины богословия молитвы, обратим внимание именно на её взывающую устремленность к высшему, а взывание есть аспект вопрошания, педагогически-пропедевтически мудро заключенный в исходной нацеленности-интенционированности на высшее. Так, в христианстве Молитва Господня начинается с аффирмативно-взывающего обращения «Отче наш, Иже еси на небесех! да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли» (исследование истоков этой молитвы - Руслан Хазарзар, Молитва Господня). А первая сура Священного Корана «аль-Фатиха» («Та, что открывает /Коран/») сходным образом нацеливает на приобщение к высшему тоже через взывание-аффирмацию (даю в переводе профессора Магомед-Нури Османовича Османова):

1. Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного.
2. Хвала Аллаху - Господу [обитателей] миров,
3. милостивому, милосердному,
4. властителю дня Суда!
5. Тебе мы поклоняемся и к Тебе взываем о помощи:
6. веди нас прямым путем,
7. путем тех, которых Ты облагодетельствовал, не тех, что [подпали под Твой] гнев, и не [путем] заблудших.

Сердечное исполнение-исповедание христианской молитвы «Отче наш» и мусульманской «аль-Фатиха» приводит, как общепризнанно среди верующих, к магическим последствиям – не только излечиваются болезни, но и предотвращаются опасности, создаются благости и исполняются желания. Сущее в молящемся и в его мире преобразуется к лучшему.

Дьявол не дремлет, и молитва легко поддается обрядоверческому извращению, когда её, как бездушную бумажную индульгенцию, лишают вопрошания, сводят к выпрашиванию и повторяют механически, как попугай или диктофон, не вникая в смысл и тем самым не воздействуя на сущее, а исполняя как обыденный ритуал и автоматизированный обычай. Любая вера, а Правая Вера тем более, - не сущее-, а бытие-центрична. Молитва призвана быть служением высшему (бытию), которое сопряжено с высшим в человеке, а не выклянчиванием благ сущего, как будто обращаешься не к Богу, а к джинну из бутылки или к старику Хоттабычу. А высшее в человеке – это его высший долг Богослужения, который увенчивается участием правоверных в высшем акте Богосаможертвоприношения.

Философски все эти моменты постиг Мартин Фридрихович Хайдеггер в трактате «Бытие и Время» в § 2 «Формальная структура вопроса о бытии» (стр. 5-8 стандартных изданий, даю в переводе Владимира Вениаминовича Бибихина с некоторыми корректировками и вставками /в косых и квадратных скобках/). На этих страницах Хайдеггер выявляет присущность вопрошания человеку и вводит ключевой для понимания сопряженности человека и бытия (Sein) концепт особого сущего – вопрошающего человеческого бытия сущего Dasein:

«/стр. 5:/ Вопрос о смысле бытия должен быть поставлен. Если он фундаментальный вопрос, тем более главный, то нуждается в адекватной прозрачности. Потому надо кратко разобрать, что вообще принадлежит к любому вопросу, чтобы отсюда суметь увидеть бытийный вопрос как исключительный.

Всякое спрашивание есть искание /Jedes Fragen ist ein Suchen/. Всякое искание имеет заранее свою направленность /vorgängiges Geleit/ от искомого. Спрашивание есть познающее искание сущего в факте и такости его бытия /Fragen ist erkennendes Suchen des Seienden in seinem Daß- und Sosein/. Познающее искание может стать "разысканием" как выявляющим определением того, о чем стоит вопрос. Спрашивание как спрашивание о... имеет свое спрошенное. Всякое спрашивание о... есть тем или иным образом допрашивание у... К спрашиванию принадлежит кроме спрошенного опрашиваемое /Das Fragen hat als Fragen nach... sein Ge¬fragtes. Alles Fragen nach... ist in irgendeiner Weise Anfragen bei... Zum Fragen gehört außer dem Gefragten ein Befragtes/. В исследующем, т.е. специфически теоретическом вопросе спрашиваемое должно быть определено и доведено до понятия. В спрашиваемом лежит, тогда как собственно выведываемое выспрашиваемое, то, на чем спрашивание приходит к цели. Спрашивание само как поведение сущего, спрашивающего, имеет свой особый характер бытия. Спрашивание может вестись как "просто-так-расспрашивание" или как эксплицитная постановка вопроса. Особенность последней лежит в том, что спрашивание прежде само себе становится прозрачно по всем названным конститутивным чертам вопроса.

О смысле бытия вопрос должен быть поставлен. Тем самым мы стоим перед необходимостью разобрать бытийный вопрос в аспекте приведенных структурных моментов /Nach dem Sinn von Sein soll die Frage gestellt werden. Damit stehen wir vor der Notwendigkeit, die Seinsfrage im Hinblick auf die angeführten Strukturmomente zu erörtern/.

Как искание спрашивание нуждается в опережающем водительстве /vorgängigen Leitung/ от искомого. Смысл бытия должен быть нам поэтому уже известным образом доступен. Было отмечено: мы движемся всегда уже в некой бытийной понятливости. Изнутри нее вырастает специальный вопрос о смысле бытия и тенденция к его осмыслению. Мы не знаем, что значит "бытие". Но уже когда мы спрашиваем: "что есть “бытие”?", мы держимся в некой понятности этого "есть" без того, чтобы были способны концептуально фиксировать, что это "есть" означает. Нам неведом даже горизонт, из которого нам надо было бы схватывать и фиксировать его смысл. Эта усредненная и смутная понятность бытия есть факт /Dieses durchschnittliche und vage Seinsverständnis ist ein Faktum/.

Эта понятность бытия может сколь угодно колебаться и расплываться, приближаясь вплотную к границе голого словесного знания, - эта неопределенность всегда уже доступной понятности бытия сама есть позитивный феномен, требующий прояснения. /стр. 6:/ Дать его с самого начала, однако, разыскание о смысле бытия не может хотеть. Интерпретация усредненной бытийной понятливости получает свою необходимую путеводную нить лишь с формированием понятия бытия. Из ясности понятия и принадлежащих к нему способов его эксплицитного понимания можно будет установить, что имеет в виду затемненная, соотв. еще не проясненная понятность бытия, какие разновидности затемнения, соотв. помехи эксплицитному прояснению смысла бытия возможны и необходимы.

Усредненная, смутная понятность бытия может далее быть пропитана традиционными теориями и мнениями о бытии, а именно так, что эти теории как источники господствующей понятности остаются потаены. - Искомое в спрашивании о бытии никоим образом не полностью неизвестно, хотя ближайшим образом совершенно неуловимо.

Спрошенное подлежащего разработке вопроса есть бытие, то, что определяет сущее как сущее /Seiendes/, то, в виду чего сущее, как бы оно ни осмыслялось, всегда уже понято. Бытие сущего само не "есть" сущее. Первый философский шаг в понимании проблемы бытия состоит в том, чтобы не μϋθόν τινα διηγείσται (Платон, «Софист», 242с), "не рассказывать истории", т.е. определять сущее как сущее не через возведение к другому сущему в его истоках, как если бы бытие имело характер возможного сущего. Бытие как спрошенное требует отсюда своего способа выявления, который в принципе отличается от раскрытия сущего. Соответственно и выспрашиваемое, смысл бытия, потребует своей концептуальности, опять же в принципе отличной от концепций, в каких достигает своей смысловой определенности сущее.

Поскольку спрошенное составляет бытие, а бытие означает бытие сущего, опрашиваемым бытийного вопроса оказывается само сущее. Оно как бы расспрашивается на тему его бытия /Sofern das Sein das Gefragte ausmacht, und Sein besagt Sein von Seiendem, ergibt sich als das Befragte der Seinsfrage das Seiende selbst. Dieses wird gleichsam auf sein Sein hin abgefragt/. Чтобы оно однако могло неискаженно выдавать черты своего бытия, оно со своей стороны должно прежде стать доступно так, как оно само по себе есть. Бытийный вопрос в плане его спрашиваемого требует достижения и опережающего обеспечения правильной манеры подхода к сущему. Однако "сущим" именуем мы многое и в разном смысле. Сущее есть все, о чем мы говорим, что имеем в виду, к чему /стр. 7:/ имеем такое-то и такое-то отношение, сущее и то, что и как мы сами суть. Бытие лежит в том, что оно есть и есть так, в реальности, наличии, состоянии, значении, Dasein [= присутствующее] (Маргиналия Хайдеггера: «Пока ещё обычное понятие и никакое другое»), в "имеется". С какого сущего надо считывать смысл бытия (Маргиналия Хайдеггера: «Два разных вопроса здесь поставлены в один ряд; возможно недоразумение, прежде всего касательно роли Dasein), от какого сущего должно брать свое начало размыкание бытия? Начало произвольно или в разработке бытийного вопроса определенное сущее обладает преимуществом? Каково это образцовое сущее и в каком смысле оно имеет преимущество? (Маргиналия Хайдеггера: «Возможно недоразумение. Образцово Dasein, потому что оно вводит при-мер, который вообще в своем существе как Da-sein [= здесь-бытие] /храня истину бытия/ вы-меряет и при-меряет бытие как таковое – вводит в игру созвучия) /Mißverständlich. Exemplarisch ist das Dasein, weil es das Bei-spiel, das überhaupt in seinem Wesen als Da-sein (Wahrheit des Seins wahrend) das Sein als solches zu- und bei-spielt – ins Spiel des Anklangs bringt/.

Если вопрос о бытии должен быть отчетливо поставлен и развернут в его полной прозрачности, то разработка этого вопроса требует, по предыдущим разъяснениям, экспликации способа всматривания в бытие, понимания и концептуального схватывания смысла, подготовки возможности правильного выбора примерного сущего, выработки генуинной манеры подхода к этому сущему. Всматривание во что, понимание и схватывание, выбор, подход к чему суть конститутивные установки спрашивания и сами, таким образом, модусы определенного сущего, того сущего, которое мы, спрашивающие, всегда сами есть. Разработка бытийного вопроса значит поэтому: высвечивание некоего сущего - спрашивающего - в его бытии. Задавание этого вопроса как модус бытия определенного сущего само сущностно определено тем, о чем в нем спрошено, - бытием (Маргиналия Хайдеггера: «Da-sein [= здесь-бытие]: удерживаемое как выдержанность в ничто бытия, как отнесение» - Da-sein: als Hineingehaltenheit in das Nichts von Seyn, als Verhältnis gehalten). Это сущее, которое мы сами всегда суть и которое среди прочего обладает бытийной возможностью спрашивания, мы терминологически схватываем как Dasein. Отчетливая и прозрачная постановка вопроса о смысле бытия требует предшествующей адекватной экспликации определенного сущего (Dasein) в аспекте его бытия (Маргиналия Хайдеггера: «Но смысл бытия по этому сущему не считывается»).

Не впадает ли, однако, такое предприятие в очевидный круг? Прежде должны определить сущее в его бытии и на этом основании хотим потом только ставить вопрос о бытии, что это иное, как не хождение по кругу? Не "предпослано" ли тут уже разработке вопроса то, что еще только должен дать ответ на этот вопрос? Формальные упреки, подобные всегда легко выставляемой в сфере исследования начал аргументации от "круга в доказательстве", при выверке конкретных путей исследования всегда стерильны. Для понятности дела они ничего не приносят и мешают прорыву в поле разыскания.

Но фактически в означенной постановке вопроса вообще нет никакого круга. Сущее можно определить в его бытии без того, чтобы при этом уже имелась эксплицитная концепция смысла бытия. Не будь это так, до сей поры не могло бы быть еще никакого /стр. 8:/ онтологического познания, чей фактичный состав никто ведь не станет отрицать. ''Бытие" во всех прежних онтологиях, правда, "предпосылается", но не как доступное понятие, - не как то, в качестве чего оно искомое. "Предпосылание" бытия имеет характер предшествующего принятия бытия во внимание, а именно так, что во внимании к нему предданное сущее предваряюще артикулируется в своем бытии. Это ведущее имение бытия в виду вырастает из средней бытийной понятливости, в которой мы всегда уже движемся и которая в конечном счете (Маргиналия Хайдеггера: «Т.е. с самого начала») принадлежит к сущностному устройству самого Dasein. Такое "предполагание" не имеет ничего общего с постулированием первопринципа, из которого дедуктивно выводится последовательность тезисов. "Круг в доказательстве" при постановке вопроса о смысле бытия вообще невозможен, ибо при ответе на вопрос речь идет не о выводящем обосновании, но о выявляющем высвечивании основания.

Не "круг в доказательстве" лежит в вопросе о смысле бытия, но, пожалуй, странная ''назад – или вперед-отнесенность" спрошенного (бытия) к спрашиванию как бытийному модусу сущего. Коренная задетость спрашивания его спрошенным принадлежит к самому своему смыслу бытийного вопроса. Но это значит лишь: сущее характера присутствия само имеет к вопросу о бытии некое - возможно даже исключительное - отношение. А тем самым не выявлено ли уже определенное сущее в его бытийном преимуществе и задано (Маргиналия Хайдеггера: «Опять как на странице 7 выше существенное упрощение, и все же помыслено верное. Dasein не случай сущего для представляющей абстракции бытия, но пожалуй место понятности бытия) образцовое сущее, должное служить первично опрашиваемым в вопросе о бытии? Предыдущим разбором ни преимущество Dаsein не выявлено, ни о его возможной или даже необходимой функции как первично подлежащего опросу не решено. Но, пожалуй, нечто вроде преимущества Dasein себя заявило».

Добавлю, что вопрошание, о котором выше говорит Хайдеггер, связано с сомнением и с осмысляюще-вопрошающим удивлением. А задавать хайдеггеровский вопрос о смысле бытия сущего способен лишь субъектный человек, у которого «радиус субъектности» соответствует радиусу «критической массы» самодостаточности. Высшее вопрошание, как и его ритуализированная форма молитва, сопрягает человека с бытием, превозмогая сущее и господствуя над ним и преобразуя его. И чтобы молитва из бытийного вопрошания и искания милости не оборотилась шкурным выпрашиванием, она должна быть нацелена не вовне, а вовнутрь, то есть быть «сердечной молитвой», как это и постигнуто в Правой Вере, в частности в наставлениях Феофана Затворника.

Высшая же устремленность человека, для которой человеческая субъектность с её вопросами и молитвами служит не самоцелью, а средством, - это самоотдача высшему человеческому долгу, а именно быть, как постиг Хайдеггер, «пастухом Бытия» и «заместителем Ничто» и в предельной своей мощи свершить высший акт Богосаможертвоприношения как сотворения Нового Неба и Новой Земли (Откровение святого Иоанна Богослова 21). И правоверный, оказавшийся способным через высшее вопрошание-взыскание прорваться к смыслу и «коду» бытия сущего, не просто земной человек сущего, но становится «как один из Нас /богов/» (Бытие 3:22), правоверные же все являются богами – «Я /Бог/ сказал: вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы» (Псалтирь 81:6), и Иисус Христос подтвердил – «Не написано ли в законе вашем: Я сказал: вы боги» (Евангелие от Иоанна 10:34). И после Богосаможертвоприношения (заклания Агнца), уже в Новом Творении, в котором соучаствовал Сплот Правоверных (Ангелов) - «Я, /правоверный человек/ Иоанн, видел и слышал сие. Когда же услышал и увидел, пал к ногам Ангела, показывающего мне сие, чтобы поклониться ему; но он сказал мне: смотри, не делай сего; ибо я сослужитель тебе и братьям твоим пророкам и соблюдающим слова книги сей; Богу поклонись. И сказал мне: не запечатывай слов пророчества книги сей; ибо время близко» (Откровение /Апокалипсис/ святого Иоанна Богослова 22:8-10).