Работа философа важна, но тяжела

Данила Давыдов в журнале «Новый мир» (2008, № 8) напечатал рецензию (стр. 184-185) на книгу кандидата философских наук, заведующего кафедрой гуманитарных дисциплин Пятигорского филиала Московского государственного социального университета Виктора Леонидовича Мерцалова «Логика антропогенеза. Происхождение человека» (Санкт-Петербург: Алетейя, 2008. – 296 стр. - /»Мир культуры»/). Издательство интеллектуальное и журнал авторитетный, книга же представляет историю как возвышение субъектности и предвещает скорое освобождение экономически-самодостаточного человека от власти государства (смотри текст Виктора Мерцалова «Происхождение человека /Логика антропогенеза/»). Признание приоритета субъектности в истории можно только приветствовать, однако в этой книге утверждается также, что гуманитарные науки вообще и значительная часть философии особенно не являются науками по причине неспособности гуманитариев дать внятные, четкие и непротиворечивые определения собственным основным понятиям и категориям. В этой связи весьма достается Хайдеггеру.

Как раз Хайдеггер очень заботится о строгости своих философских построений – достаточно вчитаться в первые страницы трактата «Бытие и время» (1927) или вникнуть в книгу «Кант и проблема метафизик» (1929) с её безупречной логикой и понятийной нюансировкой. Недаром хайдеггеровская студентка и любовница Ханна Арендт называла своего кумира "кайзером философов". Правда, примерно с 1930 года Хайдеггер стал заниматься столь глубинной «запредельной» проблематикой соотношения Бытия (Sein), Ничто, человеческого Dasein и Ereignis, что пришлось перейти на поэтическо-метафорический язык, который, впрочем, тесно соотносится с предшествующими вопрошаниями и системными терминами.

Другое дело – в гуманитарных науках, и прежде всего в философии, нет признанной всеми системы исходных аксиом и первопонятий, и каждый крупный мыслитель обычно изобретает свой язык и свою терминологию. Мудрецы, как и пророки, высказывают много истин (точнее, отблесков и граней одной Истины), но единой системы нет, а есть лишь приближения к постижению единого «кода» или «Архипрограммы» бытия сущего. Как же изучать философию, чтобы не запутаться и не впасть в односторонность?

Конечно, высшее не постичь, если сам не вопрошаешь о нём и не мучаешься «вечными вопросами» - «что такое добро и зло», «в чем смысл бытия сущего», «почему существует Нечто, а не Ничто». Ведь все пророки и мудрецы пытались дать ответы на эти вопросы. И резонанс собственной души с тем или иным ответом – уже зацепка. Далее важна долгая самостоятельная работа духа. Пробуждается же высшее вопрошание не у всех людей, и для подавляющего большинства окружающих онo за горизонтом-радиусом их мышления.

Меня и многих моих знакомых эти высшие вопросы все же захватывают, каждый искал истину по-своему, и советская школа и вуз с их попытками привлечь молодые души на сторону марксистско-ленинского мировоззрения иногда подталкивали изучать также и оппонентов марксизма. В царской России в школах изучали Закон Божий, и это тоже подталкивало некоторых детей, предрасположенных к вопрошанию о высшем, изучать богословов или их оппонентов. Сегодня каждый преподаватель философии старается выработать свой курс философии для студентов, имеет место плюрализм учебников и взываний к высшему, но обращение души к постижению истины зависит, как и всегда и везде, в первую очередь от внутренней устремленности человека.

Естественно, чем проще изложено учение, тем легче им овладеть. Но простота может быть хуже воровства. И дореволюционное православие, и постреволюционный марксизм преподавались слишком упрощенно, обходя острые проблемы, что не могло не порождать недоверие, не говоря уже о минусах принудиловки. Поэтому каждый ищущий истину шел своим путем, и некоторым везло наткнуться на систематизировано-проблемный текст.

Например, моя душа с детства откликалась на истины русских сказок и исторических рассказов-притч, которые щедро сообщали мне родители, и на прозрения Пушкина. На чердаке нашел и прочел «Новый Завет». А в 1950 году, когда мне было двенадцать лет, огромное впечатление на меня произвела работа Иосифа Виссарионовича Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», которая тогда печаталась в каждой газете и была доступна всем, даже детям. До этого мой отец, работавший замполитом Быковского аэропорта, приносил домой книги Сталина, я из любопытства листал их, но осилить не мог. А вот живое в виде почти диалога и простое изложение философских проблем в новом сталинском тексте меня зацепило, и базис с надстройкой импринтиговались в мое сознание, и с этим живу и мыслю по сей день.

Когда в 1955 году поступил в Московский университет, то приступил к чтению всех философских текстов, которые попадались под руку. Для начала решил освоить немцев – учил наизусть гётевский «Фауст» по-немецки, а в читальном зале библиотеки на 22-ом этаже прочел многотомную нацистскую энциклопедию, которая стояла тогда в открытом доступе. Читал Гегеля, ленинские «Философские тетради», брошюры с критикой разных немарксистских концепций, добрался до Платона, Аристотеля, Ницше и Бергсона, увлекся Александром Блоком – мало что понимал, инстинктивно решил уйти от односторонностей и стал после третьего курса штудировать комплекты дореволюционных журналов «Русская мысль» и «Вопросы философии и психологии», тогда их можно было брать домой из Библиотеки МГУ на Моховой. Наконец, наткнулся на живую, глубокую и простую и системную лекцию Павла Александровича Флоренского «Общечеловеческие корни идеализма» о философии Платона, прочитанной 17 сентября (старый стиль) 1908 года в Московской Духовной Академии.

Это случилось в 1958 году, через полвека после произнесения лекции. В этом сентябре, кстати, будем отмечать столетие рождения этого шедевра философской мысли. Сейчас он у меня перед глазами (я его со студенческих лет полстолетия держу на рабочем столе, а тогда учил наизусть). Искомая стартовая система была найдена. И с тех пор мыслю в этом системном русле, хотя конца-краю не видно, но появилась интеллектуальная уверенность.

А в эти дни жижист Николай Вересов nikveresov из Каяни (Финляндия) задается одним из вечных вопросов «о пользе и вреде философии для жизни» (перефразируя ницшевское «о пользе и вреде истории для жизни»). Кстати, на этот вопрос пытался ответить в «Письмах к другу о пользе философии» ещё греческий сатирик мудрый Лукиан (около 120-180 гг.). И 19 августа 2008 года Николай Вересов в заметке «О философии» пишет - «Сегодня я начинаю выкладывать фрагменты книги одного философа, которую я сейчас перевожу с финского языка. Называется она «Когда умрёт последний философ…». Фамилия автора Н. Канерва-Катая (Kanerva-Kataja) /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Погуглил – такого не нашел!/. Два эпиграфа к ней – слова английского философа и математика Алфреда Уайтхеда «Вернейшая общая характеризация европейской философской традиции сводится к тому, что она состоит из серии примечаний к Платону» и Неизвестного философа «Простейшая печальная характеризация современной европейкой философии сводится к тому, что она состоит из примечаний к серии примечаний к Платону». Далее – мысли самого финского философа:

«1.
Никогда ещё репутация философии не была столь испорченной, а авторитет философов столь низким, как в наши дни. Известная шутка, что философ – это человек, который получает деньги за то, что думает (все остальные думают бесплатно), обернулась своей противоположностью. Количество не думающих людей среди современных философов значительно превышает количество не думающих в любой другой науке.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: А мне показалось, что ныне интерес к современным философам велик, как никогда, и философы – нарасхват, особенно французские (насчет финских – не знаю, но логики среди них есть сильнейшие, между прочим). Достаточно зайти в книжный магазин и взглянуть на полки с философской продукцией – они просто ломятся, да и спрос велик. Но автор настроен пессимистично – такое бывает во все времена, смотри Лукиана/

В наши дни для того, чтобы заниматься философией, думать не обязательно. И проблема не в том, что они не умеют или не способны думать, проблема в том, что думать они не хотят… Они не думают, они говорят и им не о чем молчать. А это – проблема, которая не имеет решения. Конечно, разговоры о смерти философии далеко не новы, за последние триста лет не один раз объявлялось о её кончине. Философия, однако, не умерла, сохранилась и, похоже, чувствует себя совсем неплохо. Но никогда в прошлом философия не была столь беспомощной и убогой, какой она является сейчас.

Провокационный слоган С. Жижека «Философом может быть каждый!» воспринимается не как ироническое приглашение, а как констатация безрадостного факта. Философия настолько обветшала и измельчала, что мало кто обращает на неё внимание. Если вдруг исчезнет музыка или, например, литература – мир станет другим. Но если завтра исчезнет философия, то ничего в этом мире не изменится, ничего в нём не сломается, он даже не заметит этого «эпохального» события. И это является лучшим свидетельством того, какое место занимает философия в современном мире. Она есть и, вместе с тем, её нет. Она развивается и, вместе с тем, разлагается. Она иногда заявляет о себе, но этого никто не слышит, и хорошо, что никто не слышит, потому что всё, что она говорит, не есть порождение глубины мысли, а есть порождение её ужасающей пустоты.

2.
Есть Философы и есть философы. Есть место и время для болтунов, и есть место и время для мыслителей. Болтунам нужна площадь, мыслителям – уединение, болтунам необходима аудитория, мыслителям – собеседник. Стихия болтуна – слово, стихия философа – смысл. Способ существования болтуна – словоблудие, способ жизни философа – глубокомыслие.

Настоящих философов всегда было мало, их и не может быть много, но их голоса всегда звучали пусть негромко, но отчётливо. Эти голоса невозможно было не услышать, или сделать вид, что их нет, потому что они говорили то, что никто другой говорить не мог или не решался. Сейчас – иные времена. Философы предпочитают молчать, болтуны – болтать. Словоблудие болтунов, именующих себя философами и выступающих от её имени, продолжает вводить в заблуждение только тех, кто, точно так же, как и они, не желают или не способны думать. Те же, кто думает, ищут друг друга и находят и совсем не там, где выясняют отношения современные так называемые философы.

Мыслители работают в интеллектуальной резервации, на отшибе, в подполье. Но это, в наши дни, – лучшее место для философии и для философов… Философ всегда стоит один на один, лицом к лицу с миром, один на один, лицом к лицу, с истиной. Поэтому его место – на краю бытия, иногда на краю в прямом топологическом смысле этого слова… Но и там Философия продолжает делать своё дело: помогать человеку оставаться человеком. И, хотя желающих становиться и оставаться людьми становится всё меньше, Философия, будучи неотъемлемой частью Культуры, упрямо продолжает выполнять эту единственную свою работу. Делай что должно, и будь что будет.

3.
Что такое философия – не знает никто. Этого не знают философы, этого не знают и не-философы. Первые не знают об этом в большей степени, вторые – в меньшей. Всё дело в степени незнания (в прямом смысле, как незнание незнания).

Любые попытки хоть как-то определить философию (как науку, искусство, гибрид того и другого, как независимый самостоятельный способ познания мира, как духовную практику, и т.д. и т. п.) неизбежно и очень быстро обнаруживают свою несостоятельность: конструкции, выстроенные из аргументов и контраргументов, разваливаются, рассыпаются, как песок, мельчая и уходя в дурную бесконечность, то есть туда, где философии нет и в помине.

Кто-то из мыслителей определил философию как совокупность отрефлексированных смыслов, большая часть из которых осталась невостребованной. Что и говорить, малоутешительное определение, в нём сквозит какая-то обида.

Однако невостребованность в данном случае едва ли можно поставить в укор. Ведь для того, чтобы увидеть, что ситуация бессмысленна, нужно сначала извлечь из неё смысл. То есть, извлекая смысл из ситуации мы, тем самым, делаем её бессмысленной. Это - не открытый пока ещё философией закон, и его открытие лишит философию последнего, оставшегося у неё оправдания собственного существования. К открытию этого закона вплотную подошли, каждый со своей стороны, А. Камю и М. Пруст, но остановились, не доходя одного лишь шага. Феноменологическая редукция, в том виде, в каком она была сформулирована Э. Гуссерлем, есть лишь обратная сторона (а точнее, частный случай) этого закона. Если кто-то из философов напишет книгу об этом законе – законе извлечения смысла, - то это будет действительно философская книга, в которой будет содержаться что-то существенно новое. Но это поставит под вопрос саму философию, её основания и способ существования.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Нет ли здесь путаницы с «извлечением смысла» и «редукцией» - это не одно и то же. И сущее не всегда обессмыслено. Вот исследованному Хайдеггеру das Man свойственна обессмысленность, и потребительскому автоматизму – само собой, но главные жизненные, экзистенциальные, политические ситуации отнюдь не бессмысленны/

Это не будет самоубийством философии, как может показаться. Открытие этого закона лишит её последнего оправдания собственного существования, и поэтому ей не нужно будет больше оправдываться. И это даст ей шанс стать самой собой, а не притворяться наукой, искусством или смесью того и другого, или самостоятельной формой познания мира, или особой духовной практикой. Это даст ей шанс узнать хоть что-то достоверное о самой себе».

6 сентября 2008 года Николай Вересов nikveresov выложил в своем Живом Журнале вторую порцию отрывков из книги финского философа Н. Канерва-Катая (Kanerva-Kataja) «Когда умрёт последний философ» - главку «О философских текстах»:

«1.
Для профессиональных занятий естественными науками (кстати, не случайно они называются natural sciences, или даже просто sciences в отличие от гуманитарных, которые называются humanities) необходимым условием является владение основами этих наук и комплексом исследовательских средств, существующем в этих науках. На это уходят годы: высшую математику или теоретическую физику невозможно освоить за два дня. Научные революции в естественных науках, связанные с отказом от старых методов и переходом к новым, конечно, происходят, но любые, самые революционные идеи всегда основаны на традиции, и полного отрицания того, «что существовало до», никогда не происходит. Известная мысль, что истина рождается как ересь, а умирает как предрассудок, имеет, безусловно, определённый смысл – ведь ересь есть отрицание традиции, без традиции не может быть и ереси. Ересь, какой бы еретической она не была, не просто провозглашается, но всегда обосновывает себя (все, без исключения, так называемые религиозные ереси, обосновывали себя ссылками на Священное Писание). Порывая с традицией, противопоставляя себя традиции, отвергая традицию, она обосновывает себя именно ссылкой на традицию и соотносит себя с нею. Поэтому ересь и в религии и в науке – как бы к ней не относились – не глупость. Для того, чтобы сформулировать еретическую концепцию в науке, нужно достаточно глубоко знать историю этой науки, а для того, чтобы сказать глупость – нужно очень глубоко её не знать.

Для философа знание традиции не является чем-то необязательным. Большие философы очень хорошо знали историю философии, и всегда (прямо или косвенно) соотносили свои концепции с философской традицией, даже если и не писали об этом прямо. Об этом свидетельствуют их тексты, но увидеть это может только тот, кто сам знает эту историю. При этом я не имею в виду «связки» типа «Гуссерль – Хайдеггер – Сартр» или «Декарт – Спиноза». Они слишком очевидны и прямолинейны, обстоятельно исследованы и поэтому не особенно интересны. Для прочих читателей тексты больших философов часто выглядят как совокупность суждений, свободная игра свободного ума, а иногда просто как череда ничем не обоснованных интеллектуальных выкрутасов и т.д.

Но это только поверхностное впечатление. Продумывание своих суждений, соотнесение их с суждениями других мыслителей (и не только в философии, разумеется), постоянная рефлексия над основаниями, разворачивание диалога с предполагаемыми оппонентами в мыслительном поле, выстраивание аргументации – то есть то, что делает каждый большой философ, почти всегда остаётся скрытым для читателя. Философ показывает читателю лишь результаты размышлений, упакованные в текст, подобно тому, как музыкант на концерте предъявляет слушателям интерпретацию какого-то произведения, оставляя «за кадром» гигантский труд, который сделал такое исполнение возможным. Конечно, все знают, что исполнить произведение без репетиций, порой длительных, невозможно. Конечно, все понимают, что лёгкость, с какой музыкант исполняет сложнейшее произведение, - только кажущаяся, обманчивая. Мысль о том, что «и я так могу!» может придти в голову только сумасшедшему. Но по достоинству оценить качество интерпретации музыкального произведения исполнителем может только тот, кто хорошо знает это произведение и знаком с иными его интерпретациями. Точно так же обстоит дело и с текстами больших философов, за исключением того, что мысль «Подумаешь, и я так смогу» приходит в голову слишком многим…

Философы свободны и не свободны. Они не свободны в своём мышлении, ибо не могут себе позволить мыслить как попало, но свободны в том смысле, что свободно владеют техникой философствования. Мастерства вообще не бывает без свободного владения техникой.

Чтобы понять и оценить тексты больших философов, нужно помнить, что они – не размышления, а зафиксированный на бумаге результат размышлений, в котором в свёрнутом виде представлена их философская работа.

Следует, однако, сказать, что сравнение философа с музыкантом однобоко. Музыкант, исполняя произведение, может сделать ошибку, не сыграть нужную ноту или пассаж. Это, конечно, смажет впечатление от исполнения, но не убъёт само произведение. Работа философа, с этой точки зрения - более тонкая. Хирург одним неаккуратным движением может убить пациента и это делает бессмысленным продолжение операции, даже если все остальные действия хирург будет производить правильно. Если в рассуждениях философа, в его анализе проблемы, сделана подобная ошибка, то результат оказывается точно таким же, как и при ошибке хирурга – пациент умирает. Но умершего пациента не заметить невозможно, а умершую мысль – вполне. Конечно, такую ошибку можно исправить, но для этого философу приходится начинать всё с начала. Самый известный из текстов такого рода – «Логико-философский трактат» Витгенштейна. Можно спорить о его философском содержании, но в нём нет ни одной логической «дыры».

Живую мысль трудно вырастить, но легко убить. Многие современные так называемые философы занимаются преимущественно тем, что сначала производят мертворождённые мысли, а потом пытаются их оживить. Они – не хирурги, а мясники, в лучшем случае – патологоанатомы.

Историю философии нужно знать хотя бы для того, чтобы осознать, насколько это трудно – сказать что-то новое в философии, что при этом не окажется уже когда-то и кем-то сказанным лучше, или просто явной глупостью, которая к настоящей философии не имеет отношения.

2.
Однако было бы очень просто, если бы дело ограничивалось только этим. В некоторых философских текстах (особенно в восточной философии, но не только) представлен опыт духовной работы, проделанной философом. Вообще, по моему мнению, философы крайне неохотно делятся таким своим опытом, предпочитая сознательно оставлять его за рамками своих текстов. И это правильно, нельзя идти одним и тем же путём, у каждого человека - свой собственный уникальный путь, своё поле, своё пространство и его масштаб. Здесь нельзя ничего никому навязывать, но можно показать, что возможно движение на этом пути. Такие философские тексты становятся важным и практически незаменимым подспорьем для тех, кто или близок к тому, чтобы начать этот путь, или находится в начале пути. Очень часто опыт духовной работы, труд над выстраиванием собственного сознания ассоциируется со всякого рода мистическими практиками, оккультизмом и т.д. и, поэтому многие относятся к этому настороженно. Но это не совсем верно. Вообще, работа с собственным сознанием, его «настройка», есть не более, чем одна из форм человеческой гигиены. Умытое лицо, почищенные зубы и, вместе с тем, грязная, воняющая душа, изувеченное сознание – не такая уж редкая комбинация в наши дни.

Весьма распространённая мысль о том, что искусство (и философия, в какой-то степени) делают человека лучше, чище и т.д. – не более, чем глубоко укоренившееся заблуждение. Искусство – не моющее средство, философия – не зубная паста. Для того чтобы начать идти, нужны ориентиры. И искать их нужно самостоятельно. Но сначала нужно начать движение, а искусство и философия могут только показать возможное направление. Ведь место для того, чтобы двигаться, у человека есть всегда. До каких бы высот не поднялся человек, он всё равно остаётся «всего лишь» человеком. Но и как бы низко он ни пал, у него и в этом случае есть шанс им остаться. Опыт работы с собственным сознанием, опыт самостоятельного движения в некотором, казалось бы невозможном, пространстве, который содержится в некоторых философских текстах, становится понятным и очевидным лишь для того читателя, кто имеет пусть самый маленький, скромный, ограниченный опыт собственного пути. Они начинают воспринимать такие философские тексты, как будто они были написаны специально для них и именно только для них. И они не ошибаются, потому что это так и есть. Ну а для тех, кто такого опыта не имеет вовсе, философские тексты выглядят, как нагромождение оторванных от жизни рассуждений и бессмысленных ментальных конструкций. Плоскомыслящий видит только плоские вещи».

Текст приемлемый (с учетом сделанных комментариев). Тоже мучаюсь с изложением результатов своих размышлений. Читатели иногда жалуются на их усложненность. Но просто бывает у философских шарлатанов и недоучек и вообще дилетантов, а также у грабовых и чумаков. И в ответ к отклику на последний свой пост «Вопрошание и молитва» написал, что просто не бывает и быть не может, когда дело касается высоких материй. Разве высшую математику осилишь мимоходом - надо долго учиться. Так и в философии и богословии. Библия или Коран написаны вроде бы просто, но будущие священнослужители и богословы годами учатся, чтобы постичь подступы к истолкованию данных в них свыше откровений, и многие так и не постигают. В философии, пытающейся человеческим языком объяснить самое важное, но запредельное (и трансцендентальное, и трансцендентное) - тоже надо много учиться, чтобы приблизиться к пониманию классиков (Платон, Аристотель, Декарт, Кант, Гегель, Шеллинг, Ницше, Хайдеггер и т.д.), и многие отчаиваются и сходят с дистанции. Я уж не говорю о восточных учениях, где нормой является многолетнее духовное восхождение под руководством гуру-наставников. И надо бояться кажущейся "простоты", которая обычно оказывается хуже воровства. И финский философ Н. Канерва-Катая выше очень удачно сравнивает философствование с работой хирурга – один неверный мыслительный ход, и гибнет всё философское построение.